6-ое действие ревизора

Действие VI
Комната в доме городничего; затем номер в гостинице, где живёт ревизор, и палата богоугодного заведения.
Явление I
Те же.
Марья Антоновна (сквозь слёзы). Ах, маменька!
Анна Андреевна (Успокаивает дочь. После некоторого молчания). Вот те на! Какой реприманд неожиданный!
Городничий (опускает голову и руки, будто не выдерживая собственного тела). Пропал, совсем пропал!
Артемий Филиппович. Вы, милейший, идите, мы его светлость не задержим, мы сие же мгновение перед ним очутимся. Ступайте, голубчик, ступайте.
Жандарм уходит
Городничий (хватаясь за голову). Как я был угоражден принять этакого сморчка за блоху?!
Бобчинский. Позвольте, Антон Антонович, блоху за слона.
Добчинский. Э, нет, Пётр Иванович, не блоху, а муху.
Почтмейстер. Блоха – смерть любопытная пылинка, а какие она кренделя выпригивает.
Артемий Филиппович. Блошинку, однако же, подковать можно и, хоть убей, разъезжать на ней по балам.
Лука Лучик. Но нас беспокоит слон. Слоны, как известно, не славятся большим умом (поглядывает на городничего и Землянику). Слон – он и в Африке слон, а тут он не в своей тарелке. Нам бы его по комнатам, по залам поводить, а там его ностальгия по Питеру загрызёт.
Бобчинский. Напустим на него блох!
Городничий. Верно, господа, мы нашего чиновника ко мне перенесём, а там поживёт он у нас малость, вспомнит Африку, балы...
Почтмейстер. Стихи ему рассказывать будем...
Аммос Федорович. Господа, думаю уже, что он нас видеть не желает с терпением.
Все: И то верно!
Все медленно выходят. Анна Андреевна забирает у Коробкина письмо Хлестакова и помещает его между грудей.
Явление II
Те же, но без дам.
Городничий. Где его светлость решила остановиться?
Жандарм. Вон в той гостинице, в бельэтаже.
Городничий. Да где ж?
Жандарм. Вон в той серенькой постройке, откуда помои выливают, напротив вон того здания, пред которым лужа видна.
Артемий Филиппович (в сторону). Вот те на! Точно чёрт попутал, надо было ему угораздиться остановиться впритык с богоугодным заведением.
Жандарм. Я вас проведу.
Явление III
Те же, без жандарма, но с ревизором.
Все мнутся у двери.
Артемий Филиппович. Господа, а это точно та дверь?
Аммос Фёдорович. Конечно. Вот глядите, и номер на двери крендельками опоясан.
Почтмейстер. Смерть как любопытно!
Городничий. Не забывайте, что нам надобно его ко мне перенесть.
Лука Кулич. Может, его там и нету? Чего это он нам не отпирает?
Коробкин. Надо бы постучать.
Все смотрят на Бобчинского с Добчинским.
Бобчинский. Что это вы на меня так уставились? Моё ухо ещё в материнском пузце было подло отдавлено медведем. Сам не знаю, откуда он взялся, но у матушки моей в то время странные вкусы были. Я боюсь, как бы своим бестактным стуком не рассердить чиновника. Вот у Петра Ивановича слух получше.
Добчинский. Э, нет, Пётр Иванович, вы же сами знаете, что я плохой стрелок, мне похуже вашего, мне при самом рождении медведь на руку наступил.
Бобчинский. Наступил – это само собой, а не отдавил, как мне ухо.
Добчинский. Э, нет! Он, подлец, и другую отдавил. Вон, какая плоская. А вот вам, Пётр Иванович, он только одно ухо успел отдавить, а вторым вы прекрасно слышите.
Артемий Филиппович. У-у, вражье племя! (шипя) Стучите в дверь! Стучите же!
Оба Петра Ивановича стучат в дверь, не прикоснувшись к ней.
Добчинский. Я же говорил, что руки отдавлены.
Все к Бобринскому: Стучи, сморчок, стучи немедленно!
Раздаются три тихих удара. После некоторой паузы.
Лука Лукич. Ты тихо стучишь, аж мне не слышно. Стучи погромче!
Раздаются три громких удара. После некоторой паузы слуга отворяет гостям дверь, предлагает им войти и почувствовать себя как дома. На Бобчинского набрасывается собака.
Бобчинский. А-а-о-ы! (шипение Бобчинского). О мой бедный пальчик, тот самый, что я им стучал. О-ой!
Выходит ревизор довольно привычной наружности.
Ревизор (озабоченно). Что с вами стряслось?
Бобчинский (резко переменившись в лице, зажимает укушенный палец). Да так, очень славный пёсик. Добрый, мастистый, мясистый. (в сторону) Будь проклят тот день, когда я впервые полюбил собак.
Ревизор. Да я же вижу, что мой пёс тяпнул вас за палец. Где у вас тут богоугодное заведение?
Артемий Филиппович (в сторону). Вот те на! Стукнул на мою голову! (к ревизору). Вы так удачно расположились-с. Ближайшее богоугодное заведение у вас прямо перед окном. Чудный вид. А я, между прочим, стихосочинительством часто балуюсь. Знаете, устанешь, бывало, так и лезут в голову рифмы. Вот одно из моих лучших стихотворений (достаёт обернутый в бумагу томик Пушкина, на которой написано: «А.Ф. Земляника. Освобождение от размышлений». Читает):
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
Городничий (в сторону). Стих.
Добчинский. Не стих, а стихотворение-с.
Городничий. Да я вовсе не того. (в сторону) Я говорю, что он стих уже, притих, как мышка.
Коробкин (в сторону). Ничего себе мышка!
Ревизор. Это, если не секрет, про кого ж такие стихи писаны?
Артемий Филиппович. У-у-юы-э-это знаете ли-с...
Городничий. Это, так сказать, автобиографические стихи.
Ревизор. Я в этом не сомневался. Глядите, что с вашим сотоварищем. Вон он как покраснел. (Бобчинский умывается, шучу, улыбается самым невинным образом). Пойдёмте-ка в богоугодное заведение.
Артемий Филиппович (в сторону). Со сморчком короткобрюхим! Нашелся тут мне больной! Ишь ты!
Явление IV
Те же, с Гибнером и больными.
При входе в богоугодное заведение.
Городничий (в сторону). Артемий Филиппович, что это вы тут лужу развели?
Ревизор. Что это вы тут лужу развели?
Городничий (в сторону). Тьфу ты!
Артемий Филиппович. Эта лужа – всем лужам лужа. (вытирает пот со лба) Глядите, какая она широкая. Для наших больных это одно утешенье. Зеркало души, так сказать. Смотришься в него, и всё проходит. Скоро мы сюда рыбу запустим, и больные прямо с окон смогут рыбачить.
Бобчинский (в сторону). Неча на зеркало пенять, коли рожа крива.
В богоугодном заведении.
Те же, с Гибнером и больными, без Бобчинского.
Один из больных.
Нити подобны мыслям,
Иглы подобны инстинктам,
То, что сшито, – действиям.
Ревизор. О чём это он?
Артерий Филиппович. Видите ли, он у нас после операции, сложной операции. Наверняка ему запомнилось, как ему зашивали рану. Вот он и сочиняет всякую чепуху по этому поводу.
Другой больной.
Мы сеем, – засыпан я.
И-иногда-а бы-ывает так больно-о,
Что не, не не, не не хочется бо-оль останавливать.
Ревизор (отворачиваясь от другого больного). А почему у этого в ране червячки?
Артемий Филиппович. Ви-идите-е-е... Тьфу! Видите ли...
Гибнет. Мух проворный ест мелкий осколки кости, гнои, а его выделенья помогать залечить-лечить-лечил-лечу... Куда? ...ран.
Ревизор. Сто?
Христиан Иванович издаёт характерный звук.
Артемий Филиппович. Позвольте, я вам объясню. Вы, наверняка, немецкий не учили. Я и сам его не учил, очень скверный язык. Одны «бы» да «пы». Понимаете, эти червячки – не что иное, как мухи. Они обильно заселяют рану, поедают мелкие осколки костей при переломах, гной (ревизор не скрывает своего недовольства), а их выделения помогают залечить рану.
Городничий (в сторону). Ишь ты! Ёрзается вокруг него, пискун! Из мухи слона делает!
Явление V
Те же, но без Гибнера.
Городничий. Вы так неудачно расположились-с: под окном зловонная лужа, днём докучают мухи, ночью – комары. Ежечасно слышны крики больных. Не желаете ли переместиться к нам? У нас и воздух почище, а от комаров и мух мы избавились давно.
Артемий Филиппович. Прекрасные завтраки, обеды, ужины, комнаты...
Аммос Федорович. Ежедневная охота, захват.
Ревизор. Я от вас этого и жду.
Занавес.
1995 г.