Взбесившаяся Баба-Яга, или Горячие пирожки на подоконнике

  Это совсем не просто – дружить с Женькой. Непросто не только потому, что ради этого мне сначала пришлось разрисовать стену школы, а потом и восстать против всего класса. Главное, непросто потому, что Женька такой человек… Как бы так сказать… Непредсказуемый.
    А иногда он ведет себя просто глупо.
    Однажды, уже в конце седьмого класса, я наткнулся на него на улице. Он шагал с каким-то полурваным пакетом в руке. Да и сам выглядел не лучше. В замызганных шортах из довольно неаккуратно обрезанных чуть выше колен джинсов, причем на одной ноге край штанины был обожжен, а на другой — разлохмачен. Мятой белой футболке, вернее сказать, футболке из материи белого цвета, которая приобрела теперь какой-то неопределенный желто-серый оттенок. На груди угадывалась выцветшая надпись “Голосуй или проиграешь!”. Сквозь дырочку, которая была как раз внутри буквы “о” в слове “проиграешь”, проглядывало голое тело. Дополняли картину кроссовки, надетые на босу ногу, и без шнурков.
    – Привет! Ты откуда? – поприветствовал его я.
    – А, к Торговому центру ходил, милостыню собирал.
    – Как собирал? – ошалел я.
    – Как-как? Ну, не просто же сидел. Просто много не высидишь. Фокусы показывал.
    – А ты умеешь?
    – Ага. Один. Смотри.
    Он начал прямо на тротуаре выкладывать из пакета реквизит: лист бумаги, граненый стакан, пятидесятикопеечную монетку, картонный цилиндр с донышком, волшебную палочку.
    – Все очень просто, – комментировал Женька. – Берем монетку, кладем на лист бумаги. Накрываем стаканом. На стакан надеваем цилиндр. Немного колдуем… – он поводил над цилиндром волшебной палочкой. – Все убираем… Монетки нету! Снова ставим стакан, накрываем, колдуем… – монетка есть!
    – Ого, – сказал я. – А как это?
    – Не понял? Смотри еще.
    – Ладно, потом.
    Мне не нравился этот спектакль посредине улицы. На нас уже смотрели прохожие.
    – Потом так потом. – Женька спрятал реквизит в пакет. Мы не спеша пошли.
    – А… зачем тебе это? Просить? Вы, вроде, неплохо живете.
    – Ну да. Но у меня родители на выходные к знакомым уехали, меня оставили. Ну, продукты в холодильнике, и двести рублей. А я давно хотел купить модель самолета, “ТУ-204”, склеивающуюся, а она как раз две сотни стоит. Вот я и купил. Так что приходи помогать клеить. Там куча деталей мелких, я один не разберусь. И Ромыча позови.
    – А просил тогда на что? – не понял я. – Ты же сам сказал: “полный холодильник продуктов”.
    – Не “полный холодильник продуктов”, а “продукты в холодильнике”, – поправил Женька. – И все какие-то неправильные: йогурты всякие, сок, лапша “Доширак”. Собаки это не едят.
    – Какие собаки?
    – Да, был я утром у реки, за стройкой. А там такой шалашик есть, пацаны построили, из картонок, досок. Так вот, в этом шалашике собака беременная появилась. Слабая совсем. Я утром обнаружил. Хотел ее накормить, побежал домой, из подходящего только банку рыбных консервов нашел. Отнес, она съела. Но мало ей, собака-то не маленькая, типа овчарки, только уши висят. Ну, я и придумал тогда эти фокусы…
    – Мог бы ко мне зайти, попросить, или к Ромычу.
    – Да не было его. А ты говорил вчера, что вы с утра по магазинам пойдете. Да и не знал я, дашь ли ты. Начнешь расспрашивать: “зачем” да “для чего?”.
    Я вздохнул. Потому что Женька говорил правду. Все же за полгода он достаточно хорошо изучил мой характер.
    – Ладно, на “Чаппи” я насобирал, – сказал Женька. – Идем.
    Он потянул меня в двери супермаркета, к которому мы как раз подошли. Охранник подозрительно покосился на него, но пропустил. Мы быстро отыскали полку с собачьей едой, Женька выбрал пакет, и мы пошли к кассе.
    – Давай приколемся, – шепнул Женька и сунул пакет с кормом мне в руки. Сам он медленно пошел вдоль прилавков, жадно глядя на продукты и воровато оглядываясь на охранников. Те не сводили с него глаз.
    Наконец, Женька подмигнул мне и направился к выходу. Вернее, к входу. Там выходили те, кто ничего не купил. А у Женьки-то был рваный пакет!
    Конечно, Женьку остановили:
    – Молодой человек, что в пакетике?
    – Ничего.
    – Как ничего? А это? – Охранник нащупал стакан.
    – А вы знаете что это?
    – Догадываюсь, не глупый.
    – А если ошибетесь?
    – Ладно, давай показывай. – Он заглянул в пакет. – М-да… действительно… Чего шляешься тогда, иди, гуляй.
    – Я не шляюсь, мы “Чаппи” покупали. Дим, иди сюда.
    Я подошел, сгорая от стыда. Мы пошли к кассе, Женька вытащил из кармана горсть мелочи, расплатился.
    На улице сказал мне:
    – Классно получилось! Все так и думали, что сейчас разоблачат вора, благодарность получат. А не вышло ни фига!
    Я не спорил. Раз уж Женька считал, что классно, то пусть. Может, и на самом деле классно. Я ведь тоже тогда, когда разрисовывал стену, поступил, как он. И не считал (и до сих пор не считаю), что поступил плохо. Но ведь я действовал в темноте, и никто меня не видел. А вот на людях мне неловко делалось от Женькиных чудачеств. Как будто и я к ним причастен… Хотя есть на ходу рогалики и запивать их ряженкой я не стеснялся. Но это, наверно, исключение…
    Собака и вправду была не маленькая. Она лежала в шалаше и грустно смотрела коричневыми глазами, положив голову на лапы. Увидев нас, приподнялась недоверчиво, потом, видимо узнав Женьку, не спеша пошла нам навстречу, слегка повиливая хвостом.
    – Хорошая… – Женька опустился на корточки, облапил собаку за шею. – Есть хочешь?
    Конечно, она хотела. Но, ни разу не смотрев телерекламу, не сразу разобралась, что же пред ней насыпали. Потом, поняв, принялась за еду, однако не жадно и почти солидно. Но все же содержимое небольшого пакета вскоре было уничтожено.
    – У, зверюга… – Женька потрепал собаку за ухо. – Ладно, мы завтра еще принесем. Идем, Дим.
    Мы пошли к Женьке, позвонили Ромке, и до вечера клеили самолет. Умаялись, и даже переругались немного. Инструкция была не очень понятной, и некоторые детали упорно не хотели выдавать свое назначение. Женька настаивал на своем, мы с Ромкой с ним спорили, и закончилось все тем, что почти готовый “ТУ” грохнулся на пол, и сборку пришлось начинать сначала.
    …А утром я впервые увидел, как Женька ревет. Он пришел рано, я еще спал.
    – Представляешь, ее убили, – рассказывал он. – Я прихожу туда, а там… кровь везде, и камни. Закидывали ее.
    Что я мог сказать?
    Пришел Ромка. Злой.
    – Меня Сундук сейчас поймал. Я мимо садика шел, а они там, с Зиновьевым, пиво пьют с утра пораньше. Сундук про какую-то собаку трепался, как она выла, я не понял.
    – Где они? В садике? – Женька вскочил. – П-прибью…
    Мы и ахнуть не успели, как Женька был на лестнице. Мы запоздало бросились за ним. Догнали только во дворе. Он собирал в подол рубашки крупные куски щебня, привезенного для ремонта тротуара. Мы подскочили, схватили Женьку за плечи.
    – Ты сдурел? – крикнул я.
    Женька вырывался, однако безуспешно: мешали камни в подоле, которые нужно было держать. Наконец, он отпустил подол, камни посыпались. А Женька каким-то образом сумел вырваться и отскочил на несколько метров. Поднял с земли камень, замахнулся. Ромка подлетел к нему, перехватил руку. Но камень уже вылетел, и я не успел отскочить.
    – Получил?! – крикнул Женька на надрыве. – Тебе все равно, что такой гад ходит! А я все равно его убью!
    Женька отпихнул Ромку и побежал прочь. Однако не в сторону садика, и нас это немного успокоило.
    – А что за собака-то? – спросил Ромка.
    Я, потирая ушибленное плечо, рассказал.
    – А она там еще?
    – Наверно…
    – Похоронить бы надо.
    – Ага.
    Мы сходили к Ромке за лопатой и пошли на берег реки.
    А Женька уже был там. Он пытался рыть яму доской. Получалось плохо. Подошли мы. Я молча начал копать лопатой. Женька так же молча взял ее у меня. Потом пришел какой-то пенсионер с совковой лопатой, стал нам помогать.
    – Оказывается, не одни подонки растут, – сказал он. – Хорошо… Можно умирать спокойно.
    – Зачем вам умирать? – хмуро сказал Женька.
    Старик сходил домой за мешком. Мы положили в него собаку (мне было страшно браться за нее, но я выдержал), опустили в яму, стали зарывать. Сделали холмик, воткнули в него доску…
    Возвращались все так же молча. Не потому, что все еще сердились друг на друга, просто не хотелось ни о чем говорить…
    И еще раз в этом мае пришлось мне видеть, как плачет Женька.
    25 числа умер Серега Зиновьев.
    Сначала все были в шоке, и ничего не было ясно, но потом клубочек событий потихонечку распутался.
    Это был последний день занятий перед каникулами. Да и занятий-то, по сути, не было. Объявили оценки, потом – линейка, а потом – гуляй на свободе. Ну, кое-кто и загулял.
    Сундук, Серега Зиновьев, Алешка Козлик и еще пацаны из других классов решили отметить окончание учебного года по-своему. Пива им показалось маловато, на водку не хватало, тогда Сундук и предложил: купить “Трою”. Это жидкость такая, якобы косметическая, но на самом деле ее алкоголики берут и пьют.
    Вот и пацаны устроились за гаражами на ящиках, откупорили бутылочку. Козлик рассказывал потом, что он глотнул, отвернулся и выплюнул. Сундук хвалился, что выпил грамм пятьдесят – и ничего… Сделал несколько больших глотков и Серега. И тоже вначале будто ничего. Но потом, немного времени спустя, вдруг схватился руками за голову, вскрикнул как-то не по-человечьи, потом завыл, вскочил и побежал. Пробежал немного – и упал. Пацаны думали, что он придуривается, стали толкать, тормошить…
    Не дай Бог видеть похороны пацана. Венков было море, и цветов – море. И огромная толпа. И сухая женщина в черном платке – мать (на нее я взглянул лишь мельком – не мог).
    Серегу несли по большой улице. Остановились трамваи и автобусы. Впереди шли директорша и завуч с венками. К нам протиснулся Петр Александрович. Сдержанно поздоровался. Увидев на Женькином лице слезы, сказал:
    – Сволочная, брат, жизнь…
    А Женька, разглядев в толпе Сундука, подскочил к нему, схватил за рукав и довольно громко сказал, показав на гроб:
    – Ты там должен быть, понял?
    Потом было лето, и Женька укатил с родителями в Петербург, Ромка уехал в лагерь. Я несколько дней маялся со скуки, потом приехал из Орска дед, забрал меня к себе. Там было неплохо, например, мы с двоюродным братом катались на мотоцикле, и один раз, ночью, когда я был за рулем, врезались в поваленное дерево, перелетели через руль. Мотоцикл – всмятку, а нас почти не помяло… Но у меня рассказ не об этом.
    Самое хорошее было то, что в Орск вскоре приехал Женька. Его привез на машине сердитый отец:
    – Измотал меня совсем, как вернулись из Питера. “Отвези к Димке, да отвези”, – объяснял он моему деду. – Вот, привез. Гуляйте до вечера, а потом – назад.
    – Зачем назад? – сказал я. – Пусть остается. Можно, дедуль?
    – Пускай погостит, дом большой, – сказал дед. – Огород к тому же свой, еды хватит. А вы покушайте, отдохните, и поезжайте спокойно, ничего тут с ним не случится, – обратился он к Женькиному отцу.
    – Мать нас убьет, – сказал тот, но спорить не стал.
    А потом были хорошие деньки. Мы бродили с Женькой по улицам, ходили на сопки, ездили купаться на Урал.
    Однажды, после купания, пошли бродить по Старому городу. А купались мы долго.
    – Есть хочется… – сказал Женька.
    – Придем домой, поедим, – успокоил его я.
    – Неохота домой… Тут интересно. Ты ж десятку, вроде, брал. На пакет ряженки и пару рогаликов хватит. Есть тут магазин где-нибудь?
    Я сунул руку в карман (в другой, третий, четвертый):
    – Нету десятки. Потерял на пляже, наверно.
    – Ладно, побродим еще чуть-чуть – и на автобус. Или не чуть-чуть… Смотри!
    Мы остановились. Женька показывал на кухонное окно одного из домов. В окне, на подоконнике, стоял целый тазик дымящихся пирожков. Даже у меня слюнки потекли и в животе заурчало.
    – И что? – спросил я.
    – Форточка-то открыта.
    – Сдурел?
    – Мы ведь только парочку возьмем. Никто и не заметит, наверно. Ладно, есть хочешь – подходим… Теперь подставляй спину.
    Я нагнулся, Женька забрался на меня.
    – Ч-черт, не достаю… Приподнимись чуть-чуть.
    Но я не приподнялся. Потому что скрипнула калитка, и вышла старуха. Женька, видимо, ее не замечал, а я-то видел прекрасно. Старуха блеклыми глазами смотрела на нас. Я ущипнул Женьку за ногу. Тот вытащил руку из форточки, тоже заметил старуху. Спрыгнул на землю.
    – Сматываемся? – шепнул я.
    Но Женька не спешил сматываться.
    Старуха, наконец, заговорила:
    – Пирожков захотели? Проходите в дом, я угощу. Пирожки вку-усные, лук с огорода, яички от курочек. Заходите, не стесняйтесь, а я чайку поставлю…
    Женька подтолкнул меня. Мы зашли вслед за старухой во двор, потом, пройдя через небольшие сени, оказались на кухне. Старуха указала на небольшой, покрытый клеенкой, стол:
    – Садитесь, голубчики, садитесь, милаи, я чаек сейчас скипячу. – Она пошаркала к плите, взяла давно не чищенный чайник, направилась к бачку с водой. – Ох, какая досада: водички-то нету. И водопровода нету: дорого проводить. А колонка за три дома…
    – Мы сбегаем, – сказал Женька. – Давайте ведра.
    – О-ё-ёй, позвала кушать, а сама воду заставляю таскать… В сенях ведра возьмите, да помногу не набирайте…
    – Ну вот, из-за тебя… – сказал я на улице.
    – А что? – откликнулся Женька. – Нормально.
    Воды он набрал до краев. Я, глядя на него, тоже.
    Уф-ф, тяжесть… И плещется. Холодная…
    А бачок наполнился лишь на четверть. И мы отправились во второй рейс, потом в третий. Отправились бы и в четвертый, но старуха нас остановила.
    – Хватит, голуби, хватит, куда мне столька… Чаек уже закипает, садитесь, передохните, а то пирожки совсем остынут.
    Мы помогли старухе накрыть на стол, разлили по стаканам чай.
    Пирожки и вправду были вкусные: пышные, румяные.
    – Куда мне одной столька, – говорила старуха. – Я все внучка поджидаю, имянинник он у миня сёдня, раньше всегда иво на имянины привозили. А как мать иво моего сыночка бросила, так не привозит больше. А он любил пирожки до ужаса. Как приедет, помница, переступит порог, сразу: “Баушка Зоя, пирожки спекла?” А один раз накормила я его салатами, помидорчиками, огурчиками, а потом пирожки вынесла. Так он заплакал, бедный. “Пирожков, – грит, – хочу, а не-екуда…” – В поблеклых старушечьих глазах заиграли огоньки, но быстро погасли. – Теперь так и помру, наверно, не увижу больше внучка. Три инфаркта было, четвертый не переживу, видать… А внучок-та большой теперь совсем, седьмой класс кончил… Хорошо, что карточка осталась.
    Баба Зоя поднялась с табуретки, пошла в комнату, и вскоре вернулась с небольшой кодаковской фотографией. Бережно положила ее на стол.
    – Вот он, родимый, совсем, поди, забыл баушку Зою.
    Мы смотрели на фотографию. Я уже открыл рот, чтобы сказать… Но Женька так сильно пнул меня по ноге…
    – Вы кушайте еще, милаи, кушайте. Остынут, невкусные будут.
    – Спасибо, мы наелись, – сказал Женька. – Мы пойдем.
    – Возьмите еще парочку на дорожку, – говорила баба Зоя, – и огурчиков я сейчас нарву…
    – Спасибо, не надо огурчиков, – сказал Женька. – А пирожки мы возьмем. Да, Дим? – И уже на пороге обернулся и добавил: – Он вас помнит, вы не думайте…
    Мы шли по улице, дожевывая пирожки, а баба Зоя сидела за столом, и с фотографии смотрел на нее третьеклассник Серега Зиновьев.
    …В восьмом классе у нас появился театр. Студия, вернее, театральная. Пришла новая руководительница, Раиса Петровна, и стала набирать актеров. Женька записался сразу. Стал подговаривать меня и Ромку. Ромка “подговорился”, а я – нет. Какой из меня актер?
    Уже начали репетировать пьесу – “Конкурс красоты в Тридевятом царстве”. И у Женьки была главная роль! И какая, вы думаете? Бабы-Яги! А Ромка был Кощеем. Я приходил на репетиции (вообще-то нельзя было, но Женька поговорил с Раисой Петровной, и она разрешила) и с интересом наблюдал за тем, что происходило на сцене.
    – Белиберда! Белибердистика! – кричала Баба-Яга. – Устроить конкурс красоты, и не позвать меня, самую обаятельную и привлекательную!
    – И меня не пригласили, – возмущался Кощей. – Я за свою жизнь накопил такой огромный опыт, знаю, как подать себя…
    – Ничего, Кощеюшка, – успокаивала его Баба-Яга, – мы и без приглашения придем. У меня в гардеробчике такие наряды припрятаны… Все помрут от зависти.
    – Не пугай, Яга, я не помру, – говорил Кощей. – Да и у меня есть, что показать, не только этот дурацкий костюм с костями…
    Женька с Ромкой и дома иногда репетировали. И однажды даже весьма бесцеремонно выставили меня, дескать, чтобы не мешал. Ну и ладно.
    Незадолго до премьеры Женька мне сказал:
    – Дим, у твоего отца видеокамера есть, можешь его позвать, чтоб он снял?
    – Постараюсь…
    Отцу идти на спектакль было некогда, но он доверил камеру мне, надавав кучу полезных советов, главный из которых был – не трясти при съемке.
    В актовом зале я по-наглому устроился в первом ряду, среди учителей. Видя, что я собираюсь снимать, меня не согнали.
    Все шло классно. Сначала, как положено, выскочили девчонки-объявлялы и разнесли по всему Тридевятому царству весть о предстоящем конкурсе красоты. А потом и Баба-Яга с Кощеем появились, и Яга так же кричала: “Белиберда! Белибердистика!”
    – Ничего, Ром… то есть Кощеюшка, мы и без приглашения придем. Я целый сундук нарядов припас… ла!
    И Женька вытянул из-за кулис сундук, настоящий, деревянный. Откинул крышку, стал рыться.
    – Неплохо… – Он вытащил и представил на всеобщее обозрение те самые замызганные шорты, в которых собирал милостыню. – Чегой-то это не совсем женское. А, пойдет! О, а это лучше. – Он достал какую-то тряпицу, встряхнул. – Фуфаечка…
    Зал покатывался со смеха. Потому что это была полурваная футболка, на которой красной краской было намалевано: “Козлик – козел”.
    Женька повернул футболку другой стороной. Все прочитали (некоторые даже вслух) другую надпись, сделанную черным: “Сундук – ты труп, ты это знаешь!”
    Теперь я слышал, что смеялась только задняя часть зала. А вокруг меня висело напряженное молчание.
    – Вот это мы и примерим, – продолжал Женька.
    Он скинул с себя старушечью кофточку, женскую блузку (из-под которой выпал “горб”) и натянул футболку черной надписью вперед. Затем по-мужски, через ноги, стянул юбку (девчонки захихикали) и надел шорты.
    – Ну что, так лучше?! – крикнул он зрителям.
    – Да! – хором ответили те. Младшеклассники даже затопали ногами.
    – Кто-то не согласен? А ну, еще раз!
    – Да-а-а!
    Мне показалось, что теперь кричали даже некоторые учителя.
    – Не все согласны, – вздохнул Женька. – Кощей, пойди разберись.
    Ромка, в черном костюмчике с намалеванными костями, спрыгнул со сцены, пошел в зал. Я развернулся, снимал.
    А Ромка походкой супермена дошел до последнего ряда, стал протискиваться к месту, где сидел Сундуков. Запнулся о чьи-то ноги, но невозмутимо проследовал дальше. Схватил Мишку за руку. Крикнул:
    – Вот, он не согласен!
    – Тащи сюда, я его съем! – откликнулся Женька.
    Сундук, конечно, упирался, но его стали подталкивать и другие.
    – Иди, Сундучок, смерть твоя пришла! – кричал кто-то, как мне показалось, Алешка Козлик. Радовался, видимо, что его задело совсем чуть-чуть.
    Делать нечего (против массы не попрешь), Сундук пошел, криво ухмыляясь. Крикнул даже:
    – Это еще кто кого съест!
    Ромка довел Сундука до Женьки, поставил перед ним. Женька посмотрел на него снизу вверх и сказал:
    – Не бойся, маленький, сразу я тебя есть не буду. Сначала накормлю, напою… – Он сбегал к сундуку, порылся в нем, достал пакет “Чаппи”. – Вот, не хочешь ли? А то я купил, а есть некому.
    Женька разорвал пакет, рассыпал корм перед Сундуковскими ногами. И вдруг крикнул:
    – Жри, собака, че смотришь?! Ты хуже собаки. Собаки – они добрые, а ты!..
    Сундук было дернулся, но подскочивший Ромка схватил его за руки. А Женька отвернулся на несколько секунд. В повисшей тишине было слышно его дыхание, а плечи поднимались и опускались. Но Женька пересилил себя, повернулся, сказал спокойно:
    – Не хочешь есть, тогда попей.
    Снова сходил к сундуку, вытащил бутылку “Трои”.
    – Это только с непривычки от нее помирают, а ты привычный… И этого не хочешь? Тогда у меня самое вкусненькое есть…
    Женька достал из сундука огромное блюдо с пирожками.
    – Попробуй, Ром, вкусные-е…
    Ромка взял пирожок, стал жевать.
    – Ага, вкусно.
    Женька поднес блюдо с пирожками к Сундукову. Тот протянул руку.
    И тут я вздрогнул. Потому что Женька прямо-таки взревел:
    – Убери лапы, гад! Думаешь, это тебе напекли? А вот фиг – тебе! – Женька поставил блюдо на пол. Что-то выхватил из кармана. – Вот это кому! Узнаешь?! Узнаешь?!
    Я понял, что это была фотография. И все поняли, потому что Женька показал ее и залу. Потом протянул ее Ромке:
    – Подержи, Ром… – И снова обратился к Сундуку: – Давай, мне макияжик для конкурса нужен, наведи мне! Боишься? При всех? А я не боюсь!
    И тут он подскочил к Мишке и врезал ему по лицу! Но через секунду после сильного удара сам отлетел в сторону. Я успел заметить, что у Мишки капала кровь, а у Женьки – нет!
    Но не сидеть же мне! Я, не останавливая запись, сунул камеру сидевшей рядом математичке (и она, молодец, сообразила, продолжила снимать!) и прыгнул на сцену. Но врезать Сундуку не успел. Потому что на сцену уже стали заскакивать и учителя, и ребята, и директорша. В суматохе я потерял Женьку…
    Вскоре толпа рассеялась, Сундукова куда-то увели, а директорша громко сказала со сцены:
    – Всё, всё, расходимся.
    Я нашел Ромку, и мы пошли искать Женьку. Вернее, даже не искать. Потому что мы знали, где он. В закутке под лестницей.
    Он сидел на покореженной трехногой табуретке, положив голову на колени. Не ревел.
    – Женя, было жестоко, – сказал я.
    – Знаю, – ответил он. – Потому и сижу.
    – Теперь один не ходи, – сказал Ромка.
    – Нет, прятаться я не буду, – ответил Женька твердо.
    – Ладно, идем, – сказал я.
    Мы вышли на улицу. Молча пошли – плечо к плечу. Женька так и был в той самой футболке, но его это не волновало. Как ни странно, меня тоже.
    И тут я вспомнил:
    – Камеру-то я забыл! Я мигом!
    Я заскочил в школу, заглянул в учительскую. Никого. И где все?
    И вдруг услышал где-то вдалеке:
    – Тащи сюда, я его съем!
    И смех.
    Звуки доносились из кабинета директора. Я робко заглянул туда.
    Учителя, устроившись кто на чем (кто-то даже на полу), смотрели телевизор. Моя камера стояла на нем.
    Ладно, я не стал отвлекать людей (меня, кажется, и не заметили). Заберу ее завтра… 


 
    Женьку все-таки избили. Нет, не Сундук, конечно, а более взрослые парни… (Кажется, на них завели уголовное дело, но потом замяли…) Причем сильно. И он, с сотрясением мозга и переломами ребер, попал в больницу. Мы с Ромкой почти каждый день ходили к нему. А однажды принесли видеокамеру и маленький черно-белый телевизор. Нет, до конца мы не досмотрели, потому что в сотрясавшуюся от смеха палату прибежали врачи и разогнали всех.
    Кассета и в школе пользовалась огромной популярностью. И я, если бы обладал задатками коммерсанта, мог бы, наверно, неплохо заработать, делая копии. Но я записывал, естественно, бесплатно.
    А когда в школе была какая-то комиссия из гороно, я услышал из кабинета директора знакомые звуки.
    Спектакль (уже настоящий) показали через две недели. Роль Бабы-Яги исполнял Алешка Козлик. Из-под старушечьей кофты выглядывала футболка с надписью “Козлик – козел”. А вечером Алешка пришел в этой же футболке на дискотеку. И ничего!
    В конце, когда ди-джей стал выполнять заявки по запискам, мы услышали из колонок:
    – А теперь – музыкальный привет для Димы Тимохина и Ромы Дунаева из 8 “В”!
    В колонках щелкнуло, затем пошел негромкий гитарный перебор, а потом – голос:   


 
    Не злись на мир за то, что так жесток.
    Жестоки мы. А мир – он создан Богом.
    И он, поверь мне, сделал все, что мог,
    Но человек избрал свою дорогу.
    
    – Это… Женька? – шепнул я Ромке.
    – Не знаю… То есть да.
    А песня продолжалась:   


 
    Не злись на свет за то, что слепит глаз,
    Он ярок, чтоб был виден путь идущим.
    И тьму не кличь: она сокрыта в нас.
    Дай волю – и поглотит всех живущих.
    
    Конечно, никто не танцевал. Но и не кричал никто, не возмущался. Несколько старшеклассников держали в поднятых руках горящие зажигалки. И дежурные учителя не заставили их погасить!
    Хорошо Женька пел. Может, и не совсем чисто, но… хорошо.   


 
    И не тверди: “Творится что вокруг!
    И свет не мил, и света днем не видно!”
    Творится в озверелом мире, друг,
    Его с твореньем Божьим путать стыдно.   


 
    Закончилась песня, повисла тишина.
    – Ну как? – услышали мы.
    – Женька…
    Мы сели на скамеечку (а из динамиков уже звучал медленный танец), Женька в центре, мы с Ромкой – по бокам.
    – Это ты сам написал? – спросил я.
    – Не, больной один, из нашей палаты. Но я помогал.
    К нам подходили девчонки, приглашали танцевать. Женьку чаще всего. Тот улыбался:
    – Рано мне еще… – И вдруг сказал нам:
    – Слушайте, а еще где-нибудь продают ряженку? А то в больнице не дают, а мне так хочется… Ну не смейтесь вы, а то я тоже засмеюсь, а у меня ребра болят.
    
    11.06.01