Метро

"Бог умер", - сказал Ницше и, должно быть, расплакался, умилённый собственной оригинальностью.
- Говорить, что Бог - как Ленин - жил, жив и будет жить - означает обрекать себя на нападки не только неверующих, но и простых, не обременённых атеизмом, людей, - сказал Олег и, погасив в пепельнице окурок сигареты, продолжил: - нападок я не боюсь. Мне противно слышать справедливую критику и, чем она справедливей, тем сильнее она мне ненавистна, - маленький, помятый трупик "Marlboro", испустив дух, еле слышно произнёс: "Аминь" и приказал долго жить.
- Мой саксофон простыл, - это означало, что Якудза (так звали грека с саксофоном в руках и к японской мафии, кроме своего имени, не имеющего никакого отношения) выражает непонимание относительно моей ненависти к правильным критикам.
- Ну, вот, скажем, ты, - Олег прикурил новую, но, при этом, последнюю сигарету, - играешь себе, дуешь в свой саксофон, никого не трогаешь, и вдруг появляется некий доброжелатель, который мягко, но довольно настойчиво начинает указывать тебе на твои недостатки... а ты-то был уверен, что играешь, как бог, что Он обделил тебя этими самыми недостатками... и, что самое отвратительное - ты понимаешь: доброжелатель твой прав.
- На октаву выше, - а это переводится, как: "Неприятно, конечно, но я буду только благодарен ему за это".
- Да и я тоже, - Олег отправил на кладбище пепельницы ещё один труп сигареты, - но обрати внимание: в первую очередь ты сказал, что тебе неприятно.
- ..., - Якудза разразился виртуозным и довольно вкусным пассажем.
- Вот. И я о том же. Впрочем, Бог мне судья за моё отношение к критикам, - Олег вскрыл новую пачку и достал из неё очередную, но, при этом, первую сигарету, - я, кажется, начал говорить о Боге, - он не стал дожидаться, пока грек отморозит очередной музыкальный термин, который ему придётся переводить на нормальный язык, а сразу же продолжил: - Бог не умер, как утверждает Ницше, и Он есть, что бы там не говорила Франсуаза Саган. Просто Ему лень. Он устал постоянно доказывать всем неверующим и сомневающимся факт своего существования. А их много. Очень много. Пара фраз из "Смертельного оружия", часть раз: "Господь невзлюбил меня. А ты ответь ему тем же". Так всегда получается, если нам не везёт, мы обвиняем в этом Бога или вообще отказываем Ему в существовании, как будто мы - бог, а Он - наше творение".
- Станция метро "Лесная", - сказал мне голос неопределённого пола, и я закрыл книгу. Это была моя станция. Придётся отложить на потом взаимоотношения  Олега с Богом.
Поднявшись из потенциального бомбоубежища, я обнаружил, что на воле бушевала гроза. Впрочем, если она и бушевала, то было это минут пятнадцать назад. Половина питерского неба уже была чиста от тлетворного влияния непогоды и поражала зевак своей синевой.
Три бомжевидных синяка, ожидая, когда очистится участок неба над их головами, распивали прямо под козырьком станции бутылку мурсулы, именуемой портвейном и с настоящим портвейном ничего общего не имевшей.
- У него ж опыта больше.
- А причём здеся жопа-то? - я опоздал к началу дискуссии и поэтому не могу сказать, у кого жопа опыта была больше и почему именно она являлась мерилом их интеллектуальной беседы.
- Эй! Куда это ты разогнался? - один из них отобрал бутылку у пьющего (а кто говорит о стаканах?), разгневанный неумеренной прытью своего собутыльника. Вопрос о седалище остался висеть в уходящей питерской грозе. Отхлебнув лужёностью глотки ровно сто грамм (у него жопа-то больше!), он пустил бутылку со священной, но отнюдь не благородной жидкостью по кругу и предложил:
- Ну, что... давайте знакомиться. Я - Петя.
- А меня звать... тоже Петя, - два Пети выжидающе-вопросительно уставились на третьего. Ах! Как же им хотелось, чтобы он тоже оказался Петром. Тогда их духовному единению не было бы предела. Три Петра. Три воина. Три миротворца, находящихся под сенью покровительства Петра, основавшего город на Неве. Это так много. Тогда никакие преграды нипочём. Но...
- Марина, - сказал третий.
- Так ты чё, голубой чё ли?
- Да нет. Я это..., не мужчина я.

20.11.01г. Ялта.