Записки рыболова-любителя Гл. 161-164

Андреич (Николай Андреевич Коновалов, наш завхоз) предлагал отдать бирюковскую квартиру Фроловой, как имеющей больший стаж работы в обсерватории, а Кореньковым - освобождавшуюся однокомнатную Фроловых. Я же агитировал в пользу Кореньковых, подчёркивая, что они оба - Юра и Нина - работают в обсерватории, и что речь идёт таким образом о жилье сразу для двух специалистов высокой квалификации, которым жильё было обещано Гостремом в первую очередь, из-за чего они и переехали сюда из Новосибирска. При голосовании прошло моё предложение. Зина, конечно, расстроилась, но вскоре и для Фроловых освободилась двухкомнатная квартира, а именно ... - наша!
Скепсис наш не оправдался: в апреле из горисполкома пришло извещение о выделении для обсерватории трёхкомнатной квартиры в Калининграде по адресу: улица Фрунзе, дом № 30а, квартира 13, общей площадью в 64 квадратных метра, из которых 44 считались жилой площадью, то есть приходились на собственно комнаты, остальное - коридор, кухня, туалет, ванная, кладовка. Местком выдал мне на руки своё решение о предоставлении этой квартиры мне, и я поехал оформлять документы, необходимые для получения ордера на квартиру. Бумажек и подписей на них требовалось много, пришлось обегать несколько инстанций, расположенных в разных концах города, так что за день я, разумеется, не управился, но уж дом свой будущий, конечно, посмотрел, пока только снаружи.
Им оказалась крупнопанельная многоподъездная девятиэтажка, вытянутая вдоль улицы Фрунзе рядом с только что возведённым Домом Быта - тогдашней гордостью новостроек города. Сзади и сбоку к "нашему" дому примыкал огороженный кирпичным забором склад аптекоуправления, но всё равно оставалось обширное пространство - двор, на территории которого теперь оказался знакомый мне ещё с детства кинотеатрик "Баррикады". Так что Иринке и ожидаемому младенцу есть где гулять.
А вообще-то район новостроечный, бывший центр Кенигсберга, практически полностью разрушенный и только теперь застраиваемый одинаковыми крупнопанельными девятиэтажками. Зелени, конечно, мало, не то, что в уцелевших районах немецких особняков. Но с транспортом вроде удобно: рядом с домом остановки трамваев - "четвёрки", которая ходит к кирхе, и "восьмёрки" - к вокзалу. Все эти сведения я сообщил Сашуле. Вскоре и она сама побывала на Фрунзе и согласилась со мной, что местоположение не из худших, вот только аптечный склад портит впечатление. "Снесут его, наверное, скоро", - успокаивал я Сашулю.
Ордер я получил, конечно, не сразу. Пришлось побегать, оформлять выписку-прописку и т.п. Но вот, уже в мае, и ордер, и ключи, наконец, на руках. Идём с Сашулей смотреть квартиру - понравилась. По ладушкинским меркам просто шикарная квартира. Четвёртый этаж, лифт, мусоропровод, горячая вода, вот только газ ещё не подключён. Все комнаты кажутся одинаково большими, вместительная кладовка, балкон вдоль гостиной и кухни, лоджия в комнате, выходящей во двор на южную сторону, которую мы сразу определили как детскую. Обои вполне приличные, не надо переклеивать. Пол, правда, страшноват: покрыт матовым линолеумом, который, судя по всему, на время отделочных работ был прикрыт бумагой, на большей части площади приклеившейся (или специально приклеенной) к линолеуму и плохо отдиравшейся. Несколько выходных я потратил полностью только на то, чтобы отодрать эту бумагу, не повредив линолеума. Заливал пол горячей водой и скоблил, скоблил...
Кое-какие некрупные вещи стали потихоньку перевозиться из ладушкинской квартиры в калининградскую. Под книги Лаговский выделил пару ящиков с ручками, настоящих сундуков (из-под ЗИПа к ЭВМ), но их, конечно, не хватило, связывали книги в стопки, рассовывали по коробкам. Окончательный переезд откладывался до того времени, когда у Иринки закончатся занятия в школе и дадут газ в квартиры, а газ не давали пока все не поселятся, так что пришлось нам переехать и некоторое время жить без газа, пользуясь электроплиткой. Окончательно мы перевозили свой скарб 30-го мая на обсерваторском транспорте - фургоне и грузовике.
С большими трудами, точнее, уговорами мне удалось перевезти в Калининград два предмета из нашей таллинской ещё меблировки - громоздкий двухтумбовый письменный стол и туалетный столик, Сашуля была категорически против:
- Не стыдно такую рухлядь в новую квартиру тащить!
- Какая это рухлядь? Это полезные и удобные вещи, они ещё век прослужат!
- Ну да, буду я век с этими страшилищами жить!
Круглый обеденный стол и полутораспальную кровать из наследства моих родителей оставили в Ладушкине. Погружаться помогали ладушкинские друзья - Кореньков, Колодкин, Шагимуратов, Саенко, разгружаться - калининградские - Латышев, Захаров, Суроткин, Клименко и те же Кореньков с Шагимуратовым, ну и шофера, конечно, Коля Драпеза и Ваня Каратеев. Разгрузившись и затащив вещи в квартиру, тут же и обмыли её по первому разу.
И началась наша новая жизнь. Прощай, Ладушкин!

Опять я поселился в Калининграде, через девятнадцать лет после переезда из Песочной на Красную, теперь уже со своей собственной семьей, которой предстояло вскоре увеличиться.

162

Расставили мы, значит, мебель, какая была, и стали жить. К сравнительно новой мебели, выглядевшей достаточно прилично, можно было причислить польский кухонный гарнитур, купленный в Ладушкине, платяной шкаф, секцию и стеллажи для книг. Добавить к ним диван-кровать и кресло, оставшиеся от моих родителей, телевизор, приёмник и пианино - вот и вся обстановка, а места ещё оставалось предостаточно. Письменный стол - тумба на тумбу - попал в кладовку, из столешницы я соорудил в кладовке антресоль для чемоданов, ящики в тумбах использовал для хранения инструментов, рыбацких снастей и принадлежностей и всяких прочих своих вещей, относимых Сашулей к категории хлама. Начались новые мебельные приобретения - кушетка для Иринки, новый письменный стол. В этих хлопотах по устройству на новом месте разгорелось лето, погода стояла солнечная, тут бы жить да радоваться, а Сашуля... лила слёзы.
Я стал ездить на работу в кирху, а у Сашули уже начался декретный отпуск. Иринка окончила третий класс, и, как обычно, её отправили на лето в Севастополь, так что целые дни Сашуле приходилось проводить в новой квартире одной. Не к кому сбегать по соседству поделиться новостями, печалями-радостями. Это-то её больше всего и угнетало.
- Дура, я дура. Что наделала! Зачем согласилась в этот чёртов Калининград переезжать! - причитала она, всхлипывая, по вечерам.
- Ну, вот! Сама всю жизнь в город рвалась, Ладушкин за деревню считала, а теперь слёзы льёшь, - урезонивал я её.
- Ой, не говори, не трави душу, - отвечала Сашуля. - Так я уже ко всем там привыкла, и к лесу, к природе, а здесь вон пылюга какая, трамваи гремят.
- Привыкнешь и здесь, - продолжал я попытки её успокоить. - А в крайнем случае такую квартиру на целый особняк в Ладушкине обменять можно будет.
На некоторое время эта идея захватила моё воображение, и я даже повесил в Ладушкине объявление, на которое откликнулись владельцы одного особняка. Особнячок (мы ездили смотреть его вместе с Лебле) оказался небольшим: две комнаты и кухня внизу, комната и ещё одна кухня наверху, в мансарде, но с могучим подвалом и хозяйственными постройками, а также с садом и огородом, выходившими задами к лесу. Удобств, правда, никаких: вода из колонки на улице, газ привозной, баллонный, отопление печное. Это-то Сашулю и отпугнуло, а мне особнячок понравился, и казалось, что если к нему приложить руки... Но Сашуля в хозяйственные мои способности, то есть как раз в моё умение прилагать руки абсолютно не верила. Так идея с обменом на особняк и заглохла, хотя порой мне и мечталось о жизни в особняке с гаражом и садом, таком как отгрохал себе директор зверосовхоза Тихонов в Ладушкине, или какой занимала когда-то на улице Кутузова семья знакомой моей юности - Галки Петровой.
А вообще-то я быстро адаптировался к новому месту и жительства, и работы, не испытывая никаких неудобств, следуя принципу видеть прежде всего преимущества своего нового положения. С ладушкинского патриотизма я вскоре перестроился на калининградский, хотя поначалу продолжал навещать Ладушкин очень часто.
В кирхе я расположился в комнате на третьем этаже, где раньше стояла учебная мини-ЭВМ "Мир", принадлежавшая университету. После окончательного ухода Гострема из обсерватории (он недолго оставался у нас в должности старшего научного сотрудника и вскоре полностью переключился на борьбу в университете с Кочемировским и другими за свой "экспериментальный план, так сказать" подготовки студентов), машину перетащили в университет. Само здание кирхи числилось на балансе обсерватории, но при Гостреме его заселяли преимущественно сотрудники так называемой ЛПФ. По инерции они ещё оставались в кирхе и после ухода Гострема из КМИО. Из научных сотрудников обсерватории я первым поселился в кирхе. Моими соседями по комнате стали Костя Латышев и Володя Клименко, оба числившиеся в ЛПФ. Вместе со мной переехали из Ульяновки в кирху трёхногий книжный шкаф, стеллаж для распечаток, которые грудами продолжали поступать из Вильнюса, и кресло. А осенью я обзавёлся новым двухтумбовым письменным столом. Сохранилась моя докладная Иванову по этому поводу:

И.о. зав. КМИО Иванову В.П.
ЗАЯВЛЕНИЕ

В целях научной организации труда и повышения его производительности прошу выделить мне двухтумбовый письменный стол из числа двух новых, присланных из ИЗМИРАН, и содействовать транспортировке упомянутого стола по адресу: Калининград, проспект Победы, 35, 3-й этаж.
С.н.с., к.ф.-м.н. Намгаладзе

На двери нашей комнаты появилась вывеска "Группа моделирования ионосферы". Невзирая на все пертурбации, связанные с уходом Гострема из КМИО, мы все - научные сотрудники и инженеры КМИО и ЛПФ, связанные совместной работой и хоздоговором между обсерваторией и университетом, продолжали считать себя единым научным коллективом. Но с ликвидацией единовластия Гострема формы нашего взаимодействия неизбежно должны были измениться, хотя пока ещё не было ясно - как. Что касается группы моделирования, то как официальное подразделение обсерватории она включала в себя всего лишь троих сотрудников: Коренькова, Сашулю и меня; между собой же мы подразумевали входящими в её состав и целую бригаду от ЛПФ - Латышева, Захарова, Суроткина, Смертина, Клименко, Блик, Поцтывую, Медведева, для которых я, например, формально был всего лишь представителем заказчика, а Гострем - начальником. При всей двусмысленности такой структуры группы она продолжала функционировать как единое целое, окончательно выпал из неё только Миша Никитин.
После поражения Гострема в обсерватории Миша попытался оправдаться передо мной и Ивановым за своё предательство и восстановить былые приятельские отношения. Мы сидели в одной из комнатушек университетского подвала во втором корпусе: Иванов, я и Малик Юсупов, тогдашний ответственный исполнитель очередного "Клёна" - субподрядной темы, которую для обсерватории как заказчика, а фактически совместно с ней выполнял университет. Обсуждали, как будем теперь взаимодействовать - обсерватория и университет. Ведь Гострем оставался в университете и продолжал "руководить" всеми субподрядными работами, а университет числился соисполнителем "Каштана". К концу обсуждения сбегали в магазин, купили вина, и тут появился Никитин.
Вначале он был настроен довольно нахально:
- Привет, мол, мальчики, как дела?
И в ответ на наши угрюмо-молчаливые рожи (смотреть на него тошно было):
- Чего вы, в самом деле, обиделись на меня, что ли? Ну, это вы зря. Вы же Гострема знаете, куда мне от него деваться? Да и кто знал, как у вас повернётся? Я думал, ничего не выйдет.
- Ну, и молчал бы, - ответил ему Иванов. - Чего ты к Лобачевскому полез?
- Да меня Гострем заставил.
- Против коллектива, против ребят своих пошёл - это же как-то не по-человечески, - сказал Малик.
Миша закипятился:
- Да бросьте вы демагогию разводить, причём здесь коллектив...
Тут уж мы не выдержали и накинулись на него втроём:
- Если для тебя коллектив здесь не причём, так и катись отсюда, и не подходи к нам больше. Печатай свои статьи с Гостремом, а на нашу группу не ссылайся. И не лезь к нам, когда Гострем из университета полетит.
- Вы меня не так поняли... - пошёл на попятную Миша.
- А чего тебя понимать? Шкурник ты и всё. Дерьмо, - заключил Малик. Он уже начал хмелеть. Тут Миша неожиданно пустил слезу: - Да, как я с язвой валялся, так где ваш коллектив был?
- Ты сам от нас откололся, не захотел вместе со всеми над большой моделью работать. Захотелось поскорее диссертацию склепать, вот и сделал ставку на Гострема. Да просчитался. Увидишь, Гострем и в университете долго не продержится.
- Нет, ребята, вы зря на меня так. Вы же знаете, как я на самом деле к Гострему отношусь!
- Да ладно. Ступай себе с Богом.
Миша и потом ещё пытался заводить разговоры со мной в надежде улучшить отношения, но я был прохладен. Доверие моё к нему было подорвано раз и навсегда.
А в тот раз я возвращался из университета вместе с Юсуповым. Знаком с ним я был мало. Серёжа и Кочемировский относились к нему почему-то с подозрением - он, мол, себе на уме, хитрый татарин, а мне Малик нравился. К удивлению своему я узнал, что он прямо-таки ненавидит... Гречишкина. Я-то думал, что Гречишкин сам перетащил сюда Юсупова, ведь они оба из Перми.
- Это такая сука, каких свет не видал, почище Гострема ещё, только не так грубо работает. Ты от него держись подальше - в органы заложит, - бормотал Малик, будучи уже явно пьян.
Про Гречишкина я и от Кочемировского слышал нелестные высказывания, тот знал его ещё по ЛГУ. Самому же с Гречишкиным мне пришлось столкнуться лишь года через три...

163

Обстановка в университете внешне оставалась без изменений, хотя все, разумеется, знали об изгнании Гострема из КМИО. Главные враги Гострема - Лёша Кочемировский, прежде всего, жена его Лена Пивоварова, Серёжа Лебле, да и вся их кафедра теоретической физики - продолжали свою борьбу с его "экспериментом" по преподаванию общей и теоретической физики, выступая на всевозможных методических комиссиях и обсуждениях учебных планов, но без явных успехов. Они тщетно пытались привлечь на свою сторону гостремовских сотрудников - моих коллег: Латышева, Захарова, Смертина, но те при всей своей нелюбви к Гострему ни в какую борьбу не ввязывались, почему-то их не вдохновлял даже наш успех в обсерватории. К тому же они недолюбливали Кочемировского. Лёша часто не был достаточно дипломатичен и ставил ребят на одну доску с Гостремом, чем только отталкивал их от себя.
- Такие лбы, громилы, твои Латышев, Смертин, здоровенные мужики, а трусят как бабы. Чего они так Гострема боятся? - высказывал мне своё недоумение Кочемировский.
- Так они же все ещё незащищённые. Не хотят портить с Гостремом отношения, чтобы он не навредил при защите, - заступался я за своих приятелей.
- Вот и надо его изгнать, чтобы он нигде не вредил, - возражал Лёша.
- Да что ты мне это говоришь. Я всё прекрасно понимаю, но заставить действовать своих бойцов не могу. Они считают, что без поддержки ректора с Гостремом не справиться. Нам, мол, Лобачевский помог, а в университете наверху таких людей нет.
- Да брось ты их защищать. Жлобы они просто-напросто, вот и всё, - безапелляционно заключал Леша.
Отчасти я с ним был согласен. Ребята трусоваты и просто так конфликтовать с Гостремом не будут. Но и на его сторону не встанут, если за него как следует возьмутся. Вот только кто же должен взяться? Бойцы мои считали: разумеется, ректор, кто же ещё? А иначе шансов никаких, бесполезная нервотрёпка. Но ведь и Лобачевский ничего не пытался сделать пока не было инициативы снизу. Вот этой инициативы низов, непосредственно подчинённых Гострему, и не хватало в университете, а ректор (тогда им был некто Борисов) согласен был держать в университете Гострема за одно только профессорское звание.

Костя Латышев тем временем готовился к защите диссертации. Он не очень уверенно чувствовал себя в части геофизической интерпретации полученных результатов, его конёк - численные методы, как он считал, а защищаться приходилось по специальности "геофизика". Сказывалось, что тексты наших совместных статей писал я, а из них состояла полностью третья глава Костиной диссертации. Эту главу Костя теперь старательно изучал.
Ещё до защиты мы с ним обсуждали его будущие перспективы. Костя не прочь был бы перейти в обсерваторию, чтобы избавиться от власти Гострема. В то, что Гострема удастся изгнать и из университета, Костя совершенно не верил, а наш обсерваторский коллектив ему нравился - нормальная хоть атмосфера человеческая! Но в обсерватории возможности заработать были значительно меньше, чем в университете, где особенно выгодно было занимать штатное преподавательское место ассистента, старшего преподавателя или доцента, а по совместительству получать полставки на хоздоговорной теме в НИСе. В обсерватории же для совместительства требовалось специальное разрешение ИЗМИРАН, утверждавшееся Президиумом Академии Наук, которое было весьма непросто получить. Да и на ставку старшего научного сотрудника Косте трудно было бы рассчитывать сразу после защиты, а на место младшего научного сотрудника Костя не пошёл бы, учитывая его долги и характер жены Галки, поскольку в НИСе он и без степени получал по максимуму, почти столько же, сколько платили кандидату наук на должности эмэнэса в системе Академии Наук.
К тому же я считал, что связи с университетом сворачивать нельзя. Гострем не вечен, а набирать новые кадры в НИС гораздо легче, чем в обсерваторию. Поэтому я полагал, что Косте нужно закрепляться в университете, возглавлять там группу людей, готовых сотрудничать с нами, вести совместные работы, как это и было до сих пор, но могло развалиться в связи с уходом Гострема из обсерватории - ведь Гострем мог и отказаться теперь от сотрудничества ЛПФ с КМИО. Не исключали мы возможности перехода Кости от Гострема на другую кафедру, быть может, даже на другой факультет - математический, ходили с ним зондировать почву на кафедру матанализа. Там Костю готовы были взять, причём вместе со всей темой: имелось в виду, что на будущее обсерватория заключит хоздоговор не с кафедрой Гострема, а с кафедрой матанализа. Это вполне устроило бы и Костю, и нас с Ивановым и Саенко, то есть обсерваторию.
Но всё это виделось в будущем. Пока же ещё Косте надо было защититься и дождаться утверждения степени в ВАКе. Не помню сейчас точно, в каком месяце была защита, скорее всего в мае или июне. Прошла она, можно сказать, с блеском. Некто Боенкова, пожилая дама, сотрудница Фаткуллина, сама ещё, правда, не защитившая свою кандидатскую диссертацию, но собиравшаяся, высказала мнение, что Учёному Совету следует подумать, а не рассмотреть ли работу Латышева на предмет докторской диссертации? На это выступил Николай Константинович Осипов и сказал, что о докторской говорить несерьёзно, а кандидатская налицо хорошая. Оппоненты - Брюнелли и Фаткуллин и ведущая организация - Иркутский университет дали прекрасные отзывы без сколь-нибудь существенных замечаний.
Послезащитный банкет был где-то в ресторане в Черемушках, стол был богат - Галка постаралась, а гостей оказалось меньше, чем предполагалось, из-за удалённости от ИЗМИРАНа. Были Брюнелли, Мизун (он оказался здесь в командировке), Осипов с женой, Фаткуллин, наверное, кто-то из наших, калининградцев... Поздравляли Костю, перепало и мне - научному руководителю. Я был горд - первый блин и не комом! Давно ли защищался сам - пять лет всего лишь назад, и вот - первый кандидат наук из-под моего научного руководства. Правда, считать Костю своим учеником я не мог: работали мы вместе, как коллеги, напарники, чему-то учил его я, чему-то учил меня он. Просто я был уже защищённым, а он ещё нет. Но и все обязанности научного руководителя я добросовестно выполнил.
За банкетным столом речь неизбежным образом зашла в конце концов и о Гостреме, об его изгнании из обсерватории, вспоминали его выходки, его кличку "Гангстрем", что он в самом деле похож на гангстера. А Борис Евгеньевич рассказал, что слышал от Мигулина такую характеристику Гострема в ответ на мнение, что Гострем - хороший организатор: он, мол, хорош как инициатор, зачинатель, поджигатель он отличный, но от его костра до пожара недалеко..., а вот как руководитель никуда не годится. Что ж, с этим можно было согласиться. Но только, наверное, когда Мигулин привёз Гострема к нам в Ладушкин, такая точка зрения у него ещё не выработалась.

После того как Гострем окончательно ушёл из обсерватории и освободилась его ставка - пятьсот рублей! - появилась возможность принять в обсерваторию нужных нам людей. Высвободившийся фонд зарплаты мы поделили между подразделениями Иванова, Саенко, Лаговского и моим, то есть группой проведения наблюдений (Иванов), бывшим сектором разработок, а теперь лабораторией экспериментальных исследований (Саенко), группой ЭВМ и автоматизации (Лаговский) и группой моделирования (Намгаладзе). Я получил возможность перевести из университета в обсерваторию, в свою группу кого-либо согласного на должность младшего научного сотрудника с окладом в 120 рублей в месяц.
Претендентами, в сущности, были только двое - Володя Клименко и Володя Смертин, уже работавшие непосредственно со мной  и получавшие в университете ненамного больше этой суммы - рублей 130 или 135. Захаров, Суроткин, не говоря уже о Латышеве, получали больше. Компенсация за малость оклада в обсерватории состояла в свободе от Гострема, в стабильности положения - всё-таки бюджетная, а не хоздоговорная ставка, работа, в здоровом, скажем так, коллективе, а для Клименко ещё и в надежде на квартиру. В принципе на переход согласны были оба, но, когда пришла пора решать окончательно, Смертин замялся, задумался... и принят к нам был Клименко, который не колебался.

164

В июне приехала моя мама, полюбовалась на нашу новую квартиру, погостила немного и уехала, забрав с собой Иринку, сначала в Москву, где к ним присоединился Андрюшка, а потом в Севастополь. Люба в это время жила в Москве, снимала комнату и работала там, Жорка ездил к ней из Протвино, где он остался работать после окончания аспирантуры.
В Москве, к слову сказать, Люба сначала остановилась у Аллочки Викуловой, дочки Азизовых, наших соседей по Песочной, вышедшей замуж за известного хоккеиста ЦСКА и сборной Викулова. Люба надеялась обменять их с Жоркой ленинградскую кооперативную квартиру на московскую и уже несколько месяцев безуспешно занималась этим. В Протвино она жить ни в какую не хотела несмотря на все Жоркины уговоры, да там и неясно было с квартирой. Режим работы у Жорки как теоретика был свободный, и в принципе он мог бы жить и в Москве, наезжая в Протвино на семинары. Этот вариант Любу устраивал, но обменяться ей так и не удалось.
Кончилась эпопея тем, что Жорке дали в Протвино двухкомнатную квартиру, и Любка переехала-таки к нему, а ленинградскую квартиру они продали и купили - первыми из наших знакомых! - цветной телевизор "Рубин". Диссертацию, правда, Жорка в срок не успел написать, но у них это было в порядке вещей, требовалось ещё года полтора, чтобы сделать работу на уровне фирмы.
Всё это внешнее благополучие было достигнуто на фоне сложных внутрисемейных отношений, переживаний, страданий. Прошлым летом сначала в Севастополе, а потом в Ладушкине мы с Сашулей оказались свидетелями глубокого кризиса в отношениях Любки и Жорки, в котором виноваты, как водится, были оба. Я пытался образумить Любку в разговорах, когда встречались, благо она была вполне откровенна со мной, и в письмах. В этот период времени (осень 1974 - весна 1975) Любка довольно часто писала нам. Вот её письма.

Из Ленинграда. 30 октября 1974 г.

Здравствуйте, родные мои Саша и Сашенька!
Напрасно мы не пишем друг другу письма. На старости лет нам самим, а, может быть, нашим потомкам было бы интересно окунуться с их помощью в бурлящую жизнь прошлых лет. Даже их модный телеграфный стиль может поведать о большем, чем скупые телеграммы.
Честно сознаюсь, что меня побудило взять в руки перо не желание оставить потомкам след, а одна небезинтересная для вас новость: Татьяна Крупенникова выходит замуж за моего коллегу и друга, старшего инженера Василькова Славу (молодой, красивый парень, 30 лет, холост, живёт с мамой в двухкомнатной квартире с новой мебелью, играет неплохо на гитаре, пишет диссертацию, книг не читает, играет в баскетбол, женщин не знает, честный, немного наивный, женится скорее по расчёту - пора, дескать, чем по любви. Роста высокого, культурный уровень - средний). Татьянины данные в общих чертах вам известны , добавлю лишь, что сие мероприятие стоило ей огромных сердечных мук, потому только на днях я сама узнала о предстоящем торжестве. Дай Бог им счастья! Думаю, Татьяна известила вас, на всякий случай: 5-го ноября в 15.30, Набережная Красного Флота.
А что мне написать о себе, даже и не знаю. Ощущаю себя попавшим в магнитную бурю компасом, стрелка которого прыгает туда-сюда, не задерживаясь надолго в определённом положении. И посему корабль моей жизни продолжает сидеть на мели. Смирение же моё весьма условное, см. определение его у Ларошфуко. Сынишка здоров, вожу его каждый день в садик. Он очень забавный, начать, что ли, записывать его изречения. Они бывают занятны даже сами по себе, без знания ситуации. Где буду на праздники, не имею ни малейшего понятия. Зовут в Москву! Поеду вряд ли, но не исключено. С обменом крайне туго. Мало вариантов, все с потерей части площади. В Протвине жильё не обещают. Вот так.
Крепко вас обнимаю и целую - ваша Любаша.

В декабре, возможно, приедет сюда бабуля. У них были Вова с Галей (Морозы).
Он: со мной не нежен, и не груб.

Из Ленинграда. 21 ноября 1974 г.

Здравствуй, дорогая Сашенька!
Я буду очень рада, если вы с Иринкой осуществите свои планы и приедете в Ленинград. В декабре я достану вам хорошие билеты в театры. Иринку можно поводить по музеям, здесь для неё можно много найти интересного. И Андрюшка уже ждёт Иринку в гости. Андрюша очень повзрослел, в садик ходит с удовольствием. Правда, и там он умудряется из рук вон плохо есть, но зато научился быстро самостоятельно одеваться и многим другим полезным вещам. Болел только один раз за осень. Сейчас он увлекается морской тематикой, рисует и вырезает военные корабли, играет в морской бой и в другие военные игры. Без оружия (автомат или пистолет) на улицу не выходит. Играть "в войну" он тоже приучился в садике. Научила его играть в шахматы, и он меня замучил - каждый вечер просит играть с ним. Ведь я ему преподнесла эту игру как угощение, что способствовало немедленному успеху. И у него уже хорошо получается! С одного урока он запомнил правила игры, теперь уже вырабатывает тактические навыки. А вот учиться читать никак не хочет. К тому же оставили у вас книгу "Доктор Айболит", захватите, пожалуйста, её с собой.
Саше скажи, что фотографии нам очень понравились, большое спасибо. Тебе, наверное, интересно знать, как прошла Танюшина свадьба. Коротко опишу основные моменты. Татьяна в хорошо сшитом белоснежном костюмчике с длинной юбкой выглядела очень юной и тоненькой. К сожалению, фотограф был из знакомых, и фотографии получились очень неудачные. Но был заказан и кинофильм (прямо во Дворце), и когда ты приедешь, то посмотришь его у Тани. Гостей во Дворце было много (человек 60), а на ужин были приглашены лишь избранные, около 20 человек. Ужин был дома у Владика, на другой день утром молодые уехали в Нарву, где пробыли пять дней. Татьяна держалась очень храбро. Жених всем, конечно, понравился, но в этом и не могло быть сомнения, он очень славный парень и к тому же хорош собой. Его мама, правда, была совершенно убита горем и не вымолвила за весь вечер ни одного олова. Там целая проблема до уровня трагедии "где жить". Условия равные: у каждого по двухкомнатной квартире и никого нет больше кроме мамы. Каждая мама тянет их к себе, а молодые, естественно, хотят жить отдельно. Пока на ноябрь Владикина мама в санатории, и они живут у него, а потом будут снимать квартиру, но что выйдет из этой затеи, пока не ясно.
У меня же вопрос "где жить", как верно отметил Саша, решился сам собой. Вернее, только Жора каждый раз сам заговаривал на эту тему. Жить будем в Москве (если удастся обменяться), а на работу он будет ездить в Протвино на 2-3 дня раз в две недели. Но теперь мы столкнулись с колоссальными трудностями при обмене. Конечно, найти обмен - это уже проблема, но у нас есть два хороших варианта (кооперативные двухкомнатные по 28 кв.м.). Оказалось, что для обмена надо иметь специальное разрешение горжилобмена г. Москвы на обмен, и вот его-то получить будет крайне трудно. Беда в том, что Жора работает и прописан в области, а не в Москве, стало быть по этому пункту - переезд к мужу - разрешение не дадут на Москву, меняйтесь на область. По их правилам остаётся ещё 3 пункта, из них только один немного оставляет надежды: по распределению на работу. Так как мой срок как молодого специалиста истекает в мае 1975-го, я могу перераспределиться на работу в Москву, если, конечно, мне в этом помогут соответствующие лица. Тогда я получу право на прописку.
Вот видишь, как всё сложно получается. Да и получится ли? (Если нет, то поменяюсь на Севастополь и буду там жить с Андрюшкой. Тоже вариант!) Вот такие дела. Я немного болела, сейчас постепенно оживаю. Жду с нетерпением встречи! Будет это для меня большой радостью. Постараюсь развлекать тебя изо всех сил! Обнимаю и целую всех вас - Люба.

Р.S. Вы уже, наверное, знаете умопомрачительную новость: Дима Ивлиев поступил в Духовную Академию и принял сан чёрного монаха. Мне известны все подробности, рассказал Саша Андрианов, об этом говорилось на партийном собрании на физфаке. У Пудовкина были неприятности из-за Димы.
Сашуля, Саша давно обещал Жорке один экземпляр "Сказки о тройке", и Жора очень просил напомнить об этом. Пожалуйста, привези.
(продолжение следует)