Германские тетради - 2

- Вы пройдете по Альтштедтерштрассе до перекрестка с Блюменаллее, свернете налево, пройдете совсем немного до небольшого переулочка - это и будет Фердинандштрассе.
Говорит дородная немка с истинно баварским акцентом, да еще и быстро, так что шансов понять ее немного. Всем своим видом она показывает, что благопристойному бюргеру нечего делать в таких сомнительных переулках, как Фердинандштрассе.
Я - не добропорядочный бюргер. Я - полулегальный иностранец, хоть у меня и есть Шенгенская виза, но даже с ней мне самоме место в Дании, а не в Баварии. И уж если я добрался сюда, до Рилау, то и до Фердинандштрассе я дойду.
Там, в этом чертовом переулке изволил поселиться Роберт Кемп, с которым я два года просидел за одной партой в школе. После школы я последовательно бил баклуши на нескольких работах, и своей самоуверенностью добился кое-какого веса в крупной оптовой фирме. Роберт же усиленно грыз гранит науки, нагрыз с гранита язву желудка, и два года назад уехал к сестре, которая эмигрировала еще в первой волне советских немцев.
Адрес Роберта я узнал совершенно случайно, от Иринки Щеголевой. Оказывается, за все прошедшие годы Роберт не растерял романтических чувств к ней - только теперь об этих чувствах он намекал не скомканными бумажками, а электронной почтой. Когда я об этом узнал, я открыто засмеялся. Я не знаю, что может быть более глупо, чем романтика с компьютером в руках. Компьютер нужно продавать, это единственное, что я о них желал знать. Но взять у Иринки адрес романтика мне это не помешало.
Фердинандштрассе оказывается узкой и грязной улочкой в сотню местров, с двух-трехэтажными домами. Чего-то подобного я ожидал бы в любом случае - очень сложно мне было бы представить Роберта добропорядочным буржуа. Остановившись перед нужным домом, я закуриваю. В сущности, друзьями мы с Робертом никогда не были, и сейчас мне самому непонятно, что я тут нелаю. Потом говорю себе - спокойней, это всего лишь отпуск, Роберт - не худшая компания на денек-другой... Это странным образом успокаивает меня. Докурив сигарету, я вхожу в дом.
* * *
Мы сидим в небольшой пивной на Саксонплатц, и я чувствую себя заговорщиком. Хотя разговор у нас самый мирный - мы вспоминаем годы учебы. Говорим мы по-русски - Роберту это доставляет явное удовольствие. И говорит в основном он - я с куда большим удовольствием просто пью баварское пиво.
С удивлением узнаю, что Игорь Павлов живет теперь в Саарбрюкене. Смешно то, что Павлов всегда был ущербно патриотичен и ущербно самомнителен. Однако, если верить Роберту, столичную Москву наш записной славянофил променял на провинциальный Саарбрюкен.
- Он там еще не вступил в какой-нибудь союз по возрождению рейха? - улыбаюсь я. Роберт меня обрывает:
- Я согласен, Игорь в Германии - это бред, но вот про рейх... Знаешь, здесь это не только не принято, но и наказуемо...
Показушная политкорректность действует на меня лишь провоцирующе:
- Эй, посмотри вокруг! Это - богом забытый городок в Баварии, но и тут ведь полно нелегалов. Или ты думаешь, что вот у нее, - я киваю на официантку явно арабского вида, - у нее есть вид на жительство?
- Ты становишься нацистом, - мрачно бросает Роберт.
- Оставь, - отмахиваюсь я. - И Франция, и Германия сами по себе скатятся на ультраправые позы... и именно из-за гастарбайтеров.
Роберт молчит несколько минут, потом устало произносит по немецки:
- Андрей, давай оставим этот разговор и выпьем водки.
Я понимаю, что для романтика разговоры о политике подобны яду. Но не испытываю ни малейшего намека на раскаяние. Мы заказываем и пьем кюммель - русской водки тут нет.
* * *
От кюммеля, перемешанного с пивом, Роберт пьянеет. Ничего иного от романтика я и не ожидал, и теперь мне забавно слышать, как он путает все на свете: нашу классную называет фрау Купренко, Иринку - Ирмой, а своего закадычного школьного приятеля Пашку Руднева - и вовсе Паулем Рудау. В половине десятого вечера я тащу Роберта к нему домой, ясно понимая, что сегодня мне в Копенгаген не вернуться.
В своей квартире Роберт выпивает большую чашку черного кофе без сахара.
- Ты уже бледный, не играй с сердцем, - бросаю я почти равнодушным голосом.
- Да хрен с ним, - романтик ругается вполне правдоподобно. - Сейчас еще выпьем "Столичной" - и все пройдет.
Я пожимаю плечами - по мне, так он может прямо тут умереть, все эти пасторальные сказки о годах учебы мне основательно надоели за вечер.
- А сердце... Андрей, знаешь, как мне все это обрыдло?
- Что именно? - произношу я, обводя особым взглядом комнату.
- И это тоже, - подтверждает Роберт. - И вообще, вся эта игра в жизнь.
- Не играй, - советую я.
- Как? Сказать Грете, что она - идиотка и уродина?
- Кто такая Грета?
- Одна дура из местных, с Бирховштрассе. Воображает, что у нас роман.
Я удивленно смотрю на Роберта. Нотки циничности неожиданны и не очень правдоподобны.
- А у вас не роман? - просто ради вопроса спрашиваю я.
- У меня? С ней? - Роберт смеется. - Ты меня удивляешь!
- А в чем проблемы?
- Проблем нет! - бодро произносит Роберт, наливая в две рюмки водку. Молча выпивает свою рюмку, закуривает, а потом ровным голосом произносит: - Если у меня и есть проблемы, то только здесь, сейчас, и моя проблема - ты.
Несколько минут я молчу, теребя незажженую сигарету и припоминая мелкие подробности из нашей школьной жизни. Да, у романтики бывают разные корни, а еще нередко за романтику принимают другие вещи. Например, стеснительость. Или невозможность быть откровенным.
- Ну, почему же проблема, - наконец произношу я.
* * *
Я просыпаюсь оттого, что на меня кто-то смотрит - такие вещи я чувствую даже через сон. Сперва мне кажется, что я дома, в Автово на Московском проспекте. Но открыв глаза, я вижу перед собой трезвого и улыбающегося Роберта. Стеснительность его прошла, а вот романтизм, кажется, приступил с новой силой.
- Привет, - как можно более буднично произношу я. Роберт не замечает моего тона.
- Как ты? Как спал?
- Нормально, - я слегка улыбаюсь.
- Давай быстро выпьем кофе, а завтракать пойдем в ресторан? - предлагает Роберт. - Я знаю один очень уютный, и там уже открыто...
- Мне сегодня нужно возвращаться в Копенгаген, - устало произношу я.
Роберт смотрит на меня удивленными глазами.
- Сегодня? В Копенгаген? А разве мы...
- Роберт, ты о чем? - спокойно говорю я.
- Но ведь мы...
- Да, мы с тобой провели ночь, и очень неплохую. Но разве это что-то значит?
Он готов заплакать, и меня вся эта комедия бесит.
- Роберт, то, что мы из разных стран, - сущая мелочь. Но мы же с тобой попросту из разных социальных... даже не из социальных групп, а из разных социальных вселенных! - меня неожиданно уносит в патетику.
- Андрей, но это же ничего не значит, это можно исправить, ведь мы можем... я могу... я же люблю тебя, - последние слова он произносит невнятно, потому что мы обнимаемся. целуемся. Я чувствую прилив возбуждения и, заранее зная продолжение разговора, всецело отдаюсь этому возбуждению...
* * *
- Роберт, - говорю я на вокзале. - Мы из разных социальных классов. Ты навсегда останешься идеалистом, романтиком. А я навсегда останусь циничным русским бизнесменом. И самое лучшее, что мы можем сделать друг для друга - так это не ломать комедию "про любофф".
На Роберта жалко смотреть - он плачет.
Подходит мой поезд. Я занимаю свое место, закуриваю сигарету и принимаюсь созерцать пролетающую за окном Баварию.
* * *
Через три месяца, в самый разгар осени, я получаю от Иринки электронное письмо. Это - форвард письма от сестры Роберта. В письмо вложена отсканированная предсмертная записка Роберта.
"...Страшно не то, что ты врешь или врут тебе. Страшно - когда ты принимаешь эту ложь..."
Я цитирую эту фразу официанту бара и уже по-русски спрашиваю:
- Верно сказано, да? Пожалуй, даже слишком верно для романтика?..
Официант лишь профессионально кивает. Он, как и я, не романтик. Не романтик.