Красные колеса

1.

В начале ноября 1817 года не имея внятных намерений и не давая объяснений (как и положено любому уважающему себя эпохальному катаклизму) вместе с первым снегом свалилась на голову Великая Октябрьская революция. Историки долго будут спорить кто виноват, в чьих закромах спела эта невиданная гнусность и почему простые врачи, кухарки, садисты, невротики и адвокаты дорвались таки до управления государством. Почему-почему – да потому!
События раскручивались по нехитрому плану, явившемуся исторической женевской ночью 5 мая 1801 года революционно настроенному адвокату Владимиру Ильичу Ленину и его возлюбленной, Надежде Константиновне Крупской. 
Ленин подбежал к столику, задумался, набрал чернил, поправил розу в вазе, дрожащим гусиным пером записал первые диковинные слова, которым предстояло володеть будущим – съезд, мосты, тезисы, обнародовать, этап, пятилетка, смычка, вредитель,  попутчик, карточка, политработник и совсем уж непонятное – «Главрыба». Надежда, захлебываясь от восторга, читала ошеломительные ленинские строки, похватывала уставшее перо и тщательно переписывала их набело невидимыми чернилами в конспиративный толстый блокнот с надписью «Россия».
Ленина не покидало революционное вдохновение, да и соратники его, похоже переживали пору расцвета. Слов стало так много, что для их издания пришлось даже открыть газету. Историки еще долго будут спорить, отчего нормальные с виду господа, неспособные нарядить елку, продать пуд зерна или запрячь лошадь, могут пребывать в беззаветной уверенности относительно своих способностей починить страну и выстроить ее по своему вкусу.
Некоторые декабристы (Рылеев, Муравьев, Каменев, Бесстужев-Рюмин) из любопытства покупали сочинения большевиков, перечитав несколько абзацев, цепенели от лихорадочной наглости большевистской метафизики, растерянно сжимали кулаки и посылали прислугу за дедовским противоядием - медведем, водкой и цыганами.  Историки, да и просто образованные люди часто будут спорить о том, правда или нет, что всякая эпоха получает те идеи, которые заслуживает; впрочем одна старая идея – «всеобщего счастья» звучала вкусно, симпатично, профессионально, вызывающе и дошла бы до государя, если бы за такое по старинке не ссылали на каторгу.
Первое время нрав революции грядущей был неотчетлив, неопытные заговорщики плохо разбирались в народном счастье, никак не желали организовываться и тянули одеяло на себя (насмешник Крылов даже посвятил этому периоду знаменитую басню «Лебедь, рак и щука»), но со временем все «устаканилось» и смогло «выкристаллизоваться». С 1803 по 1817 годы в коммунистической партии Российской империи было навсегда покончено с шараханьем и неразберихой – 600  правых уклонистов  брошены в прорубь, 800 левых сданы царской охранке в обмен на канцелярские принадлежности, а 3 тысячи колеблющихся надежно перевоспитаны домашними средствами партячеек. Большевики, расползаясь по стране, легализовывались, довели до совершенства искусство бросания шапки наземь, задарма чинили крышу в каждой двадцатой избе, трогательно чмокали крестьянских детей и не жалея сил описывали прекрасное будущее.
Слова прокладывали дорогу почище тяжелой артиллерии. Недовольство, цинизм и выразительные разговоры о грядущем вошли в моду, а затем стали привычкой. Даже в салоне Анны Шерер  обсуждали «Искру», отдавая должное великой дерзости большевичков, а господа Пряжников, Суховей, Краснова на всякий случай  вступили в партию.
Кутузов первым унюхал опасность - пугал невиданным доселе бунтом, требовал высочайшей аудиенции, наконец, в марте 1817 года его впустили и выслушали. Старый полководец предлагал действовать по проверенной схеме и заманить новоявленных мерзавцев в Москву, план был принят и одобрен, но в канцелярии Бенкендорфа что-то напутали и вместо сонной деревенской Москвы, которая по замыслу Кутузова должна была проглотить и выплюнуть начинающего вождя, Ленина привезли в охочую до чудес столицу.

2.

Ленин выскочил из пломбированной кареты; потирая руки, поклонился толпе, залез на лошадь, огляделся и заговорил, рубая двумя руками плотный от напряжения воздух. Ветер пах снегом, далекой весной, еще незаметной за ухабами времени, чесноком, овечьими тулупами и водкой. Ленин говорил о том, что привиделось ему в Цюрихе.
Петербургская чернь признала своего повелителя, а Ленин – свой гарем. «Я вас всех люблю!», - закричал Ленин. Изо рта его с удесятеренной силой рвалось пламя, руки огромные, как мельница, вертелись. Ударила молния. Прилетела и улетела сотня ворон. Нева перевернулась на другой бок. Жандармы теряли сознание,  журналисты щипали себя за руку.
Через два часа Ленин уступил место какой-то революционной шестерке. Шестерка несколько раз облобызала Ленина, поклонилась толпе и объявила, что народное дело – дело всенародное. Переждав аплодисменты, протерев пенсне и откашлявшись, шестерка принялась учить народ революционным частушкам, скороговоркам и шарадам. В девять начался праздничный концерт.
7 ноября при поддержке отдельных дворян, гимназистов, лишних людей, хамов, поэтов и искателей приключений коммунистическая партия развела мосты и захватила банки. К 9 ноября с банками было покончено. Диктатура народного счастья одержала свою первую и окончательную победу. Гулять в Летнем саду стало небезопасно. Крестьян по всей стране на всякий случай высекли кнутом.
Петербург вкушал прелести революции. Уже горели особняки, откуда-то сыпались апельсины, пахло дегтем, торопились матросы.  Декабристы пока безмолствовали, отдельные дворяне приняли новый порядок вещей, несущий гибель молодому российскому капитализму. 10 ноября царя окунули мордой в первый попавшийся ночной горшок и заставили отречься от престола. Казалось, что опостылевшая империя прекратила свое существование.
Дальнейшие события развивались с почти водевильной прямотой. Разведенные мосты так и не смогли свести обратно, поэтому новое правительство вместе со всем барахлом переехало в Москву, Петербург стал похож на севший на мель броненосец и о нем почти забыли.

3.

Бенкендорфа партия боялась - этот царский специалист знал большевиков как облупленных и мог такое обнародовать, что мало не покажется - неудивительно, что партия, опасаясь подвоха, не только сохранила ему жизнь, но и любимое дело, предложив пост руководителя чрезвычайной комиссии.
Новое ведомство Бенкердорфа работало круглосуточно, помогая стране созидать народное счастье - добродушные работники охотно приветствовавли сигналы с мест (злые языки болтали, что Бенкендорф лично заварил всю эту ленинскую кашу, чуть ли не писал за него листовки, хотя не все еще понимали зачем -  у Анны Шерер до хрипоты спорили об этом, но их оставили на потом.)
Декабристы одними из первых сообразили, что такое народное счастье и подняли такой шум, что шепот от него держался лет десять и даже разбудил Герцена. (В 1828 году будущий английский шпион в последний раз бросит взгляд на Москву с Воробьевых гор, не выдержав, скажет все, что он об этом думает и после нудной череды допросов, приговоров и ссылок навсегда уберется в свою вонючую Англию).
Шум от декабристов весьма напугал особый отдел ЧК, отвечающий за борьбу с невеселым ходом народного счастья. ЧК лихорадило – хронически не хватало патронов, плеток, живой силы и даже бумаги для протоколов. Масштабную карательную экспедицию отложили до лучших времен, декабристов взяли на карандаш, попросили зарегистрироваться и дать слово дворянина, что они не покинут Родину в трудную минуту. Декабристы пришли. Огромный дом еще несколько дней дрожал от дружного хохота красных чиновников.
Многие работники культуры с пониманием относились к происходящим в империи процессам, терпеливо стояли в очереди за спецпайками, составляли списки, хлопотали, кокетничали с большевиками, мастерили отличные революционные частушки, прекрасно справлявшиеся с озверевшей толпой. Ленин приглашал Бетховена погостить в счастливой России, поесть красной икры, посмотреть на мороз, медведей и новую жизнь, но тот не приехал, сославшись на вековую занятость.
Булгарину предложили возглавить новый союз писателей, поломавшись, Булгарин запросил 1000 крепостных, в конце концов, наняли малозначительного Николая Владимировича Мырленкова, автора не лишенного юмора водевиля про правых уклонистов. Адама Мицкевича хотели прилюдно помиловать и сделать замом Мырленкова по «национальным литературам», но он успел плюнуть товарищам в морду и был наказан по новой.
В январе 1824 года Центральный комитет в знак уважения к  заслугам Ленина построил ему гранитный домик на Красной площади. Хотели было увековечить его память революцией в Финляндии, но не успели – ибо пришло время разобраться, кто теперь самый крутой помошник народного счастья на свете. Вожди, раздувая грудь и становясь на цыпочки, препирались яростнее, чем  недобитые господа в салоне Шерер. Но нет глупости, которую бы не смогли сделать большевики – хозяином народного счастья стал молодой и харизматичный грузинский парень из Баку - Иосиф Джугашвили.
Пушкин посмотрел на портрет нового вождя и попросил дозволения уехать на Капри.

3.

О трагической гибели Бенкендорфа, попавшего под монгольскую лошадь, страна узнала за день до его смерти, без радости, но с облегчением. Некоторые остряки оценили каламбур властей – в фамили красного жандарма чудилось что-то лошадиное. Впрочем, улицы Бенкендорфа, за неделю наполнившие страну, еще долгие годы внушали суеверный ужас. Генерала похоронили под Кремлевской стеной, потихоньку превращающейся в кладбище. Чиновники попытались было лизать его сапоги, выставленные для всеобщего обозрения, но этот негигиеничный обычай не прижился в просвещенной России. На Лубянку приходили новые правопреемники и уничтожали старых. Процесс казался величественным, логичным и отлаженным, почти как круговорот говна в природе. Государственный механизм полностью оправился от революционных потрясений и заработал на полную мощность.
Дела декабристов привели в порядок. Российский народ не мог простить им позорной истории с борцом против народного счастья - английским шпионом Герценом. Решительно все сословия были возмущены их подрывной деятельностью. Созданная чрезвычайная комиссия в составе трех человек, пожелавших остаться неизвестными, установила, что Рыков, Бесстужев и десятки тысяч подобных им скрытых декабристов неоднократно предавали Родину и ставили подножку молодому народному счастью. В 1825 году всех декабристов, оставшихся в живых после событий 1822 года, привезли из Сибири и повесили рядом с женами.
Не забыли и крестьян. Партия ликвидировала путаницу в мыслях и окончательно отменила оброк, способный пустить под откос ход народного счатья. Крестьян символически высекли, отобрали паспорта, заставили водить хороводы и  увеличили нормы выработки.
«А не нужно было вякать, да робя?»  - сказал переодетый мужиком самородок из ведомства Бенкендорфа, высморкался в варежку, победно обвел переполненный зал народного собрания и высморкался по новой. Ему аплодировали минут десять.
Власть старалась не казнить всех скопом, в большинстве случаев предпочитая ясный индивидуальный подход, получивший условное название «Сын за отца не отвечает, или каждому – свое». Общий срок, полученный посетителями салона Анны Шерер, составлял 58200 лет строгого режима (без учета прислуги, детей и гувернанток), что вполне тянуло на книгу рекордов Гинесса.
К счастью для Троцкого, его с треском выгнали из декабристов задолго до начала революции.  К декабристам он попал случайно, по зову сердца, но быстро понял, что ошибся – кроме царя, дворцов и хижин Троцкий ненавидел все то, к чему тянулись истинные декабристы -  право народа на свободу, честь, конституцию, горячий пунш, умных хорошеньких женщин, подогретые полотнеца и эпизодические дуэли. Декабристы не сразу разглядели подгнившие черты в характере своего нового соратника, а разглядев, устроили ему «темную» и спустили с лестницы. Троцкий обиделся и переметнулся к большевикам. Лучше него никто не целовал крестьянских детей, он махал руками почти как Ленин, знал наизусть шесть тысячи революционных скороговорок, а зимой на субботниках из его рта шел огонь.
После смерти Ленина Троцкий подумал, что теперь ему все можно и обнаглел. Он врывался на заседания политбюро, мешал работать и бил всех тростью. Политбюро жаловалось Центральному комитету, но и они ничего не могли сделать - партия не могла позволить себе остаться без прекрасных скороговорок, которые так ждал от нее народ. Но незаменимых людей нет. Росла новая смена. В 1827 году, когда число выговоров Троцкого перевалило за  сто, его выслали из страны по состоянию здоровья. Троцкий не успокоился и продолжал руководить страной из-за границы, забрасывая страну проникновенными частушками о нрадном счастье. В переломном 1840 году ему дали очередной выговор и ткнули альпенштоком во славу народного счастья.

4.

В 1834 году Пушкина по состоянию здоровья вернули в Москву и покатали на кораблике по вновь отстроенному каналу им. Петра Великого. Зэки, выстроенные вдоль канала, от души чествовали Пушкина, но солнце над каналом было «чересчур красным» по меткому выражению поэта.
Каламбур не остался без внимания. Власти не делали особого секрета из того, что смерть поэта от руки особиста после бала, посвященного XIX годовщине октябрьской революции, никого не касается. Лермонтов разразился свободолюбивыми стихами и загубил свою карьеру гражданина, хотя легко отделался - был исключен из Союза писателей и  сослан на Кавказ к бандитам.
Отношения империи со своими писателями и поэтами не всегда ладились, литература капризничала и шарахалась как лошадь, но власть накопила опыт и уже отдавала себе отчет, сколько умов в секунду способен смутить или зажечь рядовой щелкопер.
Игра в шпионов прекрасно подогревала энтузиазм масс, в театрах огромным успехом пользовались веселые пьесы из жизни крепостных, в двадцать-сорок раз превышавших норму, которых чуть ли не силой приходилось загонять с барщины домой - в избы и казармы.
Вернулся из-за границы блудный сын Чаадаев с тяжелым грузом либеральных идей, что-то писал, но он настолько опередил свое время, что его объявили сумасшедшим, хотя и не посадили в психушку. Несмотря на благодушие властей провидец Чаадаев чего-то боялся и в недоброй памяти 1837 году на всякий случай извинился перед страной и написал «Апологию сумасшедшего», в которой по мнению критиков «выразил веру в историческую будущность России».
В 1835 Гоголь, наконец, оправдал доверие и получил премию им. Молодого народного счастья первой степени за долгожданное патриотическое произведение «Тарас Бульба». Страна радовалась вместе с ним. Гоголь ездил по России с лекциями, задумчиво пожимал руку однополчанам Тараса, парился с местными чиновниками, разговаривал с людьми и казался счастливым. Компетентные органы пристально следили за его духовными исканиями - партия ждала от него правдивого и честного романа про Октябрьскую революцию. «Ревизор» был принят прохладно, но в 1836 году все-таки был сыгран в Большом театре, получил государственную премию, после чего пьеса была заключена в спецхран, а актеры в целях профилактики высечены.

4.

В 1848 после ликвидации антипартийной группы Петрашевского в России по меткому выражению вождя «жить стало веселей». Несмотря на это, отдельные недобитые борцы с народным счастьем продолжали требовать невозможного, всерьез предлагая – шутка ли сказать – освободить крестьян, а некоторые умы договаривались до того, что предлагали отдать крестьянам землю.  Историки еще долго будут спорить, отчего идея личной свободы – нет-нет, да и захватывает отдельных россиян, воспитанных в крепком духе народного счастья. Вроде бы и нет ее давно, вроде бы и соседи присматривают как следует, вроде бы и книжек смутных не наблюдается, да и не было почти никогда, а вот поди ж ты. А может это луна виновата, или небо, положим звездное, или вдруг музыка непроверенная навеяла что-то лично им?
Честно говоря, серьезной опасности большинство подобных «умов» не представляло, тем более что наученные горьким опытом рабы были готовы вздернуть каждого, кто придет их самовольно освобождать. Жизнь без барщины выглядела опасной, вредной и малоперспективной. Да и какому мужику охота в цвете лет проснуться на другом краю страны противником молодого народного счастья без права выпивки и переписки?
Достоевского, по мнению НКВД имевшего серьезное касательство к подлому заговору 1848 года, попугали смертной казнью, но сохранили по личному указанию Сталина и даже восстановили в Союзе Писателей. Сумасброд Белинский к некоторому смущению властей скончался самостоятельно, а Салтыкова-Щедрина, в столь неподходящий момент решившего напечатать свои сомнительные повести, сильно ограничили в правах и до 1855 года включительно обзывали дегенератом.
Народ бойко покупал образки отца народов и с увлечением бил поклоны, зима сменяла осень, донос давно ушел из области романтики в область быта. Сталин собрал соратников на предсмертный съезд, но к удивлению мировой общественности никого не расстрелял и отбросил копыта 5 марта 1853 года.
Подмосковный начальник Хрущев, в прошлом смешливый малороссийский паренек с темным прошлым,  выпрыгнул, словно чертик из табакерки, и с каким-то дьявольским задором сменил хозяина на боевом посту. Через три года после первого блистательоного доклада нового вождя о «О мерах дальнейшего развития сельского хозяйства», простые люди с удивлением узнали, что отец народов не любил людей, был большим говном и не всегда с должным почтением относился к народному счастью, возвращавшиеся из мест не столь отдаленных страдальцы с непонятной не сидевшим усмешкой подтверждали это...
Партия не на шутку заинтересовалась дальнейшей судьбой крестьянства. В качестве первоочередных мер предлагалось на выбор – выпороть, дать конституцию, освободить, подарить трудодень, повысить норму выработки. Как ни смешно, победили гуманисты. Началась знаменитая оттепель шестидесятых.
Крестьянам дали паспорта и отобрали лишний скот, российская деревня получила долгожданное второе дыхание... Были и успехи международного масштаба. В 1861 году якутский мещанин Харченко добрался на собаках до места, подозрительно напоминающего Северный полюс, крейсер «Адмирал Нахимов» без дозаправки углем на спор добрался до островов Зеленого мыса, Российскую империю любовно называли жандармом Европы.
Хрущев живо интересовался культурой, часто бывал на выставках и показывал как надо, в 1863 году лично обозвал пидарасами 14 художников во главе с Крамским, самовольно вышедших из Академии.
Бесцеремонный Хрущев раздражал своей паталогической, несвойственной для российских просторов, весей и болот бесцеремонной уверенностью в завтрашнем дне, проще говоря, волюнтаризмом чистой воды. 

5.

В 1864 году к власти в России пришел красивый молдаванин Леонид Ильич Брежнев. Брежнев никогда не был молдаваниным, правильнее было бы назвать его красивым русским, но после того как на балу 1848 года, устроенном по случаю усмирения братской Венгрии силами войска Донского, его увидел Сталин и поинтересовался «А кто этот красивый молдаванин?», новый титул прочно утвердился за Брежневым. 
Брежнев старался жить сам и не мешать жить другим. Главная задача народа заключалась в том, чтобы не мешать жить Леониду Ильичу. Демократические реформы народного счастья решительно продолжались, пока не заглохли окончательно. Международное положение России улучшалось. Цены на пеньку и ворвань взлетели вверх, благодаря этому простой народ в крупных городах мог есть апельсины, бананы и даже мороженое. Да и водка с каждым днем становилась чище. Народная мечтательность, воспетая Тютчевым и другими поэтами-шестидесятниками, чудовищной силы благостность и лепота, подмеченная западниками и славянофилами, вкупе с отсутствием внятной оплаты и произволом чиновников, привели к полному отсутствию желания заниматься хозяйственной деятельностью, особенно в суровых условиях нечерноземья. Одним из достижений того периода следует считать принятие Продовольственной программы, в которой подчеркивалось, что «Улучшение сельскохозяйственной культуры всегда было результатом подъема как нравственных, так и материальных сил. Мерами, наиболее существенными и наиболее способными оказать наиболее благотворное влияние в этом отношении могут быть призаны только такие, которые бы поставили крестьянина в лучшие условия по отношению к существующем уже формам культур». Продовольственная программа, написанная живым и доходчивым языком, стала предметом любимого чтения и подобно будущей конституции всегда была желанным объектом всенародного обсуждения.
Несмотря на исторически сложившееся презрение к любым осмысленным мерам, империя ширилась, гнила и крепла, восхищая стариков и поражая молодежь. Великая русская культура обогатилась многими прекрасными анекдотами. Сразу после смерти Брежнева правительство задумало за что-то отомстить силам природы и повернуть вспять самые наглые сибирские реки, но отчего-то воздержалось. Диссидентов, кстати, уже не колесовали, как в недобрые дедовские времена, а просто обваливали в перьях, сажали в черную карету и везли через всю страну в Европу.
Опустим следующего, Андропова, измученного тяжелой венгерской кампанией старика, его преемника, терпеливо стоявшего в очереди в заветные больничные коридоры власти и получившего вожделенную награду, но так и не успевшего открыть рот и попросить у рыбки всех благ, и перенесемся в бравый 1885 год, когда молодой ставропольский казак Горбачев, вернувшись из мирового турне, по воле Провидения стал вождем империи, сменив того, кто так и не успел открыть рот.
Настроения в обществе несколько менялись, привычка думать находила понимание и чуть было не изменила ход истории, становилось ясно, что «так жить нельзя», «что жить надо не по лжи». Хищничество в некоторых учреждениях, легкое отношение к исполнению законных обязанностей, немалые финансовые затруднения убеждали в справедливости этих общественных настроений. Об этом и о многом другом с большевисткой прямотой было заявлено на апрельском пленуме.
В империи начиналась Perestroyka, как любовно называли ее на Западе. Страна нуждалась в Реформах, которые, как Сивка-бурка легко откликались на первый же свист. Важное место в будущих реформах отводилось фермерским хозяйствам будущего. Вот что об этом говорилось в знаменитом отчетном докладе – «В постоянном попечении о благе Нашего Отечества, Мы обратили внимание на затруднения, представляющиеся правильному равитию благосостояния в среде сельских жителей империи. Одна из причин этого неблагоприятного явления представляется в отсутствии близкой к народу твердой правительственной власти».
Несмотря на череду разочарований, в России истово верили, что бескрайняя российская земля, подобно землям других стран, при упорном руководстве способна давать урожай.
Финансовая область решительно преобразилась, сделавшись предметом изумления и изучения в Европе. Цена рубля поднялась, курс повысился, конверсии долговых бумаг удались блистательно, совершение займов превысило всякие ожидания.
Капитализм поднялся с колен и оглядываясь на цепкие заботливые руки правящей партии, медленно пошел по ковровым дорожкам коридоров власти. По всей  империи стали открываться ларьки,  в которых труженики в любое время дня и ночи могли купить нехитрую снедь, и частные туалеты, в которых те же труженики в небывалой чистоте смогли бы справить нехитрые нужды.
Это не всем понравилось, поэтому в 1891 году в России кучка заговорщиков  предприняла попытку самого странного в мировой истории переворота, в результате которого к власти пришло третье лицо – крепкий сибирский мужик, Строитель, Борис Ельцин. Едва перешагнув Кремлевский порог, Борис начал строить новую Россию. Он запретил порядком надоевшую и запятнанную коммунистическую партию (партия с неожиданным удовольствием отпозла в сторону, поскольку и впрямь нуждалась в заслуженном отдыхе) и разрешил называть себя царем.
В 1893 году царь Борис крепко поругался с парламентом и даже приказал пару раз стрельнуть в него из пушек. О дате акции предупредили любопытных горожан и они с раннего утра потянулись посмотреть на диковинное зрелище, не уступающее по занимательности новомодному футболу, захватив с собой детей и бутерброды.
Интеллигенция восприняла обстрел как личное оскорбление, но обошлась без дуэли, долго не могла понять в чем дело и так и не выяснила, кто больше виноват – коммунисты, масоны или декаденты. Многие россияне с жаром оправдывали царя – царь был молодой и непопытный, да и парламентаризм в России был в диковинку, хотя и вел свой странный метафизический отсчет от новгородского вече. Общество бурлило, у газет вошло в привычку поливать друг друга грязью, издания, отлынивающие от этой почетной обязанности, казались подозрительными. 
Капитализм, еще не так давно учившийся ходить под руководством партии, уже бегал семимильными шагами. Процесс капиталистического развития России по многим параметрам существенно отличался от классических примеров становленияч буржуазных структур. Воровство преобрело невиданный размах. Политика ваучеризации и приватизации, которую можно определить как «хорошие покупки за смешные деньги», позволяла предпринимателям закрыть порядком надоевшие чистые туалеты и покупать до двух заводов в день.
Телеграф и телефон значительно ускорили эту процедуру, получившую деликатное название «развал России». Чтобы никому не было обидно, потребовалась резко увеличить количество государственных служащих. Эта задача была с честью выполнена – к 1900 году количество чиновников увеличилось в 7 раз, в аппарате управления было занято 500000 человек.
В 1896 году народ сыграл с правительством в увлекательную игру «голосуй, или проиграешь», впрочем, правительство оказалось настолько честным, что выигрыша народу не обещало, даже наооборот, честно предупредило, что будет хуже. Цены на пеньку и ворвань круто пошли вниз. Летом 1898 года правительство исполнило свои обещания -  стало хуже. Финансовая область решительно преобразилась. Эта область снова сделалась предметом серьезного изумления и изучения в Европе. Цена рубля резко снизилась, проценты по займам превысили самые смелые прогнозы, вследствие чего растерянным кредиторам с высоких трибун предложили искать в словарях слово «реструктуризация».
Да и в общественной жизни не все шло так гладко, как хотелось. Давнишнее, потаенное, живущее между ребер российское желание, «бейте меня!» высунулись во всю мощь. Декаденты смогли стереть грань между произведением и пародией, молодежь, разочарованная бездуховностью, тянущейся проклятием со времен бездуховных семидесятых, с необычайной силой выведенной талантливым романистом гр. Толстым (см. Анна Каренина, 1877 год), запретным старым вопросам – «кто виноват?» и «что делать?» предпочла вопросы новые, хотя и не менее простые – «а что лучше – кокаин или морфий?» Впрочем, скептики предсказывали, что однажды наступит время, когда даже наркотики перестанут волновать молодых.
Царствование Бориса продолжалось до последнего Нового года столетия. В новогоднем манифесте Борис Николаевич горячо поблагодарил этот народ за совместную жизнь, объснил что его, народа,  нужды заставляют его отвлечься от дел и назвал своего преемника, который будет руководить новыми приключениями отечества, в который раз подтвердив великие пророческие слова гр. Бенкендорфа о том, что только сумасшедший может сомневаться в великом будущем России. С новым годом!