Три девицы вечерком... несказка

   Мой дорогой нездешний принц, я видела тебя во сне, но это было как наяву.
   Я увидела яхту - она выплывала из млечной дымки утреннего тумана - и почувствовала: сейчас. Ты стоял у борта и махал мне рукой. Мне, кому же ещё? здесь никого нет.
   "Любимая, уплывём?" - сказал ты, и я не стала отвечать, а только опустила веки, и мы поплыли.
   Мерно струилась вода, пощёлкивали волны и ветер шептал на ухо нежные слова... Или это был ты? Да, это был ты. Ты обнимал меня за плечи, и дыхание смешно щекотало мне кожу, когда ты говорил.
   "Я увезу тебя туда, где ещё никто не бывал". - "И даже ты?" - "Даже я". - "Почему?" - "Потому что это остров любви, и без любви туда не попадёшь". - "Но разве прежде не бывало возлюбленных?" - "Нет, им только казалось, что они любят, а на самом деле это была не любовь..." - "А что?" - "Не знаю. И не хочу знать. Достаточно того, что я тебя люблю. А ты меня любишь?" - "Я тебя люблю".
   Мимо нас проплывали и уносились вдаль разные земли, одна другой краше; и каждый раз мне казалось, что это он - остров любви, но нет - я обманывалась. Почему так долго? Ты не видел нетерпеливости моих глаз и продолжал.
   "Чем больше говоришь о любви, тем зыбче, непонятнее она становится. Она мстит говорящим: надо не говорить о, а быть любовью! Иначе она уходит; уходит, чтобы никогда не вернуться. Поэтому все философы..."
   Мы пристали к берегу. Самый обычный островок: сероватого оттенка песок, деревья самые непритязательные, за ними - домик, похожий на охотничью избушку, маленький и убогий.
   "Пошли, прынцесса".
   Где-то я уже это видела...

   - И всё?! - возмутилась Катя.
   - Всё, - ответила Женя.
   - По-моему, это не совсем то, о чём мы договаривались... - Это уже Таня. Её рассудительности мог бы позавидовать танк, идущий в лобовую атаку. - Мы же чётко условились, что, во-первых, - без лишних сантиментов, во-вторых...
   Женя не стала слушать до конца.
   - Знаю, знаю. Но у меня по-другому не получается, и точка.
   - Не получается у неё! - Это опять Катя; эмоции её вечно стремились выплеснуться на... - А ты постарайся - вдруг заполучается?! Два тебя, Женя, за такую работу! Марш домой, и без родителей не возвращайся!!
   - Чего ты на меня орёшь? - обиделась Женя. - Я же говорю: написала, как могла. А если ты такая умная, почитай-ка нам своё "творение" - может, и научусь чему.
   Таня, с приоткрытым ртом ворочавшая головой слева направо, остановилась наконец на Кате:
   - Действительно, может, просветишь нас относительно своей манеры письма? С точки зре...
   - Заткнись, пожалуйста, Таня, а то я тебя, честное слово, придушу.

   Я, развалясь на диване, пялилась в ящик и мастурбировала. Там была порнуха: какой-то мужик с неаппетитным пузом трахал бабу с отвислыми грудями... Ведь вот что странно, уродство - а притягивает чем-то. И мужик этот мне не нравился, и дура эта потрёпанная; но мне нравилось, что они делают, меня увлекал  п р о ц е с с.
   Нравилось. И как-будто он вставлял член не в неё, а в меня. То есть, вроде, это я всё пальцами делала, а вроде, и не пальцы это были, а гипотетический член. Могу поклясться, что я даже ощущала  е г о  в себе. Странная двойственность.
   Так вот, лежу я, забылась вся, и тут - чувствую на себе взгляд - не с экрана - как-будто пёрышко щекочет лобок. То есть на полном серьёзе, физически. Когда смотрят на тебя - это всё равно что рукой трогают. И ещё дыхание; точнее выдох один - и тихо.
   Я сначала даже не поняла, а потом подымаю глаза, а там - брат. Стоит как каменный божок с острова Пасхи или ещё откуда, глаза как блюдца - только серого цвета, лицо тоже (или это освещение такое?). Н-да...
   Я сама чуть не окаменела. Но подумала: ну-ка, интересно... Смотрю ниже и вижу выступающую перед каменным телом палатку шортов. И мне расхотелось обмирать, потому что пришла в голову мысль получше. Отомри, говорю.
   Брат вздохнул, посмотрел на экран, на себя, на меня, и говорит: "А давай я тебя как тот трахну?" Говорит и на телик башкой качает.
   То-то я чуяла  е г о  в себе: интуиция, значит, сработала. Как знала! Давай, говорю. Только ты уж по-братски, без грубости. А то, говорю, папе всё расскажу. Он так понимающе кивнул и говорит: "Постараюсь". Ну-ну.
   Он вошёл в меня, кроток как сытый лев и тих как ягнёнок. Потом правда лев увидел ягнёнка, и оказалось, что он не так уж сыт; погнался за бедолагой, тряся своей неуклюжей гривой из стороны в сторону, и прыскали ящерки и кузнечики у него из-под лап, а он гнал ягнёнка, гнал, пока не пригнал его к глубоченной пропасти, откуда уже некуда было деться: с одной стороны львовые зубы, с другой - острые камни на дне - и лев бросился на застывшего агнца и схватил его за шею. Но лев был глуп и прямолинеен, он не рассчитал прыжка да к тому же оступился - и вместе они рухнули на дно ущелья, на острые камни.
   И грифы кружили в небе, когда холодеющий труп выключил свет глаз моих...
 
   - Ну ты даёшь, - сказала Женя. - Наворотила-то, наворотила! Чушь какая.
   - Эй! А сама-то? Принцесса, ё-моё...
   - Да уж по крайней мере - не ягнёнок в пасти льва... Ещё и брат - это вообще ни в какие ворота... И... - Женя от азарта мыслями убегала вперёд быстрее, чем успевала их переплавить в слова, захлёбывалась ими.
   - Стоп, - сказала Таня. - Моя очередь. - Сощурилась на Катю. - Теперь-то я скажу до конца. Так вот, во-первых - своя (а не чья-то) фантазия: с этим у тебя более-менее нормально; во-вторых - никаких сантиментов: тут твои позиции довольно сомнительны; в-третьих - внятное повествование: про это и говорить приходится - полный провал. Мысль идёт зигзагом, скачет как-то невообразимо; неряшливость общая и глубокая... Да ещё и эклектика эта: пошловатые размышления о  п р о ц е с с е  идут рука об руку с  п о р н у х о й   и  а г н ц а м и. Я уже не говорю о том, что переходы никак не обосновываются: почему брат решил спать с тобой? откуда берётся метафора льва и проч.? Она ничем не подкреплена...
   - Я же говорю - мрак, - вставило словцо Женя.
   - И...
   - С вами зато всё ясно, - накопила наконец сил на ответ Катя. - Вы-то уж у нас гении. Вот одна уже прочитала, ха-ха. Вторую ещё осталось послушать - и я растаю от восхищения. О госпожа, приготовь скорее сосуд, и я стеку в него... А то ищите потом.
   - Ага, сейчас, утка подойдёт? - съехидничала Женя.
   Катя хотела было ответить, но Таня её опередила.
   - Я начинаю.

   Он повалил меня на ковёр. Он думает, что мне нравится  н а с и л и е. Глупая мысль. Да, мне нравится секс, но насилие - это нечто иное. Его я только терплю, а ему кажется, что - люблю. Он сказал: "Сейчас я тебя трахну, шлюха!" Молчу. Он порвал халат, трусы, навалился; член проник во влагалище, болезненно растягивая его сухие стенки. Но я молчу. Он кринул в лицо: "Как тебе, тварь?" Как? Да никак. Неприятно. Член частично вышел и с натугой вошёл обратно, опять, опять... Движение стало ритмичным; влагалище стало понемногу увлажняться, в глазах появились искры. Закусила губу. "Нравится, ****ь, нравится?!" - вопил он. По крайней мере, уже что-то. Мало; если бы полчаса так, то, может быть... Он ёрзал всё быстрее, судорожно и смешно. Клоун. Он больше не говорил, а только дышал мне в лицо: а-хы, а-хы-а-хы.
   Он кончил; сперма впрыснута, он отвалился на бок. Лежащее оно. Мне мало, я толкаю егов плечо, опрокидываю навзничь. На! я приподымаюсь, встаю на колени, переношу ногу, беру его голову руками и утыкаю себе в промежность. Жри! во мне зудит, нервные окончания требуют уколов. Он вырвался, бросил, насел. "Дырка чёртова! Мало?!" - сказал он. Сомневался, видимо. Взял под коленки, вставил член, началось движение. Не очень оригинально, можно даже сказать - совсем не. В любви, во-первых, нужно чувство, во-вторых - техника; если нет ни того, ни другого, то что же остаётся? Смех. То есть пустое сотрясание воздуха и прочих предметов. Если закрыть глаза, можно спокойно думать о чём угодно более светлом, чем его лицо. Что он там делает? Он опять кончил.
   Честное слово, это очень обидно - так. Я пихаю, я тормошу, я заставляю. Он почти ныл: "Мандавошка ****ая, да сколько можно?!" Слова неприятные и фальшивые - поскольку - недоёбаная, очевидно. Энергия из меня уходит, необходима подпитка, делай своё дело, дружок, будь другом. Ему, вероятно, тяжело; член слабо эрегирован. Я забираюсь на него верхом, "всадница". Сейчас всажу(сь). Он хрипел, закатывал глаза и пускал слюну, но меня этим цирком не проведёшь; не успокоюсь. Я продолжаю качаться вверх-вниз; он стал молчалив и безучастен, член с ним. Но я хочу ещё! Я толкаю его, он не откликается и даже не отругивается, что страннее. Ещё! Так нечестно! Я проползаю вдоль его тела; руками вжимаю голову во влажное циничное влагалище. Нет сопротивления. Я вожу его носом по клитору, и в этом есть толк, я чувствую, что-то будет. Ощущение времени куда-то девается, я не знаю, как долго это длится. От клитора светящиеся нити протягиваются по всему телу, это похоже на электричество, внутри меня голые провода, сейчас будет короткое замыкание. Вспышка. Более ничего не помню. Кажется, что-то случилось. Кажется, со мной. С ним, наверное, тоже, но другое. И пусть: мне на него  б ы л о  насрать.

   - Ничего себе, Тань, - присвистнула Катя. - Недотрога ты наша чайная. Я теперь, можно сказать, увидела тебя в новом свете...
   - В каком это?
   - Не знаю; но что в новом - точно.
   - Н-да... - с хитрецой глянула Женя. - Говоришь, во влагалище вжимаешь? Лицом? А если тебя? Слабо?! - Она резво подскочила к Тане и, пока та не опомнилась, повалила её на спину и прижала к её губам свою киску. - Вот так! Лижи меня! Лижи!
   Таня попыталась было взбрыкнуть, дёрнулась, но тут на неё насела ещё и Катя - и ей стало ясно, что "сопротивление бесполезно". Она стала как бы неохотно лизать Женю.
   - Умница! Так бы и всегда! - заключила Женя. - Странные у тебя всё-таки фантазии... Катя, а ты как думаешь?
   Катя как раз примеривалась к Таниной киске, потому и ответила несколько туманно:
   - Да... Наверное...
   - Вот и я говорю - странные, - продолжала монолог Женя. - С чего это такая тяга к умервщлению, а? Может быть, ты мужчин ненавидишь как класс? Аооо... Молодец - умеешь языком работать - этого у тебя не отнять... - Женя уже потекла, и Таня, дурея от её терпкого аромата, прибавила ходу.
   Прибавила ещё и от того, что Катя тем временем устроилась уютно между её ног и принялась утюжить уже её киску. Неторопливо, с толком, с расстановкой.
   - О чём это я? - подала голос Женя, как единственная из трёх со свободным ртом. - Ах да... - О мужчинах. Чем они тебе не угодили, Тань? Я понимаю - в фантазии только - но и это - опасный симптом. А вдруг и впраду: возьмёшь - и задушишь мужчинку вот так. - И она для наглядности сжала бёдрами Танину голову. Таня заворочалась. - Видишь - тебе не нравится, - Женя ослабила хватку, - а ему понравится? Нет. И затрахивать до смерти тоже никого не надо. Мужчины же слабее нас - потоу и относиться к ним нужно снисходительнее, как к братьям нашим меньшим... К чему играть силой? Это неинтересно... Аааа...
   Не очень понятно, кому это она всё говорила: её никто особенно не слушал. Таня была занята её киской, Катя - Таниной; им было не до того.
   Особенно, конечно, Тане, так как она очутилась промеж двух огней: с одной стороны Женя со своим слезоточивым богатством, которое Таня окучивала до ломоты в языке, а с другой - Катя, у которой ещё и руки были свободны и видели, куда лезть и за что хвататься. Чем они, собственно, беспристанно и занимались. Таня чуяла подступающие к сердцу иголки восторга, и с безумной светлой торопливостью зазвонила в Женин клитор, заскребла ногтями по её бокам...
   - ...Затрахать ведь можно и постепенно... - всё не унималась Женя. - День за днём, неделю за -а-а-а-а!!! - И она сорвалась на оргазмический крик, отдающей вибрацией во всём теле - а может быть, и наоборот - сотрясание тела порождало его.
   Крик кончился, и Женя упала на боковую. Таня, только обретшая свободу чего-хочу-зрения почти тотчас же ослепла, оглохла, потеряла дар речи и взяла в замок голову Кати.
   Кате, разумеется, это не очень понравилось; она принялась дёргаться, и дёргалась и дёргалась... И дёргалась до тех пор, пока Таня не обмякла и стала остывать. Запыхавшаяся, с блестящим от пота и Таниной смазки лицом, Катя приподнялась и недовольно сказала:
   - И почему это всем хорошо, а мне плохо?