Самолетик

Я стою в луже. Там на дне теплая грязь. Я стою и думаю. Вообще-то мне надо не тут стоять, а забирать корову из стада, и мать наверняка заругается на меня и будет ругаться долго, но корова наша умная, и сама дойдет, а угнать ее не угонят, потому что кому она нужна, такая худющая и наверняка хворая. А я стою и думаю одну приятную мысль: меня зовут Виктор. Это значит победитель. Вот вырасту и победю всех. А пока я всех на физкультуре побеждаю. Всех-всех из всего первого класса. Я самый первый стою. И не потому, что это я так хочу, а потому, что меня сам Владимир Александрович так поставил. И бегаю я всех быстрей. Могу даже тех, кто в хвосте обогнать. А Владимир Александрович не понимает. Он не понимает и никак не втолкуешь ему, что я должен побеждать. Но я еще должен ко всему привыкнуть. Так папаня говорит. А Владимир Александрович говорит, что это неправильно. Чудной какой-то!
Он и не только в этом чудной. Он – единственный мужик в деревне, который сам живет один, а коз держит. И носится с ними сам, и гоняет сам, и кормит... Только доить не умеет и каждый раз зовет бабку Аграфену, соседку его. И за один подой дает ей  столько молока, сколько она просит  Говорит, ему много не надо. А зачем тогда коз держать? Продавал бы, московских-то понаехало до ужаса. А он стесняется. Такой сильный, а стесняется. И козла забить не может. Так он и живет у него уже третий год Папаня говорит, если его сейчас забить, его уже нельзя будет есть.
Папаня у меня умный. Он сегодня сказал, что я с ним пойду. И к  чему-то там привыкну. Мать пыталась сказать чего-то, но мы ее не стали слушать. И он повел меня к Верке.
Верка красивая. Она лицо всегда красит чем-то, так что щеки у нее красные-красные. Я как-то спросил у мамы, чего она не красится. Она сказала, что некогда. Может, поэтому папаня ходит к  Верке? Не знаю.
Там было много мужиков и воняло чем-то кислым. Все чего-то пили. Папаня и мне кружку налил, сказал, чтоб я приучался. Только у меня не получилось... Может, через годик смогу... А потом папаня послал меня домой, а сам там остался. Вот я и думаю, куда мне идти. Вообще-то тут Витька недалеко живет...
Витька старше меня аж на три года. Но он все равно меня не посылает, как другие. Иногда с ним даже можно в войнушку поиграть. И покормят меня там всегда. А дома небось опять картошка.
Я когда пришел, Витька уже на станцию собрался. Но он и меня на багажнике повез. Сказал, что если я подожду, пока он все что ему там надо, купит, он свозит меня  на башню посмотреть. Ее совсем недавно поставили. Для богатеньких, у которых телефоны такие маленькие-маленькие, одна трубка. Она по ночам светится.
Витька и правда отвез меня туда. Она такая большая, эта башня. И наверху самолетики. Они светятся. Я, когда вырасту и всех победю, буду летать на таком самолетике.
А потом Витька отвез меня домой. На ужин была опять картошка. И Нинка, сестра моя, опять  ревела. Но мне ее не жалко. Она взрослая, а так ни к чему и не привыкла. И ревет всякий раз, как папаня от Верки приходит. А сегодня вообще ужинать не пошла. Мне вся ее еда досталась.
А ночью мне приснился самолетик. Он светился. Я решил встать, на станцию сходить и утром его маме подарить. Нинка говорит, Рождение у нее вчера было. Вот пойду сейчас и достану его. Только идти туда пол-урока. И мимо кладбища. Но мне надо привыкать, а ночь длинная, обернусь.
Во дворе холодно. Я даже одеваться не стал. Зато согрелся, как мимо кладбища бежал. Витька говорит, покойники по ночам не встают, но я на всякий случай. А потом я стал думать про самолетик и не заметил, как дошел до башни.
Вечером был дождь, и теперь она скользкая. Но канат у нас в школе тоже скользкий. Я по нему лучше всех лазаю. И сюда тоже залезу. Может, мама поиграется с самолетиком недолго  и мне отдаст... Я уж тогда... Она высокая. Я дальше не достаю. Может, подтянуться. Ногам я поскальзываюсь и вишу на одних руках. Потом устаю и начинаю медленно, по пальчику, отпускать. А потом становится светло, и я вижу Катьку, Веркину дочку. Ее мать из дома выгнала, потому что она, вместо того, чтоб по хозяйству подсоблять, в Москву учиться ездит. Тоже чудная! Отучилась десять лет, и еще ей хочется! Нинка моя и десяти не проучилась, только восемь. Теперь работает, каждый месяц деньги приносит. А эта... Одно слово, чудная. И чего ко мне привязалась? Ну лежу я, ну и чего, может, мне полежать захотелось. И вставать я не буду. И так башка раскалывается, да и нога не лучше. И самолетика не достал. Ничего, на следующее мамино Рождение. Лучше б прикрыла чем-нибудь, трава-то ледяная...
А потом становится тепло. Я лежу в своей кровати. Значит, эта чудная Катька дотащила меня до дому и опоздала на свою электричку. Так ей и надо! Приставать не будет. В одном мы с сестрой похожи: мы не любим, когда к нам пристают. Я сам слышал, как она это матери говорила. Опять ревет. Испугалась она, видите ли... Чуть что – сразу сопли распускать.
А мать ушла искать мне машину. Я слышу, как орет некормленая корова. Помрет, пожалуй, с голодухи-то. Ну и пускай подыхает, картошки больше будет. К нам приходила накрашенная и хорошо пахнущая медсестра. Она сказала, что нога у меня сломана и еще чего-то сотрясено. И она ничего сделать не может, надо меня везти в больницу в Москву. Вот мать и бегает, ищет машину. А ведь без денег не повезет никто. Разве что Владимир Александрович. Вот она и пошла к нему.
Мне вообще-то спать охота, медсестра эта таблетку какую-то дала, а мне не дают. Сестра ревет, бабка Аграфена пришла, какое-то биополе мерила. А потом, после всех, пришел Витька и сделал мне самолетик из бумаги. Он говорит, что там наверху никакие не самолетики, а просто светильники. Вот нога пройдет, проверю.