Город счастья отрывок из портрета разбитого зеркала

ГОРОД СЧАСТЬЯ
Каменные колонны вокзала. Вверх. В унылое северное небо. Возносятся из яркой шустроты баулов, детских криков и сонных физиономий. И рассердился господь. И смешал их языки. Что бы брат брата не мог. Послушай, брат. Мы с юга, брат. Желтая сопля стекает на пухлую губу.
Женщина. Лет тринадцати. За ней - стайка малышни. Грузчики матом.
Пирожковая. Над толпою гордо и в белом масляном дыму. Дым лениво вверх. Застревает в голых деревьях и висит на ветках. Королева в замызганном переднике с пирожками и туалетной бумагой. Масляное тесто сиротливо вокруг катышков мяса еще утром живых и бойких кошек. Зубы хватаются за огромный кусок, руки уже в масле. Пиво пузыриться на солнце. Бутылки мелькают и поблескивают. Взгляды по прилавкам.
У моей двоюродной сестры. Ты куда же это прешь, сволочь? Звук затрещины, как выстрел эхом по рядам. Ржут. Куски мяса, застрявшие в зубах. Галантность бесцветным рукавом у лоснящихся губ.
Кусочек посиневшего мяса летит на землю. Спустя мгновение теряется в куче окурков и прошлогодних газет. Бездомные псы. Брезгливо нюхают и несутся прочь. Прочь! Нет, вы померьте! Вам же идет! Вы хоть сами соображаете, как вам идет? Кто сказал – «идиот»? А вот у моей двоюродной сестры.
По лицу резьба дергающихся морщин. Скрюченные пальцы бегут по прилавку. К тебе. Я знаю твой размер, сынок. Ты стройный. Как мой внучек. Кто их уважает сейчас, этих докторов? После ординатуры. Ты слышал про их зарплату? Это же не деньги. Пальцы пакуют нижнее белье. Душат коробку. Что за жизнь. Возьми три труса.
Я на нее, а на уме – белым в черном граните. Кладбище в лесу. Ручонка моя маленькая. Тянется к подолу, а ночнушка белым шаром. Дымом. Молочное облако ночной рубашки плывет в полумраке. Бабушка несет молоко. Стакан у самого лица. А я под одеялом. Ищет. Тихонько пихает мне ногу под одеяло, чтобы не выглядывала. Все. Нету меня.
Висит в проеме белая тряпка. Из рукавов высыхающие руки. Пришла на шум. Ночной концерт. Мигание телевизора на белом животе. Я заслоняю его грудью. Не даю. Утренний звонок я в тапки и к телефону. В нос и уши больницей. Операция не удалась. Осторожно освобождаю от морщин упаковку трусов. Рука недоверчиво на деньгах. Хруст.
Поворачиваю прочь. Приятель тянет за руку. Пойдем, мол. Не кисни. 
Старушки. Повсюду старушки. Протягивают мне замученную вяленую. Рыбка, внучок. Спокойная старость. Скачут на станциях за поездами. Яблоки и сливы. Лед бултыхается в бутылках. Минеральная вода.
Мой приятель. Такой чудак! Он все смотрит на их лица. Все хотят быть счастливыми. Но никто не знает. Как? Да и где они – лица? Особенно, если ты спешишь. И вдруг светлый взгляд из толпы. В поисках человека. Вы удивлены? Такое еще бывает. Хотя. Человека со счастливым лицом хватают санитары в белом. Отлавливают. И люди прячут лица. Опускают головы. Грешно сиять улыбкой в эпидемию чумы. Серьезные умы. Брови насуплены. Помогите! И мы рассекаем толпу.
Лишь женщина на ветру. С задранным платьем на лице. Изогнувшись, поправила пряжку на туфельках. Ее щель меж алых полушарий. Вздрогнули ягодицы поверх чулок. Поправляет платье рукой. Нехотя. Секунду назад сгусток мужских взглядов хлестнул ее, оставив красный след. Такая секунда разбивает жизнь вдребезги. Поцелуй в стекло. Шишки и автокатастрофы. Зеленые яблоки вываливаются из опрокинутой сумки. Все теряются. А она всего лишь показала свой зад толпе.  И откуда пошло про «пуп земли»? Явно напутали. Импотенты. Спросили бы у маркиза. Уж он бы им историю – другую. На сон грядущий.
Где-то вдали часы размеренно. И мы пойдем направо и вниз по скрюченной улице. Подгоняемые шумом да визгом цветного балагана. Неспешной трусцой вслед уходящему солнцу. Лишь немногие останутся на ночной сеанс.