Сверхчеловек

(первая часть тетралогии)

Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над пропастью.
        Ницше "Так говорил Заратустра"

И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.
        Ницше "Так говорил Заратустра"

…Бог не в этом,
Бог всего лишь статист.
Это бунт, набожный и  чистый.
Ты сверхчеловек, но жестко повязан…
…Всё что блестит - не согреет…
Marilyn Manson "Posthuman"

В этот день в Аду было убийственно скучно: в верхний зал заседаний не поступило ни одной души, достойной места в Царстве Истины. Озадаченные таким положением дел демоны, негодовали: уже несколько сот лет не было на Земле такого дефицита с думающими людьми. Собранная на совет Золотая палата, во главе с самим Светоносным, в течение нескольких месяцев усердно разбирала причины изменений, но, не прейдя к какому-либо однозначному мнению, постановила провести неординарный эксперимент, отправив на Землю четырёх своих посланников. В их обязанности входило избавление квартета людей от всех животных качеств и просвещения их небесной мудростью. Один только Антихрист воспротивился этому, посчитав, что люди не смогут по достоинству воспользоваться вложенными в них знаниями. По поводу чего и было незамедлительно заключёно пари…
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .

-Почему ты меня бьёшь?! Ты же знаешь, что я тебя безумно люблю! - выкрикнула, заламывая исцарапанные руки, сидящая на, потёртом постоянным передвижением мебели, паркете девушка. Она неестественно подвернула под себя правую ногу, переложив всю небольшую массу, содрогаемого всхлипываниями, тела на левое ушибленное колено, упершееся в ножку грязной, изрыгающей на свои бока измятое бельё, кровати.
-Любишь, - искажённое ненавистью лицо юноши лет двадцати, пронзила ядовитая вымученная усмешка, но, отравив свою жертву, через мгновение также неожиданно исчезла, - любишь… Ха-ха. Ты ничтожная самка, как смеешь ты употреблять своим грязным ртом такие слова. То, что я использую твоё жалкое тельце, для справления своей половой нужды, далеко ещё не даёт тебе права оскорблять меня своими отвратительными эмоциями.
-За что ты меня унижаешь, разве я тебе сделала что-то плохое.
-Ничего…вот именно, совершенно ничего, я, вообще, поражаюсь, как можно быть до такой степени ничтожной. Ты ничтожество, слышишь меня, ничтожество, а как может навозный червь доставить неприятности Юпитеру. Хотя нет, ты права - может. Может причинить отвращение привлечением внимания на среду, в котором он обитает, и ты, как этот глист, вызываешь у меня тошноту своим присутствием, ты всем своим видом показываешь мне, что я живу в центре навозной кучи, которую ты и тебе подобные черви постоянно удабривают, пополняют и увеличивают, делая её ещё более пахучей и уродливой. "Ах, как же красиво мы разложили наш навоз, теперь в нём так приятно есть, спать, спариваться и откладывать наши яйца"! Бравви-брависсимо. "Ой, а кто это там летает под небосводом, кто эти плоды прогресса?! А это наши дети: их так замучил дисбактериоз, что постоянно извергающиеся газы, не дают им возможности опуститься на землю". Хи-хи.  "Наша литература достигла заоблачных высот! Да, она так подробно описала процесс течки и спаривания, как не могли себе представить все натуралисты истории вместе взятые!"…  Ой-йой… Я тебя бью?! Не смеши меня - я тебя ласкаю. Ты не знаешь что такое боль. За тот маленький физический дискомфорт, который я тебе доставляю, ты должна благодарить меня, целуя грязные подошвы моих сапог… А ну немедленно целуй мои сапоги! Или ты считаешь, что в них меньше святости, чем в иконе, которую ты лобызаешь каждую пасху?! А может ты думаешь, что они более грязны?! Грязь - это не земля, истинная грязь - это тот слой омерзительной слюны оставленной этими слизнями, этими жалкими лицемерами.
-Алекс, что с тобой произошло?! Как ты мог всего за…, - конец фразы захлебнулся в потоке рыданий.
-Это и всё, что ты смогла из себя выдавить, - юноша издал утомлённый вздох разочарования.
-Значит ты… меня больше… не любишь, - прошептала девушка.
-Тьфу ты, чёрт! Вот идиотка! Твою мать, дура ты этакая, пойми же своим жалким умишкой, что ты мне противна. Да и нет никакой любви… И вот это домогательство вместо благодарности за доставленное удовлетворение… Вот делай после этого кому-нибудь приятное. Пошла вон отсюда - и не  смей больше никогда осквернять мой взгляд своим присутствием!

Морально и почти физически истощённый юноша бессильно повалился на спину. От усталости он не мог даже опустить разбухшие веки. Сейчас всё его существо находилось между небом и землёй, между смертью и жизнью, между сном и реальностью, он не впадал в транс,  но состояние, в котором находился этот истерзанный интеллект, было именно полубессознательным. Глаза распирали, разрывая по швам, кожу. Наполненные ядовитыми образами, они воспалились, как и его больная душа, два дня назад узревшая посланника Царства Истины. И за эти два дня знания почти уничтожили её, или то, что люди обычно называют сердцем: это был четвёртый человек отвергнутый юношей за этот срок. У Алекса уже практически не осталось близких людей. Ему хотелось сойти с ума, умереть, получить физические страдания, но ничто ни из материального, ни из высшего мира не посещало и не покидало его разрываемое на части существо. Только боль и знания, причиняющие эту боль… Как же ему хотелось быть муравьём, червем - кем угодно, только ни тем, кем он сейчас являлся! В этой молодой голове хранился большой потенциал, благодаря коему он мог бы довольно удачно нести ношу идеального члена общества, свою достаточно большую крупицу в общий муравейник. У него было всё для человеческого счастья… Но подлое провидение, пришедшее нежданно и, как всё важное, незвано сорок восемь часов тому назад, принесшее с собою только страдания, являющиеся синонимом знанию, убили эту душу, растоптали его жизнь, его счастье… Этот демон утопил его в кислоте божественных речей Ада. Алекс хотел рыдать, рвать на себе кожу, но не мог, тело предало его или… или он убил его… Незваный гость овладел им без остатка, юноша уже не был подчинён сам себе: знания руководили им. Он не был более человеком, достигнув своей неосуществимой цели, получив ответ на свои молитвы, став идеалом, сверхчеловеком, став богом на Земле, он потерял себя, подписав своими мечтами дьявольский договор, юноша, в мгновение ставший внутренне вечным старцем, потерял свою душу. Но самое ужасное было не в её отсутствии, а именно в несвоевременном краткосрочном возвращении этого садистского инструмента скрывающегося под личиной совести, приносящей с собой воспоминания, орудующие мечом противоречия. Не хотел он прогонять девушку, никогда и не думал об этом, но будто какая-то догма внутри, на самом дне его сознания, внушила ему этот приговор, вложила в эти сладкие уста слова необходимые по незримому кодексу сверхчеловека. Он не  хотел умирать, но и не желал жить далее... Став  Богом, убив в себе человека, он лишился всего своего состояния, состоящего из эмоций, удовольствий и радостей, окружив свой интеллект ещё более могучей стеной запретов и обязательств, потеряв свободу, безусловно первичную нужду думающего человека, Алекс перерезал все нити, удерживающие его в паутине жизни. У него уже не было существенных причин для дальнейшего существования. А всё из-за того, что он совершил ужаснейшее преступление, которое может сделать человек в своей жизни - он  добился своей заоблачной цели, а это, безапелляционно, в суде, свершаемым сознанием, означает смертельный приговор. Но слегка потерзав его, затухающий в предсонном состоянии, интеллект, душа, наконец, покинула это, при жизни забронзовевшее, тело. Алекс, с радостью, безвозмездно отдался Эфиру. 

В последующие два дня Алекс провёл в сомнамбулическом  состоянии, ни с кем не разговаривая и ни на кого не обращая внимания. И лишь на третий день он, наконец, пришёл в себя, проявлением чего стал раздавшийся в два часа дня в квартире его последнего приятеля телефонный звонок, возвещающий о желании встречи человекообразного, раздавленного своим величием, бога, с хозяином той самой квартиры.
По прошествии полутора часов, они уже сидели в какой-то забегаловке, перед полуосушенной бутылкой пива, возвышающейся над грязным, липким столом, попутно отмахиваясь от сонных, но чрезмерно настойчивых в своей непонятной цели мух, Алекс воплощал в себе образ разговаривающего зомби, выдавая односложные, не отличающиеся  разнообразием фразы вроде ответа на следующий вопрос:
-Так ты что совершенно не хочешь жениться?!
-Я уже и так повязан слишком тугими узами брака.
-Как!…
-Я обманом насильно поженён на Жизни.

Создавалось ощущение, что он знает каждое слово, за секунду до того как его высвободит из своей гортани собеседник. Создавая таким образом наполненный парадоксами монолог.

-Что может быть прекраснее…
-… и отвратительнее…
-… женского лица?!
-Только женское тело.
-Именно оно является главной музой жизни!
-И первой причиной разочарования в ней.
-Множество людей находит в нём единственное утешение.
-И не меньшее количество погибает от него.
-От красоты…
-Не только и не столько, а, в основном, от негодования, вызванного отвращением.

Монотонный голос Алекса убил бы охоту говорить с ним у любого, но приятель был настолько сильно поглощён собственными переживаниями, которые так интересно рассказывать в слух, что даже не имеет особенного значения, что ответит на них собеседник. Он даже не замечал странной потусторонней нотки в голосе друга. Но в этой удовлетворённости была и заслуга Алекса, не пожелавшего травить приятного ему человека, скопившейся в нём едкой истиной. И именно благодаря врождённому человеколюбию он, в порыве филантропической ярости, спас трое суток тому назад девушку от страдания общения с ним.

-Ты знаешь, вчера я заболел страшной болезнью, - неожиданно заметил приятель.
-Надеюсь психической?…
-Да, но самой прекрасной из существующих на земле. И мне даже жаль твою душу, что она ещё не почувствовала её симптомов. Поверь, эта лихорадка перевернёт твою жизнь, она выбьет из твоей головы всю эту дурь, которой ты загружаешь сейчас свои мозги.
-Но ты рискуешь. Ты что не знаешь, что эта болезнь смертельна?!
-Что за ерунда, как может быть чистейшая, возвышеннейшая любовь быть вредной для облагораживаемого ею организма.
-Нет, твоё верно загнивающее тело здесь не причём. Но даже и в твоей  голове есть кое-что вечное и в то же время, в отличие от всех остальных твоих качеств, не являющееся ископаемым атавизмом - это выданный нам при рождении сложнейший в мире аппарат - мозг. Но и он является только частью организма, а божественное в твоём теле лишь его содержимое - душа, которая у мыслящих людей кроме всего прочего наполнена ещё и вызывающими изжогу мыслями, имеющая название интеллект. Но, благодари небо, таких  обречённых людей совсем немного. Так вот этот слабый ещё не раскрывшийся бутон, обещающий быть прекраснейшим из цветов и благовоннейшим из ароматов, всё общество начинает, ещё с раннего детства, скручивать свинцовыми узами, создавая рукотворную бездарную копию, а затем и уничтожать, вырывая лепесток за лепестком. Но самым страшным ударом, кислотным плевком в этот цветок является именно любовь. Она растаптывает его, а затем, после своего псевдоисчезновения, пары этого вещества окончательно разъедают жалкие остатки. Именно эта болезнь превращает молодое существо - потенциального человека - в обыкновенное, наделённое памятью своею и своих предков, животное.
-Ты просто завидуешь моему счастью.
-В  принципе ты прав… Я с удовольствием без секунды промедления и раздумий, в любое время поменялся  бы с тобой местами. Ты сам не осознаешь, как же это прекрасно жить без мыслей, не замечая первопричины вокруг себя, существовать одними инстинктами и предрассудками, находя на каждый момент жизни подходящее определение из вкаченного в тебя окружающими, так называемого, опыта человечества. Вслепую ходить по узкой камере, практически не утыкаясь в её стены. Скатывать свои навозные шары, не ощущая их запаха. Выделять из всех своих пор одинаково омерзительные испражнения: семя, слова, получая при этом райское, по определению твоего, забитого отбросами, мозга, удовольствие, затмевающее остальные эмоциональные потребности. Жизнь, проведённая под управлением божественно-животного начала, называемого подсознанием, когда твоему усыхающему интеллекту совершенно не надо утруждать себя какими то ни было мыслями, понимая, что оно решит всё за него - это ли не идеал?!

Голос Алекса, набиравший силу, подобно морской волне, по ходу последнего монолога, определённого задевшего струны его изгнанной из тела души,  достигнув своего апогея, резко оборвался на последнем звуке фразы, но в ушах сидевшего напротив приятеля ещё долго, как эхо, звучал вопрос "это ли не идеал". Минут пять он сидел, исколотый этими укусами, отстранёно потягивая своё тёплое пиво. Под его нахмуренным лицом скрывалась бурная борьба между желанием принять этого человека за сумасшедшего и, выразив через обиду своё презрение, встать и молча уйти, но второй более либеральный вариант, подчинённый любопытству, занимающему основную ложу в пантеоне главных рабовладельцев человеческих душ, победил в этом поединке и юноша, издав неопределённое мычание, в виде шутки высказал общее мнение об Алексе:
-Ну и аморальный же ты тип.
-Конечно, ведь вся мораль построена исключительно в заботу об окружающих: только во имя того, чтобы доставить всем, близким и незнакомым, удовольствие, заботясь о себе лишь во вторую очередь. Мораль - это безбожная религия, в которой предметом поклонения служит общество, но по своей сути она даже гораздо глупее.

Мимо этой необычной пары прошла, покачивая полными бёдрами в обтягивающих блестящих штанах, девушка приятной наружности, своим появлением оборвавшая, зародившийся было у собеседника вопрос, преобразовавшийся лишь в неблагозвучный выдох вожделенного восхищения, вызвавший у Алекса почти физическое чувство отторжения. Осознав всю бесперспективность конструктивного диалога и почувствовав резкую неприязнь к собеседнику, он молча, не попрощавшись, встал и размеренным наркотическим шагом, не оборачиваясь, пошёл в сторону дома.

. . . . . . . . . . . .

Алекс сидел за запылённым, жёлтого, в липких разводах, цвета, чем-то напоминающими  Австралию с высоты гуманоидного полёта, столом. В своих периферийных участках покрытого таким толстым слоем пыли, что в нём уже свила гнёзда пара паучков. За последние три дня он не выходил из дома, опасаясь, что не выдержит близкого контакта с людьми. Но за этот же промежуток времени молодой человек успел уже сделать несколько добрых дел, вызванных замучившей его сознание душой. Но Алекс боялся их - ему было жутко от осознания того, что он совершенно не справляется со своей миссией, являясь по сути лишь умным, обременённым своим интеллектом человеко-животным. От сдавившей горло тоски он сделал оборот в своём кресле. В этот момент в углу комнаты что-то блеснуло. Что-то маленькое и чёрное. И ещё, ещё… Тоже и в другом углу… Присмотревшись, Алекс увидел сразу нескольких маленьких, мерзких на вид, насекомых - это были ненавидимые им с детства тараканы. Надо было убить гадких существ, но что-то придавило его тело к креслу и, не справившись с этой силой, юноша обернулся обратно к столу. С минуту он сидел без движения, но какое-то незнакомое чувство жгло спину… Смутившись его наличием, Алекс, наконец, резко обернулся. От неожиданности он чуть не упал на пол: эти обычно пугливые пакости теперь объединились в какое-то поразительно чётко организованное стадо, направлявшееся  в его сторону. Их были десятки, сотни… Они собирались со всего дома… Было противно и больно от отвращения… Вся эта чёрная масса надвигалась на Алекса, его пронзила отчаянное отвращение, желудок вывернуло, но это не причинило никакого вреда обстановке, так как он был пуст уже в течение сорока часов. Инстинктивно, поддаваясь какому-то внешнему паническому чувству страха, Алекс спиной взобрался на стол. Омерзительное, поблёскивающие в мерцающем свете люминесцентной лампы, чёрное, как проглотившее Луну небо за окном, море членистоногих тварей приближалось всё ближе и ближе. Они уже проглотили ядовито-красное пятно крови, находящееся не более чем в полуметре от стола, оставшееся после вчерашнего дня, когда, стараясь убить душевную боль через физическую, Алекс вскрыл себе вену на левой руке. Глаза юноши вырывались навстречу насекомым, из гортани выскакивали друг за другом хрипообразные сумасшедшие звуки, им руководило  непреодолимое желание броситься в окно, но что-то удерживало молодое тело от этого порыва. Тараканы тем временем всё приближались, но, сантиметров за десять, они неожиданно остановились, как если бы упёрлись в какую-то невидимую стену. Алекс присел на подоконник. Немая сцена, продолжавшаяся около полутысячи ударов загнанного сердца, прервалась, новым  шорохом: из всех щелей, со всех углов, из мебели, книг, одежды, техники - ото всюду стали появляться всё новые и новые проклятые животные. Покрытые  грязью, пылью, помоями, маленькие, как интеллект озабоченной адюльтером замужней женщины, и огромные, как утробный плевок пьяницы, новорождённые, не заметные в общей массе, и старые, с, вывернутыми под прямым углом, потертыми надкрыльниками, тараканы, с фантастической для их размеров скоростью, стремились в одно место на стене. Крик ужаса прорвался из лёгких Алекса: вся эта масса составляла из своих мерзких тел какое-то слово… СТРАХ… Страх, прочли его глаза оформившуюся на стене надпись, одновременно с пронзившим все члены ужасом. Находясь в опьяняющем состоянии шока, существо покусившееся на роль сверхчеловека, перевело свой помутнённый взгляд с этого месива, на организованную орду их сородичей. Но зрелище, представшее перед обезумевшем взором юноши, вызвало в его искалеченном организме подряд пять беспрерывных кровавых позывов к рвоте: ещё несколько минут назад чётко расчерченная армия, поддалась сумасшедшей тошнотворной человекообразной оргии: все эти мерзкие твари сношались без разбору, закончившие акт падали на спинку и дёргали лапками, будто от истеричного смеха, другие вырывали меньшим конечности… Душа Алекса отказывалась далее взирать на всё отвратительное содержимое комнаты, с отчаянной злобой юноша ударом руки разбил последнюю лампу и закрыл глаза: его тело и душу сотрясал нервный припадок. В течение не более двадцати порывистых вздохов, шуршание продолжало раздаваться, но оно казалось уже каким-то более упорядоченным. Потом всё смолкло, было тихо до боли в ушах, юноша нерешительно раскрыл свои, покрытые слёзной от боли пеленой, очи. Сначала, секунд десять он ничего не мог разобрать: перед столом простиралась нескончаемая чёрно-коричневая панорама. Во всей комнате не двигалась ни пушинка, но что-то давило, давило на сердце. И в это мгновение безжалостная Луна, цвета стен дома скорби, послала жёлтый, как билет торговки своим телом, луч на лежащее перед юношей чёрное полотно, высвободив из тьмы все его подробности. Алекс разорвал удушающую тишину диким не человеческим и даже не животным воплем отчаянного кошмара и без чувств рухнул на спину. Перед ним расстилалось жуткое зрелище: весь пол был забит этими отвратительными существами - тараканами - их были сотни, тысячи и все они недвижимо, приподнявшись на передних лапках,  взирали на него… …А исступлённая Луна всё билась и билась, как умалишённый, своими руками - лучами о стекло…

Когда Алекс пришёл в себя после сна родившегося из обморока, перед его взором всё ещё стояла картина предупреждающего немого укора выраженного прекрасными демонами через отвратительных животных. Только в этот момент он осознал всё величие Того с кем он заключил договор, словно червь заползло в его сознание склизкое чувство страха, он чувствовал себя загнанным в угол ринга зверем, от которого все ждут какого-то нового сверхсложного захватывающего трюка, но он абсолютно не знает этого номера - не имеет представления что делать как в следующую секунду, так и в более отдалённом будущем. "Дайте же мне хоть намёк, что надо делать, покажите, хоть в какую сторону двигаться: огненного обруча или высокого подиума". Но молчали небеса, как и безмолвствовал внутренний голос. Нигде не  находил Алекс ответа: ни в себе, ни вокруг. Отчаянный страх совершить ошибку сковал  все его действия. Страх? Конечно же, страх, именно он вызвал негодование небес, пославших предупреждение, именно страх перед могуществом своего интеллекта, малодушный испуг перед увиденной бездонной низостью окружающей действительности, боязнь борьбы, исключительно эти чувства руководили всеми его всеми поступками начиная с того дня. Страх… Страх перед своим счастьем. Ужас от лицезрения своей мечты. Как смел этот жалкий человечишка замахиваться в своих желаниях на недосягаемую для себя высоту! Он хотел слышать Бога, он хотел Ада на Земле, так почему он отказывается Жить в нём! Как он смеет плевать на свои знания, как он смеет прятать солнце от тёмного мира! Но не смог он понять всей низости своего положения, не сумел по достоинству расценить милосердный поступок Ада. И теперь это маленькое раздавленное существо страдало, издавав унизительные возгласы, раскаиваясь в подаренных людям искорках от своего светила:
-Почему вы выбрали меня, я же был счастлив!… Я не хочу этого… Верните мне моё счастье, моё несовершенство… Исчезните из моей жизни… или лучше уж сразу убейте. Зачем вы затягиваете срок, зачем вы превратили меня в ветер, иссушающий все источники жизни, какие бы не встретились на моём выжженном пути?!
Алекс плевал этими словами в сотканный его воображением из полосок и листьев, изображённых на бумажной маске стены, портрет явившегося к нему неделю назад чёрного посланника светлого мира. Было тошно от обиды. Ощущение копошащейся в глазах общины муравьев не давало покоя, и непреодолимое желание вдавить их по самое запястье преследовало неотступно его воображение. Неожиданно по комнате, прошуршав как гюрза, прополз колючий  звук разрываемой изнутри бумаги. Повернувшись на него, Алекс  издал страшный отрывистый звук всасываемого с ненавистью воздуха. Его, находившийся на грани помешательства, мозг сотрясался истеричным припадком: портрет - глаза и рот - их охватило хищное, злобное пламя, но не было при этом ни дыма, ни музыки пожираемой огнём бумаги. И из-за этого ничего в портрете не казалось сверхъестественным: на Алекса смотрел всего лишь раб Ада. Но что-то сквозило возвышенное в этих чертах лица, ещё не потеряло окончательно оно своего индивидуализма, ещё представлялось чем-то большим, чем обыкновенный среднечеловеческий облик.
И неожиданная ярость, будто переданная этим огнём, опалила все чувства юноши. Почему-то ему показалось возмутительным то, что кто-то вмешивается в его личную жизнь, смеет, хоть и косвенно, указывать как ему оканчивать своё существование. И как бы в доказательство собственной независимости Алекс решил пойти на самый отвратительный для своего интеллекта шаг, поддаться наиболее безумному, бессмысленному, полностью инстинктивному желанию: вернуться к той самой девушке с которой и началась его короткая, тенистая и кривая дорога к Голгофе.

…Демона, до конца верившего в удачу, охватило отчаяние. Но он не сдавался, по максимуму, в рамках полномочий, ограниченных законом невмешательства,  используя всю свою изобретательность, предпринял последнюю попытку облагоразумить подопытного…

Наскоро одевшись, Алекс торопливо направился к выходу. У самой двери он чудом не наступил на огромного жирного паука-крестоносца, у него был такой наглый и самодовольный вид, будто он только что выполз из тёмного сырого безразмерного винного погреба. От неожиданности сердце едва не выпрыгнуло из груди юноши, в нём до сих пор занозой сидела детская болезнь - арахнофобия. Отскочив от этого земного воплощения уродства, Алекс сделал последний суетливый шаг в направлении выхода и нервно схватился за ручку двери… Стон ужаса вырвался из окаменевшей  груди, юноше показалось, что он умирает, каждую клеточку его организма пронзил безотчётный кошмар, бездна безумия затягивала его… Дверной косяк стягивала огромная, в человеческий рост, лохматая паутина в виде католического креста, в центре которой сидел огромный крестоносец, точная копия предыдущего. Своим жирным тельцем он сотрясал паутину и казалось, что это дьявольский смех изливается из проклятого существа. И, как души мелких грешников, бессильно висели в этом микроаду толстые зелёные навозные мухи, они не оставили ни одного чистого места в кресте. Из-за них он казался плотным как медь - живая медь чешуек мух стала телом креста. Никто из них не сопротивлялся в своих оковах. И всё тот же удивлённый взгляд читался в бесчисленных телах. Это невозможно!… Это невероятно!… И, наверное, именно нереальность всего происходящего и толкнула человека вперёд. Раскинув руки, Алекс прильнул к кресту, как Христос, он сам распял себя на его сатанинской карикатуре. Отвратительная паутина забивалась в глаза, в рот, мухи бесцеремонно цеплялись за кожу, за волосы. А паук, не известно каким образом, оказался непосредственно напротив сердца…

…И ещё по прошествии получаса Алекс с остервенением стряхивал с себя уже давно не существующую паутину.
Как дикий раненый зверь он кидался на всех посмевших приблизиться к нему прохожих. Наконец, нервное напряжение достигло своего апогея. Алекс почувствовал как жизнь покидает его ослабевшие члены и, из последних сил сев на скамейку, судорожно зарыдал, уткнувшись в подтянутые к лицу колени. Он бился в истерике, всё существо его разрывал на части сумасшедший припадок. Прохожие, поначалу просто удивлённо оглядывавшиеся и указывавшие на него друг другу пальцем, стали постепенно окружать Алекса просторным кольцом. Раздался шёпот по поводу необходимости позвонить в "скорую помощь", другой поправил: "в психиатрическую лечебницу". Этот шёпот, как пощёчина, ударил юношу и, как ведро ледяной воды, привёл его в чувство. Резко подскочив на скамье, он прыгнул в свободное пространство и спокойно пошёл в сторону автобусной остановки.

Алекс долго, почти слёзно, умолял стоящую перед ним на пороге дома девушку о прощении, он бичевал себя словами раскаяния, долгими вымышленными, но вполне правдоподобными, объяснениями случившегося… Через час они уже лежали в кровати… На секунду Алекс отвернулся от её томного лица, от её белого в розовых разводах тела. А когда он с  наслаждением повернул свой лик обратно, страшная ненависть, родившаяся из постоянного ужаса, вылилась из его сознания. Под ним лежал отвратительный полуразложившийся, покрытый язвами и плесенью, холодный склизкий труп, но лицо - это было живое, усмехающееся лицо подлого демона. Рука почти рефлекторно схватила подушку и с нечеловеческой силой вдавила её в этот отвратительный лик. Руки и ноги жертвы отчаянно сопротивлялись в предсмертной агонии - белые руки и ноги девушки, но Алекс не замечал этого, он был одержим местью. Подскочив в последний раз, тело успокоилось: девушка умерла. С нескрываемым удовольствием юноша двумя пальцами поднял подушку… и рассмеялся, залился сумасшедшим хохотом, его руки безумно ощупывали это лицо - да, безусловно, это было её лицо… От безотчётного кошмара Алекс насквозь прокусил себе губу, кровь хлынула на изуродованный смертью молодой облик. Больше не имело смысла думать, размышлять, сопротивляться смерти - конец был очевиден. Без мыслей, без страданий, Алекс, не терзая себя промедлением, с разбегу выпрыгнул в закрытое окно…
Звон разбитого стекла пронёсся по пустынной улице, но никто не увидел последнего взлёта первого сверхчеловека… И в последнюю секунду, как цунами, обрушился на него смысл этого видения. "Спасибо!…" - успел прокричать в пустоту, перед самой землёй, Алекс.

28.10.00.