Университетские истории

Дмитрий Емец

УНИВЕРСИТЕТСКИЕ ИСТОРИИ
анекдотические истории

КНИГА ПЕРВАЯ

История 1.
Однажды профессор Щукин залез ночью на постамент памятника Пушкину и стоит, будто он Пушкин и есть. Люди мимо памятника проходят и говорят: “Как хорошо! Наконец-то Пушкина отреставрировали, всю зелень с него сняли!” — а Щукин слушает и радуется. 
Но как-то мимо памятника проходил профессор Сомов, увидел Щукина на постаменте и давай кричать:
— Эй, Щукин! Что ты там делаешь?
А Щукин ему говорит:
— Я не Щукин, я Пушкин! А будете меня оскорблять, я вас на дуэль вызову!
Сомов извинился, что обознался, пришел домой и говорит жене:
— Слышь, Варвара, я сегодня Пушкина видел. Ужасно он на него Щукина похож.

История 2.
Однажды профессор Сомов и профессор Щукин решили в порядке эксперимента обменяться женами.
— Моя недельку поживет у тебя, а твоя у меня, — предложил Сомов, и Щукин согласился.
Но Сомов был хитрый и надул приятеля. Щукинскую жену взял, а свою Варвару не отдал. Теперь профессор  Сомов живет с двумя женами, а у Щукина нет ни одной.
Каждый вечер Щукин приходит к Сомову, стучит кулаками ему в дверь, плачет и просит отдать жену.
— Зачем тебе жена? У тебя борода есть! — смеется Сомов в замочную скважину.

История 3.
Профессор Сомов знал три иностранных языка со словарем, а Щукин знал только русский, но зато без словаря. А тут в университет приехал профессор Миллер из Германии и зашел на кафедру, чтобы поговорить с русскими коллегами. А на кафедре случился только профессор Щукин. Щукин увидел  Миллера и ему захотелось пообщаться. Он покрался к профессору Миллеру, хлопнул его сзади по плечу и крикнул:  “Хенде хох!”
Профессор Миллер испугался и убежал, и хотя Щукин дружелюбно кричал ему вслед:  «Алес! Капут! Шнель!», Миллер так больше и не вернулся. 
“Странные какие-то эти немцы!” — пожал плечами Щукин и пошел на лекцию.

История 4.
Когда-то давно, когда Сомов только-только стал доктором наук, он этим очень гордился. Бегал по улице и кричал: “А я доктор! А я доктор!” Как-то раз он так кричал, а тут какая-то женщина из подъезда выскакивает и хватает его за рукав:
— У меня дочь рожает! Доктор, помогите!
Сомов испугался и убежал, и больше не хвастался, что он доктор.

История 5.
Как-то раз профессор Щукин выпил, явился в театр на "Три сестры" и стал швырять в актеров тухлыми помидорами. Одному в глаз попал, другому в нос, третьему вообще весь костюм испачкал.
А в театре в тот вечер был профессор Сомов, он не знал, что это Щукин хулиганит и восхищался: "Какая оригинальная задумка режиссера! Новое, свежее прочтение пьесы! Отказ от рутины, творческий эксперимент!"
Написал об этом статью и поехал в Швейцарию на конференцию, а Щукина хотели в кутузку посадить, но он сказал, что он Пушкин и что ему нужно на памятнике стоять, и его отпустили.

История 6.
Однажды доцент Югов пришел на работу в женском платье, накрасился помадой, нарумянился, стал ходить по коридору и заигрывать. Профессор Сомов увидел это, рассердился и решил сделать ему замечание. 
— Вы позорите науку! Если вы еще раз заявитесь в таком виде, я скажу Щукину и он вам покажет, где раки зимуют!
— В самом деле покажет? Это так мужественно! — с надеждой воскликнул доцент Югов и с тех пор приходил только в женском платье, но, увы, ничего нового о раках так и не узнал.

История 7.
Профессор Сомов очень любил Тургенева. Чтобы хоть как-то выразить свою любовь, он купил гипсовый бюст писателя, поставил его себе на стол и каждый вечер ласково гладил его по голове. Примерно через год в затылке у Тургенева образовалась дыра. Сомов огорчился и сперва хотел выкинуть бюст, но потом вспомнил, что у профессора Щукина день рождения и подарил бюст ему.
— Вот, брат, редкая антиквартная вещь! Береги ее!
— Но он же с дырой! — пробормотал Щукин.
— Где ты видишь дыру? Это так задумано, чтобы карандаши ставить! — вывернулся Сомов.

История 8.
Как-то раз профессору Щукину так захотелось съездить за границу, что он решил в одностороннем порядке объявить войну Германии и сдаться какому-нибудь немцу, чтобы тот увез его к себе на родину, как военнопленного. И тут он очень кстати вспомнил про профессора Миллера.
Щукин обрадовался, взял шашку, унаследованную от дедушки-чапаевца, и пошел ему сдаваться. Но только он открыл рот, чтобы крикнуть, что сдается, как профессор Миллер, ужасно боявшийся Щукина еще с прошлого раза, увидел у него в руке шашку и, задрав руки вверх, заорал: “Рус сдаюс!”
Теперь Миллер живет у Щукина, жрет от пуза, спит целыми днями, ухлестывает за его женой Лизой и никуда уезжать не хочет. А чуть что сразу напоминает о правах военнопленных и женевской конвенции.

История 9.
Однажды, сам уж не знаю отчего, профессора Сомова замучила совесть.
“Как-то не так я живу! Тускло, трусливо, немасшабно! Разве так нужно жить?” — подумал он и пошел советоваться к профессору Щукину. Профессор, доктор филологических наук Щукин бегал по квартире с топором.
— Что ты делаешь? — удивился Сомов.
— Да вот чертики у Ивана Карамазова сбежали, а я за ними гоняюсь, — смущенно признался Щукин и, недоуменно уставившись на свою руку, выронил топор.
— Мы вырубили наши вишневые сады, брат! — сказал Сомов, бросаясь к нему на шею, и оба заплакали.

История 10.
Однажды на день науки всем ученым подарили по бесплатному прыжку с парашютом. Всем парашютов хватило, только профессору Щукину, как всегда, не досталось. А он был по природе рассеяный и спрыгнул с самолета без парашюта. Спрыгнул и летит к земле. Надо кольцо дергать, а кольца-то и нету. А тут рядом как раз Сомов на парашюте парит.
— Я разобьюсь! Можно я за твой парашют ухвачусь? — умоляет его Щукин.
А Сомов испугался, что его парашют двоих не выдержит, и говорит: “У тебя борода есть, зачем тебе мой парашют?” — и не дал ухватиться, а земля всё ближе.
Так бы и конец пришел Щукину, да тут рядом доцент Югов пролетал в женском платье.
— Помогите, коллега! Позвольте за ваш парашют ухватиться! — кричит ему Щукин.
— А ты меня за это поцелуешь, пупсик? — кокетничает Югов.
Щукин смотрит вниз, а земля уже близко.
— Черт с тобой, поцелую!
— Тогда хватайся!
Долетели они кое-как до земли — не разбились. Югов, едва парашют отстегнул, сразу губки подставил, но Щукин его обманул и не поцеловал. Сел Югов на землю и заплакал:
— Обманул, противный! Вечно со мной такое. Знаю, что все мужики сволочи, но каждый раз попадаюсь!

История 11.
Как-то раз Щукин сидел на кухне своей маленькой квартирки и, облокотившись на стол с крошками, думал:
— Странная штука жизнь! Взять хотя бы нас с Сомовым. Я профессор и он професор. Я доктор наук и он доктор наук. Оба на зарплату живем. Только вот он по заграницам ездит, у него дом полная чаша, машина-иномарка, жена красавица, а у меня в карманах вечно ветер свищет.
Пришел Щукин к Сомову и спрашивает:
— Если не секрет, как ты ухитряешься? Вроде ты профессор и я профессор, я доктор наук и ты доктор наук, а ты вот хорошо живешь, а я как-то плохо...
Сомов усмехнулся загадочно и говорит:
— Это оттого, что я здоровый обрыз жизни веду. Утром вокруг квартала на одной ножке прыгаю, а потом под холодным душем с гантелями занимаюсь. Спорт, знаешь ли, очень помогает сосредоточиться.
Стал и Щукин так делать. Утром вокруг квартала на одной ножке прыгает, потом с гантелями под душем занимается, а богаче ему все равно не живется. 

История 12.
Американский профессор Гумбольт, друг пленного Миллера, был сумасшедший, но только не очень, а слегка. Однажды он пришел в гости к сомовской аспирантке Лене, поговорил о науке, выпил по ошибке бутылочку перекиси водорода, съел мочалку, нечаянно разбил телевизор, одел по ошибке вместо шапки кошку и ушел.
— Зачем ты такого психа к нам привела? От него же нужно ножи прятать, — спросила у Лены мама.
— Ах, мама, если бы ты знала, какой он замечательный ученый! — восхищенно воскликнула аспирантка Лена.

История 13.
Декан факультета Кутузова была ужасно болтливая. Часами могла болтать без умолку. Но стоило при ней открыть рот кому-нибудь другому, она ужасно злилась. 
Как-то раз Кутузова общалась на кафедре с профессором Сомовым, а тут зашел профессор Щукин, буркнул “Здрасьте!” и ушел на лекцию.
— Мужчина, а такая балаболка! — закричала Кутузова и затопала ногами. 

История 14.
Как-то раз профессор Щукин пошел в лес за грибами и забрел в самую чащу. Смотрит, в чаще профессор Гумбольт на дереве сидит, грязный, заросший, голодный, и кричит: “Рус! Рус! Гутен морген!”
Щукин удивился и спрашивает:
— Простите, конечно, за любопытство, но что вы тут делаете?
Гумбольт бросился перед ним на колени и плачет:
— Зер гуд! Ви меня спасайт! Я научный работа писал, как Иван Сусанин поляк в лес заводил. Я стал по этот лес ходить и потерял тропа. Целый недель ничего не есть, ни пить! Я тут сидеть и дрожать: вдруг меня ваш партизан пух-пух?
Щукин пожалел Гумбольта, напоил, накормил и из леса вывел. Гумбольт как шоссе увидел, от радости разрыдался.
— За то, что вы меня спасайт, я приглашайт вас за свой счет в Америка! — закричал Гумбольт.
Профессор Щукин вначале обрадовался, а потом погрустнел и говорит:
— У меня дома пленный Миллер живет, я боюсь их с женой вдвоем оставить. Не, лучше я не поеду.
И так и не поехал в Америку.

История 15.
У профессора Сомова был аспирант Костя Бобров.
Каждое утро Сомов вызывал Костю к себе в кабинет и говорил:
— Вот вы, молодой человек, аспирант... Думаете, небось, что вы очень умный? А знаете, в каком году умер Писемский! Молчите?.. А как звали бабушку Тютчева? Тоже не знаете? Плохо, молодой человек, очень плохо... Я уже жалею, что взял вас в аспирантуру?
Костя вылетал из кабинета Сомова, злой и красный, и тут на него на него набрасывался профессор Щукин:
— Кто был старше Суворин или Майков? Как звали детей Толстого по порядку их рождения? С кем жила жена Мея? Какую ногу сломала лошадь Батюшкова в 1807 году?
Когда же Костя и на это не мог ответить, профессор Щукин смотрел на него презрительно, поворачивался спиной и уходил.
Зато оба, и Щукин, и Сомов очень любили аспирантку Лену. Вопросов они ей не задавали, зато ловили ее в коридоре, привязывали к стулу и щекотали под мышками.

История 16.
Однажды профессор Щукин вскочил среди ночи, озаренный ошеломляющей идеей. А что если, подумал он, все крупные писатели XIX века: Пушкин, Гоголь, Толстой, Тургенев, Достоевский и Чехов — не реально существовавшие люди, а всего лишь псевдонимы некоего ныне здавствующего гения-мистификатора, написавшего за них все их сочинения. Какой был бы переворот в науке, если бы это удалось доказать!
Потрясенный Щукин полдня бегал по квартире и рвал на себе бороду, размышляя, кто этот спрятавшийся от человечества гигант? К обеду он уже знал, что этот гений — он, профессор Щукин, написавший за классиков все бессмертные тексты!
Будучи не в силах в одиночку хранить эту великую тайну, Щукин помчался к Сомову и застал его за собиранием чемоданов.
— Это я написал “Войну и мир”! И “Братья Карамазовы” тоже моя книга! И “Три сестры” — мое творение! Я это только сегодня утром открыл! — закричал он.
Сомов невнимательно выслушал приятеля, а потом сказал:
— А я завтра в Канаду улетаю. Вот здорово, правда? А тебя я с собой не возьму, потому что в Канаду бородатых не берут!

История 17.
Однажды американский профессор Гумбольт подарил профессору Сомову коробку с шоколадными конфетами. Сомов пересчитал конфеты и спрятал коробку в ящик стола. Вернувшись с лекции, он снова пересчитал конфеты и обнаружил, что одна конфета пропала.
Он созвал экстренное заседание кафедры и когда все сорок профессоров и доцентов собрались вместе, сказал твердым голосом:
— Утром в коробке было семнадцать конфет, а сейчас только шестнадцать! Поймите, мне дорога не конфета, а принцип! Кто взял конфету, пусть сознается сам или я поставлю в известность соответствующие органы!
Все промолчали, только доцент Югов нервно облизал губы и быстро выпалил:
— Это не я! Мне нельзя шоколад. У меня от него сыпь начинается по всему телу.
Профессор Сомов пристально уставился на доцента и привстал с места.
— А откуда вы знаете, что конфеты были шоколадные? Я об этом никому не говорил!
Разоблаченный Югов упал на колени и зарыдал:
— Я не ел! Я ее в лифчик спрятал! Вот она!
Профессор Сомов с торжествующим видом взял у Югова конфету, посмотрел, не облизана ли она и снова спрятал ее в коробку.
— Заседание кафедры окончено! — сказал он важно и, взяв коробку под мышку, удалился.

История 18.
Однажды профессор Сомов стащил из театрального реквизита ватную бороду, нацепил ее и пришел в университет. “То-то Щукин мне будет завидовать! У меня теперь борода вдвое пышнее, чем у него!” — думал он по пути.
Проходя по коридору, Щукин издалека увидел человека с роскошной бородой и, взревновав, решил подойти поближе, чтобы посмотреть, кто это такой.
В бородатом он узнал профессора Сомова и ужасно рассердился, что тот и в этом хочет его обскакать. Он схватил Сомова за бороду, стал дёргать за нее и кричать:
— Все идите сюда! Я Карабаса Барабаса поймал!
Сомов испугался скандала и не стал больше ходить с бородой.

История 19.
Однажды профессор Щукин, дождавшись, пока пленный Миллер, напившись пива и натрескавшись сосисок с горчицей, уйдет спать, сказал своей жене Лизе:
— Странная штука. У меня и борода длиннее, и ростом я выше, и научных работ у меня больше, а только Сомова и за границу посылают, и во всех комиссиях он председатель, и гранты ему дают, а мне почему-то ничего не перепадает.
— Это потому, что он себя умеет держать. А ты несерьезный и слишком много болтаешь. Ты научись важно молчать, а на все вопросы, которые тебе будут задавать, значительно отвечай: “У-гум... Это интересная проблема.” Тогда все будут думать, что ты очень умный, — советует ему жена.
На другой день Щукин пришел в университет и стал ходить по коридорам. С ним здороваются, а он только важно говорит: “У-гум. Это интересная проблема.” На все вопросы “у-гум” отвечает. Даже лекцию не стал читать, а только “угумкал”, пока все студенты не разбежались.
А тут к нему как раз декан Кутузова подходит. Поздоровалась с ним и говорит: “Я только что обнаружила, что нас на факультете есть лишний грант. Что вы по этому поводу думаете?”
“Ага, клюнуло! Это из-за моего угумканья!” — обрадовался Щукин. Скрестил он руки на груди, взглянул на декана и говорит многозначительно: “У-гум.” Кутузова его опять спрашивает, а он снова: “У-гум.”
Декан обиделась и говорит:
— Ну не желаете и не надо! Вам же хотела доброе дело сделать. Тогда я этот грант Сомову отдам.
И ушла. А Щукин грустно вздохнул и не стал больше “угумкать”.

История 20.
Однажды профессор Сомов пришел к Щукину в гости и увидел, что тот что-то пишет.
— Что пишешь, Щукин? — спросил он.
— “Мертвые души”.
— Ух ты! Давай вместе писать!
— Давай! — согласился Щукин.
И они вместе написали “Мертвые души”. Очень хорошо, надо сказать, получилось.

История 21.
Профессор Горкин очень важничал и всем рассказывал, что пишет книгу.
Например, просят его экзамены принять, а он говорит: “Не могу, я пишу книгу.” Или нужно лекции читать, а он: “Не могу, я работаю над книгой.” Даже на заседания кафедры не ходил, говорил, что собирает материалы.
И так лет двадцать подряд от всех нагрузок откручивался. Время идет, а книги все нет. Наконец всем любопытно стало, что за книга, потому что Горкин о ней ничего определенного не говорил, а только туману напускал. Бывало, как вся кафедра соберется, так все только о книге Горкина и спорят. Одни говорят, что книги нет, а другие, что книга есть.
“Ладно, — говорит как-то профессор Сомов. — Я не я буду, если не узнаю.”
И вот однажды Горкин прокрался в университет за зарплатой, а Сомов его подстерег у бухгалтерии и спрашивает: “Ну как ваша книга? Много уже написали?”
Горкин вначале прошмыгнуть хотел, а потом нахмурился и говорит: “Это творческая тайна. Я не могу вам сказать. Я суеверен.”
— А про что книга? Хоть это сказать можете? — взмолился Сомов.
— Не могу, — хитрит Горкин. —  Творчество — вещь интимная.
Профессор Сомов пошел на кафедру, а там его уже все ждут с нетерпением: “Ну как, узнал, про что книга?”
— Узнал, — важно говорит Сомов. — Об интимной жизни.

История 22.
Пленный немец Миллер, который жил у профессора Щукина, очень любил ходить в консерваторию. Усядется, бывало, в первом ряду, пьет пиво, жрет сосиски с кетчупом и гамбургеры, и если музыка ему нравится, начинает орать “Зер гуд!” и швырять в дирижера пивными банками.
А когда получит культурное удовольствие, заявится к Щукину домой, развалится в грязных ботинках на диване и начнет толковать ему про права военнопленных. А ночью встанет со своего дивана, придет на супружескую кровать и между Щукиным с женой разляжется — мол, его кошмары мучают и одному ему спать — психологическая травма.
Пробовал Щукин заставить Миллера хотя бы мусор за собой убирать и веревочку в туалете сдергивать, но Миллер разорался про Женевскую конвенцию и про то, что он будет жаловаться в ООН, и Щукин от него отстал.
— Все ж таки жалко его, — рассуждал Щукин. — Несчастный он человек, пленный и вдали от родины.

История 23.
Много лет профессор Сомов занимался творчеством Тургенева. И статьи про него писал, и по телевизору выступал, и на заграничные конференции ездил, и собрания сочинений редактировал. И очень любил все время повторять со слезами на глазах: “Никого я так не люблю, как Тургенева! Вот величина! Я отдал ему всю свою жизнь!”
А тут один известный физик из Академии Наук машину времени изобрел. Перенес ради опыта из прошлого какого-то человека — а это случайно оказался писатель Тургенев. Хотел его изобретатель обратно вернуть, но оказалось, что его машина времени только в одну сторону работает. Из прошлого в настоящее можно перенести, а из настоящего в прошлое никак нельзя.
Довольно быстро Турненев изобретателю надоел и он стал прикидывать, куда бы его сбагрить. Навел справки и узнал, что есть такой знаменитый тургеневед профессор Сомов. “Ну, обрадовался изобретатель, вот кому я Тургенева подброшу. Пускай ему про Полину Виардо рассказывает, а я этого уже выносить не могу.”
Привез он Тургенева к Сомову на такси и звонит в дверь. Сомов открывает дверь на цепочке, высовывает голову и спрашивает подозрительно: “Кто там?” Изобретатель представился, рассказал ему про машину времени, а под конец говорит:
— А вот, смотрите, и сам Тургенев. Знакомьтесь!
— Хм... Любопытно, — говорит Сомов. — А Тургенев... он того? Без подвоха? У него справка из психдиспансера есть?
— У него все есть — и документы, и сюртук, и на свой портрет он похож, и про Полину Виардо лопочет. Несомненно, это Тургенев и есть, — говорит изобретатель.
Задумался Сомов, а дверь все-таки не открывает. Подозвал он Тургенева к цепочке, стал его в профиль рассматривать и всякие каверзные вопросы из его биографии задавать и убедился, что это он и есть. Тургенев. Настоящий.
— Ну что, пустите его к себе жить? А то меня такси ждет со включенным счетчиком. — нетерпливо спрашивает изобретатель.
Сомов мялся-мялся, со всех сторон это дело взвесил и говорит:
— Я, говорит, не против, чтобы его взять, я Тургенева люблю. Опять же с Тургеневым меня будут на зарубежные конференции чаще приглашать. Но, с другой стороны, у меня квартирка маленькая. Куда я его поселю? Давайте Тургенева лучше моей аспирантке Лене подкинем. Она девочка добрая, я ей даже зануду Гумбольта сколько раз подбрасывал.
Взял Сомов Тургенева, привез к Лене и говорит:
— Вот тебе, Лена, писатель Тургенев. Пускай он у тебя живет, а когда надо я его буду с собой на конференции брать.
Аспирантка Лена обрадовалась, хотела Тургенева у себя в комнате поселить, но она с родителями жила и родители не разрешили. Особенно ее мама была против.
— Я Тургенева люблю и очень уважаю его книги. Опять же он не хухры-мухры, а дворянин. Но, с другой стороны, вдруг он у нас пропишется? Что мы с ним тогда будем делать? — рассуждала она.
— Эх вы, мещане! — говорит профессор Сомов. — Я, признаться, о вас лучшего был мнения! Пошли, Тургенев, отсюда!
Взял он приунывшего Тургенева за рукав и поехал к Щукину. А тот как на зло был не в настроении.
“Зачем мне твой Тургенев, когда я Пушкиным занимаюсь? — говорит Щукин. — Если б ты Пушкина привез, я б еще подумал.”
И отказался наотрез. Даже дверь перед носом захлопнул.
Стали Сомов с Тургеневым по лестнице спускаться, а Щукин дверь опять открыл и орет: “Тургенев — это дутая фигура! Никакой он не классик!”
Обиделся Тургенев и едва не подрался со Щукиным, едва их разняли. Поехали они с Сомовым в другое место, потом в третье, в четвертое, но все напрасно. Никто не соглашается Тургенева к себе насовсем взять. На день — на два еще туда-сюда, а надолго ни за что.
Совсем Сомов приуныл, сел он на ступеньку и задумался. Сидит, варианты просчитывает: можно, конечно, Тургенева в приют отдать, но тогда скандал в научном мире выйдет и все на него, на Сомова, свалят. Нет, никак нельзя от Тургенева отделаться. Хочешь — не хочешь, а надо его к кому-нибудь домой устраивать. Думал Сомов, думал и придумал.
— Давай, брат Тургенев, к Горкину напоследок заедем.
Заехали они к Горкину и им повезло. У того как раз домик был в деревне — все как полагается и печка, и колодец — только удобства во дворе. Летом-то оно еще ничего, а вот зимой не ого-го.
— Ладно, пускай живет, заодно смотреть будет, чтобы стекла не побили, — говорит Горкин.
Живет Тургенев в деревне, следит за домом, а когда надо Сомов его с собой за границу на конференции берет.

История 24.
Профессор Горкин очень любил трогать за коленки студенток и аспиранток. Они ему экзамен сдают или зачет, а он их или за коленки трогает или даже некоторых повыше коленок щиплет.
Доцент Югов узнал об этом, надел мини-юбку и отправился к Горкину экзамен сдавать. “Горкин, думает, близорукий. Он и не разглядит, кто перед ним. Он меня и за коленки потрогает, а если повезет, то и ущипнет.”
Но Горкин в тот день сачканул, и экзамен вместо него принимала декан Кутузова. Узнала она Югова, побагровела от гнева и говорит ему: “А это что еще такое? Как это прикажете понимать?”
Югов застеснялся и убежал. Так и не стал экзамен сдавать.

История 25.
Американский профессор Гумбольт имел своеобразное хобби. Он воровал кошек, а потом требовал за них выкуп. Однажды он увел у аспирантки Лены кошку, а вечером позвонил ей и сказал через платок измененным голосом:
— Плати деньги, или я буду дёргать твою кошку за хвост перед телефонной трубкой!
Лена перепугалась и выкупила свою кошку у неизвестного в маске.
А на другой день она пришла в университет и увидела, что у профессора Гумбольта все руки в царапинах.
— Что с вашими руками? — воскликнула она.
— Нет у меня никаких рук! — засмущался профессор Гумбольт и сунул руки в карманы.

История 26.
У профессора Сомова было не очень много свежих мыслей, но он восполнял это тем, что относился к ним бережно. Боясь, что какая-нибудь мысль посетит его мозг в неподходящий момент и он ее забудет, Сомов всегда носил с собой небольшой блокнот.
Однажды Сомов опустил руку в карман и обнаружил, что его блокнот исчез. Ощущая сухость во рту, он метнулся назад по коридору и увидел, что блокнот лежит на полу, а профессор Щукин как раз наклоняется, чтобы его поднять.
— Не трожь, плагиатор! Моё! — закричал Сомов.
С тех пор всю жизнь Сомов относился к Щукину с большим подозрением, а блокнот хранил в сейфе.

История 27.
На факультете работала ответственный секретать Маргарита Михайловна. У нее была очень сильная интуиция. Стоило кому-нибудь палку сухой колбасы или бутылку шампанского спрятать, Маргарита Михайловна это мгновенно чуяла и в любом месте находила, хоть под бюст Гоголя засунь, хоть в словарь Ожегова.
И еще у Марграриты Михайловны был потрясающий нюх на деньги, где они лежат, когда их должны давать и сколько. Однажды профессор Сомов решил Маргариту Михайловну проверить. Взял сторублевку и спрятал ее между страницами 8-го тома Писемского, который уже лет двадцать никто не открывал.
— Ну, — думает, — если найдет, значит, есть у нее шестое чувство, а не найдет — значит, нету.
А доцент Югов подсмотрел, как Сомов что-то в книгу украдкой прячет и очень этим заинтересовался.
— Ага! — думает. — Любовная записка! Кому, интересно, он ее оставил? Уж не мне ли?
Подождал доцент Югов, пока Сомов уйдет, а потом схватил томик Писемского и обнаружил в нем деньги.
Не удержался Югов и стащил их, а профессор Сомов и в самом деле поверил, что у Маргариты Михайловны — шестое чувство и стал уважать ее еще сильнее, чем раньше.

История 28.
Однажды профессора Горкина назначили на прием вступительных экзаменов на факультет, хотя обычно он от этого отлынивал. Горкин пытался отговориться, что пишет книгу, но это не помогло. “Вечером про свою интимную жизнь попишете, а если не придете на экзамены, мы вас уволим. Наглеть тоже надо в меру,” — строго сказала декан Кутузова.
Тогда профессор Горкин стал размышлять, что бы ему придумать, чтобы сачкануть экзамен. Думал, думал и наконец придумал. Вышел на улицу, позвонил по телефону-автомату в ФСБ и прошептал измененным голосом:
— Мне случайно стало известно, что в университет заложена мощная бомба! Три тонны тротила рванут как раз во время экзаменов!
— Одну секунду, я соединю вас с капитаном! — говорит ему дежурный по ФСБ. “Ага, испугались! Сейчас всё отменят!” — радуется Горкин.
Соединили его с капитаном, а капитан ему говорит:
— Здравствуйте, профессор Горкин! Это ведь вы?
У Горкина от неожиданности глаза на лоб полезли:
— Откуда вы знаете, что это я?
— А нас из университета предупредили, что вы позвоните. Там все ваши хитрости изучили. Так что не валяйте дурака и идите на службу!
Так вот и пришлось профессору Горкину идти на экзамен, и он утешился лишь тем, что трогал абитуриенток за коленки вдвое больше обычного.

История 29.
Однажды доцент Югов, аспирантка Лена и ответственный секретарь Маргарита Михайловна собрались у Горкина и решили устроить спиритический сеанс.
Они долго спорили, кого бы им вызвать, а потом решили потревожить дух Михаила Васильевича Ломоносова. Потушили свет, зажгли свечу, поставили на стол блюдце и стали ждать, пока дух Ломоносова выйдет на контакт.
— А я вот не верю в спиритизм! — заявил вдруг доцент Югов.
— Напрасно, — сказала Маргарита Михайловна. — Вот вы прошепчите какой-нибудь вопрос, а Ломоносов вам ответит.
— Любит ли меня Щукин? — прошептал доцент Югов и, зажмурившись, стал ждать ответа.
А в это время Горкин хотел ущипнуть аспирантку Лену, но в темноте под столом спутал и ущипнул доцента Югова. А доцент Югов подумал, что это потусторонний знак и ужасно обрадовался.  С тех пор он верит в спиритизм и ходит на все спиритические сеансы, но с тех пор его больше не щипали.

История 30.
Американский профессор Гумбольт увлекся аспиранткой Леной и решил ей объсниться. Он выбрал момент, упал на колени и стал пылко признаваться ей в любви.
— Если вы меня любите, зачем же вы у меня кошку украли? — краснея, спросила Лена.
— Не знаю, — сказал Гумбольт. — Такая у меня загадочная натура.

История 31.
Как-то профессор Щукин гулял в лесу и вдруг смотрит, какое-то кольцо из-под пня торчит. Он потянул за кольцо и нашел старинный клад — целый сундук с золотом. Он ужасно обрадовался, взвалил на себя сундук, притащил домой и спрятал под кровать. Думает: “Никому про клад не скажу, буду рот на замке держать, а то выжулят.” И в самом деле никому не сказал, даже от жены и профессора Миллера скрыл.
Но в первый же вечер Маргарита Михайловна учуяла, что деньгами пахнет и пришла к нему в гости. Щукин её увидел, и у него челюсть отвисла:
— Какими судьбами? Вы же никогда в жизни у меня не были? Даже адреса не знаете!
— И правда не знаю, — говорит Маргарита Михайловна. — Я без адреса пришла, просто увидела огонек и решила заглянуть. Я даже не знала, что это твой дом. Вот вафельный тортик принесла.
Сует она Щукину тортик, а сама под кровать косится.
— Ух ты! Сундучок! А что в сундучке?
— Всякий хлам, — бормочет Щукин. — Фотографии старые, рукописи... Вам неинтересно.
— Нет, интересно! А можно заглянуть?
— Нельзя!
Вытолкал Щукин Маргариту Михайловну за дверь, и на цепочку ее запер.
— Ну, думает, лиса! Едва не вынюхала.
А тут опять звонок. Он думал, что это Маргарита Михайловна вернулась, а это доцент Югов. Стоит в легком платьице, в павлопосадской шали, с ножки на ножку переминается и бормочет про сложные материальные обстоятельства.
Спустил его Щукин кувырком с лестницы, только хотел дверь захлопнуть, глядь, а у него в коридоре уже профессор Сомов стоит. И откуда только взялся?
— Что ты тут делаешь? — спрашивает Щукин.
— Да вот, — проникновенно говорит Сомов. — Хожу из дома в дом, из подъезда в подъезд, собираю деньги на памятник Русской Науке. Всякой дряни памятников понаставили, а Русской Науке ни одного памятника нет. А ведь Наука она такая женственная, такая фундаментальная, что жизнь за нее отдать можно! Я вот даже свою квартиру хочу продать, чтобы хоть фундамент заложить.
Короче, так все расписал Сомов, что профессор Щукин даже прослезился. Отдал он Сомову свой сундук с золотом и даже сам помог его до машины донести.
— Хорошее ты дело, брат, затеял! Только ты уж смотри, чтобы памятник хороший был! Большой! — напутствовал он его.
— Не сомневайся. Памятник под самое небо будет, чтоб со всех концов Москвы видать. Не памятник, а ого-го! — обещает Сомов.
Положил он сундук с золотом в багажник и уехал. А Щукин стал ждать, пока памятник построят. Месяц ждет, другой ждет, третий ждет, в окошко выглядывает, а памятника все нет. Хотел было Щукин Сомову позвонить, узнать, как дела с памятником продвигаются, да вспомнил, что тот квартиру свою продал, а раз так, то там теперь совсем другие люди живут и только напрасно их потревожишь.
“Бедный Сомов. Настоящий подвижник. Живет теперь небось где-нибудь на вокзале и только деньги на памятник собирает. Нужно мне было и свою квартиру продать,” — думает он.
Примерно через год пошел Щукин в магазин за кефиром и встречает случайно профессора Сомова. А тот в белом лимузине едет, полный, загорелый, только что с Гаваев, а при нем две грудастые девицы. Сами девицы в мехах, а под мехами то ли бикини, то ли вообще ничего нет.
Увидел Сомов Щукина, смутился отчего, руку ему пожал.
— Здравствуй, брат, ну как там памятник Русской Науке? — спрашивает у него Щукин.
— Да, знаешь, всё с проектом бьемся, — говорит Сомов. — Дело-то сложное оказалось. Я совсем замотался. Вот я сейчас езжу по заграницам, скульптора хорошего ищу, кредиты пробиваю. Русской Науке не какой попало монумент нужен, а самый лучший. Чтобы, значит, на весь мир прогремело!
Закивал Щукин, проникся.
— Это, — говорит, — понятно, что самый лучший, а не какой попало. А то поторопишься и плохо получится. А кто эти дамочки с тобой?
— Одна переводчица с иностранных языков, а одна юрист, — объясняет Сомов. — Они у меня заграничные контракты проверяют. Ладно, извини, брат, мне пора. У меня в ресторане “Савой” встреча. Как раз по поводу памятника.
Сел в лимузин и уехал, а Щукин дальше пошел за кефиром. Идет и мечтает, какой памятник Русской Науке построят, чтобы самый красивый, чтобы со всех концов города видать...

История 32.
В университете на одной кафедре преподавал профессор Пингвинчиков. Он был маленький, всегда немного измазанный зеленкой, восторженный и очень тихий. Он вечно ходил с потертым кожаным портфельчиком, перевязанным шпагатом, и вид у него был такой мечтально-рассеянный, что сердобольные старушки совали ему в метро яблоки и конфеты, от которых профессор Пингвинчиков всегда с достоинством отказывался.
По вечерам профессор Пингвинчиков сидел за столом под зеленой лампой, пил чай с сухарями и писал, писал, писал. Он уже написал всего Шекспира, всего Гегеля и теперь дописывал Фихте.
Лучшим другом Пингвинчикова был профессором Щукин, с которым они по выходным гуляли в парке и читали друг другу свои новые произведения.
Щукин бывало щегольнет несколькими главами из “Войны и мира”, а Пингвинчиков слушает его и благосконно моргает, а потом скажет робко: “По-моему, талантливо. Вам нужно продолжать вашу литературную деятельность.”
— Я бы рад, — вздыхает Щукин. — Но вы знаете, я недавно послал своего “Евгения Онегина” в журнал “Ом”, так ведь не опубликовали, написали, что им не подходит по тематике.
— Что поделаешь, современная культура так измельчала! А уровень читательских вкусов просто позорно низок! — соглашается Пингвинчиков. — Нет ценителей настоящей прозы. Многие талантливые люди живут и умирают в безвестности. Я не говорю уже о плагиате. Недавно опубликовали мою комедию “Горе от ума”, так представьте себе, под фамилией какого-то там гриба.

История 33.
Однажды профессор Щукин пришел домой раньше обыкновенного, потому что обленившийся Горкин сорвал лекции, сообщив измененным голосом, что на университет планируется нападение террористов.
Щукин открыл дверь своим ключом, шагнул и оцепенел. Он увидел свою жену Лизу на коленях у пленного немца Миллера, шептавшего ей на ухо какие-то фривольности. Заметив Щукина, Лиза быстро соскочила с колен Миллера, поправила платье и пулей вылетела из комнаты.
— Что это значит? Я тебя русским языком спрашиваю, сволочь? — взревел Щукин, хватая Миллера за шиворот, а другой рукой срывая со стены чапаевскую шашку.
Миллер вначале прикидывался дураком, делал вид, что забыл русский язык и бормотал: “Нихт ферштейн!”, а потом стал ссылаться на Женевскую конвенцию, запрещающую жестокое обращение, но Щукин был неумолим и спустил Миллера с лестницы, велев ему убираться на все четыре стороны.
Потом Щукин имел серьезный разговор с женой, и Лиза со слезами на глазах убедила мужа простить ее, объяснив все роковой случайностью и свалив все на настырность немца. “Он был такой бедненький, мне стало его жалко,” — оправдывалась она в обычном для русских женщин духе.
Щукин был вспыльчивый, но отходчивый. К вечеру гнев его улегся и, хотя он и рад был, что избавился от фрица, но наваждение рисовало ему картину, как несчастный немец скитается в осеннем пальтишке по вьюжным московским улицам, падает на тротуар и замерзает. “Все равно если заявится, не пущу!” — укреплял свою твердость Щукин.
С этими мыслями он и уснул, а в два часа ночи его разбудил звонок в дверь. Щукин взял шашку и пошел открывать. На пороге стоял немец Миллер. Он был не замерзший, а, напротив, веселый, румяный и с банкой пива в руке.
— Я пришел забрать свои часы — подарок моего покойного фатера! — сообщил Миллер.
— Забирай и выметайся! — разрешил Щукин.
Миллер нагло ввалился в квартиру, забрал свои часы, а заодно прихватил у Щукина ондатровую шапку, снова припутав ни к селу ни к городу завещание своего фатера.
Потом Миллер повернулся и собрался уходить.
Лиза, завернувшись в платок, выглядывала из-за спины вооруженного шашкой мужа.
— Где ты будешь жить, Миллерюша? — жалостливо спросила она. — Вернешься в свой фатерленд? Может, оставим его у нас хотя бы до весны?
— Ни за что! Только через мой труп! — взревел Щукин.
— И не надо! Я не буду жить в ваш нищий квартир и не поеду в фатерленд! — крикнул с лестничной площадки Миллер. — Меня взял в плен господин Югофф!

История 34.
Когда профессор Щукин понял, что Сомов обманул его с памятником Русской Науке, он пришел в бешенство и поклялся отомстить. Он узнал, что у Сомова разболелся зуб, пробрался в стоматологический кабинет, надел белый халат, на лицо марлевую повязку и притворился будто он врач. Стоит у окна и череп муляжный разглядывает. Входит Сомов.
— Здравствуйте, доктор. Я к вам. Мне вот пломбочку бы...
— Не надо лишних слов! — говорит Щукин. — Садитесь в кресло и откройте пошире рот!
Сомов открыл.
— Ну, — говорит Щукин, — плохо дело, сверлить надо.
Взял самое большое сверло и сверлить начал. Потом взял самые большие щипцы и снова говорит:
— Теперь рвать надо.
И один за другим пять зубов Сомову вырвал.
— Фто фы фефаете? А фломбу? — шепелявит Сомов.
— Зачем вам пломба? — говорит Щукин. — Я вам все равно зуб с дыркой уже выдернул. Если желаете, я вам его с собой на память дам. А теперь всего хорошего, профессор Сомов. Деньги за лечение заплатите в кассу.
— Откуда фы фнаете, фто я Сомов? — подозрительно спрашивает тот.
— Я вас по телевизору видел в передаче про Тургенева, — нашелся Щукин.

История 35.
Как-то раз на заседании кафедры собрались профессора, доценты, аспиранты и преподаватели. Вначале всё было очень культурно и чинно. Председательствовал как обычно профессор Сомов, а Маргарита Михайловна записывала пункты повестки дня.
Но потом совершенно на пустом месте вдруг возник спор, какой из писателей лучше. Доцент Воздвиженский утвержал, что Пушкин; Щукин — что Толстой; Сомов — что Тургенев; Пингвинчиков отдавал предпочтение Гончарову, Югов — Достоевскому, а доцент Мымрин защищал Гоголя... Аспиранты же по преимуществу принимали сторону своего научного руководителя, и только упрямая как телок аспирантка Лена восхищалась Ломоносовым, хотя по правилам должна была восхищаться Тургеневым.
“Пушкин! Толстой! Лермонтов, Лермонтов! Некрасов! Достоевский! Белинский!” — орали профессора и преподаватели, перекрикивая друг друга.
Обстановка накалилась. Профессор Сомов попытался было всех перекричать и завопил: “Тишина!”, но надорвал голос. Возможно, все бы обошлось обычными колкостями, но вмешалась случайность.
— Позвольте коллега... — вежливо начал профессор Пингвинчиков, обращаясь к своему соседу доценту Воздвиженскому.
— Нет, это вы позвольте, коллега! — заспорил Воздвиженский.
— Не позволю!
— Нет, позвольте!
— Не позволю!
— А я говорю, что позволишь! — вдруг взревел доцент Воздвиженский и швырнул в Пингвинчикова стаканом, а тот, не оставшись в долгу, ударил его по лбу своим портфелем.
К драке подключились и остальные профессора. Сомов бросался книгами, доцент Югов кусался, Щукин ставил всем подножки, Мымрин бодался, а декан Кутузова, заглянувшая из коридора, визжала как резаная.
Досталось даже Маргарите Михайловне, хотя она спряталась за занавеску, а на аспирантке Лене порвали платье, что ей очень понравилось.
Один профессор Горкин обошелся без шишек и ссадин, потому что он, как обычно, не явился на заседание кафедры, притворившись, что пишет книгу.

История 36.
Как-то раз профессор Щукин сбрил бороду и пришел в университет. Дай, думает, посмотрю, что Сомов теперь скажет.
— Хочу за границу! — сказал он Сомову. — Ты говорил, если я бороду сбрею, то ты меня в делегацию включишь.
Сомов долго думал, как ему отказать, мялся,  мялся, а потом сказал:
— Поспешил ты, братец. Вчера въездные правила изменились. Теперь за границу пускают только бородатых.
— Но у тебя же тоже нет бороды! — удивился Щукин.
— Зато у меня фамилия на “эс” начинается, — захикикал Сомов. — А у кого фамилия на “эс”, тому и без бороды можно.

История 37.
У доцента Мымрина было много детей и много тещ, и чтобы прокормить их, он подрабатывал уроками — готовил к поступлению в университет. Учеников у него было множество, по две группы в день, во все дни, кроме воскресенья.
Порой Мымрин так переутомлялся, проверяя у учеников сочинения, что начинал заговариваться. Например, смотрит за обедом на какого-нибудь из своих родных детей и говорит:
— Вот вы! Да, вы! Вы ко мне уже несколько занятий ходите, а где ваши десять долларов?
А в другой раз такой случай был. Обнимает его жена в темноте, а Мымрин ей и говорит в рассеянности:
— Ладно, уговорила. Давай свою зачетку!

История 38.
Однажды аспиранты Костя Бобров и Лена, выпив шампанского, решили слепить снежную бабу, но у них ничего не вышло. Тогда они поймали Маргариту Михайловну и закатали ее в большой снежный ком. А потом отошли и стали любоваться, какая у них отличная получилась ледяная статуя.
А Маргарита Михайловна стояла, жевала морковку, которую ей прицепили вместо носа, и ругалась.
— Я поставлю этот вопрос ребром на ближайшем заседании кафедры! — грозилась она.
Потом Костя и Лена ушли, а Маргарита Михайловна осталась стоять одна рядом с главным зданием университета на Воробьевых горах, тем самым, которое изображают обычно во всех книгах.
Вначале она хотела отряхнуться и пойти жаловаться, но тут около нее стали фотографироваться иностранцы. Маргарита Михайловна смекнула, что это хороший доход и стала брать с них деньги.
А ближе к вечеру смотрит: профессор Пингвинчиков мимо идет и думает о возвышенных предметах.
“Скажите, что такое красота и почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?” — бормочет Пингвинчиков и склоняется к мысли, что это, конечно, все-таки огонь.
“Ну я его сейчас испугаю! То-то он удивится, что с ним снеговик разговаривает!” — думает Маргарита Михайловна.
— Здравствуйте, Константин Максимович! — кричит она.
— Здравствуй, снежная баба, — машинально говорит Пингвинчиков и идет дальше. А потом через некоторое время спохватывается, вспоминает, с кем это он поздоровался, но по своей рассеянности уже не помнит с кем.
А Маргарита Михайловна до самой весны простояла, пока снег не растаял. Кучу денег на туристах заработала. Очень довольна осталась. Об одном только беспокоилась, чтобы профессор Сомов не узнал и конкуренцию не составил.

История 39.
Кроме Лены и Кости Боброва, был на кафедре еще аспирант Сережа. Он занимался атлетической гимнастикой и очень любил всем сообщать, сколько он весит и какой у него бицепс. Только кого-нибудь нового встретит, сразу к нему бросается и все про себя выкладывает.
Однажды он шел по коридору и увидел аспирантку Лену. Сережа подошел к ней и сказал как бы про между прочим:
— А я сто пять килограммов вешу! И бицепс у меня сорок пять сантиметров.
Лена подумала, чтобы ей такого сказать, и сказала:
— А я девушка.
Сережа постоял немного рядом, а потом ему стало неинтересно, что его про бицепс не распрашивают, и он ушел.

История 40.
Однажды аспирантка Лена пришла сдавать зачет профессору Горкину, а Горкин очень торопился и предложил ей:
— Давайте, я вам просто так зачет поставлю. Вы девушка умная, да и коленки у вас красивые.
Но Лена была очень честная, просто патологически.
— Нет, — говорит она. — Я не имею морального права получить этот зачет. Я шестидесятого вопроса не знаю. Пятьдесят девять выучила, а шестидесятый не успела. Лучше я в другой раз прийду, на пересдачу.
Профессор Горкин смертельно испугался, что ему еще и на пересдачу в университет тащиться, и говорит:
— Я тоже шестидесятого вопроса не знаю. И вообще я доктор наук, а доктора наук только свою специализацию помнят. Так что давайте мне свою зачетку! Я, сказать по секрету, и так уже всей группе поставил, даже тем, кто ни одного вопроса не знал.
— Нет, не хочу просто так зачет получать. Я на пересдачу прийду! — упрямится Лена.
— Давайте так, — схитрил Горкин. — Я вам сейчас поставлю зачет, а вы домой придете и шестидесятый вопрос выучите. Или, если не хотите, тяните билет, скорее всего вам шестидесятый и не попадется.
— Нет, — говорит аспирантка Лена. — Это нечестно. Я так не могу! Лучше я в другой раз...
— А зачем же вы тогда сегодня пришли, время у меня отнимаете? — кипит Горкин.
— Потому что так по правилам полагается в день зачета приходить и ставить профессора в известность о своем незнании... Я в другой раз.
— Никакого другого раза не будет! Я говорю, давайте! — профессор Горкин у нее зачетку вырывает, а Лена ее за спину прячет и брыкается. Не хочет нечестный зачет получать.
Вспылил Горкин и говорит:
— Ну и ладно. Не хотите зачет — ваши трудности! Будете тогда сдавать профессору Пингвинчикову, потому что я его у вас принимать не стану.
Хлопнул дверью и ушел, а Лена профессору Пингвинчикову еще семь раз зачет пересдавала, потому что Пингвинчиков тоже был порядочный зануда. Но зато оба довольны остались.

История 41.
Однажды профессор Горкин решил проучить декана Кутузову за то, что она заставляет его ходить в университет.
“Надо будет притвориться киллером и её попугать!” — решил Горкин.
Он надел вязаную шапку, прорезал в ней дырочки для глаз, взял водяной пистолет, похожий на настоящий, спрятался в подъезде и стал ждать декана Кутузову. Услышав шаги, он выскочил из-за мусоропровода, прицелился из пистолета и закричал: “Вот тебе и конец! Прощайся с жизнью!”
А это оказалась не Кутузова, а аспирантка Лена, которая от страха хлопнулась в обморок, и профессор Горкин смог вволю потрогать ее за коленки.
Потом Горкин обрызгал ее водой из пистолета, и аспирантка Лена пришла в себя. Увидела человека в маске, взвизгнула и снова приготовилась живописно хлопнуться в обморок.
— Тшш! — прошептал ей профессор. — Я не киллер, а профессор Горкин! Я думал, вы декан Кутузова!
— Противная Кутузова! У меня на нее тоже зуб есть! Она у меня отказалась восемь раз экзамен принимать — с первого раза пятерку поставила, и потом ей неинтересно слушать, что я девушка. Можно я останусь и тоже ее напугаю? — сказала Лена, одергивая платье, немного приподнятое ранее Горкиным.
— Можно. Пугайте на здоровье, — разрешил Горкин.
Аспирантка Лена сбегала домой, принесла шапку с прорезями для глаз, и они с Горкиным стали ждать Кутузову.
Смотрят, кто-то по лестнице идет, выскочили и кричат:
— Вот тебе и конец! Заказывай себе белые тапочки!
А это оказался профессор Щукин. Он вначале испугался, а потом узнал, в чем дело, и тоже вызвался Кутузову проучить за то, что она ему грантов не дает. Обмотал лицо галстуком, бороду за воротник спрятал, перочинный ножик вытащил, и стали они втроем декана ждать.
Ждут, ждут, никак не дождутся, а тут снова шаги на лестнице. Тогда они выскакивают из-за мусоропровода и давай вопить:
— Заказывай гроб с кистями! Контракт подписан! Сейчас мы тебе пулю по факсу сбросим!
А по лестнице поднималась опять не Кутузова, а ответственный секретарь Маргарита Михайловна. Она так, бедняга, перепугалась, что едва через стекло на улицу не выбросилась. А потом ее валидолом отпоили, и она тоже вызвалась Кутузову проучить. “Я, говорит, давно на неё зуб имею. Она, говорит, еще хитрее, чем я, а мне это не нравится.”
Стали они Кутузову вчетвером подкарауливать. До позднего вечера караулили, а ее все нет. А потом вдруг снова шаги. Мужчина какой-то на площадке показывается, оглядывается и спрашивает:
— Эй, киллеры, вы тут?
— Тут, тут! — глухо отвечает профессор Горкин.
— Декана Кутузову ждете?
— А кого еще? Как увидим, сразу грохнем! — кричит Щукин.
— А её сегодня не будет, — говорит мужчина. — Она за границу уехала на конференцию. Я же вам сказал, что позвоню, когда она вернется. И никто не должен знать, о существовании между нами договоренности.
— А кто вы такой? — спрашивает Маргарита Михайловна.
— Я ее муж, — отвечает мужчина.
Поднялся он к квартире и дверью хлопнул. А Горкин, аспирантка Лена, Маргарита Михайловна и Щукин, задумчивые, разбрелись по домам. Идет Щукин и думает, что Кутузова за человек, если на нее родной муж покушается.
— О какой договоренности он упоминал? Он вам что, деньги давал? — подозрительно спрашивает Маргарита Михайловна у Горкина.
— Ничего он мне не давал, — говорит Горкин.
Маргарита Михайловна понюхала-понюхала, видит, деньгами в самом деле не пахнет и ушла. Так и не отомстили преподаватели Кутузовой.
А муж Кутузовой тем временем зашел в ванну, захихикал, снял с себя парик и маску, и оказался не мужем Кутузовой, а самой Кутузовой. Так декан уже много лет выкручивалась из самых затруднительных положений.

История 42.
Однажды доцент Воздвиженский и профессор Щукин сильно повздорили из-за десятой главы “Евгения Онегина” и вызвали друг друга на дуэль. Но дуэль не состоялась, потому что профессор Сомов, улетавший в этот день за границу, попросил Воздвиженского и Щукина проводить его на аэровокзал.
— Усатых за рубеж не берут, и бородатых тоже не берут. Там своих усатых и бородатых хватает, — утешал профессор Сомов друзей, тащивших его чемоданы. — Но не унывайте, если хотите, я могу организовать вам командировку на съезд славистов в Тынду.
Сомов пожал друзьям руки, сел в самолет и улетел.
— У, жила! — пробормотал в бороду Щукин.
— Жмот! — пробормотал в усы Воздвиженский.
И они, помирившись, пошли в аэровокзальный буфет пить пиво.

История 43.
Когда профессора Горкина спрашивали, женат ли он, профессор Горкин мялся и бормотал:
— Ну как вам сказать...

История 44.
Однажды на вступительных экзаменах в университет абитуриенты писали сочинение, а доцент Воздвиженский и профессор Горкин были назначены в аудиторию наблюдать, чтобы не списывали.
Занятие это было тоскливое, нудное, и Воздвиженский с Горкиным очень скучали. Чтобы хоть как-то развлечься, Горкин лично осматривал чулки всех хорошеньких абитуриенток и, если у кого-нибудь находил шпаргалку, то не прогонял с экзамена, а лишь грозил отшлепать. А доцент Воздвиженский вдруг вспомнил, что он сам уже давно не писал сочинений, и возгорелся.
Он взял листок с печатью, подписался чужой фамилией и стал выбирать себе тему из предложенных. Так как Воздвиженский занимался Тютчевым и даже защитил по нему кандидатскую, то и тему он выбрал по Тютчеву, заранее предвкушая, как удивит тех, кто будет проверять его работу, своей эрудицией.
Написав сочинение, Воздвиженский положил его в общую кучу и думает: “Пятерка мне, конечно, обеспечена, но всё равно хорошая получится шутка.”
А на другой день приходит на кафедру, находит свое сочинение и видит, что оно всё исчеркано, а на последней странице стоит жирная тройка за подписью главного проверяющего профессора Сомова.
Удивился Воздвиженский, пошел с этим сочинением к Сомову и, не признаваясь, что это он автор, спросил:
— Почему у этого абитуриента тройка? По-моему, хорошо написано и ошибок нет.
— Слишком самобытно, Белинский не процитирован, да и в деканском списке этой фамилии нет, — зевнул Сомов.

История 45.
Немцу Миллеру не понравилось жить у доцента Югова, потому что тот слишком много кокетничал и денег на пиво не давал, и Миллер стал думать, кому бы еще сдаться в плен. Хотел сперва к профессору Щукину вернуться, да вспомнил про дедовскую шашку и раздумал. Размышлял, размышлял Миллер и решил сдаться профессору Сомову, да только не учел, с кем связался.
 Увидел Сомов из окна, что немец к его дому идет, выскочил на лестницу, руки поднял, вилку на площадку бросил и орет:
— Сдаюсь! Первый сдаюсь!
— Э, нет. Это я хотел сдаться! — возражает Миллер.
— Хотел по-твоему, а получилось по-моему, — показывает ему язык Сомов. — А теперь живо иди на аэровокзал и покупай мне билет на самолет в Германию! И смотри у меня без фокусов, а то я тебя по Женевской конвенции прищучу за жестокое обращение с пленными!
Вытолкал немца билеты покупать, а сам, довольный, пришел домой и стал чемоданы складывать.
— Ну, — говорит, — жена Варвара, собирайся. Повезло нам. Околпачили мы еще одного дурака, теперь снова за границу едем.
Ждали они до позднего вечера, пока Миллер с билетами вернется, да только Миллер так и не вернулся. Наверное, пешком в Германию ушел и даже адреса своего немецкого не оставил.
— Какой непорядочный человек! — кипел Сомов. — Вот уж не ожидал, что он такой свиньей окажется! Еще раз увижу этого гада — в мусоропровод спущу!

История  46.
Как-то раз незадолго до начала вступительных экзаменов декан Кутузова собрала заведующих всех кафедр, всех доцентов и профессоров у себя в кабинете и говорит:
— Конкурс на факультет падает. Раньше было пятнадцать желающих на одно место, а теперь только десять. Ума не приложу, что делать? Чем меньше конкурс, тем меньше будут наши репетиторские ставки. Какие будут предложения?
— Да, раньше всё по-другому было. А в наше время никто серванта от Сервантеса отличить не может, — вздохнул древний профессор Михюр-Пашаев с кафедры испанского языка.
Призадумались профессора — головы ломают, ничего посоветовать не могут. Да только тут доцент Югов вдруг вскакивает и кричит:
— Я знаю, как делу помочь! Нужно всем поступающим на факультет подарки делать: мальчикам — надувные шарики, девочкам — губную помаду. Тогда и заинтересованность будет больше и конкурс вырастет.
Все обрадовались, стали доцента Югова хвалить. Купили ему мешок надувных шариков и ящик помады и велели, чтобы он их поступающим вручал — конкурс поднимал. Но доцент Югов хитрый оказался: он надувные шарики-то все подарил, а помаду себе оставил.

История  47.
Однажды кафедра истории русской литературы и кафедра литературы XX века вдрызг разругались из-за периодизации и вызвали друг друга на принципиальную разборку. Профессора, доценты и аспиранты разобрали цепи, бейсбольные биты, ножи, прихватили стволы и собрались возле деканата, выстроившись в две противостоящие линии.
— Блок наш, он в девятнадцатом веке родился! — орала кафедра истории литературы.
— Нет, Блок наш! — спорил XX век. — И Мережковский тоже наш! И Андрей Белый наш! И Горький наш! Все наши!
— Слишком жирно будет! — возмутился доцент Воздвиженский. — Так вы себе скоро и Чехова оттяпаете, потому что он в 1904-ом умер!
— Захотим, и Чехова оттяпаем! Все будет наше! А вы, доходяги, ничего отстоять не сумеете! — закричал доктор наук Борис Борисыч Птичкин с кафедры XX века и пальнул в потолок из автомата “Узи”.
Тут кое-кто с кафедры истории русской литературы не выдержал и достал свои стволы. Щукин с грозным сопением извлек из ножен дедовскую шашку. Сомов выхватил два пистолета-пулемета Стечкина, собираясь стрелять по-македонски с двух рук. Даже этот спокойный человек был выведен из себя. Доценты XX века тоже были настроены всерьез, и кандидат наук Пуфнянчикова торопливо установливала на треноге станковый пулемет.
Весь факультет раскололся на два лагеря. Кафедра языкознания и кафедра теории литературы приняли сторону XIX века, а кафедра зарубежной литературы и ромгерм присоединились к XX веку. Из кафедры языкознания особенно выделялся лысый и бородатый профессор Зайцев со связкой противотанковых гранат, а из кафедры теории литературы — профессор Пингвинчиков, храбрый, маленький и почти безоружный. Он размахивал своим кожаным портфельчиком, в котором лежало два тома академической грамматики и вопил, что сейчас прольется чья-то кровь.
— Не надо, старик, уходи! Они тебя убьют, — шепотом посоветовал Пингинчикову Щукин.
— И пускай! Я с радостью умру! Отступать некуда: позади филология! — восторженно воскликнул Пингвинчиков, и на глаза у него навернулись слезы.
Щукин и Пингинчиков обнялись, трижды поцеловались по-русскому обычаю и сняли пиджаки, под которыми оказались чистые рубахи свободного славянского покроя.
Ряды врагов медленно сближались, щелкали затворы, мелькали бейсбольные биты, коварно скалился доцент Меджумов неизвестно с какой кафедры, вооруженный кривым горским кинжалом.
— Милицию! Нужно вызвать милицию! — визжал трусливый доцент Югов, дрожа всем телом и собираясь сдаться, как только начнётся бой.
Еще немного и филология лишилась бы своих светил, но тут дверь деканата открылась и показалась Кутузова.
— Вы что совсем с ума посходили? — рявкнула она. — Свои дерутся — чужие радуются! Мы все филологи и, стало быть, союзники! Пойдемте лучше бить философов и юристов!
Декан Кутузова взяла из кабинета автомат Калашникова, передернула затвор, и вся филологи, объединившись, пошли войной на философов и юристов.

История 48.
Однажды профессор Горкин купил себе семисотый “Мерседес” и приехал на нем в университет. Стоит возле “Мерседеса” и как бы невзначай брелком лазерной сигнализации поигрывает.
Все преподаватели, профессора, доценты, понятное дело, на улицу повысыпали, рты пораскрывали, глазеют.
Доцент Югов больше всех переживает. Прыгает вокруг “Мерседеса”, в ладоши хлопает, юбочку теребит, надеется, что его прокатят.
Профессор Сомов мялся-мялся, а потом спрашивает:
— На какие-такие доходы? Откуда у тебя, Горкин, “Мерседес”?
— От верблюда, — говорит Горкин.
— От какого верблюда? — спрашивает Сомов. — Я разных верблюдов знаю. Один профессор Верблюд из Вашингтонского университета, а другой академик Вер-Блюд из Нобелевского комитета.
— Во-во, из Нобелевского комитета. Я книгу написал, и мне за нее Нобелевскую премию дали, — говорит Горкин.
— А про что книга-то? Дашь почитать? — спрашивает Щукин.
— Не могу. Коммерческая тайна! Мне премию дали с условием, чтобы я свою книгу никому не показывал, — важно отвечает Горкин.
— Почему это? — удивляется Щукин.
— А потому, — отвечает Горкин, — что моя книга такой шедевр, что после нее все остальные книги, даже классические, просто читать невозможно. Рядом со мной и Пушкин — муть, и Толстой — муть и Чехов — муть. Мне так в Нобелевском комитете и сказали. Твою книгу, говорят, чтобы она не подорвала классику, придется прятать от людей лет двести, а то и триста.
Так и отвертелся Горкин, даже доцента Югова не прокатил, сколько тот не умолял. А профессор Сомов подождал, пока все уйдут, а потом из зависти колесо у “Мерседеса” спустил и лакировку гвоздиком процарапал. А потом пошел на лекцию, у него как раз лекция была, по проблемам гуманизма.

История 49.
Доцент Воздвиженский был человек талантливый, но запойный. Бывало по полгода держится, но стоит ему хоть пустую рюмку понюхать — срывается. Студенты эту его особенность уже знали и перед каждыми экзаменами подбрасывали ему ящик с водкой. Поставят перед дверью, в звонок позвонят и убегают. Воздвиженский потом ни у кого ничего не спрашивает, а только зачетки подмахивает.
Однажды после сессии он приходит в себя и видит, что он на университетском шпиле сидит, сразу над часами, а как туда забрался — неизвестно. Пришлось его с часов вертолетом снимать.
А в другой раз случай был: очнулся он на памятнике рядом с профессором Щукиным, и все вокруг кричат, что к Пушкину его друг Жуковский в гости пришел.
После этих случаев Воздвиженский зарекся пить — во всяком случае до очередной зачетной сессии.

История 50.
В институте мировой литературы преподавал профессор Гузман — разумеется, специалист по славистике. Он не выговаривал тридцать три буквы, но в остальном был довольно безобидный. Однажды профессор Гузман на симпозиуме встретился с аспиранткой Леной и пригласил ее в бар со стриптизом, чтобы поговорить о своей новой статье.
Аспирантка Лена вначале колебалась, но потом подумала, что раз разговор пойдет о статье, тогда можно. В баре профессор Гузман напился и стал пересказывать Лене содержание чеховской пьесы “Дядя Ваня.” Один раз перескажет и начинает заново, и так много раз.
Лена потеряла терпение и спрашивает:
— А еще что-нибудь вы можете?
Профессор Гузман задумался и рассказал Лене “Вишневый сад”.

История 51.
У Щукина была аспирантка Рита — Весы по гороскопу. Она сама себя до конца не понимала и на все вопросы отвечала: “не знаю”.
Иногда Костя Бобров у нее спрашивал:
— Рит, хочешь пойдем куда-нибудь?
Рита некоторое время думала, а потом грустно отвечала:
— Не зна-аю.
— Ну хоть что-нибудь ты знаешь?
На глаза у Риты наворачивались слезы, и она отвечала:
— Не зна-аю.
Костя ударял кулаком по стене, топал ногой и шел к аспирантке Лене, которая в сотый раз сообщала ему, что она девушка.

История 52.
Аспирантка Рита однажды сдавала экзамен доценту Югову. А доцент Югов к девушкам был ужасно придирчивый. Любил каверзные вопросы задавать. Только Рита за его стол села, Югов сделал физиоомию чемоданчиком и у нее спрашивает:
— Скажите, какой национальности лермонтовский герой Мцыри?
Рита вспоминала, вспоминала и отвечает:
— Кавказской.
Поморщился Югов.
— Нет, говорит, неправильно. А почему у графа Беспалова была такая фамилия?
— У какого-нибудь из его предков пальцев не было, — предполагает Рита.
Доцент Югов прыснул в подол.
— Тоже, говорит, неправильно. Ставлю вам тройку и то лишь затем, чтобы вы ко мне пересдавать не приходили.
Ушла Рита, а к Югову аспирант Сережа подсаживается. Задумчивый такой, зеленый.
— А я, говорит, девяносто восемь килограммов вешу, пока я к экзамену готовился, я за семь килограммов похудел.
— Бедняжка! — говорит доцент Югов. — Вот что значит заниматься! Я тебя и спрашивать не буду. Давай твою зачетку. Пять.

История 53.
Однажды профессор Горкин купил себе самую большую трубу, пришел в три часа ночи под сомовские окна и как задудит на весь двор — даже сигнализации у машин посрабатывали. Сомов проснулся, выскочил на балкон и запустил в Горкина цветочным горшком.
— За что? — возмутился Горкин.
— Я Бетховена люблю, а ты из Моцарта на трубе играешь, — говорит Сомов.
Взял Горкин трубу и домой пошел.
“Какой я, думает, молодец. Первый раз в жизни на трубе играю, а уже из Моцарта сыграл. Нужно будет завтра ночью еще раз прийти, может, и из Бетховена получится.”

История 54.
Однажды аспирантка Лена, мечтавшая выйти замуж, пригласила на обед холостого профессора Горкина и спрашивает у него:
— Скажите, вы детей любите?
— Я больше пюре с курицей люблю, — говорит Горкин.

История 55.
Был в универститете аспирант Гриша Полуторацкий. Он уже два года жил в Англии и занимался Плутархом.
У него спрашивают:
— Зачем ты в Англии Плутархом занимаешься? Ты им в России занимайся. Или поезжай тогда уж в Грецию: Плутарх-то греком был.
Гриша подумал и сказал:
— В Греции жарко, а в России меня в армию могут забрать, так что я уж лучше в Англии...

История 56.
Тургеневед профессор Сомов очень любил ездить заграницу. Узнает, положим, что в Голландии конференция литературная планируется, напишет статью “Тургенев и сыр”, Тургенева возьмет подмышку вместо пропуска и едет в Голландию. Или сообщит Сомову кто-нибудь, что во Франции конференция затевается, он пишет статью “Тургенев и Эйфелева башня”, опять же классика с горкинской дачи вызывает и едет с ним во Францию.
И так все страны объехал, одна Австралия осталась. Хочется Сомову и в Австралию пролезть, да вот только никак придумать не может, к чему бы ему Тургенева привязать, потому что уж совсем разные вещи.
Думал, думал Сомов, а потом придумал. Написал статью “Тургенев и кенгуру” и поехал с классиком в Австралию. С блеском выступил на конференции, монографию опубликовал, в океане искупался и домой вернулся.
— Ну как тема? — спрашивает у него профессор Щукин.
— Отличная тема! — сияет Сомов. — Обширная, с общекультурным контекстом. Я и сам, признаться, раньше не подозревал, что у Тургенева с кенгуру столько общего. А как вработался, вижу: ого-го сколько!
— А где же сам Тургенев? Опять у Горкина в деревне? — спрашивает Щукин.
— Да нет, не в деревне, — смущается Сомов. — Он, знаешь, того... прочитал мою статью, проникся идеями и остался в Австралии по бушу прыгать.

История 57.
Однажды доцент Югов сочинил, будто ему прописали укол в ягодицу и стал просить профессора Щукина, чтобы тот его уколол, а тот вначале пообещал, а потом прислал вместо себя аспирантку Лену. Увидев Лену со шприцем, доцент Югов, фривольно раскинувшийся на диване, быстро натянул штаны и закричал:
— Что ты ко мне пристаешь, противная? Я сейчас милицию вызову!

История 58.
Однажды доцент Воздвиженский и профессор Щукин возвращались пешком из иститута мировой литературы, где присутствовали на защите чьей-то кандидатской. Время было темное, зимнее, пурга. Воздвиженский и Щукин, выпившие на фуршете после коньяку пива, после пива — водки, а после водки еще хлебнувшие шампанского, сбились с дороги, не нашли метро, заблудились и через несколько дней забрели на Северный Полюс.
Идут, в снегу увязают и тут видят: в землю воткнут шест, неподалеку два чукотских чума, олени, а у костра сидит профессор Сомов и покуривает трубочку.
Воздвиженский и Щукин бросаются к нему.
— Ба, Сомов, друг! Какими судьбами?
Сомов сплюнул в сугроб, лайку погладил и говорит:
— Незадача у моей, однако, вышла. Была моя в Канаде на симпозиуме, деньги у моей закончились, а обратного билета нету. Думаю, однако, что делать? Я переоделся пилотом и пробрался на самолет. Надеялся, что я самый хитрый, однако. А когда самолет взлетел, меня нашли и на Северном Полюсе из самолета выкинули. Я в сугроб упал и не разбился. Теперь вот третий день сижу, вертолетку жду, а она все не летит, однако.
Сели доцент Воздвиженский и профессор Щукин рядом с Сомовым и стали вместе ждать вертолётку.

История 59.
Был в университете молодой преподаватель Паша Коротков, на которого сваливали всю черную работу. Сочинения нужно проверять — Паша проверяет, подговительные курсы — тоже Паша, занятия с вечерним отделением — опять Паша и так во всем.
Паша работал ужасно много, не доедал, не досыпал, а вместо благодарности профессора только швырялись в него яблочными огрызками. Паша терпел столько, сколько мог, но однажды его терпению наступил конец. Он купил кувалду и пришел в университет разбираться.
Первым его увидел доцент Югов. Он бросился было наутек, но сломал каблук и растянулся на полу.
— Делай со мной всё, что хочешь, только не убивай! — взмолился Югов.
Паша перешагнул через него и отправился на кафедру. Там как раз были Сомов, Воздвиженский, Щукин и Горкин.
— Почему вы задержались, Павел Егорыч? — нахмурился Сомов, увидев Пашу. — Вы перепечали мою статью в “Вестник”? И не забудьте, что сегодня нужно проверить диктанты подговительных курсов: двенадцать групп по сорок человек.
— И вынесете мусорное ведро! — потребовал доцент Воздвиженский. — Я третий день наблюдаю, как оно переполняется, и все думаю, догадается кто-нибудь сходить к мусоропроводу или нет?
С диким воплем Паша выхватил из-за спины спрятанную кувалду. “Будут бить”, — шестым чувством понял Сомов и нырнул под стол, а Паша стал гоняться с кувалдой за Горкиным, Щукиным и Воздвиженским.
— Пожалуй, я сам перепечатаю статью в “Вестник”! Прямо сейчас буду печатать! — крикнул из-под стола Сомов.
— А я сам вынесу мусор! — спохватился Воздвиженский. Он схватил ведро и вытряхнул его себе на голову.
Так Паша одержал моральную победу. С тех пор он все время носит кувалду с собой, и все на факультете относятся к нему с уважением.

История 60.
Однажды профессор Щукин списал два стихотворения у Фета, послал их в свой любимый журнал “Вестник Университета” и целый месяц с надеждой ждал, что его напечатают. Но из журнала ему позвонили и сказали: “Как вам не стыдно, а еще профессор!”
Щукин оскорбился и с тех пор больше не выписывал этого журнала.

История 61.
Аспирантка Лена, как вы знаете, очень любила всем говорить, что она девушка. Только увидит какого-нибудь незнакомого мужчину, сразу подбегает к нему и ставит в известность.
Однажды доцент Югов пришел случайно в университет в мужском костюме (платье, заляпанное вареньем, было в химчистке), а аспирантка Лена его не узнала, подскакивает к нему и сообщает:
— Я девушка.
Доцент Югов оглядывается по сторонам, а потом шепчет:
— И я тоже.

История 62.
Однажды после очередного запоя доцент Воздвиженский очнулся у себя в квартире. Голова болела. Он поднял руку, чтобы провести ей по лицу, и увидел, что костяшки на кулаках содраны, будто он с кем-то дрался.
Потом Воздвиженский посмотрел себе под ноги и увидел рядом с диваном большой мешок. Он заглянул в мешок и обнаружил, что в нем лежат тугие пачки денег.
Воздвиженский медленно осел на пол и обхватил голову руками. “Что же я натворил?” — тоскливо пробормотал он, вспоминая, что в университете есть бухгалтерия, и инкассаторы привозят туда деньги. Наверное, он набросился на инкассаторов, подрался с ними, схватил мешок и убежал. Скорее всего его фоторобот уже составлен, и с минуты на минуту, его, Воздвиженского, схватят, а, схватив, разумеется, никто не примет во внимание, что он был пьян.
Воздвиженский стал напряженно размышлять, что ему делать: явиться с повинной или попытаться купить себе фальшивый паспорт и сделать пластическую операцию.
Но в этот момент раздался звонок в дверь.
— Все! Конец! Не успел! — подумал Воздвиженский.
На негнущихся ногах он подошёл к двери и открыл, ожидая увидеть там милицию, но за дверью стояла ответственный секретарь Маргарита Михайловна.
— Ну и напугал ты нас вчера! — хихикнула она. — Попросили мы тебя ксерокс передвинуть, а ты достал сто рублей и стал их ксерокопировать, пока всю бумагу не извел. А потом сложил все в мешок и убежал. Доцент Югов хотел тебя остановить, а ты как стукнешь кулаком по стене! Бедняга до сих пор в трансе.
Воздвиженский изумленно уставился на Маргариту Михайловну, а потом, все поняв, с радостным воплем бросился к ней и стал ее обнимать, хотя она отбивалась и вопила: “Маньяк!” Впрочем, отбивалась Маргарита Михайловна понарошку, потому что Воздвиженский был мужчина видный.

История 63.
Однажды доцент Воздвиженский и профессор Щукин ехали вместе в лифте, и вдруг Воздвиженский увидел, как Щукин воровато сунул руку в карман какому-то молодому человеку.
Воздвиженский дождался, пока они вышли из лифта, отвел Щукина в сторону и сказал ему:
— Как тебе не стыдно, брат? Если у тебя денег нет, так в долг попроси, но чтоб такими вещами заниматься...
— Ты о чем? Какими вещами? — не понял Щукин.
— Как какими? Да ты человеку в карман залез!
— А, ты об этом! Ты всё неправильно понял! Это мой  аспирант из Петербурга. Живет в общежитии с женой и двумя детьми. Дети маленькие, им есть и пить надо, а он сидит без копейки. Я ему предлагал помочь, да он гордый, не берет. Вот я и стал ему в карман понемногу подбрасывать: надо же детей содержать.
— Ого! — воскликнул Воздвиженский. — Да у тебя золотое сердце! Дай сюда свою лапу, я ее пожму!
— Да ладно тебе. Дело-то совсем не в этом, — поморщился Щукин.
— А в чем?
— Я же тебе говорил, что у его жены двое детей?
— Говорил.
— Так вот: один ребенок у нее после моего экзамена, а второй после зачета у профессора Горкина. Да только Горкин увильнул, а я отдуваюсь.

История 64.
Как-то вечером смотрит профессор Сомов телевизор и думает: “Все Россию продают по кусочкам: кто лес, кто аллюминий, кто газ, кто нефть, кто золото. Продают, а со мной не делятся! Разве это справедливо?”
Стал профессор Сомов размышлять, что бы и ему такого продать, что еще до сих пор не продано? Размышлял-размышлял и наконец его осенило.
“Я, думает, университет по кирпичам разберу и продам. Стройматериалы всегда сбыть можно!”
Помчался Сомов к университету, взял лом и стал отбивать кирпичи. Отбил несколько штук, положил в рюкзак и домой понёс. Идет он довольный — вот, думает, и мне кусочек России перепал, — и вдруг слышит в темноте шаги.
Сомов испугался, что это милиция, и спрятался за столб, а все, что нес, бросил. Видит, декан Кутузова идет. Останавливается неподалеку от того места, где он спрятался, недоуменно озирается, а потом подбирает лом, вытряхивает из рюкзака кирпичи и, прихватив пустой рюкзак, быстро уходит.
А Сомов тем временем из-за столба выглянул и думает с тоской:
— Мой новенький рюкзак! Мой новенький ломик! Надо торопиться, а то на мою долю ни кусочка России не достанется.
Подумав так, Сомов утащил из парка скамейку и пошел домой.

История 65.
Доцент Югов очень любил прыгать через скакалочку. Как увидит где-нибудь скакалочку или даже просто веревочку подходящего размера, схватит ее и давай через нее прыгать.
Студенты, которые похитрее, знали об этой юговской слабости и на каждый экзамен приносили по скакалочке. Повесят как бы невзначай на спинку стула, а Югов увидит, схватит и прыгает до изнеможения. А потом упадёт на стул, юбкой обмахивается и охает:
— Уф! Умаялся, не могу больше. Давайте ваши зачетки!
Однажды когда Югов прыгал, снизу прибежала преподавательница юрфака Алимжанова и давай кулаками в дверь барабанить: “Что у вас тут происходит? У нас в аудитории потолок дрожит! Заниматься не даете!”
А потом увидела скакалочку, глаза у нее загорелись, и она спрашивает у Югова:
— Можно я буду с вами поочереди прыгать?
— Нельзя, — говорит Югов. — Не хочу с тобой прыгать, противная! Сама себе покупай скакалку!
Вот какой он порой бывал вредный, этот доцент Югов.

История 66.
Однажды профессор Щукин и профессор Горкин заспорили, сколько “Л” в фамилии “Шиллер”. Щукин утверждает, что одна, а Горкин настаивает, что целых три.
Спорили они, спорили, а потом решили у профессора Пингвинчикова спросить.
Пришли они к Пингвинчикову, а тот как раз с томиком Шиллера возится. Фамилию “Шиллер” на переплете бумажкой заклеивает, а сверху на бумажке выводит: “Пингвинчиков”. Увидел Пингвинчиков, что к нему пришли, смутился и книжку под себя спрятал.
— Хорошо, что мы тебя застали. Сколько “Л” в фамилии “Шиллер”? — кричит ему с порога Горкин.
Пингвинчиков покраснел как рак, надулся и заявляет:
— О чем вы говорите — не понимаю. Нет такой фамилии и писателя такого тоже нет. Был какой-то плагиатор и тот по-другому звучал.
— Вот видишь, — говорит Щукин Горкину, — и спорить нам с тобой не нужно было. Хорошо, что догадались умного человека спросить. Пойдем лучше в буфет, у меня коньяк есть!

История 67.
У доцента Воздвиженского был аспирант из Африки, сын какого-то африканского князька, который, защитившись, подарил Воздвиженскому жирафа. Воздвиженский пытался отказаться от подарка, но сын князька так обиделся, что едва не заколол доцента бамбуковым копьем — оказалось, что у них в Африке от подарков не отказываются.
И вот Воздвиженский стал владельцем жирафа. Он понятия не имел, что с ним делать — хотел отдать в зоопарк, но в зоопарке жирафа не взяли, сказали, что у них своих хватает.
Тогда, промыкавшись с животным неделю-другую, доцент Воздвиженский решил передарить его кому-нибудь, а тут как раз у профессора Сомова случился юбилей, и Воздвиженский презентовал жирафа ему.
Он боялся, что Сомов откажется, но Сомов поблагодарил его и подарок принял. Он долго гладил жирафа по пятнистому боку, любовался им и кормил его кусочками сахара.
“Как он животных любит! В хорошие руки отдал,” — умиленно подумал Воздвиженский.
Прошла примерно неделя, и Воздвиженский с Сомовым опять встретились.
— Ну как жираф? Никаких хлопот не доставляет? — с беспокойством спросил доцент Воздвиженский.
— Да какие там хлопоты! — сказал профессор Сомов. — Я его на следующий же день на мясокомбинат сдал. Приходи ко мне котлеты есть.

История 68.
Однажды в воскресенье профессор Щукин как обычно стоял на памятнике Пушкина и важничал. Он поворачивался то одним боком, то другим, чтобы его удобнее было разглядывать, и надувал щеки, чтобы казаться солиднее.
А народ ходил мимо памятника и любовался им. Иностранные туристы щелкали фотоаппаратами, а некий дядя Гриша, выдающий себя за потомка Добролюбова, сидел под памятником, ел ливерную колбасу, запивал водкой из термоса и продавал томики“Евгения Онегина” с личной подписью памятника-Щукина.
Вдруг какой-то умненький малький уставился на Щукина и закричал громко-прегромко:
— Мам, а это не Пушкин! Пушкин арап был, а этот дяденька белый!
“Хм... — подумал профессор Щукин. — А ведь и правда... Надо было гуталином вымазаться.”
— Мам, а мам, это не Пушкин! — снова закричал мальчик.
— А ну иди отсюда, провокатор, пока я тебе не накостылял! — зашипел Щукин и швырнул в мальчика помидором, но было уже поздно.
В сердца прохожих закралось подозрение. Они уставились на памятник и в скором времени обнаружили массу несообразностей. Скажем, Пушкин был низенький, а Щукин — высокий, у Пушкина были бакенбарды, а у Щукина — борода.
— Бей его, он самозванец! — закричали прохожие и стали бросать в Щукина чем попало: туфлями, сумочками, фотоаппаратами. Поняв, что запахло жареным, Щукин соскочил с памятника и бросился наутек.
Он забрался на самую вершину кремлевской ели, показывал язык и дразнился оттуда. Ближе к вечеру, когда все его преследователи разошлись, профессор Щукин спустился с ели и снова залез на памятник.

История 69.
Однажды профессор Сомов дал в газете объявление о проведении аукциона вещей, принадлежавших классикам русской литературы. Когда собрались коллекционеры, Сомов взял молоток и, стукнув им по бронзовой дощечке, сказал:
— Господа, прошу внимания! Первым на аукцион выставляется правый кроссовок Пушкина, в котором он впервые танцевал на балу с Натали. Стартовая цена — пятьсот долларов!
— Тысяча долларов! — закричал кто-то.
— Тысяча пятьсот!
— Пять тысяч долларов! — перекрыв всех, рявкнул какой-то американский коллекционер, размахивая пачкой денег.
Американец был патриотом своей страны и его, как патриота, до глубины души потрясло, что кроссовок Пушкина, в котором он впервые пригласил Натали, был выпущен известной американской фирмой “Найк”. “Дядя Сэм” даже слюну пустил в галстук, так ему захотелось стать обладателем этого раритета.
Профессор Сомов поспешно стукнул молотком:
— Продано! Деньги прошу сюда! Надеюсь не фальшивые? Второй лот — брюки Тютчева, в которых он написал свои лучшие стихотворения!
Брюки Тютчева тоже пошли на “ура!”. Вскоре профессор Сомов распродал всё, что у него было: и растянутые на коленках спортивные штаны Толстого, в которых класик преподавал в яснополянской школе; и строительную каску Блока; и счастливую майку Некрасова, в которой классик играл в карты; и поломанную правую лыжу Белинского, которую, по словам Сомова, критик сломал от злости, когда писал известное письмо Гоголю.
— Мистер Сомов! Ван момент, плиз! Почему на ботинках Брюсова высокий каблук? — крикнул бельгийский коллекционер, озадаченно крутя в руках поношенную женскую туфлю, которую он только что отвоевал у конкурентов за полторы тысячи долларов.
— Мода тогда была такая, — объяснил Сомов. — Опять же Брюсов был маленького роста и хотел казаться выше... А теперь внимание: следующий лот — алюминиевая кастрюля. Самый древний экспонат! Это та самая кастрюля, которая пригорела, когда Крылов, забыв ее в печке, писал басню: “Ворона и лисица”! Стартовая цена тысячу двести долларов! Кто больше?
Когда аукцион был закончен и все вещи перешли к их новым владельцам, профессор Сомов перетянул резиночкой толстую пачку валюты и сунул ее в карман.
— А жена говорит: выбрасывай, выбрасывай. Так бы вот и довыбрасывалась... — пробормотал он.

История 70.
Профессор Гумбольт из Америки очень любил шахматы. Однажды они с Сомовым играли, и Гумбольт стал выигрывать. Сомов видит — дело плохо и стащил незаметно у Гумбольта ферзя.
Тот увидел, что у него ферзь пропал, и раскричался.
— Где мой фигур? Это ви его украль! Это непорадочно!
Сомов видит, что Гумбольт не на шутку разошелся, вытащил из кармана ферзя и поставил на доску.
— Уж и пошутить, — говорит, — нельзя! Я не сомневался, что такой гроссмейстер, как вы, может и без ферзя выиграть.
Стали они дальше играть. Час играют, два играют, Сомову наконец надоело, и он думает: “Чего этот болван тянет? У меня уже фигур нет, а он мне всё мата никак не поставит.”
Прошло еще часа два. Неожиданно Гумбольт на доску попристальнее уставился, за голову схватился и закричал:
— Я вас больше в Штаты приглашать не буду, ви мне больше не друк!!!
Сомов хотел его успокоить, но американец уже убежал. Тогда Сомов пожал плечами, пришел домой и говорит жене:
— Какие зануды эти американцы! Никакой гибкости мышления. Из-за какой-то дряни уже скандал затевают.
А Варвара ему говорит:
— Муженек, а муженек, а что это у тебя из кармана торчит?
Профессор Сомов хватился и вытащил короля.
— Ой, что я натворил! — кричит. — Так вот почему Гумбольт мне никак мат не мог поставить! Я же вместе с его ферзем у себя короля стащил!

История 71.
Как-то раз американский профессор Гумбольт и немецкий профессор Миллер встретились в университете на какой-то конференции. Их представил друг другу профессор Сомов, думая, что они будут рады знакомству. А профессора как столкнулись нос к носу, налетели друг на друга как петухи и толкаться начали.
“Ты что тут делаешь? — кричит Гумбольт Миллеру. — Ты у себя в Восточной Германии ваксу продавал!”
“А ты, — кричит Миллер, — только притворяешься американцем! Ты своего фатера обокрал и свою мутер на панель водил!”
Профессор Сомов смотрит на них удивленно и спрашивает:
— Неужели вы знакомы, господа?
Услышав его голос, профессора Гумбольт и Миллер спохватились, воротники друг дружке поправили, по спине друг друга похлопали и отвечают:
— Научный мир тесен. В научном мире все друг друга знают.

История 72.
Профессор Сомов очень не любил говорить “нет”. Он знал, что чем больше “нет” он скажет, тем больше будет недовольных, а чем больше недовольных, тем меньше его авторитет.
И вот что он придумал. Если нужно чем-нибудь беспроигрышным согласиться, Сомов говорит: “Да, я согласен” и все лавры себе приписывает. А если нужно отказать, то он уклончиво отвечает: “Я бы “за” обеими руками, да вот профессор Щукин против. А без Щукина я ничего не могу.”
И вот однажды приходит к Сомову какая-то наглая мамаша, хочет, чтобы он ее сына в университет без экзаменов принял. Сомов ей отказывает, а она как танк прёт, то за шиворот Сомова хватает, то на колени становится. Тогда Сомов ей говорит:
— Я бы “за”, да вот профессор Щукин против. А без Щукина я никаких решений не принимаю.
А мамаша обрадовалась и заявляет:
— Вы не волнуйтесь, я Щукина уломаю. Прямо сейчас к нему домой поеду уламывать.
Испугался Сомов и говорит:
— Профессор Щукин сейчас в Африке и неизвестно вернется ли, потому что в Африке полно людоедов.
Только он это сказал, а тут как раз Щукин на кафедру заходит. Мамаша его увидела, кидается к нему, за рукав хватает и спрашивает:
— Вы, случайно, не Щукин?
Сомов понял, что в неудобное положение попал, и говорит:
— Какой он Щукин? Это доцент Пеночкин! Он хотя на Щукина в профиль и похож, но Щукин и ростом выше, и лицо у него умнее.
Мамаша было поверила, но тут Щукин удивился и говорит:
— Какой я Пеночкин? Я не Пеночкин!
— Нет, ты Пеночкин! — настаивает Сомов. — Вы только взгляните на его лицо — разве у Щукина может быть такое глупое лицо? А борода — это же просто мочалка! Разве у Щукина она такая? А глаза? У Щукина они синие и добрые, а у этого типа — мутные и злые.
Обиделся Щукин, не видит, что Сомов ему подмигивает, и говорит:
— Я паспорт могу показать, что я настоящий Щукин!
Стал он паспорт показывать, а Сомов у него паспорт выхватил и в окно выбросил.
— В наше время и паспорта подделывают! — кричит. — Как вам не стыдно, доцент Пеночкин, выдавать себя за знаменитого ученого профессора Щукина, светило нашей науки, гения современности, который, к тому же, сейчас в Африке. Идите отсюда и стыдитесь своего поступка!
Схватил Щукина за шиворот и выставил за дверь.
— Видите, ничего не могу для вас сделать, — говорит он мамаше. — Я бы “за”, но Щукин против.
Так и отвертелся. Настырная мамаша ни с чем ушла, а Щукин потом свой паспорт целый час в снегу искал. А когда нашел, то долго боялся открывать. Все думал: вдруг я открою, а там написано “Пеночкин”.

История 73.
Однажды доцент Воздвиженский застрял в лифте. На все кнопочки нажимает, кулаками в створки колотит — ничего не помогает. Хотел с диспетчером связаться, а кнопка диспетчера спичками сожжена: не работает.
Час сидит в лифте, второй, потом вопить начал, а тут как раз мимо лифта профессор Сомов проходил. Услышал он вопли, ухо к двери приложил и спрашивает:
— Это ты, Воздвиженский? С тобой говорит профессор Сомов.
Обрадовался Воздвиженский, что спасение близко.
— Я, это я! Прошу тебя, вызови ремонтников! Я уже два часа здесь сижу!
Посмотрел Сомов на часы, подумал и говорит:
— К сожалению, я сейчас не могу тебе помочь. У меня лекция по гуманизму.

История 74.
Однажды профессор Сомов купил в магазине бутылку постного масла, принес домой, раскупорил, а там вместо масла джин Хоттаб сидит. (Не путать с Хоттабычем, это из другой оперы.)
Вначале Сомов хотел бежать в магазин и ругаться, что ему вместо масла какую-то ерунду подсунули, но тут джин вылетел из кувшина, завис под потолком и провыл:
— О, мой повелитель, за то, что вы меня освободили, я выполню любое ваше желание. Но только одно.
Стал профессор Сомов думать, чего бы такого ему пожелать. Вначале хотел потребовать бороду, как у Щукина, потом “Мерседес” как у Горкина, а потом спохватился, что желание у него только одно и думает: “А не стать ли мне самому джином? Я смогу выполнять столько желаний, сколько захочу.”
— Ну что, придумали, мой повелитель? — спрашивает джин.
— Да, придумал. Хочу стать джином, таким как ты! — заявляет Сомов.
— Как вам угодно, мой господин! — говорит джин Хоттаб и начинает колдовать.
Внезапно профессор Сомов чувствует, что его тело становится прозрачным, а потом вдруг понимает, что находится в каком-то тесном узком сосуде, заткнутом пробкой, внутри которого ужасно пахнет подсолнечным маслом...

История 75.
В МГУ была преподавательница физкультуры баба Даша. Ей было уже лет девяносто, и все эти годы она проработала в университете.
Профессор Пингвинчиков ее смертельно боялся, и как только замечал издали, что она идет, сразу бежал прятаться. Но все равно баба Даша находила его, вытаскивала из укрытия за ухо, выводила на самое людное место и сурово спрашивала при всех:
— Ну что, поганец, будешь за мной в душевой подглядывать?
Дело было в том, что шестьдесят лет назад, когда Пингвинчиков учился на первом курсе, он подсматривал за молодой бабой Дашей в душевой, и она этого не забыла.

История 76.
Ответственный секретарь Маргарита Михайловна была женщиной таких форм, что даже у Кустодиева они не втиснулись бы в раму. И еще Маргарита Михайловна очень любила пить чай. Пока пять поллитровых чашек не выдует, с места не сдвинется и даже к телефону не подойдет, только ворчит:
— Они что, там не видят, что у меня обеденный перерыв?
Кроме чая, Маргарита Михайловна очень любила японцев и корейцев.
— Смешной они народец, — говорила она, — придешь к ним в общежитие, а там на веревке трусики сушатся — крошечные, точно кукольные.
Именно это ее особенно умиляло.

История 77.
Однажды какая-то хорошенькая студентка написала себе шпаргалку выше колена и юбкой прикрыла, а профессор Горкин это заметил, подождал, пока она вышла отвечать и говорит:
— А ну-ка покажите мне свой конспект. Нет, не этот, который вы на лист переписали, а другой.
Приподнял он ей юбку, все проверил, а потом говорит:
— По-моему, все правильно. Можно я вам пятерку чуточку повыше на ноге поставлю?
А студентка та еще попалась, отвечает: “Можно и на ноге — главное вы мне ее в зачетку потом продублируйте!”
Взял Горкин ручку, стал пятерку рисовать и подписываться, а тут профессор Сомов входит. Увидел, и у него буквально глаза на лоб полезли.
— Что это такое? — кричит.
— Экзамен принимаю, — отвечает Горкин. — Хотите вместе попринимаем?
Сомов подумал, помялся, на девушку посмотрел, лоб почесал и отвечает:
— Почему бы и нет? Можно и вместе. Главное, чтобы декан Кутузова не узнала.
— А в чем дело? Вот уж не думал, что она такая ханжа, — удивляется Горкин.
— Не в этом дело, — морщится профессор Сомов, — просто она очень ревнивая.

История 78.
У ответственного секретаря Маргариты Михайловны была привычка падать в демонстративные обмороки. Только что-то не по ней, или кто-нибудь ей перечить начнет, Маргарита Михайловна простонет: “Я умираю!” — и хлоп в обморок.
Лежит на полу, а сама в щелочку между веками смотрит, как это подействует. Обычно действовало стопроцентно, и Маргарита Михайловна получала, что хотела.
Как-то во время экзаменационной сессии, когда доцент Щукин пришел за билетами, Маргарите Михайловне чем-то не понравился его тон и она — хлоп в обморок.
Доцент Щукин забеспокоился и, бормоча: “Нужно ее водой отливать!” схватил со стола чайник. Но не успел он даже одного раза плеснуть, как Маргарита Михайловна вскочила и заорала:
— Ты что с ума сошел? Там же кипяток!
И не стала больше при Щукине в обмороки падать.

История 79.
Однажды декан Кутузова решила проверить, как сильно ее на факультете любят. Распустила через своего шпиона доцента Югова слух, будто она при смерти, улеглась в кровать и велела позвать к себе всех профессоров и доцентов якобы для того, чтобы с ними попрощаться.
Первым прибежал доцент Воздвиженский.
— Ай-ай! — причитает. — Только что узнал, какое большое горе! Совсем вы, матушка, плохо выглядите: и глаза-то у вас запали, и губы потрескались, и щеки горят. Нет, не жилец вы! Ну вы уж держитесь!
“С этим ясно. Этот не любит, но притворяется,” — решила Кутузова.
Вторым профессор Пингвинчиков примчался, весь в слезах, зареванный, говорить не может, голова у него трясется, глаза носовым платком вытирает. Стал Кутузовой руку целовать — луковица у него из платка выпала.
“Лицемер!” — подумала Кутузова.
Последним пришел профессор Сомов в великолепном черном костюме. Остановился в дверях, посмотрел на Кутузову роковым взглядом и говорит:
— Как вы себе чувствуете? Неважно?.. А я вам от имени факультета две гвоздички купил. Есть вазочка, чтобы поставить?

История 80.
Однажды у профессора Щукина забился пылесос, он вышел на балкон и вытряхнул его на улицу. А в это время под окном проходил профессор Пингвинчиков, и весь мусор, естественно, угодил прямо на него.
Спустя минуту Пингвинчиков взлетел по лестнице и начал колотить кулаками в дверь.
Щукин открыл, увидел Пингвинчикова и радостно воскликнул:
— Ба, кого я вижу! Коллега! Тысячу лет — тысячу зим!
— Что это такое, я вас спрашиваю? — закипел от ярости Пингвинчиков, показывая на свой испачканный плащ.
— А как бы я вас иначе в гости заманил? Проходите чай пить, — сказал Щукин.
Пингвинчиков подумал, подумал, остыл, и профессора сели пить чай.

История 81.
Однажды профессор Щукин повздорил с доцентом Воздвиженским по принципиальному вопросу. Воздвиженский утверждал, что Ломоносов — это человек, а Щукин — что титан мысли. Слово громоздилось на слово, оскорбление на оскорбление, и наконец взбешенный Щукин предложил Воздвиженскому сыграть в русскую рулетку.
— Но у нас же нет пистолета! — струсив, отказался Воздвиженский.
— А мы из моей двустволки. Один ствол зарядим медвежьей картечью, а второй оставим разряженным.
— Из двустволки я не буду, — побледнел Воздвиженский.
Щукин толкнул его в грудь:
— Трус! Тогда пойдем в нашу университетскую столовую! Там из пяти котлет одна обязательно отравленная. Будем играть в русскую рулетку котлетами, пока кто-нибудь не умрет.
Ученые отправились в университетскую столовую, купили тарелку котлет и стали их по очереди есть, внимательно глядя друг другу в лицо.
После четвертой котлеты Воздвиженский вдруг схватился за горло, глаза у него выпучились, и он упал лицом на стол.
— Готов! — мрачно сказал профессор Щукин.
Но, к счастью для русской науки, доцент Воздвиженский выжил — отделелался лишь сильным расстройством желудка.

История 82.
Однажды после заседания кафедры профессор Щукин, профессор Сомов, доцент Воздвиженский, профессор Горкин, доцент Югов и аспирантка Лена сели играть в покер на раздевание. Сначала доцент Югов стал специально проигрывать, чтобы побыстрее раздеться, но его раскусили и прогнали.
После этого доцент и три профессора переглянулись и стали умышленно подсаживать аспирантку Лену, подсовывая ей самые плохие карты. Аспирантка Лена что-то лепетала, отказываясь снимать чулки, но профессор Сомов строго сказал ей:
— При мне можно. Но без меня: ни-ни. Я твой научный руководитель.
Когда Лена, к радости профессоров, уже почти все проиграла, дверь внезапно распахнулась и без стука ворвалась декан Кутузова, которой наябедничал изгнанный доцент Югов.
— Что вы тут делаете, а ну отвечайте! — потребовала она.
— Да мы того... тему моей диссертации обсуждаем, — соврал Воздвиженский, пытаясь спрятать колоду.
— Думаете, я такая дура? — декан Кутузова взяла почти раздетую аспирантку Лену за ухо и выставила ее за дверь.
— Я играю вместо нее! — заявила она и решительно взяла карты.
В следующие полчаса Кутузова выиграла у всех профессоров брюки, пиджаки и галстуки, а у доцента Воздвиженского даже майку с носками. Увидев, что выигрывать больше нечего, она встала.
— Всего хорошего! Если надумаете еще поиграть, позовите меня! — сказала декан Кутузова.
Она собрала в охапку все выигранные вещи и вышла из кабинета.

конец первой книги

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
КЛИНИЧЕСКОГО
КЛАССИЧЕСКОГО
МАРАЗМА
анекдотические истории

КНИГА ВТОРАЯ

История 1.
Однажды профессор Сомов повесил на дверь кафедры кусок ватмана, а на нем написал фломастером: “ГАДАНИЕ НА КАРТАХ И КОФЕЙНОЙ ГУЩЕ. С ГАРАНТИЕЙ ПРЕДСКАЗЫВАЮ РЕЗУЛЬТАТ ЭКЗАМЕНА. ОБРАЩАТЬСЯ В ДЕВЯТУЮ АУДИТОРИЮ.”
Аспирантка Рита прочитала объявление и решила погадать. Заходит она в девятую аудиторию, а там сумрак, все окна занавешены, только одна маленькая лампа на краю стола горит. А рядом с лампой профессор Сомов сидит в цыганском платке и карты тасует.
— За гаданием пришла, милая? — спрашивает.
— За гаданием, бабушка, — отвечает Рита.
— Позолоти ручку, всю правду тебе расскажу! — обещает Сомов.
Полезла Рита в кошелек, раскинул Сомов карты, посмотрел, головой покачал:
— Ой, беда тебя ждет, девка, беда лютая! Предстоит тебе экзамен серьезный, испытание адское, только провалишь ты его, ой провалишь!
Испугалась Рита и говорит:
— А что же мне делать, бабушка?
— Позолоти еще ручку, снова карты раскину! — обещает Сомов.
Позолотила ему Рита ручку, он снова в карты посмотрел и говорит:
— Счастливая у тебя, девка, планида! Теперь карты тебе уже тройку сулят, а добавишь мне на чаек с сахарком, так и четверка будет.
— А пятерку можно нагадать, бабушка? — робко спрашивает Рита, а сама гадалке колечко серебрянное сует.
Подумал Сомов, губами пожевал, на кофейную гущу посмотрел и говорит:
— Пожалуй, милая, что и пятерку можно, потому как ты у меня первая клиентка. Коли предсказание сбудется, так ты подружкам своим скажи, чтобы тоже ко мне гадать приходили. Скажешь?
— Непременно! — обещает Рита.
Вышла из аудитории и не знает: неужели правду ей цыганка сказала? И что же вы думаете, на следующий день на экзамене у всех тройки, а у Риты пятерка! Вот и не верь после этого картам.

История 2.
Однажды аспирантка Лена пришла домой озабоченная и спрашивает у мамы.
— Скажи, мама, а от поцелуев дети рождаются?
Мама подумала, прикинула, что дочь у нее уже довольно взрослая, и говорит:
— Нет, деточка. От поцелуев детей не бывает.
— А в капусте детей находят?
— И в капусте не находят.
— Может, аист их приносит?
— И аист не приносит.
— А ветер не надувает?
— И ветер тоже не надувает.
— Тогда чего-то я не пойму, почему я беременная, — говорит Лена.

История 3.
Декан Кутузова верила в духов и привидений, увлекалась экстрасенсорикой и потусторонними силами. Профессор Сомов пронюхал об этом и решил над ней подшутить.
— Давай я приведу Кутузову, а ты спрячешься у меня в кабинете и будешь выть. Понял? — говорит он своему приятелю профессору Щукину.
— Понял, — соглашается тот. — Только я не понял зачем?
— А тебе и не нужно понимать. Главное запомни, как только я костяшками пальцев хрустну, сразу начинай выть. Усёк? — нетерпеливо говорит Сомов.
— Усёк! — кивает Щукин.
— Ладно, тогда ты прячься, а я пошел за Кутузовой.
Уходит Сомов и вскоре возвращается с деканом.
— Зачем вы меня с совещания вытащили? Что вы хотели мне показать? — недовольно спрашивает Кутузова.
— У меня в кабинете завелось что-то потустороннее, — заявляет Сомов. — Только я костяшками пальцев хрустну, сразу раздается загробный вой. Я это случайно заметил и решил обратиться к вам как к специалисту.
— Ну-ка, ну-ка. А сейчас хрустнуть можете? — заинтересовалась Кутузова.
Хрустнул профессор Сомов раз, хрустнул другой — ничего не происходит. Декан Кутузова уже хмуриться начала. “Ну, — думает Сомов, — наверное Щукин не слышит. Черт бы его побрал!”
Хрустнул он костяшками в третий раз, и тут они с деканом слышат из кабинета вой. Мощный такой вой, душераздирающий, леденящий кровь. “Ну Щукин, ну артист! Паузу выдержал, зато воет-то как отлично!” — думает Сомов.
Остановилась Кутузова, прислушалась. А вой все не смолкает. Только он смолкать начнет, как Сомов снова костяшками хрустнет, и вой возобновляется.
Кутузова побледнела и говорит:
— Не хрустите больше! Я знаю, отчего это! На том месте, где теперь университет, раньше кладбище было, на котором хоронили казненных. Когда вы хрустите костяшками, это напоминает неприкаянным душам о муках и пытках, и они начинают выть.
“Клюнула! — торжествует Сомов. — Вот дура-то! Молодец Щукин! Нужно ее еще подразнить!”
И продолжает хрустеть пальцами, а вой с каждой минутой все более и более душераздирающим становится, стекла дребезжат.
— Не дразните мертвецов, умоляю вас! Вы не представляете последствий! — взвизгнула Кутузова и убежала, а профессор Сомов плюхнулся в кресло и расхохотался.
— Эй! — кричит. — Выходи, Щукин! Хватит выть! Здорово ты потрудился!
Зовет он Щукина, а Щукин не выходит. Стал Сомов его искать, и под стол заглянул, и в шкаф, и за занавеску — а больше в кабинете и спрятаться-то негде. Только Сомов удивляться стал, а тут дверь открывается и входит запыхавшийся профессор Щукин.
— Привет! — говорит. — Я за сигаретами бегал. Ну как Кутузова, ты ее еще не приводил? Эй, что с тобой?
Побелев как мел, профессор Сомов медленно сползал на пол.

История 4.
Профессор Пингвинчиков отличался крайней любознательностью. Подойдет, бывало, к кому-нибудь в буфете, когда он кофе покупает, и спрашивает:
— Что это у вас? Кошелечек? А в кошелечке что? Денежки? А можно у вас денежек немножко одолжить?
Одолжит у одного, а через пять минут подойдёт к другому и снова за своё:
— Что это у вас? Кошелечек? А что в кошелечке?..
Все за ним эту привычку уже знали и не любили давать Пингвинчикову в долг, потому что он долгов никогда не возвращал.
Однажды профессор Сомов и его знакомый англичанин стоят в очереди в буфете и говорят о намечающейся в Лондоне тургеневской конференции, а тут к ним подходит профессор Пингвинчиков и спрашивает у Сомова:
— Здравствуйте, коллега. Что это у вас? Кошелечек? А в кошелечке что?
Сомов рассердился, что ему мешают с иностранцем разговаривать, и шипит:
— Нет, это не кошелечек. Это кирпич. И если ты не уйдешь, то я тебе этим кирпичом...
Пингвинчиков, как интеллигентный человек, делает вид, что не расслышал, и обращается к англичанину.
— Здравствуйте, коллега, — говорит, — я извиняюсь, вы не читали мой роман “Братья Карамазовы”?
— Разве это вы написали? Очень-очень рад! — поражается англичанин и начинает трясти Пингвинчикову руку.
Потом восхищенный англичанин дает Пингвинчикову денег в долг, и тот, довольный, уходит. Профессор Сомов смотрит, какой набитый у англичанина бумажник, и его начинает душить жаба. “Ах, — думает, — стервец Пингвинчиков! Догадался же! Надо и мне тоже попробовать!”
Отводит он англичанина в сторонку и говорит:
— Кстати, коллега, я забыл у вас поинтересоваться, вы не читали мой роман “Война и мир”?
Англичанин смотрит на него презрительно и говорит:
— Конечно, я читаль “Войну и мир”, но ее не вы написаль, а профессор Щукин! Он мне лично ее дариль с автографом!

История 5.
Однажды у ответственного секретаря Маргариты Михайловны вдруг стал расти нос. Растет, день ото дня все больше и больше становится, наконец, такой огромный вымахал, что Маргарита Михайловна уже стесняется из дома выходить.
К врачам ходит — врачи ничего сделать не могут, даже диагноза не поставят. Одни говорят диабет, другие — насморк, а третьи только руками разводят.
Тогда ей кто-то посоветовал обратиться к старой бабке-ведунье. А бабка как только Маргариту Михайловну увидела, так сразу и говорит:
— Что, девка, нос растет? Это оттого, что ты его в чужие дела суешь.
— Что же мне делать, бабушка? — спрашивает Маргарита Михайловна.
— А ничего не делай. Не суй нос в чужие дела, вот он и уменьшится.
Подумала Маргарита Михайловна, вздохнула и говорит:
— Нет, я не согласна. Пускай уж лучше нос растет.

История 6.
Профессор Горкин очень любил щипать студенток и аспиранток. Подкрадется в коридоре, ущипнет, а когда студентка от неожиданности подскочит, Горкин делает вид, будто случайно проходил мимо. Еще и лицу придаст умное выражение, словно обдумывает какую-нибудь научную проблему.
А если студентка на Горкина подозрительно покосится, он у нее как ни в чем не бывало спрашивает:
— Вы словарь по вечерам читаете? Очень бы вам советовал для расширения словарного запаса.

История 7.
Доцент Югов, тот самый, что ходил иногда в женском платье, сам себе дарил цветы. Купит, бывало, огромный букет роз, положит себе под дверь на коврик, позвонит в звонок, а через некоторое время сам откроет и радуется.
— Ой! — восклицает. — Еще какой-то поклонник цветы прислал! Какие они настырные!
Однажды доцент Воздвиженский узнал об этом и решил подшутить. Подождал, пока Югов оставит букет под дверью, а потом вложил в него записку, на которой кривыми печатными буквами написал:
“Г о т о в ь с я   к    с м е р т и.  К и л л е р.”
Вложил Воздвиженский записочку, а сам спрятался за мусоропровод и ждёт, что будет. Через некоторое время доцент Югов выглядывает из квартиры в своем самом красивом платье и поднимает букет.
— Ой! — восклицает он радостно. — Снова цветы! Совсем меня задарили, противные! Ух ты, да тут и записочка есть!
Видит Воздвиженский, что Югов разворачивает бумажку и думает: “Ну сейчас заорет!” А Югов вместо этого вдруг заулыбался, закокетничал и стал волосы поправлять.
— Опять, — говорит, — этот тайный поклонник! В каждый букет мне записочку вкладывает: “Люблю, целую. Твой пусик.” Кто бы это мог быть? Профессор Пингвинчиков или профессор Щукин?
Поцеловал букет и в квартире скрылся, а Воздвиженский выходит из-за мусоропровода и лоб чешет:
“Ну и ну! Выходит, он мою записку и не нашел. Кто ж мог знать, что он сам себе записки пишет?”
Только он расстроился, а тут из-за двери вопль раздался — заунывный, страдальческий, тоскливый.
— А вот это уже моя! — довольно подумал доцент Воздвиженский и пошел домой.

История 8.
Как-то профессор Сомов был приглашен на прием в Кремль и там случайно поменялся с президентом чемоданчиками. Президенту достался чемоданчик с курсовыми, а Сомову — атомный чемоданчик, управляющий стратегическими ядерными силами России. Сидит он, атомным чемоданчиком поигрывает и думает: “Как бы мне этим случаем воспользоваться?”
Звонит в Соединенные Штаты и говорит:
— Это профессор Сомов, который с атомным чемоданчиком. Не хотели меня на конференции приглашать? Вот я в вас за это ракетой пульну!
Испугались американцы, сообщили президенту.
Президент звонит Сомову и говорит:
— Мистер Сомов! Мы вас будем вызывать на все конференции, дорогу в оба конца оплачивать и лучшие гостиницы предоставлять. Только не пуляйтесь, пожалуйста, ракетами.
— Хорошо, — отвечает довольный Сомов. — Так и быть, уговорили.
Так и не начал ядерную войну. А на другой день он случайно поменялся чемоданчиками с доцентом Юговым...

История 9.
Доцент Воздвиженский как-то влюбился в декана Кутузову и решил признаться ей в своем чувстве. Но так как шаг этот был серьезный, то он вначале решил посоветоваться с доцентом Юговым.
— Есть одна чудесная женщина, настоящая богиня. Я человек внешне малоинтересный и не знаю, могу ли рассчитывать на взаимность, — сокрушенно сказал ему Воздвиженский.
Смутившись, Югов бросился поправлять свою юбку.
— Здесь нужно проявить решительность, женщины это любят. Нужно подойти к ней с жестоким выражением лица, подарить букет роз, а потом притиснуть к стене и страстно поцеловать. И никаких слов! Она уже давным-давно всё поняла, — сказал он.
— Спасибо, друг! Я так и сделаю! — поблагодарил доцент Воздвиженский и убежал.
“Ах, как он деликатен и не уверен в себе, милашка! Будто я не понял, кто такая “она”, о которой он говорил!” — подумал доцент Югов и, оставшись на месте, стал ждать, пока Воздвиженский передет к решительным действиям.
Он ждал уже долго, как вдруг из кабинета Кутузовой раздался вопль и звук разбившейся о голову вазы. В коридор вылетел доцент Воздвиженский с огромным синяком под глазом, а за ним гналась Кутузова и колотила его розами.
— Так ему и надо, изменнику! Будешь знать, как по чужим бабам шляться! — взвигнул доцент Югов. Он сорвал с ноги туфлю и помчался за Воздвиженским, колотя его острым каблучком.

История 10.
Однажды, когда профессор Сомов был у них в гостях, жена доцента Воздвиженского вытащила из духовки индейку и поставила ее на стол.
— Вам что, профессор, ножку или крылышко? — спросила она у Сомова.
— Мне и то и другое, и кастрюлю в подарок, — сказал Сомов.

История 11.
Однажды на научном заседании профессор Сомов, доцент Воздвиженский и профессор Горкин отвлеклись от темы и заспорили, кто дальше плюнет. Чтобы разрешить спор, они подошли к окну девятого этажа, открыли его пошире и стали плевать вниз на газон. А по газону с зонтиком бегал доцент Югов и кричал: “А вот и не попали! А вот и не попали!”
Так они развлекались, а тут вошел опоздавший профессор Щукин. Он посмотрел на своих коллег и сказал грустно:
— Я вас не узнаю, друзья! Как можно такими глупостями заниматься? Хотите лучше я вам свою статью прочитаю?
Сомов, Горкин и Воздвиженский еще по разу плюнули, но так и не попав в Югова, сели за стол и стали слушать доклад профессора Щукина.

История 12.
Профессор Пингвинчиков всем резал правду-матку. Ничего не мог с собой поделать. Например, спросит у него профессор Горкин: “Вам понравилась моя статья?”, а Пингвинчиков помнется-помнется и ляпнет: “Вы извините меня, коллега, но ваша статья совершеннейшая чушь и дрянь и вдобавок списана у того-то и у того-то.”
Или, скажем, спросит декан Кутузова: “Как вам моя новая прическа?”, а Пингвинчиков ей в ответ: “Очень неудачный парик вы себе сегодня выбрали.”
Разумеется, из-за такой правдивости на профессора Пингвинчикова многие обижались и подолгу с ним не разговаривали, а Пингвинчиков, как человек внутренне ранимый и деликатный, очень по этому поводу переживал. Однажды он спросил у аспирантки Лены: “Как ты думаешь, что мне делать? Врать у меня язык не поворачивается, а правду говорить себе дороже выходит.”
А аспирантка Лена ему советует: “А вы, говорит, когда захотите правду сказать, сдержитесь и до десяти досчитайте.”
“А если не поможет?” — беспокоится Пингвинчиков.
“Должно помочь, — успокаивает его Лена. — Но если не поможет, тогда сделайте какое-нибудь незаметное движение рукой. Это вас отвлечет.”
“Хорошо, Лена, — обещает Пингвинчиков, — я попробую. Приходи ко мне завтра зачет пересдавать.”
Приходит на другой день Лена к Пингвинчикову и спрашивает: “Ну как?”
“Плохо, — отвечает Пингвинчиков. — Всё намного хуже чем обычно. Вчера мне встретился профессор Гузман и спросил, считаю ли я его порядочным человеком.”
“А вы до десяти досчитали?”
“Досчитал. И тут он снова спросил — я хотел сделать какое-нибудь незаметное движение рукой и... нечаянно дал ему в глаз.”

История 13.
Однажды доцент Воздвиженский щедро поставил одному студенту пятерку, хотя тот и на тройку-то едва отвечал.
— Большое вам спасибо! — обрадовался студент.
— Зачем мне твое спасибо? Спасибо не булькает, — намекнул доцент Воздвиженский.

История 14.
Как-то раз профессор Гузман встретился на конференции с аспиранткой Леной и пригласил ее на свидание. Идет, коленками поскрипывает и рассказывает Лене всякие научные истории: как академик Фортунатов с кайзером чай пил или как литературовед Шкловский в шестьдесят лет на трехколесном велосипеде кататься учился.
А Лена какое-то время слушала, а потом останавилась и говорит очень громко:
— А я все еще девушка!
Профессор Гузман глубоко вздохнул, приложил руку к уху, как будто не расслышал, и говорит:
— Ась, деточка? Давай лучше я тебе расскажу, как Бодуэн де Куртюне докторскую защищал.

История 15.
Профессор Сомов прочитал в какой-то книжке, что уши — признак генальности, и что у талантливых людей они большие, а у бесталанных — маленькие.
Прочитав это, Сомов бросился к зеркалу смотреть на свои уши, и видит, что они у него совсем крошечные. Он испугался, что его рассекретят, и с того дня стал приходить в университет в ушанке. Даже летом ушанку не снимал, а если у него кто-нибудь спрашивал, почему он в шапке, Сомов отвечал, что у него голова мерзнет.

История 16.
Профессор Щукин постоянно нуждался в деньгах: и уроки давал, и статьи переводил, а денег все равно не было. И вот кто-то посоветовал ему разводить на даче свиней. “Покупаешь в апреле маленькую свинку, откармливаешь её, а ближе к зиме заколол и продал.”
Послушался Щукин, купил себе поросенка и стал его откармливать. Поросенка ему по его неопытности хилого подсунули, пришлось Щукину ему уколы делать, молоком из пипетки отпаивать и в своей кровати его греть, так как весна выдалась холодная. Жена Лиза как увидела, что Щукин с поросенком спит, ушла от него к профессору Сомову, да только Щукин на это внимания не обратил: ему нужно было поросенка лечить.
Когда поросенок подрос, пришлось с ним на дачу переехать. Тут на свежем воздухе поросенок выздоровел и стал с каждым днем в весе набирать. Оказался умнее собаки: на задних лапках танцует, а на ночь к Щукину под одеяло забирается. И попробуй выгони — хряк-то больше ста килограммов весит!
Одна проблема: пока Щукин его лечил, поросенок избаловался, комбикорма не ест, отходов тоже не ест, и приходится Щукину то борщик ему варить по-флотски, то спагетти, то сибирские пельмени, и то поросенок еще рылом перебирает, есть ему или не есть.
Наконец осень наступила — пора поросенка колоть. Напился профессор Щукин, наточил нож, вышел на крыльцо и зовет: “Кузька-а!” Хряк тут как тут: бежит, земля дрожит. Подбежал и на профессора Щукина умными глазами смотрит: надеется, что тот его борщиком по-флотски кормить будет.
А жена щукинская Лиза, недавно от Сомова вернувшаяся, дома в занавеску рыдает.
— Уже всё? Всё? — кричит.
Занес Щукин руку с ножом, а ударить не может. Так он к своему поросенку привязался, что хоть плачь. Он и двустволку выносил, и топор — не может и всё тут. А Кузька рядышком стоит и мордой своей щетинистой о его ногу трется.
Пришлось Кузьку в город брать. Теперь у Щукина, кроме кота, еще и громадный хряк живет. Щукин с ним каждое утро перед домом в парке гуляет.

История 17.
Однажды вечером, когда профессор Щукин заканчивал писать “Мастера и Маргариту”, к нему в окно постучали. Щукин очень удивился: все-таки четырнадцатый этаж. Когда стук повторился, Щукин подошел к окну и выглянул. За окном в сиреневой мгле висела летающая тарелка, из которой выглядывал зелененький человечек с антеннками.
— Вы профессор Щукин? — спросил он. Голос раздавался из динамика у него на груди.
— Я. А вы инопленетянин? — догадался Щукин.
— Точно, — сказал зеленый человечек. — Я профессор Иии из университета на планете Трик-трак. Я прилетел сюда, потому что занимаюсь творчеством земных писателей. Это ведь вы стояли на памятнике Пушкина?
— Никакого Пушкина не было! — горячо возразил Щукин. — Вернее Пушкин был, но все книжки за него написал я. И за Толстого я все написал! Я докажу! У меня даже черновики остались!
Профессор Щукин, разгорячившись, схватил инопланетянина за плечи и втащил его через окно в комнату. Хряк Кузька подошел к инопланетянину и дружелюбно ткнулся ему рылом в живот.
— Это слон? — с интересом спросил профессор Иии.
— Нет, свинья, — рассеянно ответил Щукин.
— Понятно, — кивнул Иии. — Надеюсь, вы меня простите. Я не очень хорошо разбираюсь в земной фауне.
Щукин долго рылся в ящиках стола в поисках черновиков “Войны и мира”, но так и не найдя их, сказал:
— Наверное, жена выбросила. Она у меня все выбрасывает. Как-то я зазевался, а она беловую рукопись “Вишневого сада” в мусоропровод отправила. Чехов нашел и опубликовал... Ну и шут с ними, с плагиаторами. Хочешь выпьем за знакомство, а, Иии?
И Щукин извлек из шкафчика бутылку армянского коньяка.
— Мне нельзя. Я за рулем, — сказал инопланетянин, кивая на свою тарелку, висящую за окном.
— А вот это ты напрасно, — возразил Щукин. — Говорить на трезвую голову о литературе — все равно что целовать жену в противогазе.
— Мы размножаемся вегетативно. Мне этот юмор не понятен, — сухо сказал Иии, но все же взял рюмку с коньяком и понюхал.
— Пахнет соблазнительно, — пробормотал он.
— А я тебе о чем говорю? — хмыкнул Щукин. — Ну давай, Иии, бывай здоров!
Они чокнулись и выпили. Потом снова налили и снова выпили. Потом профессор Щукин стал рассказывать, как у него появилась мысль написать “Тихий Дон”, а инопланетянин записывал. Периодически язык у Щукина начинал заплетаться, или Иии уставал записывать, и тогда они снова выпивали.
— Эх, сальцем бы закусить! — мечательно вздохнул Щукин после восьмой рюмки, и хряк Кузька трусливо полез прятаться под диван.
Когда коньяк закончился, ученые перешли на водку, а после водки — на самогон-взвошник, который Щукин сам гнал по старинному рецепту.
Постепенно профессор Иии из зеленого стал синим, потом красным, а затем медленно стал сползать под стол, так и не дослушав, как Щукин подарил Блоку сюжет поэмы “Двенадцать”.
— Погрузи меня в тарелку! Мне пора! — успел попросить Иии и отрубился.
Профессор Щукин допил самогон, и, пошатываясь, направился к тарелке. И вот наступило утро. Жена Щукина Лиза, ночевавшая у Сомова, вернулась домой и увидела, что посреди комнаты в обнимку с хряком Кузькой спит какой-то зеленый человечек с антеннками.
Лиза растолкала его и потребовала ответа, кто он такой и где ее муж.
Зевая, профессор Иии сел на полу и огляделся. Чувствовал он себя хреново: после вчерашней попойки у него мигала голова, а правая антеннка спуталась с левой. Иии выглянул в окно и увидел, что его тарелки нет.
— Мы за Земле? — спросил Иии.
— На Земле, — подбоченясь, сказала жена Щукина.
— Ну и дела! — пробормотал Иии. — А кто тогда улетел на планету Трик-Трак?

История 18.
В начале второго семестра в университет пригласили с курсом лекций профессора Слюнье из Франции, и, едва он прибыл, профессор Сомов сразу побежал к нему знакомиться. Он ожидал увидеть вертлявого очкарика с гасконским прононсом, но профессор Слюнье оказался (вернее, оказалась) симпатичной француженкой, похожей одновременно на Катрин Денев и на Марину Влади.
— Вы замужем? — как бы про между прочим поинтересовался Сомов у француженки.
Француженка смутилась и отвечает:
— Я девица!
Аспирантка Лена, которая рядом стояла, как услышала об этом, так едва не поперхнулась от возмущения. “Вот бесстыдница!” — думает. А профессор Сомов как услышал, что француженка не замужем, так сразу загорелся.
— Вы, мадмуазель Слюнье, с родителями живете? — спрашивает он невзначай.
— Нет, — отвечает француженка. — Я сирота. У меня дом в Париже и вилла под Тулоном. Я там живу с семью кошками и собачкой. Вы любите животных?
— Обожаю! — отвечает профессор Сомов.
Пригласил он француженку вечером в гости, а сам идет по коридору и думает: “Почему бы мне на ней не жениться? Вилла под Тулоном — это не хухры-мухры, а кошек ее можно будет и на мыло сдать.”
И стал Сомов мечтать, как он живет на вилле, плавает каждый день в бассейне и пьет коктейли через трубочку. Выждал Сомов пару дней, купил три гвоздики и сделал француженке предложение.
— Будьте моей женой, мадмуазель Слюнье!
Француженка подумала и говорит:
— Но у вас же уже есть жена?
— По русским законам есть, а по французским нету. Я уже с юристом посоветовался, — отвечает профессор Сомов.
Мадмуазель Слюнье подумала, все взвесила и отвечает:
— Я согласна стать вашей женой. Вы меня убедили.
Не успел Сомов обрадоваться, как откуда-то сваливается профессор Горкин с букетом роз и тоже француженке предложение делает.
— А ну уходи отсюда, многоженец! — кричит Сомов на Горкина. — Что за манера к чужим невестам приставать! К тому же она и не согласна!
— Почему? — удивляется мадмуазель Слюнье, — я и за Горкина согласна. Мне его глаза нравятся. Они у него добрые и хитрые, как у кота. Пускай у меня тоже два мужа будет, один по русским законам, один по французским.
— Ну что я говорил? — ехидно говорит Горкин Сомову. — Она меня любит, а тебя просто жалеет. Иди, моя крошка, поцелуй меня!
— Не отдам! Она мне первому обещала! — закричал Сомов.
Он схватил француженку за одну руку, а профессор Горкин за другую, и стали они ее перетягивать. Час перетягивали, два перетягивали, а потом француженка вдруг пискнула и порвалась посередине. Француженки они, как известно, субтильные.
Бросил тогда Сомов оторванную руку и досадливо говорит Горкину:
— Вечно ты так, не себе, не людям! Я тебе этого никогда не прощу!
— Ну и не прощай... Потому мы, русские, плохо живем, что делиться не умеем... — вздохнул Горкин. — Ладно, пойдем коньяк пить!
— Пойдем, черт с тобой!
Они похоронили француженку и отправились пить коньяк.

История 19.
Как-то летом после вступительных экзаменов, когда у многодетного доцента Мымрина временно приостановилось репетиторство, он устроился в цирк продавать шарики.
Однажды Мымрин как обычно торговал шариками, а тут его жена без предупреждения пришла с детьми в цирк. Самый младшенький ребеночек увидел папу и подбежал к нему.
— Дай шарик, дай шарик! — кричит.
А доцент Мымрин не узнал его и говорит:
— А чек где?

История 20.
Профессор Гузман был под каблуком у жены. И вот как об этом узнали. Однажды Сомов позвонил ему, а трубку сняла жена.
— Позовите, пожалуйста, профессор Гузмана! — попросил Сомов.
— Не могу. Он провинился и заперт в темной комнате. Перезвоните примерно через час, — вежливо отвечает жена.

История 21.
После прогулки с детьми доцент Мымрин возвращается домой.
— Ведерко не забыл? — кричит ему из ванной жена.
— Не забыл.
— А совочек взял?
— Взял.
— И пакет с запасными подгузниками принёс?
— Принес! — доклывает довольный Мымрин.
— Какой молодец! — хвалит его жена.
Немного погодя она выглядывает из ванной и спрашивает:
— А дети где?
Мымрин оглядывается и хватает себя за голову:
— Я их в песочнице оставил! Вот что бывает, когда слишком много в голове стараешься удержать!

История 22.
Однажды вечером, уютно устроившись у себя в кабинете, доцент Воздвиженский переводил своего любимого поэта Петрарку, как вдруг раздался звонок в дверь. Воздвиженский неохотно поднялся и, размышляя, кто бы это мог быть, открыл. На коврике у двери стояла подарочная бутылка коньяка “Наполеон”. Догадавшись, что это подбросили хитрые студенты, у которых завтра зачет, Воздвиженский занес бутылку в квартиру и поставил на стол.
— Нашли дурака! Можно подумать, что на мою объективность можно повлиять! — проворчал он строго и снова взялся за петраркины сонеты, но мысли уже были заняты другим. Через некоторое время, бормоча про молдавскую подделку, он раскупорил бутылку и понюхал.
“Пахнет-то вроде коньяком. Только это еще ничего не значит. Мало ли какаго одеколона в него могли наболтать?”
Воздвиженский облизнулся и приготовился выпить первую рюмочку, как вдруг в дверь опять позвонили. Решив, что это снова студенты с подношениями, Воздвиженский распахнул дверь и замер. На пороге стоял Петрарка. Он был в берете, со шпагой на боку и с грустной улыбкой на лице.
— Говорят, вы переводите мои сонеты? — вежливо спросил Петрарка на итальянском. — Меня к вам изобретатель машины времени подкинул: из прошлого вытащил, а обратно перенести не смог — у него машина не сработала. Я у изобретателя три дня прожил, а потом он меня хотел на улицу выкинуть, но тут мы увидели книжку с вашим переводом, и я уговорил его привезти меня к вам...
Робея при виде знаменитости, Воздвиженский пригласил Петрарку зайти. Петрарка сел на диван и нахохлился. Он был невесел, пока не заметил на столе бутылку коньяка.
— Что это? — спросил он с любопытством.
— Коньяк. Разве в ваше время не было коньяка? — удивился Воздвиженский.
— У нас было вино. Великолепное вино со сказочных виноградников. Вы разрешите мне? — галантно попросил Петрарка.
— Конечно, конечно, — засуетился Воздвиженский и налил Петрарке коньяка. Петрарка  осторожно понюхал и выпил. Вначале он поморщился, но потом глаза его заблестели.
— Позвольте еще?
Глядя, как Петрарка лихо хлещет коньяк, Воздвиженский вспомнил о долгих зимних вечерах среденевековья, навеки утраченной Лауре и о слишком доступных итальянских виноградниках, и ему всё стало ясно. Воздвиженский расслабился, расстегнул на рубашке верхнюю пуговицу и стал стараться не отстать.
Допив коньяк, они захватили с собой томик сонетов и, слегка пошатываясь, но не теряя джентельменского вида, вышли из квартиры. В круглосуточном магазинчике вин не оказалось, хорошего коньяка тоже, и тогда Воздвиженский купил две бутылки водки. Петрарка пытался было расплачиваться золотыми монетами, но Воздвиженский широким жестом показал, что угощает.
— О, си! Фортиссимо! — благодарно кивнул Петрарка.
До утра они бродили по городу в обнимку и распевали сонеты на итальянском языке, а под утро Воздвиженский ненадолго отключился, а когда очнулся, Петрарки уже не было, лишь на полу валялись ножны от его шпаги.
Воздвиженский постоял под холодным душем и пошел в универститет принимать зачет. На душе у него было тоскливо, и он срезал студентов одного за другим. Неожиданно в аудиторию заглянула ответственный секретарь Маргарита Михайловна:
— Вам какой-то иностранец звонит. Говорит, что он у вас дома.
— У меня дома?
— Да. А еще он говорит, что разменял золотые монеты, всё, что нужно купил, и просит принести закуску.
Воздвиженский счастливо засмеялся, в пять минут проставил всем оставшимся студетам зачеты и выскочил из аудитории.

История 23.
Профессор Пингвинчиков был хотя и тихий, но вспыльчивый. Он очень гордился своим чувством юмора. Расскажет, бывало, анекдот, а если кто-нибудь не засмеется, схватит топор и давай за ним гоняться. Поэтому когда Пингвинчиков что-нибудь рассказывал, все обязательно начинали смеяться, чтобы не обижать известного ученого.

История 24.
У доцента Югова была привычка подглядывать. Как увидит замочную скважину, сразу к ней бежит и подглядывает. Все знали, что Югов этим занимается, но никак не могли его на месте преступления застукать, потому что Югов когда видел, что дверь начинает открываться, сразу отпрыгивал и делал вид, что юбочку поправляет или что в пудренницу смотрится.
Профессор Сомов долго думал, как его поймать с поличным, а потом принес баночку с клеем и незаметно обмазал дверь возле замочной скважины. “Ну, думает, приклеится Югов и уже не сможет убежать! А я дверью хлопну — и его в глаз!”
Спрятался Сомов за дверью и радостно захихикал. Представляет, как Югов поймается. А тут по коридору проходила декан Кутузова. Услышала она чье-то приглушенное хихиканье и интересно ей стало, кто так глупо хихикает и почему. Она наклонилась к замочной скважине, чтобы посмотреть, и прилипла носом и правой бровью. Стала отдираться — не отдирается.
А Сомов обрадовался, что Югов попался, да как шарахнет по двери плечом. Распахнул он дверь и кричит:
— Ну что подловил я тебя, доцентишка!
Видит, Кутузова на полу возле двери сидит, правая бровь отодралась, а на лбу шишка огромная вздувается. Спохватился Сомов, помог декану с пола встать, чаем напоил и подарил букет ромашек — едва успокоил.

История 25.
В университете училось ужасно много китайцев и корейцев. Однажды из провинции приехал доктор исторических наук Городков. Он был ужасно мнительный и, увидев толпу китайцев, хлынувшую из какой-то аудитории, решил, что началось второе татаро-монгольское нашествие.
Перепуганный Городков влетел в первую попавшуюся дверь и захлопнул ее за собой. Поворачивая замок, он вдруг услышал за своей спиной негромкое покашливание.
— Вы видели, видели? Татаро-монгольское иго! — возмущенно крикнул Городков и обернулся, ожидая встретить сочувствие.
Внезапно его глаза вылезли из орбит, затем Городков издал горлом приглушенный хрип и рухнул на пол. Вскоре его увезли в реанимацию.
Объяснялось все просто. Городков заскочил на кафедру языкознания, а там за столом в барашковой папахе сидел профессор Михюр-Пашаев и точил кинжал.

История 26.
Профессор Сомов очень любил музыку, особенно Бетховена. Включит дома на полную громкость, так что стекла дрожать начинают, а сам уйдет в другую комнату и уши ватой заткнет.
Жена Варвара к нему подбежит и закричит:
— К нам соседи уже в двери стучат! Нельзя потише сделать? Включил, а сам в другую комнату смылся!
— Ты, Варвара, ничего не понимаешь. Музыка, это ведь великое, не так ли? А великое слышится на расстоянии, — обижается Сомов.

История 27.
Однажды, желая получше узнать своих детей, доцент Мыряев велел им написать сочинение о том, какие мечты у них сбылись и не сбылись в прошлом году. Открыв тетрадку своего любимого сына Васечки, Мыряев прочитал:
“Многое не сбылось, например, чтобы школа сгорела... Не удалось также прочитать много книг, потому что я читать ненавижу.”
“Какой умненький мальчик, быть ему политиком!” — прослезился Мыряев и купил Васечке шоколадку.

История 28.
Однажды профессор Горкин, накануне долго принимавший пересдачу у одной студентки, заснул во время своей лекции, и ему приснился сон.
В этом сне он, профессор Щукин и профессор Сомов ехали по пустыне на лошадях и ловили банду басмачей. У него, у Горкина, белая лошадь, у Щукина — гнедая в яблоках, а у Сомова почему-то ишак. И за плечами у всех — винтовки.
Ехали они, ехали и вдруг смотрят, человек в песок по шею зарыт. Они спешились и видят, что это декан Кутузова, которую басмачи в плен взяли и в песок зарыли. Лежит Кутузова и стонет: “Пи-ить... пи-ить...”
— Ну что? — спрашивает Щукин. — Будем отрывать?
— Ты чего, Щук-паша, совсем с ума сошел? Если мы ее отроем, я не смогу деканом стать, — пугается Сомов.
— А я думаю, надо отрыть, — басит Щукин, и оба они смотрят на Горкина, так как по сну он у них главный. Горкин думает, думает, а потом говорит:
— Давайте отроем, женщина все-таки!
Отрыли они Кутузову, полили ее из чайника, а она в себя пришла, глаза открыла и говорит строго: “Что же это вы, коллега, заснули, а студенты разбежались? Это безобразие! Я поставлю на ученом совете вопрос о лишении вас научной степени!”
Встрепенулся Горкин, проснулся и видит: он в аудитории один, студентов нет, а рядом декан Кутузова стоит, живая и невредимая, и, подбоченясь, на него смотрит.
Выскочил Горкин из аудитории, себя за руку от досады кусает и бормочет:
— Эх, прав был Сомов: и зачем мы ее отрыли?

История 29.
Однажды профессор Сомов вымазал стул вареньем. Он думал, что Щукин сядет, а села декан Кутузова.
Сидит, о своей новой книге рассуждает, о конференции рассказывает. А вокруг “жу-жу-жу!” — она едва отмахиваться успевает.
— Что это на меня мухи так летят? — удивляется Кутузова.
— Ваши речи сущий мед, матушка! — нашелся профессор Сомов.

История 30.
Как-то раз у профессора Сомова поломалась машина, тогда он достал где-то каток, которым асфальт укладывают, и поехал на нем в университет.
Разогнался под горку, мчится, все только шарахаться успевают. А доцент Югов вообразил себя Анной Карениной и думает: “Зачем мне жить, когда все в этой жизни так печально?” — и бросился под каток, только юбочка мелькнула. Но у профессора Сомова хорошая реакция была, и он успел в последнее мгновение затормозить.
Но все равно он перепугался, что человека переехал, выскочил из катка, видит: доцент Югов лежит, живой и невредимый, и рыдает.
— Ты чего это надумал? Жить надоело! — орет на него Сомов.
— Меня сегодня Горкин за коленку не ущи-и-пнул! — жалуется доцент Югов.

История 31.
Однажды во время заседания кафедры профессора и доценты заспорили, кто больше выпьет. Спор получился такой горячий, что едва не закончился дракой. Но положение спас профессор Щукин, крикнувший: “Коллеги, чего напрасно дискутировать? Давайте проверим!”
— По-моему, хорошее предложение! Я “за”! — воодушевился профессор Сомов.
— Ну разве что как соревнование! Я тоже “за”! — крякнул доцент Воздвиженский и, вытерев ладонью усы, поднял руку. А следом за ним вздыбился целый лес рук.
Предложение было принято почти единогласно, воздержался только профессор Пингвинчиков, страдавший язвой желудка и потому употреблявший водку только из пипетки пополам с постным маслом. Отправив аспирантов за бутылками, ученые избрали общественное жюри и начали соревноваться.
Доцент Югов первым выпил два бокала шампанского, захихикал, стал танцевать, приставать к мужчинам и через несколько минут заснул на диване. Профессор Горкин тоже оказался слабым на алкоголь. Он выпил два стакана красного вина, и глазки у него скрестились.
— Это оттого, что сегодня жарко. Мне нехорошо! — простонал он и вырубился.
— Сказывается отсутствие практики, — усмехнулся профессор Щукин.
Он разгладил бороду, налил двухсотграммовый стакан армянского коньяка и лихо хлопнул его, не поморщившись. После чего Щукин торжествующе оглядел остальных и снова потянулся за бутылкой.
— Что такое, в сущности, коньяк? Это, коллеги, если разобраться — непатриотично! — сказал профессор Сомов.
Он выпил из горла бутылку водки и занюхал чьим-то кандидатским авторефератом.
Общественное жюри из аспирантов посовещалось и решило было отдать пальму первенства профессору Сомову, но тут доцент Воздвиженский, разминавшийся в уголке пивом, вдруг вскочил и взял слово.
— Не спешите, коллеги! Я еще не выступал!
Воздвиженский извлек откуда-то бутыль чистейшего медицинского спирта и выдернул из нее пробку.
— Дайте-ка мне самый большой стакан! Нет стакана? Ну давайте поллитровую банку! Прошу общественное жюри убедиться, что жидкость настоящая!
Профессор Сомов наклонился, понюхал, обмакнул кусочек ватки, поджёг и говорит:
— Свидетельствую, что это чистейший спирт. Только его в таких количествах пить нельзя — это мгновенная смерть.
— Ха! Это вам нельзя, а мне можно! — сказал Воздвиженский.
Он налил полную банку спирта, приготовил себе кусок масла на закуску и хотел уже выпить, но тут, обмахиваясь газетой, на кафедру вошла декан Кутузова.
— Ну и жарища сегодня! Вся вспотела! — пожаловалась она. — Что это у вас, Воздвиженский? Водичка? Надеюсь, кипяченая? Позвольте-ка!
Кутузова взяла у растерявшегося Воздвиженского банку со спиртом и выпила ее одним махом. Все с ужасом уставились на нее. Декан Кутузова как ни в чем не бывало крякнула и, погрозив им пальцем, сказала:
— Как вам не стыдно, коллеги! Так-то вы меня любите! Могли бы предупредить, что это не вода. Ладно, мне пора на совещание.

История 32.
Однажды профессор Сомов задумал завести себе гарем и повесил на кафедре объявление: “Желающих записаться в гарем к д.ф.н, проф. Сомову, обращаться по телефону...” Но на это объявление никто не откликнулся, кроме доцента Югова, который был с позором разоблачен и выгнан.
Тогда профессор Сомов решил переманить у доцента Воздвиженского и профессора Щукина их жен. Он купил кулек с пряниками и пошел к ним в гости. Жены Щукина и Воздвиженского как только увидели Сомова с пряниками, стали прыгать и хлопать в ладоши.
— Прянички, прянички! Профессор, дай пряничка! Миленький, дай!
— Идите ко мне в гарем, тогда каждый день будете пряники есть и на машине кататься, — говорит Сомов, а сам их кулечком дразнит.
Жены коллег ужасно обрадовались и хотели уже согласиться, но тут прибежали их взбешенные мужья, и профессор Сомов вынужден был ретироваться. А Щукин с Воздвиженским бежали за ним следом и норовили толкнуть его в спину. Потом они высыпали в грязь сомовские пряники и, потоптав их, ушли.
— Что-то мне сегодня не везет! — вздохнул профессор Сомов, отряхивая на улице свой костюм.
Он собрал рассыпанные пряники, подул на них, обтер рукавом, а потом сложил в кулек и пошел к аспирантке Лене.
— Я хочу тебя в свой гарем взять! — сказал он.
Лена подумала и говорит:
— А я девушка. Мне, наверное, нельзя в гарем.
— Если к научному руководителю, то можно. Я вот тебе пряничков принес! Угощайся! — говорит Сомов.
— А родителей можно будет с собой в гарем взять? — спрашивает Лена.
— Нельзя, — отвечает Сомов.
— А без родителей я не пойду. Я только с родителями согласна, — говорит Лена.
Так и отказалась. Профессор Сомов рассердился, отобрал у нее свой пакет с пряниками и ушел. Так и сорвалось у него с гаремом.

История 33.
Однажды профессор Горкин решил подшутить над профессором Сомовым. Он притворился инопланетянином, надел зеленый скафандр, шлем с антеннами и пошел в гости к Сомову.
Сомов открывает, а Горкин у него спрашивает:
— Простите, это не Альфа-Центавра?
Он думал, что Сомов хотя бы удивится, а он не удивился.
— Нет, не Альфа. Спросите в планетарии, у них там звездные карты есть, — бурчит Сомов и хочет дверь захлопнуть.
— Большое спасибо, — благодарит Горкин. — Ладно, спешу откланяться. А то на Альфе конференция по Тургеневу начинается. Я опаздываю!
Профессор Сомов как только про конференцию услышал — загорелся. Схватил Горкина за рукав и кричит: “Я тоже хочу участвовать! Я выдающийся тургеневед, я с самим Тургеневым знаком!”
— Отлично, — говорит Горкин. — Я могу вас с собой взять. Только имейте в виду, что за участие в конференции вступительный взнос тысячу рублей.
“Ну, думает, хоть раз у него деньги выжулю. Не ради корысти, а ради принципа”.
А профессор Сомов за голову хватается и стонет:
— Тысячу рублей! Да у меня сроду такой суммы не было! Значит, я не смогу участвовать. Я этого не перенесу!
Видит, Горкин, у Сомова плечи задрожали, губы запрыгали, а на глазах слезы навернулись. Стыдно ему стало, что он так жестоко подшутил, он сунул Сомову тысячу рублей и шмыгнул в лифт.
— А конференция как же? Я успею доклад подготовить? — кричит ему вслед Сомов и за рукав цепляется.
— Я за вами вечером залечу! — обещает Горкин. Нажал он кнопку лифта и улизнул.
“Хорошая шуточка получилась, — думает, — самого Сомова обдурил! Сегодня вечером он будет меня ждать, доклад готовить, а я-то: тю-тю!”
А профессор Сомов тем временем входит в квартиру и жене тысячу рублей показывает.
— Где взял? — спрашивает жена.
— Да вот, — говорит Сомов. — Горкин как дурак в зеленом скафандре приперся! Хотел меня обдурить, а я у него тысячу одолжил. Пускай теперь только попробует их назад потребовать — я скажу, что у инопланетянина брал, а не у него.

История 34.
Однажды в Москву на конференцию приехала богатая американка мисс Билгейтс. Она была женщина редких добродетелей, но со странностями и малость припадавшая на мозги.
Профессор Сомов пришел к ней в номер гостиницы как будто поговорить о регламенте. Заходит и видит, что весь номер у нее забит животными.
— Знакомьтесь, мистер Сомов, — говорит американка. — Это моя собачка Толстой, это мой кот Достоевский, это попугаи Пушкин и Лермонтов, это морская свинка Некрасов, а тут в банке у меня золотая рыбка Чехов.
— А горилла Сомов вам не нужна? — спрашивает профессор, а сам прикидывает, как он переоденется гориллой и поедет бесплатно в Штаты.
— Нет, горилла не нужна. Горилла у меня уже есть, я ее сюда привозить не стала, — отвечает американка.
— Ну как хотите, я просто так предложил, — пожимает плечами профессор Сомов. Он поговорил с американкой о регламенте, одолжил у нее денег и ушел.

История 35.
Однажды аспирант Сережа пригласил к себе аспирантку Риту, а аспирантка Рита отказалась.
— Не очень-то и хотелось! Она мне с самого начала не нравилась, — сказал Сережа.

История 36.
Как-то профессор Горкин взял трубу, стал ходить по центру и изо всех сил в нее дудеть. Ходил-ходил, дудел-дудел, да только отовсюду его гонят. Тогда он подошел к памятнику Пушкину, встал к нему спиной и дудит. “Уж памятник-то не будет возражать,” — думает.
А Пушкин с памятника куда-то отлучился, а на его месте стоял профессор Щукин. Щукин едва не оглох, а потом свесился и как стукнет Горкина кулаком по макушке! Горкин оглянулся, видит: памятник.
— Ну и дела! — думает Горкин. — Если даже памятнику не нравится, как я играю, то лучше мне пойти студенток пощипать.

История 37.
Однажды профессор Сомов стал подозревать, что жена Варвара ему изменяет, и он решил за ней проследить. Он подождал, пока жена соберется уходить, а сам переоделся в старушку и отправился за ней следом. Семенит Сомов за женой, лицо в платок закутал, за столбы прячется — настоящим шпионом себя воображает.
А тут навстречу ему доцент Югов. Сомов хотел мимо прошмыгнуть, но Югов его узнал, стал зонтиком колотить и кричать:
— А ты мне еще нравился! Я думал, ты мужчина, а ты оказался конкурент противный!
Оттолкнул профессор Сомов доцента Югова и дальше стал за женой следить.
А тут как раз дорога. Стала жена дорогу переходить, и Сомов за ней. Только он на проезжую часть шагнул, а тут — раз! — кто-то его за локоть хватает. Он оглянулся, а это профессор Щукин.
— Давай, — говорит Щукин, — бабуля, я тебя через дорогу переведу!
Понял Сомов, что Щукин его не узнал, обрадовался и говорит:
— Переведи, милок, да только побыстрее.
Стал профессор Щукин его переводить, а на середине вдруг уставился на Сомова и говорит подозрительно:
— Что-то, бабуля, голос у вас больно знакомый!
— Это, — говорит Сомов, — я квасу много выпила — охрипла.
— И зубы ваши я как будто где-то видел!
— Вставные зубы все похожи. Конвейер один, вот и зубы одинаковые, — хитрит Сомов.
— И глаза у вас какие-то очень знакомые... — не отстает Щукин.
Понял Сомов, что от Щукина просто так не отвяжешься, и говорит:
— Это потому что я бабушка профессора Сомова...
Вырвал локоть и убежал дальше за женой следить.
А Щукин проводил старушку взглядом и говорит:
— Так это, оказывается, бабушка профессора Сомова! Потрясающее семейное сходство! А мы-то с Воздвиженским спорили, в кого Сомов такой уродился.

История 38.
Как-то раз доцент Воздвиженский позвонил профессору Горкину и пригласил его на борщ по-флотски и сибирские пельмени.
— Сам готовил! — сказал он гордо. — Жену к плите не подпускал! Приезжай прямо сейчас, раздавим бутылочку, посидим по-мужски.
Профессору Горкину неудобно было отказаться, и он приехал. Борщ по-флотски был пересолен, а сибирские пельмени — почти сырые. Чтобы не обижать хозяина, Горкин подождал, пока Воздвиженский отвернется, а потом выплеснул борщ в форточку, а следом за ним выкинул пельмени.
— Ну как тебе? Понравилось? — спросил довольный Воздвиженский, видя, что у гостя пустые тарелки.
— Никогда не ел ничего вкуснее! — похвалил профессор Горкин и притворился, что облизывает тарелку.
В этот момент в дверь вдруг энергично застучали кулаком.
— Это, наверное, Щукин! Я его тоже пригласил! — обрадовался хозяин и бросился открывать.
На пороге стоял мрачный, как ночь, профессор Щукин. Он был весь в борще по-флотски, с сибирскими пельменями на шляпе и пиджаке.
— Найду того мерзавца, который это сделал, убью на месте! — прорычал он, багровея и сжимая кулаки.
Профессор Горкин пискнул и полез прятаться по стол.

История 39.
Профессор Горкин постоянно изобретал новые предлоги, чтобы не приходить в университет на лекции. Однажды профессор Сомов ему звонит, а Горкин снимает трубку и говорит измененным голосом:
— Вам Горкина? Он нэ можэт приехать! Он взят в заложники!
— А вы кто такой? — спрашивает Сомов.
— Я чэчэнский тэррорист Басаев! — отвечает Горкин.
Он думал, Сомов испугается, а тот обрадовался.
— Это очень хорошо, что вы Басаев. Не могли бы вы пристрелить Горкина? Сегодня премию дают, и, если вы его убьете, то она мне достанется.
Горкин швырнул трубку и мигом примчался в университет.
— Где моя премия? — кричит. — Мне деньги позарез нужны!
— Я твою премию себе оставил, — говорит профессор Сомов.
— За что? — вопит Горкин.
— За спасение от чеченцев, — хихикает Сомов. — А пока иди на лекцию.

История 40.
Профессор Щукин любил показывать фокусы. Как-то на заседании кафедры он решил показать фокус с перепиливанием. Взял длинный ящик, посадил туда ответственного секретаря Маргариту Михайловну, а потом взял бензопилу, поклонился публике и говорит: “Смертельный номер! Адью!”
Врубил Щукин бензопилу, стал ящик перепиливать, а оттуда вдруг кровь брызнула.
— Что опять не получилось? — спросил доцент Воздвиженский.

История 41.
Как-то на дне рождения у профессора Горкина собралась вся кафедра. Профессора Сомов, Щукин и Горкин, и доценты Воздвиженский и Мымрин выпили и стали хвастаться.
— У меня четыре группы по шесть учеников и с каждого я беру по десять долларов за занятие, — сказал доцент Мымрин.
— А у меня иномарка и евроремонт, — похвастался Горкин. — И новая жена у меня — заместитель министра. Марина, иди сюда!.. Пришла? Нет, ничего не нужно — я тебя просто так позвал.
— А я с Петраркой дружу, — сказал доцент Воздвиженский. — Кстати, куда он делся?
— Он в ванной, — ответил доцент Мымрин. — Говорил я ему, не мешай самогон с шампанским... Одно слово, средневековый человек.
— А у меня борода самая длинная, — сказал профессор Щукин. — А еще меня в кино приглашают Толстого играть. Я тут как-то стоял на памятнике, и меня режиссер один заметил.
Профессор Сомов подумал, чем бы ему похвастаться, но ничего примечательного ему в голову не пришло, и тогда он сказал:
— Зато вы все дураки, а я умный. И по шее я могу вам всем накостылять! Поняли?

История 42.
Профессор Пингвинчиков был очень деликатный, настоящий старый интеллигент. Жену называл по имени-отчеству и ручку ей целовал. Бывало подойдет к нему жена и попросит робко:
— Дай ты мне денег, Николай Григорьич! Я же знаю, ты их в коробочке прячешь. У меня туфли совсем стоптались, на улицу неудобно показываться.
— Обойдешься, Марья Васильевна! Это все ненужная роскошь, — говорит Пингвинчиков и целует ей руку.

История 43.
Однажды главная балерина в Большом театре подвернула ногу и стали искать, кого вместо нее поставить раненую лебедь танцевать из балета “Лебединое озеро”. Искали-искали, всю Москву обегали, но никого так и не нашли. Кто из балерин в отъезде, кто не может. Ну, думают, значит, балет отменять придется. Жалость-то какая!
Но вспомнили, что есть в Москве один старый опытный балетмейстер и поехали к нему советоваться. Приезжают и спрашивают: так, мол, и так, балерина ногу подвернула, кого нам на замену взять?
— А вы, — говорит балетмейстер, — позвоните профессору Сомову. Он большой театрал, всех знает, он вам и посоветует.
Звонят организаторы профессору Сомову и обрисовывают ему ситуацию. Кто, спрашивают, может танец раненой лебеди станцевать?
Профессор Сомов думает и говорит:
— Есть у меня один человечек на примете. Доцент моей кафедры Югов. Он у меня на дне рождения после бокала шампанского такую раненую лебедь отчебучивал, что мы едва ей шею не свернули, чтоб не мучалась. А жена моя Варвара, так та вообще рыдала.
Организаторы думают, была не была. Все лучше, чем балет отменять. Пригласили доцента Югова. Югов обрадовался, надел самое лучшее свое платье и примчался в театр.
Там ему поднесли шампанского, и он так раненую лебедь изобразил, так ногами дрыгал, что даже самые строгие балетные критики не убержались и забросали его букетами.
— Как вас звать, прелестница? — проблеял самый строгий критик, даря Югову розы.
— Не скажу, противный! — кокетливо пропищал доцент Югов и убежал.
Через несколько дней главная балерина выздоровела, и Югова сняли со спектакля. Но всю жизнь он хранил газету, где на первой полосе была фотография балерины и подпись: “Великолепная примадонна, пожелавшая остаться неизвестной, танцует умирающую лебедь.”
Югов всем рассказывал, что это он, но ему никто не верил, даже Сомов, который его и сосватал. За исключением, впрочем, профессора Пингвинчикова, но тот вообще по жизни был доверчивый и верил даже в Дедушку Мороза.

История 44.
Люда, жена доцента Мымрина, была очень терпеливая женщина. Она тащила на себе всю семью, стирала, мыла, убирала, выносила своего рассеянного мужа, но и у самого терпеливого человека есть свой предел. И вот порой, когда доцент Мымрин, скажем, опрокидывал ногой горшок какого-нибудь ребенка или говорил что-нибудь невпопад, Люду прорывало.
Она хватала вазы, тарелки и начинала швырять их об пол, страшная в своем гневе. Дети захлебывались от слез, муж дрожал.
— Смотреть на тебя противно, горе ты мое! — кричала Люда. — И зачем я за тебя вышла? Безрукий, робкий, только и умеешь, что детей делать! Проваливай с глаз моих! Слышишь? Собирай свои шмотки и проваливай!
В Мымрина летел со шкафа чемодан, дети рыдали, жена кричала, а растерявшийся доцент ползал по полу и собирал свои выброшенные вещи.
— Я развожусь с тобой! Тюфяк! Ты слышишь? Чтобы ноги твоей здесь не было! — кричала Люда.
Доцент Мымрин пытался что-то сказать, но только икал. Он брал свой чемодан, из которого выглядывали прищемленные подтяжки, и плелся к дверям. Вид у доцента Мымрина был такой потерянный и беспомощный, что его жене Люде становилось его жалко.
— Ладно, — говорила она. — Куда ты пойдешь на ночь глядя? Оставайся до завтра. Давай сюда чемодан, горе ты мое.
Доцент Мымрин оставался и спустя примерно девять месяцев у них рождался очередной ребенок.
А потом скандалы снова повторялись.

История 45.
Однажды профессор Горкин посмотрел на ночь по телевизору боевик, и ему приснился странный сон.
В его сне ученая братия крупно повздорила. Профессор Пингвинчиков отбил у профессора Михюр-Пашаева с кафедры языкознания пару учеников, тот поставил его на счетчик, но Пингвинчиков не стал платить, а накапал Сомову, а тот самому декану. Тем временем Михюр-Пашаев собрал всю свою братву и наехал на Пингвинчикова, но тот уложил из пистолета “ТТ” с глушителем двух его аспирантов и скрылся.
Короче, не прошло и суток, как на смотровой площадке на Воробьевых горах на большую разборку собрались все кто мог. Профессор Михюр-Пашаев со своими парнями приехали на двух “джипах”, Горкин — на “Мерсе”, кафедра двадцатого века прикатила на микроавтобусе “ниссан”, который вел профессор Борис Борисыч Птичкин, а декан Кутузова примчалась на бронированной “Чайке” с правительственной мигалкой и с затемненными стеклами, так что неясно было, сколько у нее боевиков внутри.
Братва заняла позиции и началась крутая перестрелка из пистолетов и автоматов. В перестрелке принимали участие все, кто мог держать ствол. Даже доцент Югов, одевший по этому случаю красный купальник, то и дело высовывался из горкинского “Мерса” и, зажмурившись, бабахал из детского пистолетика, заряженного пистонами.
Профессор Щукин занял позицию за мусорным баком и бил по врагу короткими очередями из автомата Калашникова. Рядом взорвалась мина, выпущенная кем-то из конкурентов, у горкинского “Мерса” посыпались стекла, а доцента Воздвиженского контузило. Враги взяли точный прицел, и следующая мина взорвалась еще ближе.
— Как они смеют стрелять в женщину? Нужно немедленно сдаваться! — запищал перепуганный доцент Югов.
— Сиди, гад! Не трепыхайся! — рявкнул на него Горкин. Он выжал газ и переехал трех кандидатов наук с кафедры двадцатого века, которые тащили базуку.
— Сдавайтесь! Вам конец! Всех перебьем! — крикнул в громкоговоритель профессор Птичкин, размахивая бейсбольной битой.
Щукин был ранен, но не сдавался, отстреливаясь последними патронами.
— Где же Сомов? — простонал Щукин, истекая кровью. — Без него пропадаем! Почему он не приехал на разборку?
Кафедра двадцатого века и кафедра языкознания высыпали из машин и, растянувшись цепью, перешли в наступление.
Включив мигалку, декан Кутузова умчалась на своей “Чайке”, решив соблюсти нейтралитет.
“Конец!” — подумал Щукин и, сжав в руке последнюю гранату, приготовился зубами выдернуть чеку. Но тут послышались громкие победные аккорды Бетховена. Из-за поворота на огромном катке с динамиками показался профессор Сомов и, отважно выжав по пола газ, помчался давить врага.
— Ура! Сомов с нами! — закричали Горкин с Воздвиженским и перешли в контратаку. Рукопашная схватка была короткой. Кафедра двадцатого века и кафедра языкознания бежали с позором, бросив своих раненых и убитых.
Профессор Горкин проснулся весь в поту. Мышцы у него свело от напряжения, но он был доволен. “Что ни говори, а наши все-таки победили!” — подумал он.

История 46.
Как-то раз доцент Воздвиженский увлекся буддизмом. Он побрился наголо, отрезал усы, надел оранжевое кимоно и босиком явился в университет.
С новой внешностью его никто не узнал. Профессор Сомов крепко пожал ему руку и спросил, не из японского ли он университета и не ищет ли он желающих поучаствовать в конференциях, а когда Воздвиженский ответил, что нет, Сомов быстро потерял интерес и ушел. Потом к Воздвиженскому подскочила аспирантка Лена и, задев его бедром, сообщила, что она девушка. Лену оттеснил доцент Югов, сделавший книксен и начавший что-то бормотать про женское начало и перерождение душ.
Едва Воздвиженский отделался от Югова, к нему подошел профессор Щукин и, показав ему горлышко бутылки, многозначительно щелкнул себя по горлу.
— Содокладчиком будешь? — прошептал он.
Не успел Воздвиженский согласиться, как к нему подскочил профессор Пингвинчиков и робко спросил, не хочет ли он послушать его новое стихотворение: “Я помню чудное мгновенье...” Не дожидаясь ответа, Пингвинчиков начал, повизгивая, читать свой стишок, но на второй же строфе профессор Щукин вцепился ему в пиджак, крича, что Пингвинчиков плагиатор и украл его стихи.
Щукина с Пингвинчиковым оттеснил профессор Горкин, который сказал, что ему ужасно неохота читать лекцию, и поинтересовался, не согласится ли его уважаемый коллега поспать на преподавательской кафедре вместо него.
— Послушайте! — рассерженно крикнул Воздвиженский, потеряв терпение. — Неужели вы меня не узнали? Я Воздвиженский! Слышите? Доцент Воздвиженский!
— Всего лишь Воздвиженский? — удивился профессор Щукин. — А мы-то думали!
И все потеряли к нему интерес.

История 47.
Однажды доцент Мымрин пришел домой и с удивлением обнаружил, что у них в квартире стало как будто больше детей. Вначале он не был в этом уверен, потому что никогда их не считал, но потом решил уточнить у жены.
— У нас что новые младенчики появились? — спросил он.
— Нет, это внуки, — сказала жена, и доцент Мымрин лишился чувств.

История 48.
Однажды профессор Гузман был назначен официальным оппонентом на защите диплома у молодого человека Гены Заикина. Гена ему один раз отнес диплом — Гузман его весь исчеркал; переделал и во второй раз отнес — тому еще больше не понравилось.
— Слабенький диплом, молодой человек! — говорит Гузман. — Я не могу дать вам рекомендацию в аспирантуру.
Тогда Гена посоветовался со знающим человеком, и ему сказали, что просто так к Гузману лучше не приходить.
— Ты, — говорит ему знающий человек, — когда будешь диплом переплетать, вложи между каждой страницей по десять долларов. Сколько у тебя там страниц? Сто? Вот как раз в самый раз будет!
— Что вы! — говорит Гена. — Быть этого не может! Гузман такой честный человек, настоящий ученый.
— А ты, — говорит ему “знающее лицо”, — всё-таки вложи. В крайнем случае скажешь, что нечаянно это сделал. Все равно тебе терять нечего, если он диплом завалит.
Подумал Гена и послушался. Вложил между страницами по десять долларов, только на последние страницы библиографии у него долларов не хватило, и отнес Гузману. Отдал диплом и вернулся домой взволнованный: а ну как скандал выйдет? Думает: тогда скажу, что уронил доллары в лужу, а потом разложил для просушки и забыл вынуть.
А на другой день звонит ему Гузман и говорит:
— Хороший диплом, молодой человек! Я прочитал его на одном дыхании. Считаю, вы проделали большую работу. Я дам вам рекомендацию в аспирантуру, только имейте в виду, что библиография у вас слабенькая и придется ее переделать.

История 49.
Однажды профессор Горкин принимал экзамен у трех хорошеньких студенток, а тут вдруг в аудиторию вошел доцент Югов с ручной дрелью и молча стал сверлить дверь.
— Послушайте, разве вы не видите, что у меня экзамен? — раздраженно спросил Горкин.
— В том-то и дело, что не вижу, — ответил Югов.

История 50.
Однажды на юридическом факультете началась компания по борьбе со взяточничеством. Была создана специальная комиссия и председателем ее назначен профессор Гузман.
Гузман собрал всех, сделал строгое лицо и сказал:
— Необходимо поганой метлой вымести с факультета всех взяточников! Прошу всех написать объяснительные записки и положить мне их завтра на стол. Все, чьи объяснения не будут признаны убедительными, могут распрощаться с работой.
Назавтра на столе профессора Гузмана выросла целая пачка пухлых, плотно запечатанных конвертов. Гузман взял конверты и удалился с ними в свой кабинет, а профессора и доценты, перешептываясь, остались ждать под дверью. Через полчаса Гузман вышел изрядно повеселевший с оттопырившимся карманом пиджака.
— Представленные записки убедили меня в том, что на юридическом факультете нет взяточников, — сказал он. — Однако, чтобы работа комиссии не казалась слишком мажорной, я предлагаю объявить выговор младшему преподавателю Синичкиной, которая регулярно принимает от студентов шоколадки и цветы.

История 51.
На свадьбе дочери профессора Михюр-Пашаева и сына профессора Пингвинчикова собрался весь университет.
Доцент Воздвиженский подарил сервиз, Щукин — собрание своих сочинений от “Войны и мира” до “Поднятой целины” включительно, Югов — хрустальную вазу, а декан Кутузова — кофемолку.
Один доцент Мымрин явился без ничего. Тогда он недолго думая взял из кучи подарков чей-то утюг и подарил его новобрачным.
— Спасибо, друг мой. Кажется, нам кто-то уже дарил утюг! Ну да ничего, как поссорятся, обоим будет, что схватить! — задумчиво сказал профессор Михюр-Пашаев, крепко пожимая Мымрину руку.
— Горько! — закричал в эту минуту доцент Югов, и новобрачные поцеловались.

История 52.
У профессора Щукина было двое внуков — Женя и Саша. Щукин помнил, что из них один мальчик, а другая девочка, но никак не мог запомнить, кто именно. То ли Женя — мальчик, а Саша — девочка, то ли Саша — мальчик, а Женя — девочка.
Однажды он пожаловался на это доценту Мымрину.
— Не знаю, что со мной. Склероз, что ли? Никак не могу отличить своих внуков. Вот недавно был Новый год, так я перепутал и подарил мальчику куклу, а девочке танк.
— Кому ты это говоришь, брат? — сказал доцент Мымрин. — Со мной тут на днях еще больший казус вышел. Хотел среднего сына в школу записать, смотрю, вроде большой уже, под ногами все время вертится, а оказалось, что он уже женат.

История 53.
Жена хитрого профессора Гузмана была очень ревнивой. Она ходила вместе со своим мужем в университет и присутствовала на экзаменах. Бывало заметит, что он засмотрится на какую-нибудь студентку и кричит на мужа:
— Хватит таращиться! Ты наказан! А ну марш в угол!
Гузман, ссутулившись, идет в угол и из угла экзамен принимает.

История 54.
Однажды кандидатскую защищал некто Заморышев. Аспирантка Рита, присутствующая на защите, как услышала эту фамилию, так сразу начала хохотать. А Рита была даром что тихая — такая смешливая, что как разойдется, так ее уже не остановишь.
— Что это за детский сад? — возмутилась присутствующая декан Кутузова. — Не понимаю, что тут смешного? Фамилия как фамилия. Заморышев как Замо... Ха-ха! Ой, не могу, держите меня!
Кутузова покраснела, зажала себе рот рукой, но потом не выдержала и тоже начала хохотать, а за ней и весь факультет. Защита была сорвана, а бедняга кандидат готов был провалиться сквозь землю.
— За... Заморышев! — стонала от смеха декан Кутузова. — Ой, не могу! Не произносите при мне это имя!
— Я что виноват что ли, если у меня фамилия такая? — крикнул несчастный Заморышев.
— Виноват, — сказал профессор Сомов, чихая от смеха в платок. — Надо было псевдоним взять. Например, Богатырев... Или через черточку Заморышев-Богатырев. Ха-ха!
И по коридорам университета прокатился смех. Причем громче всех смеялся почему-то доцент Мымрин.

История 55.
Однажды профессора Щукин и Сомов собрались на охоту, а чтобы не зависеть от капризов судьбы, одолжили у аспирантки Лены кошку, посадили ее в мешок и отправились в лес.
Доцент Югов видит, что они куда-то идут, и думает: “Вдвоем идут! Подозрительно. Что я не знаю, куда можно вдвоем ходить? Дай-ка я буду подглядывать!” И стал за ними подглядывать.
Пришли Щукин с Сомовым в дремучий лес и выпили по-охотничьему обычаю две по сто.
— Ну, — говорит Щукин, — за добычу!
— За добычу!
Выпустили они кошку из мешка, дали ей отбежать и давай по ней палить. Целый час палили. Грохоту на весь лес наделали, а кошка даже не падает: только сидит и лапкой умывается.
— Ишь ты, — удивляется Щукин, — живучая попалась!
— Как бы не так! — говорит Сомов. — Просто ты патроны нам холостые подсыпал, гуманист дурацкий!
Щукин покраснел и говорит:
— Ничего я не подсыпал!
— Кому ты врешь? Сказки будешь братьям Гримм рассказывать! — отвечает Сомов.
Стал он карабин заряжать, а кошка тем временем убежала в кусты, где прятался подглядывающий доцент Югов.
Увидел доцент Югов, что Сомов в его сторону целится, выскочил, юбку на голову натянул да как заорет:
— Не стреляйте! Я никому не скажу, чем вы тут занимались!
Рассердились Сомов и Щукин, поколотили доцента Югова и пошли домой. А на обратном пути взяли в плен американского профессора Гумбольта, который в поисках клада Аттилы увяз в болоте.
А доцент Югов сидел с фонарем под глазом, гладил кошку и говорил ей:
— Побили, противные! Но как это мужественно! Нужно будет на них декану наябедничать, может, они, когда об этом узнают, меня снова поколотят?

История 56.
Как-то профессор Гузман набрался храбрости и решил уйти от жены к одной молоденькой преподавательнице Наде. Когда жена куда-то ненадолго вышла, Гузман схватил заранее приготовленный чемодан, оставил записку: “Милая Ира, не жди меня к обеду, я буду обедать у другой,” — и убежал к преподавательнице.
Живет Гузман с Надей и не нарадуется, какая она терпеливая и спокойная. А его жена вскоре у кого-то узнала адрес, врывается к Наде и начинает орать.
— А ну живо иди сюда, Гузик! Кому сказала! Не смей жить у этой дряни! Вот погоди, дома я тебя вышколю!
Пригорюнился Гузман и потащился к двери. Где, думает, Наде устоять против этого танка в юбке? Но он недооценил преподавательницу. Надя вдруг напряглась, ноздри у нее расширились, и она закричала:
— Стоять, Гузик! Да кто ты такая? Жена? Подумаешь, жена! Он тебя не любит! Он говорит, ты по сне храпишь и овсянка у тебя пригорает!
Тут жена и преподавательница так сцепились, что только пух и перья полетели. Они и вопили друг на друга, и царапались, и ногами топали, и несчастного Гузмана перетягивали, но в конце концов молодость победила — жена была раз и навсегда изгнана, а Надя осталась победительницей.
Пораженный Гузман шагнул навстречу Наде со слезами на глазах:
— Я и не думал, что ты сможешь! Ты, такая мягкая, такая впечатлительная, справилась с этой ужасной женщиной!
Но у его мягкой Нади вдруг сверкнули молнии в глазах, она с диким воплем расколола вазу об пол и завопила:
— ЧТО! МОЛЧАТЬ! А НУ МАРШ В УГОЛ! Я тебя научу себя вести!
— Что ты, Наденька? Что с тобой? — пробормотал Гузман, начиная отчего-то мелко дрожать.
— Марш в угол, кому я сказала! Живо! Будешь просить у меня прощения за то, что хотел к ней уйти! — проорала Надя еще громче, и Гузман уловил в ее голосе знакомые интонации. “Маскировалась!” — подумал он и, повесив голову, поплелся в угол.

История 57.
Однажды ночью профессор Гузман прокрался к университетской доске объявлений и приколол лист с надписью: “Разменяю с доплатой большую Россию на одну маленькую историческую родину. Специалист по славянству профессор Марк Гузман”.

История 58.
В университете был хозяйственник Мафасуилов. Он был ужасно грубый. Скажем, заседание идет, а он вваливается и кричит: “Сколько раз вам говорить, чтобы из буфета стаканы не таскали?” или из вредности возьмет какую-нибудь железку, встанет за дверью и колотит по железке молотком.
Однажды Мафасуилов пришел в гости к профессору Сомову, во все комнаты свой нос сунул и спрашивает:
— Откуда у вас кресло с инвентарным номером 5645-УН? Я на вас в суд подам за расхищение!
Сомов вздохнул, достал из кошелька сто рублей и сунул Мафасуилову.
— Взятка должностному лицу — преступление! — радостно сказал Мафасуилов, пряча бумажку в карман. Потом он заговорщицки наклонился к уху Сомова и прошептал:
— Стульчиков не желаете ли новеньких? Могу устроить!

История 59.
Однажды у профессора Сомова был юбилей, и ему преподнесли много дорогих подарков. На другой день, разбирая подарки, Сомов бормотал: “Очень жаль, что юбилеи так редки. Да-с. А хотя почему, собственно?”
И, недолго думая, Сомов пригласил гостей на новый юбилей. Удивленные гости снова явились с подарками.
— Сколько же у тебя всего юбилеев? — спросил профессор Горкин.
— Это последний, но через две недели юбилей у моей собачки, — сказал Сомов.

История 60.
С легкой руки профессора Сомова все стали изобретать себе праздники. Пингвинчиков изобрел день портфеля, Щукин придумал день бороды, а Воздвиженский пригласил всех на день рождения Петрарки, на котором Петрарка зверски напился и читал свои сонеты на русском языке в переводе Воздвиженского.
Доцент Югов хотел с размахом отметить восьмое марта, надеясь на подарки, но к нему никто не пришел, так как в этот день все собрались у аспирантки Лены, и пришлось бедному Югову ограничиться одними цветами, которые он сам себе подарил.
Декан Кутузова отмечала день Бородинской битвы и день рождения своего однофамильца Михайлы Илларионыча, которого объявила своим незабвенным прапрадедушкой.
Горкин отмечал день “Мерседеса”, день Синей Бороды и день красивых коленок и все три раза не пришел в университет, после чего Сомов присек это безобразие, объявив все праздники Горкина днями воспаленнной хитрости.
Но в любом случае год в университете провели весело.

История 61.
Родители одного из учеников доцента Мымрина работали на фабрике по производству зубной пасты и расплачивались за уроки сына пастой. Через какое-то время пасты у Мымрина скопилось столько, что младший из его детей сумел дважды измазать пастой дорогу от дома до школы, а заодно перепачкал весь папин гардероб.
Тогда доцент Мымрин сказал ученику: “Хватит! Скажите родителям, что на пасте пора ставить точку! Мы цивилизованные люди, а у цивилизованных людей есть более совершенное платежное средство.”
Ученик уныло кивнул и на другой урок пришел с раздувающимся рюкзаком.
— Там что, зубные щетки? — колко поинтересовался Мымрин.
— Нет. Моя тётя Аня работает бухгалтером на военном заводе, где производят ручные гранаты.
Представив, что будет, если до гранат доберутся его многочисленные дети, доцент Мымрин сглотнул слюну и сказал:
— Унесите это и скажите родителям, что я согласен на зубную пасту. А теперь запишите тему урока: “Ф.М.Достоевский. Этапы творческого пути”.

История 62.
Однажды профессор Гузман убежал от своей преподавательницы Нади и стал снимать квартиру. Когда у него закончились деньги, он украл у доцента Мымрина одного из детей, поздним вечером позвонил Мымрину и сказал измененным голосом:
— Ваш ребенок у меня. Если не заплатите выкуп, я защекочу его до смерти!
— Вы уверены, что украли нашего ребенка? А я и не заметил! — удивился доцент Мымрин. — Подождите, пожалуйста, на проводе, я пойду спрошу у жены.
Гузман, скрипя зубами от раздражения, остался ждать у телефона. Через несколько минут Мымрин снова взял трубку.
— Мы с женой посоветовались и решили, что вы можете оставить этого ребенка у себя, — сказал он. — Все равно у нас скоро будет новый. Кстати, хотим вас предупредить, что щекотки он не боится.
На следующий день Гузман подкинул ребенка обратно. Он оставил его на половичке у двери, а сам позвонил и убежал.
— Я была уверена, что похититель так и поступит. Этот у нас был самый крикливый, — спокойно сказала Люда.
— Ладно, меня ученики ждут, — сказал Мымрин и, задевая ногами за коробки с зубной пастой, направился в кабинет.
А Люда стала менять на ребенке памперс и обнаружила у малыша в кулачке квитанцию из прачечной, выписанную на профессора Гузмана.
— Так вот кто это был! — удивилась жена Мымрина. — Какой милый человек! Нужно будет ему подкинуть кого-нибудь из наших малышей.

История 63.
Как-то раз в ночь на Ивана Купалу профессор Сомов вышел на балкон покурить и вдруг видит: мимо пролетает декан Кутузова на метле.
— Здравствуйте, Любовь Порфирьевна! Куда это вы на личном транспорте? — кричит Сомов.
— На конференцию на Лысую Гору. Простите, что не останавливаюсь — опаздываю, — кричит Кутузова и уносится.
“Вот уж на кого не подумал бы”, — поражается Сомов.
Только он от удивления оправился, а тут смотрит: аспирантка Лена мчится на русско-немецком словаре.
— А ты куда? — кричит ей Сомов.
— На конференцию на Лысую Гору. Надо всех наших в известность поставить, что я еще девушка, — отвечает Лена.
Пришпорила она немецкий словарь и улетела.
Докурил Сомов, бросил окурок с балкона и уже повернулся, чтобы уйти, да тут видит: доцент Югов летит на швейной машинке.
— А вы куда, доцент?
— На Лысую Гору! — кричит Югов. — Только вот боюсь, машинка заглохнет.
И тоже умчался.
— Поразительно, просто поразительно! — пробормотал Сомов.
Он вернулся в комнату и задумчиво поскреб подбородок. На лице у него была написана мечательная задумчивость.
— А, может, и мне тряхнуть стариной? Давненько я что-то не бывал на Лысой горе, — пробормотал он.
Сомов подошел к шкафу, достал трубу от пылесоса, сел на нее и улетел.

История 64.
Однажды профессор Сомов решил поставить богатого профессора Горкина на счетчик. Он стал звонить ему по ночам и измененным голосом требовать:
— Слышь, новый русский! Мы с братвой хотим расстроить тебя тысяч на десять баксов, а иначе заказывай себе гроб с кистями!
Но сколько Сомов не стращал, Горкин так ничего и не заплатил, только телефон стал на ночь отключать. Тогда для дальнейшего запугивания Сомов стал писать записки и подбрасывать их в почтовый ящик. На записках он рисовал череп с костями и капал на них клюквенным соком, похожим на кровь.
Так продолжалось несколько недель подряд. Сомов умаялся бегать с записочками туда и обратно, но не получил ни копейки. Одного он не мог понять: неужели Горкин такой смелый? Однако отступать Сомов не собирался —  он привык доводить всё задуманное до конца...
Месяца через два профессор Горкин встретил в коридоре доцента Воздвиженского.
— Послушай, ты не помнишь, сколько экземпляров докторской обычно выкатывают на принтере? — спросил Горкин.
— Обычно два или три, — сказал Воздвиженский. — А что?
— Да тут Сомов меня заколебал: записочки мне подбрасывает, а листы для них из своей докторской берет. Вот я и хочу узнать, сколько у него еще экземпляров осталось?

История 65.
Однажды профессор Пингвинчиков купил хлопушку, подкрался сзади к декану Кутузовой и взорвал хлопушку у нее у самого уха. Кутузова от неожиданности подскочила на полметра, а потом набросилась на Пингвинчикова.
— Вы что, спятили?
— Я только хотел привлечь ваше внимание к тому факту, что конференция “Наука ХХI века” переносится на более поздний срок, — сказал Пингвинчиков.

История 66.
Профессор Горкин любил подкрыдывать в коридоре к студенткам и щипать их. Студентка подпрыгнет от неожиданности, а профессор Горкин погрозит ей пальцем и скажет строго: “Имейте в виду, что библиография у вас слабенькая!”

История 67.
Каждый день ровно в четыре часа многодетный доцент Мыряев прогонял всех детей и учеников, вывешивал на дверь табличку: “ПРОШУ НЕ БЕСПОКОИТЬ! ГОТОВЛЮСЬ К ЛЕКЦИЯМ!” и запирался у себя в кабинете.
Дети и жена Мыряева проходили мимо кабинета на цыпочках и говорили шепотом, с уважением косясь на табличку. А доцент Мыряев в это время сидел за столом и ел руками варенье из банки. Потом он мыл руки в тазике, прятал банку и с задумчивым лицом выходил из кабинета.

История 68.
Однажды тот же ученый, который подбросил Воздвиженскому Петрарку, усовершенствовал свою машину времени и вытащил Пушкина из прошлого за три секунды до того, как Дантес его ранил.
Разгоряченный Пушкин в бой так и рвется, пистолетом размахивает и требует, чтобы изобретатель его назад вернул. А у того как назло машина снова заклинила. Пришлось оставить Пушкина в настоящем. Первое время он попережевал, а потом привык.
Бродит Пушкин по Москве, впечатлений набирается, на своем памятнике по очереди со Щукиным стоит, к лифтам и автомобилям привыкает. Стал было по издательствам ходить, но там не поверили, что он взаправдышний Пушкин и говорят ему: “Хватит у классиков списывать. Идите еще потренируйтесь!” Расстроился Пушкин и с горя стал за женщинами ухаживать — кровь, как известно, арабская, горячая.
А где женщины, там кутежи и рестораны, а где рестораны — там деньги нужны. Стал Пушкин работу искать. Хорошо, что он французский в совершенстве знал. Устроился гидом-переводчиком, а со временем стал песни для эстрадных певиц писать. Песни пользовались успехом, и у Пушкина стали появляться деньги. Стал он понемногу повесничать.
Однажды он услышал, что доцент Югов его творчеством занимается, заинтересовался и решил его навестить. А для начала, чтобы не быть узнанным, сбрил бакенбарды, очки темные надел и пришел к Югову. Видит, Югов сидит у окошка, ножку на ножку закинул и в пудренницу собой любуется.
Увидел он Пушкина, пудренницу спрятал и спрашивает:
— Вы ко мне по какому вопросу? Или вовсе без вопроса?
— Экзамен сдавать! — говорит Пушкин.
— А почему я вас на лекциях не видел?
— Э-э... Я болел, — отвечает Пушкин.
— Бедняжка! — сочувствует Югов. — Ну так и быть: я у вас приму. Тяните билет!
Вытянул Пушкин билет и читает на билете: “Творчество Пушкина”. “Ну, думает, это пустяк. О себе-то я много чего рассказать могу.”
Сел он перед Юговым, а тот как на него рявкнет:
— Какова периодизация творчества поэта?
Пушкин от неожиданности растерялся и бормочет:
— Ну, так сразу и не скажешь. Помню, еще когда-то в детстве нянюшка...
— Неправильно! — обрывает его доцент Югов. — Вы демагогией занимаетесь, а надо все точно знать! Существует лицейский период, есть вольный, гражданский, затем романтический, потом период  Михайловского, Болдинская осень и зрелый период. Каждый из периодов в свою очередь делится на три подпериода. А ну-ка какие подпериоды лицейского?
Тут Пушкин совсем в замешательство пришел. У него всегда с датами напряженно было.
— И этого вы не знаете, юноша! — морщится Югов. — А кто у Пушкина был дедушка, это вам хотя бы известно?
Пушкин обрадовался, что сумеет хотя бы на один вопрос правильно ответить, но только он рот открыл, как доцент его перебивает:
— Его дедушка был Ганнибал! Повторяю по слогам: Ган-ни-бал!
— Я тоже знал, но вы меня перебили! — сердится Пушкин.
— Ничего ты не знал, не знал, не знал! — дразнится Югов. — Ты небось даже не помнишь, как его по имени-отчеству звали!
— Абрам Петрович! — выпал Пушкин, пока Югов его снова не перебил. Да только доцент ему опять язык показывает:
— А вот и нет. Не Абрам Петрович, а Александр Сергеевич! Я не про деда, а про самого поэта спрашивал!
Понурился Пушкин, понял, что снова впросак попал. А Югов завелся, вскочил, стал ногами топать и на него кричать:
— Ты совсем неподготовленный пришел! А все потому, что на мои лекции не ходил! Противный, противный, противный! Не буду тебя больше спрашивать! Давай свою зачетку!
Схватил со стола зачетку и, к удивлению Пушкина, поставил ему жирную пятерку.
— Имей в виду, — говорит Югов, — я тебе ее не за знания поставил. Просто у меня принцип такой: я всем симпатичным молодым людям пятерки ставлю. А теперь иди, противный, и не нервируй меня больше!
Тут Пушкин голову руками обхватил и опрометью вон выбежал. А Югов ему вслед посмотрел и говорит:
— Какой худенький, бедняжка, сразу видно, что болел!

История 69.
Как-то раз на научной конференции доцент Мымрин выступил с докладом “А.П.Чехов “Три сестры”. Проблемы текстуального анализа”. После доклада началось его обсуждение. Все высказали свое мнение, один только профессор Щукин промолчал, потому что забыл, чем у Чехова “Три сестры” закончились: кто там кого убил и кто на ком женился.
“Надо, думает, у Сомова спросить. Он-то точно знает, раз такие умные замечания делал.”
Подошел он после конференции к Сомову, отвел его в сторонку и говорит:
— Стыдно сказать, но я запамятовал, чем у Чехова “Три сестры” закончились? Ты не помнишь?
Сомов вначале захохотал, а потом смутился и отвечает:
— Никому бы не признался, а тебе как другу признаюсь. И я тоже этого не помню. Мне жена эту пьесу только до середины дорассказала.

История еще не последняя.
Однажды профессор Щукин, обладатель роскошной бороды, прислал свою фотографию на конкурс: “Лучшая борода России” и занял первое место. Нужно было отправиться с бородой в гостиницу “Рэдиссон-Славянская”, предстать перед жюри и, когда оно удостоверится, что борода настоящая, поехать представлять Россию в Соединенные Штаты на конкурсе “Бороды мира”.
Узнав, что Щукин собирается за границу, профессор Сомов позавидовал. Он пробрался ночью к нему в квартиру и, пока Щукин спал, отрезал ему бороду.
Утром Щукин проснулся, стал по привычке бороду трогать, но только пустое место рукой нащупал. Он к зеркалу — увидел, что борода отрезана и за голову схватился. Горько заплакал Щукин, сбрил остатки бороды и поехал на конкурс объясняться. “Всё пропало, — думает, — теперь мне ни за что не поверят, что борода была. А пока я новую такую же отпущу — сколько лет пройдет!”
Приезжает он на конкурс в гостиницу “Рэдиссон-Славянская”, а там важное жюри за столом сидит: пять русских и пять американцев — сидят и его ждут. Русские ругают Щукина, что бороду не уберег, а американцы как-то странно на него косятся и перешептываются. А потом один американец подходит к профессору, отводит его в сторону и говорит:
— Мистер Щукин, это поразительно! Без бороды вы вылитый наш американский президент! Вас и родная мать не отличила бы! Мы возьмем вас в Штаты — вы будете иметь огромные деньги, мистер Щукин! Если с нашим президентом что-нибудь случится, например, собака ему нос откусит или жена из ревности сковородкой челюсть свернет — вы его замените и будете руководить страной вместо него.
— Нет, — говорит Щукин. — Конкурс бород одно, а это совсем другое. Я человек русский и не хочу американским президентом быть.
Так и отказался.

История последняя.
Как-то в Татьянин день в большом зале собрались все профессора и доценты: и Сомов, и Горкин, и Пингвинчиков, и Щукин, и Воздвиженский, и Югов, и Мымрин, и их жены, и куча кандидатов, и аспиранты Лена, Костя, Рита, Сережа и еще многие другие, и все студенты дневники, вечерники, заочники. Народу набилось столько, что сидели даже на ступеньках.
Слово взяла декан Кутузова. Она выпила что-то из стакана и, волнуясь, сказала в микрофон:
— Друзья! Милые мои друзья! Мы часто ссоримся, обижаемся, таим зло, строим друг другу козни, потом миримся и радуемся, вместе пьем и вместе шутим, вместе смеемся и плачем, публикуем статьи и защищаем докторские, проводим в стенах университета большую часть нашей жизни — и так год за годом. Но всей нашей деятельностью, какой бы хаотичной она не была, мы двигаем вперед русскую науку! Мы все, несмотря на все наши сходства и различия — одна большая и дружная семья. И я хочу вам сказать, что я очень-очень люблю вас всех. Ура, господа, выпьем же за русскую науку! Выпьем за профессоров и студентов! Ура!

конец