Темная флейта

- Вы не хотите есть?
Молодой человек стоял на пороге и смотрел в окно.
- Нет, не хочу, - ответил он и взглянул доктору в лицо.
Таз был доверху наполнен жирной черной икрой. Аппетитная снедь, но сегодня молодой человек не желал наполнять желудок.
Поэтому он смотрел на женщину.
Она была в красных ботфортах, зеленой юбке, настолько короткой, что была видна выпуклость, номинально прикрытая розовыми кружевными трусиками, короткой майке с аппликацией кошачьей головы и шляпе с большими полями, обмотанной белым шелковым шарфом, один конец которого свисал до бедер. Белый больничный халат с желтыми разводами у накладных карманов лишь подчеркивал ее соблазнительность.
- Так что же, - спросила она. - Вы в этом точно уверены?
- Да, доктор, уверен.
В комнату вошел санитар с ведром отрезанных осетровых голов, хлопнул молодого человека по спине и сильно икнул.
- Он не хочет, Иван Дмитриевич.
- Ну и ну, - покачал седой главою пожилой санитар и вышел.
- А что же вы хотите?
- Я хочу кое-что унести.
- У вас проблемы с пищеварением?
Он чуть смутился и потрогал живот.
Доктор отошла от таза и задумчиво взяла в руки хлеб и ложку.
- Вы конкретнее все-таки, молодой человек, и побыстрее - у меня уже давно свербит и некогда мне тут с вами в загадки играть.
Она вытащила из кармана халата большую салфетку в горошек и сунула ее себе за вырез майки. Ее большие мягкие бедра сладострастно дернулись и она провела указательным пальцем левой руки по груди, животу и дальше вниз.
- Вы не могли бы отдать мне вашу салфетку? - застенчиво спросил молодой человек.
- Вообще-то могла бы, а что?
- Если вам не трудно, не дадите ее мне? Хотя бы на время, а лучше насовсем. Вот именно вашу салфетку я и хотел бы унести.
- Ну если вас не интересует еда...
- Нет, нет...
- Тогда, ладно.
Она сняла салфетку и дала молодому человеку.
Он немедленно вышел из кабинета и уже в коридоре, аккуратно сложив, сунул салфетку в карман пиджака, и даже застегнул на нем одну пуговицу - ту, что внизу.
- Ну и ну, - покачал главою Иван Дмитриевич, который как раз красил синим оконную раму.
Он заметил, что кладет в карман молодой человек, вот и сказал "ну и ну".
Петр этого не услышал. Он тогда уже свернул за угол и увидел гардероб. Гардеробщица с улыбкой подала молодому плащ.
Петр немного удивился, но не забыл отдать пластиковый жетон с номером.
- Вас запомнить можно, - сказала гардеробщица.
Он взял плащ.
- Да тут дырка! - воскликнул.
- Где? - испуганно завопила женщина.
- Да вот же, на спине.
- И преогромная! Ужас!
- Да мой ли это плащ?
- Ваш, ваш. Можете не сомневаться.
- Раз мой, тогда надену.
Надел и вышел.
Пахло яблоками и бензином.
Стоял раздавленный грузовиками легковой автомобиль, а миллиционер занимался подсчетом яблок, вывалившихся из багажника. Из-под яблок торчала девушка, у которой из лопнувшего черепа вытекал мозг.
Петр похлопал по спине миллиционера и спросил:
- Который час?
- Сорок один. Семнадцатый, - буркнул служащий. - Сорок два...
Петр подобрал яблоко, отер кровь бумажной салфеткой и сочно хрустнул.
- Спасибо, - пробормотал набитым мякотью ртом.
- Сорок пять. Не за что, - отозвался миллиционер.
Петр захрустел и пошел восвояси.
Пришед домой, разделся.
Сел на стул перед окном и задумчиво погладил себя по волосатой груди.
Сердце неспокойно трепыхалось.
Он переместил руку на живот. Пульс достиг большого напряжения и кровь забурлила как гейзер. Петр закрыл глаза.
С улицы донеслось:
- Не надо на меня кричать. Лучше высеки.
Это отвлекло Петра и напряжение спало. В голове стало ясно.
Петр встал и открыл шкаф.
Некоторое время он стоял в раздумье, потому что не мог вспомнить зачем ему это понадобилось, и уже было хотел закрыть шкаф, как вдруг воспоминание все же явилось: он хотел взять докторову салфетку.
Петр вытащил из пиджака салфетку и тщательно принюхался. Похоже, доктору было плохо совсем недавно, не далее, как сегодня утром. Ничего страшного, но пусть еще полежит.
Петр приготовил себе чаю и напился.
Потом пошел в ванную и долго с наслаждением мочился.
Моча была светлая. Чего-то организму не доставало. Петр даже не стал пробовать мочу - и без того ясно, что вкуса у нее почти нет.
Петр вытерся мохнатым полотенцем и пошел в комнату.
Телефон надрывался. Но Петр не спешил. Свои знают, что надо звонить долго, а чужие ни к чему.
- Алло?
- Алё? А дядю Петю можно?
- Поля? Ты чего звонишь?
- Алё? Это дядя Петя?
- Да, да, Поля, это я. Говори, я слушаю. Да.
- Приезжайте, дядя Петя... - И трубку повесили.
Петр тоже опустил свою трубку на телефон. Подождал, надеясь, что позвонят еще раз. Не позвонили.
"Надо ехать, - подумал Петр. - Поля еще никогда сама не звонила. Что-то неординарное."
Через некоторое время он, одевшись, вышел из дому и сел на трамвай.
Ему не нравились трамваи. Везде свисали петли, было как-то голо и неуютно. Какой-то глупый подросток, длинноногая и худая, подтянулась на петле и сунула туда голову, сморщив лоб, высунув язык и выкатив глаза. Ей, наверное, это казалось остроумным. Короткая юбка задралась, открыв белые трусики с символическими изображениями синих голубей. Подросток проследила взгляд Петра и стала елозить ногами.
- Я спасу вас, - сказал старик сзади.
Он подошел к подростку, обнял его и вынул из петли.
Продолжал задумчиво обнимать за талию, полуприкрыв слезящиеся глаза, бледный и неподвижный.
Подросток наклонилась в Петрову сторону, протянув к нему руки. Он был вынужден поддержать ее под мышки. Она, между тем, обсасывала пуговицу на Петровом плаще.
- Вообще-то мне скоро выходить, - сказал Петр.
- А вы выходите, никто вас не держит, - сказала подросток.
- Да. Но зато я вас держу.
- Ах, какой, однако, вы зануда. Все ведь относительно. Да и, собственно, о чем мы говорим? Неужели мы не можем разделить ответственность за наши разделенные полы?
Этого Петр не вынес. Он оторвался, оставив пуговицу во рту подростка, как трофей, и выскочил из трамвая на одну остановку раньше, чем следовало.
Прошел остаток, опустив взгляд долу.
Небо дышало как умирающий.
Петр позвонился в дверь, подождал, позвонил снова. Он слышал за дверью какое-то шарканье, поскрипывание, но не мог определить, что это за звуки.
Петр позвонил еще раз, потом нагнулся к замочной скважине. Что-то терпко сладкое всколыхнулось в груди, словно бы он снова прижался губами к соску матери.
Он увидел кусочек паркетного пола и зеленое кукольное платье на нем, постучался. Опять без ответной реакции. Тогда он толкнул дверь.
Она открылась и он вошел.
- Поля! - позвал он. - Ты дома?
- Дядя Петя, идите сюда, - раздалось из большой комнаты.
Петр вошел и увидел согнутую спину Андрея, нависшую над столом. Петр подошел ближе и рассмотрел товарища в профиль. Он уткнулся лицом в огромную миску белого крема. Над поверхностью торчали уши и лоснящаяся от пота лысина. Черная муха с недовольным жужжанием поднялась с Андреева затылка.
Его семилетняя жена выехала из-за стола верхом на горшке. Вот откуда были странные звуки. Она встала с горшка и попросила:
- Вытрите мне, пожалуйста, попу.
- Нет, сама вытирай. Уже такая большая, а попу до сих пор вытирать не научилась, - сказал Петр.
- Я умею. Только мне неудобно.
- Учись, учись, а то потом поздно будет. В школу пойдешь, кто тебе там попу вытирать будет?
Петр снял трубку телефона и набрал номер.
- Мария? Ты, вроде, Андрея любила. Так что теперь можешь им воспользоваться. Кстати, и мне кусочек оставь. - Петр смотрел как Полина ищет в серванте бумагу. Бумага была на верхней полке, Полине было не дотянуться. - Да, естественно. Не знаю. Еще не видел. Может и оставил. Подожди секундочку, я Польке помогу. - Он положил трубку и подал Полине бумагу. - Андрей тебе всегда попу вытирал?
- Всегда, когда дома был.
Он снова взял трубку.
- Ты слушаешь? Ладно, не буду тебя больше отвлекать. Тут надо еще со вдовой вопрос решить.
Он положил трубку.
Нашел под локтем Андрея записку и прочитал:
 "Милые мои друзья, я вовсе не хотел ни обидеть, ни огорчить вас своей смертью, но обстоятельства выше меня. Уже ничего нельзя сделать. Я исчерпал себя. Сегодня утром, когда я поцеловал Полю чуть выше колена, я ничего не почувствовал. Совсем ничего! Это невыносимо. Раньше я думал, что сознание, что я свободен в своих отправлениях, согревает меня и дает мне силу жить. Я  даже не представлял себе, что бы было с моим сознанием, если бы таковой свободы не было. Я знал, что не связан обязательствами ни с собой, ни, тем более, с обществом. Но теперь вдруг все переменилось. Я понял, что зависим. Утренний поцелуй открыл мне негативную правду жизни. Нельзя высказать вам всего. Прежде всего потому, что это физически невозможно: первое - я состарюсь быстрее, чем скажу хотя   бы первую половину первой фразы, второе - я вообще не смогу ее сказать, потому что она содержит в тысячи раз больше слов, чем весь наш язык, а этих слов не знаете ни вы, ни я. И еще потому, что боюсь причинить вам вред своими словами. Поранить ваши сердца. Лучше принять смерть одному, чем даже только пытаться взять с собой друзей. Вы же знаете, как я всегда относился к жалобам, к верчению пуговицы соседа. Знаете, что я никогда не любил посвящать кого-либо в свои проблемы. По крайней мере в свои личные проблемы. Но кое-что я вам все-таки скажу. Прежде всего я понял, что зависим от своей независимости, то есть от той установки в отправлениях, какую я дал самому себе, считая, что разрыв с традиционными представлениями о человеческих нуждах, приведет меня к свободе от человечества. Теперь мои расчеты рухнули, оставив меня умирать под обломками собственного credo. Мне невыносимо больно. Я больше не могу терпеть. Поля думает, что я собрался поесть, она считает, что я очень голоден. Да, она права, я голоден, и хочу есть, пока не умру".
"Не дошло до дурака, - подумал Петр. - Еще бы чуть-чуть и может быть хоть что-нибудь бы понял. Ну ладно."
- А я попу вытерла, - сказала Поля, протягивая Петру скомканную бумагу.
- Молодец. Трусы надень. - Задумчиво сунул бумагу в карман.
Приехала Мария и прочла записку.
- Мог бы и не давать мне такую белиберду, - сказала она, разрывая записку на мелкие части. - Я и не думала, что он может быть таким кретином. Лучше бы ты не открывал мне глаза.
- Вообще-то я считал, что тебе будет интересно...
Мария сунула обрывки в карман широкой юбки, подошла к столу и сунула палец в миску с кремом.
- Миндалем пахнет, - сообщила она и облизала палец.
Потом ела молча, черпая крем сложенной лодочкой ладонью с некоторой поспешностью. Крем выползал у нее из уголков ярко-красного рта.
Голова Андрея слегка шевелилась. Длинные кудри Марии развились и лезли в рот, мешая наслаждаться. Она измазала себе нос и даже брови.
- Ешьте, ешьте, - сказала Поля.
- Ну как? - спросил Петр.
Мария жестом предложила Петру присоединиться.
Петр подошел с другой стороны и двумя пальцами взял немного крема. Понюхал его, подержал на языке и проглотил. Тут Петра вдруг скрючило. Он, схватившись за рот, бросился к аквариуму с красными рыбками. Его стошнило еще по пути, но он все же сдержался и выплюнул в аквариум. Вторая порция устремилась вслед первой. Третья была уже почти пустой. Желудку особенно не от чего было избавляться.
Петр зачерпнул из аквариума воды и сполоснул лицо.
Дохлые рыбы всплыли брюхами вверх.

1996