Ссылка в тишину

Тихо-тихо…
Только вода где-то капает.
А так - тишина.

Шелест листьев на ветках.
Шорох сухой земли под ногами.
Шепот ветра в ушах.
Ш-ш-ш-ш-ш…

Темно, но видно далеко. Тусклое, тяжелое небо серо-фиолетового цвета. Серо-желтоватая земля, темные изломы редких высохших деревьев… Без листьев.

Неровный, быстрый шаг. Впереди - только небо и земля. В голове - пустота. В руках - холод.

И только шепот ветра в ушах…
Ш-ш-ш-ш-ш…











… прежде чем открыть глаза, она почувствовала, что в правой руке есть что-то сухое и шуршащее…

Взгляд провалился в небо. Небо было очень далеко, темного, предгрозового цвета. А между ней и небом были ветки - много голых сухих веток с разных сторон.

В руке, поднесенной к глазам, оказался коричневый засохший лист…
 

Она села, огляделась. Вокруг притих старый осенний лес, усыпанный опавшими листьями, сломанными ветками и прочей шелухой. Деревья находились на достаточном расстоянии друг от друга, поэтому в лес хорошо просматривался, и было светло. Но вот что никак не просматривалось - это край. Лес был  бесконечным. Пока.

Она легла обратно.
Земля холодила спину, листья недовольно шуршали под дрожавшим телом. Деревья слегка покачивались и безразлично смотрели на влагу, которая двумя ручейками стекала им под ноги из распахнутых глаз. Глаза были светло-зеленые и отражали небо.

Навечно?!

Трудно было в это поверить. Да, навечно, навсегда, на всю мою долгую, бессмертную жизнь, я остаюсь здесь. Трудно было убедить себя, что я даже не пыталась бороться до конца против этой ссылки. Но самое трудное - это оценить, в любом масштабе, время, которое я здесь проведу. Такое количество просто не укладывалось в растрепанной и растерянной голове. Поэтому я ревела.
Ревела долго. Никогда еще раньше я столько не плакала. Наверно, выплакивала все заранее, чтобы потом просто не было слез. Наверно. Спустя какое-то время я опять попробовала принять горизонтальное положение. Немного посидела, потом поднялась на ноги. Первый раз в этом мертвом мире.
Слезы все еще безвольно стекали из глаз. Хотелось кричать, но я не решалась. Хотя, кто еще кроме меня здесь может быть? Одна, одна навечно. Это слово, самое упрямое из всех тех, в которых я только что пыталась себя убедить, это слово не могло никак стать осознанным. Самое глупое, самое острое, и в то же время, тупое; делающее больнее всех остальных слов, оно слилось для меня в набор странных звуков, которые просто надо выучить: однанавечно.
Получалось с трудом. А когда, наконец, получилось, и слово влезло в меня, переломав ребра и порвав кожу, я не смогла выдержать.
Я упала на колени и закричала
заорала
вложила
всё в этот
громкий звук
и поняла только одно
здесь нельзя кричать.



Ссылка была тяжелой. Очень. Я билась в агонии день, а, может и два, не знаю - здесь нет времени и смены дня и ночи. Здесь есть небо и лес. Кричать было нельзя, и я каталась по земле, ломала в исступлении ветки безразличным деревьям и швыряла их в безразличное небо. Я вставала в середину поляны, на которой очнулась и начинала кружиться, все быстрее и быстрее. И смотрела в небо, проклиная его в безумной пляске веток. Я падала и умирала сотни раз, сотни раз открывала глаза и начинала все снова. Пришло время успокоится.
Наугад выбрав сторону света, я двинулась прямо, не сворачивая с невидимой линии ни на миллиметр. Шла, шла, шла шла шла шла шла шла шла шла шла-шл-л-а-ш-ш-ш-ш-ш….
Я вернулась. Через день, или через три, не знаю, но я вернулась. Там ничего не было.
Что за дурацкий мир?
Я села посередине поляны и стала ждать. Прошло примерно полдня (хотя не знаю, кажется, мои внутренние часы начали давать сбой), когда я, наконец, дождалась. Ветра.
Он возмутил верхушки деревьев. Я внутренне злорадно ухмыльнулась - хоть что-то их может возмутить! Он возмутил верхушки деревьев и улетел. Но мне этого было достаточно.
Я встала, развернулась и пошла. Я была намерена идти далеко.

235 деревьев прямо и 71 направо.
Я нашла временный способ исчисления времени: считать деревья. Лес редкий, но глухой.

Не выйти, не выйти, не выйти…



Я вышла. Здесь неуловимо кончается мертвый лес и начинается мертвый сад. Заброшенные, заросшие и уже облетевшие деревья, которые чем-то смахивают на яблони - наверно, когда-то они ими и были. Такое же запустение, обилие естественного мусора - веток, листьев и тому подобного - разве что, появилось какое-то подобие дорожек. Но это подобие тоже успело прорасти травой, и походит скорее на когда-то хоженные тропинки.
Стало почему-то очень тоскливо. Раньше был просто лес, природа дикая, пусть и мертвая, - а теперь имело место дело рук человеческих. Что наводило на мысль о существовании людей в этом мире… Или бывшем существовании.
Но я знаю, я точно знаю, что здесь никого, кроме меня быть не может; что все это - труд гениальных техников, а, может и просто плод моего воображения. И от этого снова захотелось кричать и драться с воздухом, за убитую надежду, за этот дурацкий приговор однанавечно, который нельзя отменить… Но кричать нельзя, я это помню, поэтому оставалось только опускаться на колени и подвывать. Из упрямства я все равно двигалась вперед, ползла на четвереньках и тихо выла, из-за тоски, из-за безнадежности, из-за того, что громко выть было нельзя…
Не помню,  сколько я находилась в таком состоянии, но в какой-то момент в мозг, наконец, достучалась какая-то тревожная мысль. Мысль была о собаке.
Я села на землю и стала усиленно вспоминать, при чем тут была собака. Ее образ медленно вставал у меня перед глазами: грязная, лохматая, нечесаная, глупая псина… псина отчего-то была глупой, хотя смотрела большими и преданными карими глазами…
Путем таких вот рассуждений, я все-таки вспомнила, о чем шла речь. Не о собаке, а обо мне - это я становилась животным, такой вот глупой, лохматой псиной, которая только и умеет, что смотреть на кого-то большими карими глазами. А животным я не хотела становиться, даже в этом дурацком мире.
Пришлось встать. Как это было трудно! Из вот такого бездумного, мутного состояния возвращаться в осознание своей боли, потерянных надежд, вины, опять боли…

69 деревьев прямо, 301 наискосок, через газоны.
Я решила пренебречь дорожками. Все равно, не для меня делали. В процессе прохождения уже наискосок, остановилась наугад у одного дерева. Яблоня, как яблоня, ничего особенного. Сухая, старая, мертвая. Я положила ладони на ее изогнутый ствол, попыталась почувствовать что-нибудь там, внутри… хотя бы ниточку жизни, тоненькую, бьющуюся в самой глубине…
Смерть.




Еще 71 дерево наискосок.
Я нашла!
Это был дом. Такой же старый, как и все вокруг, без одной стены, от которой осталась только часть осыпавшихся кирпичей. Выбеленный когда-то, но уже успевший потемнеть от времени; огромная дыра вместо стенки открывает вид на внутренне убранство. Ну, убранство, это, конечно, громко сказано, но, тем не менее, это не запустение, подобно саду и лесу. Дом явно хранит в себе остатки жизни, и это видно даже снаружи.
Я зашла, переступила своеобразный порог из низкого основания бывшей стены. Под ногами заскрипел старый паркет. Это была гостинная. Посередине стоял круглый деревянный стол, покрытый налетом смешанной пыли, грязи и  земли. У правой стены, между запыленным комодом и стулом, ютился древнего вида граммофон. Всю левую стену занимал большой полупустой шкаф, а напротив входа робко просвечивало мутное окно, справа от которого стоял немаленьких размеров буфет. Вся мебель принадлежала явно к середине прошлого века, где-то к эпохе застоя, и была грязно-коричневого цвета. Везде лежал слой пылевой грязи, но, несмотря на это все же появилось ощущение жилого дома.
Я побродила по комнате, осмотрелась. Пожалуй, для временного пристанища сойдет.



Надоело мне время отсчитывать. Да, и нечем больше.  Я буду просто делать абзацы в тех местах, где прервусь.
Осмотрела дом. Да, собственно, осматривать почти нечего - здесь всего одна комната и чердак. Ход на чердак какой-то странный. Я никак не могу в нем разобраться, попадаю туда с третьей-четвертой попытки. Ладно, разберусь, опишу.
На чердаке еще больше пыли, чем внизу. Зато тут и вещей гораздо больше: они просто разбросаны по полу, так что ходить приходится аккуратно. Несколько ящиков, полных книг.

Читаю книги. Как назло, они все на разных языках, ни одна - на родном. А мои познания в представленных ограничиваются несколькими словами…
Нашла большой том, исписанный по латыни. Ну, предположим, я знаю слово "эго"… а, еще "арс" и "лонга". А вот начало фразы забыла…
Потом перешла к немецкому. Ну, тут я знаю на пару-тройку слов больше. На обложке название: "Bitte kub mich night". Первое, кажется, означает "пожалуйста". Третье - наверно, "мое". Ну, а последнее - "ничего". "Пожалуйста, кусь мое ничего"…
Да-а.

Когда начали болеть глаза (все-таки, с освещением там хреново), спустилась вниз. И тут учуяла постороннее присутствие.
Я уже довольно долго нахожусь в этом мире, чтобы сразу понимать такие вещи.
Здесь, около дома кто-то бродил. Ступал он почти неслышно… для нормального мира. Но этот-то мир дурацкий, здесь все не так, как у людей. Нельзя сказать, что я испугалась. Скорее, насторожилась. В условиях ссылки была оговорена невозможность смерти до назначенного срока, невозможность покинуть пределы этого мира… и невозможность присутствия здесь кого-либо, кроме меня.
Следовательно, появление второго существа могло означать либо кардинальное изменение ситуации в реальности (во что я слабо верю. Точнее, в изменение ситуации верю, но в то, что за мной придут одной из первых - это вряд ли. Вряд ли за мной вообще придут). Либо прямое нарушение правил. Второе влекло за собой немедленное извлечение в реальность и жестокое наказание. Я села на стул около граммофона и стала ждать, когда же его извлекут.
Он обходил дом со стороны замызганного окошка. Вот, он идет за шкафом…обходит угол дома… появляется в проломе стены…
Облом. Не появился он в проломе. А шаги все продолжаются… он уже в комнате, я же слышу! Вот, остановился где-то в районе запыленного стола…
Но, тем не менее, не вижу. Я занервничала и выпрямилась на стуле. Что за шутки? Не может здесь никого, кроме меня, быть! Почему его не извлекают? Что вообще здесь происходит?!

Его эти вопросы, видимо, не волновали. На грязно-серой поверхности стола появилась полоска темного дерева - как если бы по ней провели пальцем, снимая пыль. В этот же момент в воздух взвилась часть той самой пыли и стала медленно оседать обратно…

Я поняла, что он тоже здесь надолго.




Я добралась до второго ящика с книгами. Ящики большие, мне чуть выше колен, так что можно примерно представить себе, сколько прошло времени; если учесть, что я каждую книжку рассматриваю отдельно, пытаясь понять хоть что-нибудь…
Напрягаю логику, ищу в памяти похожие слова, выстраиваю целые цепочки догадок…
Он живет на первом этаже. Не знаю, то ли ему просто не попасть на чердак, то ли у него есть какие-то свои причины, чтобы здесь не появляться. В любом случае, меня это только устраивает - есть хоть какое-то подобие уединения.
Черт подери, я говорю о подобие уединения! Я, которая попала в этот мир и чуть не сошла с ума в первые же дни от одиночества!
Все течет, все меняется…
Non en vagina, non en rubra legione…
Я расширила свои познания в латыни.

Безумное количество времени для мыслей о жизни моей непутевой. С Ним мы почти не общаемся, да и если бы общались, сомневаюсь, что он понял бы мой язык.
Вообще-то, в ссылку для того и посылают, чтобы думали. Перевоспитывают, значит. Вернувшиеся оттуда (вернее, отсюда) никогда не рассказывают о пережитом. Причем, трудно сказать, что им кто-нибудь это запрещает. Просто возвращаются уже другие люди, не те, что выкрикивали слова протеста, уходя в другой мир; не те, что нарушали нормы и законы человеческого мира; не те, что окончательно запутались в своей жизни и пытались отвязаться от нее самыми разнообразными способами… как я.
Возвращались нормальные, полноценные члены общества, старающиеся забыть о своем путешествии в одиночество. Никто не хотел опять в него возвращаться, поэтому избегали разговоров на эту тему даже с самыми близкими людьми.
Никто никогда не рассказывал о том, что здесь было.

Я совершила много ошибок. Но никогда не считала их ошибками. Я просто жила своей жизнью, отдельной от жизни общества. Поэтому мне уже давно говорили, что так или иначе, но в ссылку я попаду. Вот, попала, спасибо, наговорили…
Нельзя жить отдельно. Ты - член общества, ты - его кусок, неотрывная часть. Слова, заученные из учебника в то время, когда я еще получала образование… получала я его недолго, быстро сбежала, так что, можно считать заслугой Общества, что я хоть что-то выучила. Зато, эти слова я запомнила на всю жизнь. Запомнила, чтобы возненавидеть.
Так и жила. Нельзя сказать, что я специально делала что-то во вред обществу - никогда! - я просто не жила по его законам. У меня были свои законы, и те, кто их понимал, становились моими друзьями. А до всех остальных мне дела не было.
Наверно, зря. Наверно, надо было привыкнуть к жизни вместе со всеми, и все у меня сейчас было бы хорошо. Общество заботится о каждом своем члене; проблема в том, что я не хотела заботиться о ком попало. Я хотела жить для тех и за тех, кто мне нравился, а не для тех, кого мне назначали. Я не хотела, чтоб меня окружали липкой заботой какие-то придурки, к которым я не имею никакого отношения. Я всего лишь хотела быть собой.
Это то единственное, что в Обществе недопустимо.


Затекла спина, болела шея - никогда я еще столько не читала! Пришлось спуститься вниз, пройтись, поразмяться. Его в комнате не было, наверно гуляет где-нибудь… В задумчивости я подошла к столу, оперлась на него рукой. Потом опустила глаза, и неожиданно мне в голову пришла хорошая мысль, чем заняться.
В высоком буфете я нашла какое-то подобие старой салфетки и решила, что за тряпку сойдет. Пыль в безумном танце взлетала в воздух и оседала на пол, а стол из серо-черного стал темно-коричневым, и оказался из одного гарнитура с остальной мебелью. Потом пришла очередь граммофона, тумбочки, шкафа и самого буфета. Ужасно пыльными были шторы, нелепо смотревшиеся у маленького замызганного окошка; но тряпкой пыль с них не уберешь, а снимать и выбивать их мне одной было не под силу.
Тогда я перешагнула пролом в стене и отправилась на поиски воды.

Я обошла дом, продралась через кусты и чуть не свалилась в пруд.
По правде говоря, я не ожидала так быстро найти воду. Слишком уж дурацким был этот мир, чтобы так вот, сразу, отдать мне её.
Ключевое слово "дурацким". То есть, все как попало.

Пруд был мутным, с коричневого цвета водой и скорее напоминал омут. Я намочила тряпку, подняв со дна много ила, и вернулась в комнату. После воды, когда-то лакированная, поверхность стола заблестела. А граммофон, так и вовсе казался позолоченным…
Я все-таки совершила подвиг и сняла шторы. По одной оттащила к омуту, прополоскала. Если они и отмылись от многолетней грязи, то тут же насквозь пропитались илом. Так же, по одной, на высоко поднятых руках я относила их к дому и раскладывала по спинкам стульев и пням, для просушки…
На второй шторе я задержалась.
Что-то не так было в этом омуте, что-то тревожило меня. Стоя по колено в воде, я вглядывалась в оседающую муть. Потом опустилась, встала на четвереньки, и зачерпнула ила, смешанного с песком в ладонь. Он проскользнул между пальцами и закапал обратно в воду. Мне пришла в голову шальная мысль: здесь все равно не умирать, так, почему бы не испробовать всего?…

Грациозно разогнувшись, я ушла под воду. Сильный размах рук, широко открытые глаза - впереди только грязно-коричневая темнота.

А потом меня взяли за пояс и в буквальном смысле выдернули из глубины.
Вода выливалсь изо рта, ушей и носа. Я кашляла целую вечность, извергая все новые порции грязной смеси, а меня бережно поддерживали под животом, помогая избавиться от этой гадости. Наконец, чуть оправившись от внезапного шока, я перевернулась, сев на дно и опираясь ослабевшими руками в податливый ил.
Надо мной стоял Он. Он был в смятенном состоянии, и просвечивающие сквозь Него деревья дрожали и преломлялись.
В таких позах мы находились около минуты. Я то поднимала на него  чуть виноватый, нерешительный взгляд, то отводила его и разглядывала берег. Я чувствовала, что он смотрит на меня и хочет понять причины моего поступка, но что я могла ему объяснить?! Я сама не знала, зачем я это сделала. Просто сделала.
Мне показалось, что если он меня сейчас ударит, я стерплю. Никогда никому я не спускала ударов по лицу, но сейчас я бы простила.
Он повернулся, вышел из воды и пошел в сторону дома.
Ему было больно.

Я дотащила штору до комнаты и положила к первой, сушиться. Его в доме не было, опять ушел куда-то. Я обошла сад с той стороны, откуда пришла в самом начале, наломала сухих пуховых веточек, поставила в пустую вазу на столе.
Посидела немного на стуле, все настроение ушло. Потом заставила себя встать, взять в руки тряпку и отмыть окошко. Сквозь него стал пробиваться свет. Пол тоже подвергся мойке, после чего я водворила на место еще чуть влажные шторы.


Когда Он вернулся, я опять сидела на стуле около граммофона. Натужно крутилась платинка с танцевальной музыкой начала 20 века. Комнату я вычистила, как могла.
Он стоял перед порогом и все не входил.  Я поняла, что он пришел прощаться.
Я поднялась со стула. Сделала шаг в сторону пролома.

Я не хотела, чтобы он уходил.
 

Мы сидели за столом, положив руки на его гладкую поверхность, друг напротив друга. Я смотрела через  букет сухих веточек на то место, где у него, кажется, были глаза. А он смотрел в глаза мне.

Пуховые веточки иногда шевелились и шуршали от налетавшего ветра.



Сегодня особенный день: сегодня первый раз за все мое пребывание здесь пошел дождь. Даже целый ливень. Я сидела на чердаке, дочитывала очередной французский многотомник. Вдруг в маленькое чердачное окошко застучали мелкие капли, а в нижней комнате поспешно объявился Он. С идиотсткой расплывающейся улыбкой фаната на лице я подползла к окну - на улице шел дождь!
Я спустилась в комнату. Он отряхивал с себя теплые капли, фыркая и бормоча про себя что-то несуразное. Я прошла мимо, вышла из пролома под открытое небо. Он посмотрел вслед недоумевющим взглядом.

Дождь обнимал, дождь ласкал, дождь давал забытье. Я медленно шла сквозь него, с застывшей на лице улыбкой, не видя перед собой ничего, кроме капель. Я была в дожде, я была посреди него, я была дождем…

Я не вернусь отсюда.

Я счастлива.

Я.  жива. только. здесь.


Рецензии
На это произведение написано 7 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.