Записки рыболова-любителя Гл. 190-193

Полчаса я слонялся по двору, разглядывая операции по погрузке-выгрузке. Наконец, Саня появился.
- В Янтарном есть. На днях поступили. Ищи, кто в Янтарный едет, а мне пора, я поскакал, на работу надо.
К удивлению моему мне как-то быстро удалось найти мужика, ехавшего с грузом в Янтарный и без уговоров согласившегося взять меня с собой. Ехали мы в ЗИЛе с прицепом, везли лодку, ещё какие-то товары, сначала надо было заехать в Зеленоградск, а потом уже в Янтарный. День был чудесный, солнечный, лето в разгаре (1-е июля), дорога прекрасная, шофёр разговорчивый - всё соответствовало торжеству предстоящего события.
В Янтарный приехали уже после обеда. Мотоциклы - их было штук шесть, голубые со светло-серым - стояли на складе в деревянных рамах, коляски отдельно, тоже в рамах. Я походил среди них, как бы выбирая, то есть разглядывая, нет ли где каких царапин или более тяжких повреждений. Продавщица меня заторопила:
- Чего там снаружи-то разглядывать, мебель что ли покупаешь? В комнате у себя что ли поставить собираешься, чтобы любоваться? Проверять надо внутри, как работает, а как тут проверишь? Бери любой, вон, который поближе к двери стоит, тащить меньше.
Я же считал, что, если внутрь залезть нельзя, то надо, чтобы хоть внешний вид не огорчал, и ближайший от двери мотоцикл отверг из-за заметной царапины на бензобаке. Остановился на следующем. С помощью шофёра и околачивавшихся у склада шаромыжников - то ли грузчиков, то ли просто алкоголиков мотоцикл и коляска были водружены в кузов ЗИЛа, на котором я приехал. Шаромыжникам за эту операцию я дал трояк, чем раздосадовал шофёра:
 - Зачем, мол, со мной надо только рассчитываться, жирно им, на бормотуху и рваного бы хватило.
Оформлять покупку я пошёл уже после погрузки. И тут мне был нанесён неожиданный удар.
- Платите в кассу тысячу сто тридцать восемь рублей, - сказала продавщица.
- Как? - опешил я. - Почему? Ведь он стоит тысячу сорок, я специально на днях проверял по таблице выигрышей денежно-вещевой лотереи.
- А это улучшенный вариант, смотрите в описании.
Действительно, в описании чернилами была исправлена мощность мотоцикла: 28 лошадиных сил вместо 26, и также чернилами проставлена новая цена: 1138 рублей.
Вот это номер! Повышению мощности я бы только радовался, и цена сама по себе меня не смущала, да дело было в том, что со сберкнижки я снял всего лишь 1100 рублей (60 сверх цены мотоцикла я прихватил как раз на всякий случай), да в кошельке ещё была десятка с рублями. Не хватало около двадцати пяти рублей, в чём я и признался, сгорая от стыда, продавщице.
- Займите у кого-нибудь. Есть у Вас здесь знакомые?
- В том-то и дело, что нет. Я вообще здесь в первый раз.
- Ну, тогда сгружайте мотоцикл.
Я жалобно посмотрел на шофёра:
- Может, у Вас найдётся? В Калининград приедем - сразу отдам!
Шофёр покачал головой: откуда, мол. Взгляд его мне показался полным презрения - тоже мне, покупатель!
В отчаянии я стал умолять продавщицу взять у меня те деньги, какие есть, и разрешить мне отвезти мотоцикл, оставив у себя в залог документы на него, обещая, что недостающую сумму я сегодня же привезу. Продавщица сжалилась надо мной и согласилась.
Через час мы были уже во дворе кирхи. Втроём с шофёром и Володей Клименко мы сгрузили мотоцикл и затащили его в пустовавший доселе мой собственный гараж. Шофёру я дал десятку, специально для этого отложенную, чем восстановил его благосклонность ко мне, а то вера в мою платёжеспособность у него была сильно подорвана.
Затем я помчался в сберкассу, снял деньги, с трудом поймал такси и уговорил водителя сгонять в Янтарный, пообещав оплатить оба конца. До закрытия магазина я успел, расплатился с продавщицей, забрал документы, но оказалось, что для ГАИ нужно обязательно оформить справку о покупке. Справку эту выдают не в магазине, а в конторе рыбкоопа, и контора эта уже закрылась, так что придётся мне сюда ещё и завтра приехать.
На следующий день я поехал в Янтарный поездом, что в общем тоже было непросто, так как Янтарный считается пограничным городом, и билеты в кассах продают только по предъявлению соответствующих документов - либо паспорта с пропиской в Янтарном, либо пропуска. Я решил действовать по нахалке: протянул деньги, держа в руке военный билет, надеясь, что кассирша проверять его поленится. Так оно и случилось. Не проверяли документы и в поезде на моё счастье. Я благополучно оформил справку, и на том эпопея собственно приобретения мотоцикла закончилась - началась эпопея владения им.

191

Следующую неделю я занимался тем, что приводил мотоцикл в рабочее состояние: очищал его от консервирующей смазки, добывал электролит, заряжал аккумулятор, сделал топливную смесь и залил её в бензобак, после чего выяснилось, что он протекает - и это у изделия со Знаком качества! - пришлось латать его эпоксидкой.
Много хлопот мне доставило присоединение коляски. В одиночку да без опыта сделать это было довольно трудно. Помог Володя Клименко, всё удивлявшийся тому, какая это громоздкая и тяжёлая железяка - мотоцикл, то ли дело - велосипед! Изрядно попотев, мы с ним кое-как сцепили коляску с мотоциклом, а дальше я уже самостоятельно отрегулировал развал и схождение колёс.
9-го июля я в первый раз завёл мотоцикл. Его ровное тарахтенье показалось мне волшебной музыкой. Ликуя, я сделал пару кругов по двору кирхи и решил тут же ехать на нём в ГАИ регистрироваться. На мотоциклах с коляской я до этого практически не ездил. Стасик Тихомиров, правда, давал иногда прокатиться на своём "Урале" по территории обсерватории, да однажды я попробовал развернуться на шевчуковском ИЖе у входа в кирху, не вписался и стукнулся, к счастью, не сильно подножкой коляски в угол кирхи.
Но и из этого небольшого опыта я знал, что управление мотоциклом с коляской имеет мало общего с управлением мотороллером или просто мотоциклом без коляски, когда езда похожа на езду на велосипеде, и, скажем, повороты осуществляются не столько поворотом руля, сколько наклоном корпуса (своего и мотоцикла), а точнее, сочетанием, слитным маневром - одновременным поворотом руля и наклоном корпуса.
При езде же на мотоцикле с коляской повороты осуществляются именно рулём и только им, причём надо прилагать непривычно большое усилие в плечевом поясе. Особенно трудны и опасны резкие повороты направо, создающие опрокидывающий момент у коляски, приподнимающий её так, что опрокидывание происходит на левую сторону, тогда как без коляски поворот направо сопровождается и наклоном на правую сторону.
При прямом же движении устойчивость мотоцикла с коляской выше, чем без коляски, хотя и в этом случае руль приходится удерживать с некоторым усилием, если дорога недостаточно ровная. Например, обычный наклон поверхности шоссе к краям дороги вызывает скатывание мотоцикла к краю и требует постоянного усилия на левую ручку руля, которое зависит ещё и от нагруженности коляски и заднего сиденья.
Всё это я знал теоретически, а вскоре познал и на практике. Но в тот первый мой выезд мне показалось, что сложности вождения мотоцикла с коляской преувеличивают, и, если не гнать, ехать осторожно, то управлять им очень легко. Я вполне благополучно доехал до ГАИ (напротив рынка), отстоял в очередях положенные часа три, заплатил налог за эксплуатацию дорог, за техосмотр, за номерной знак, обменял справку из магазина на техпаспорт и получил железку с номером "КЛЖ-22-52", которую тут же и привинтил к крылу заднего колеса.
Теперь я мог ехать на своём транспорте, куда захочу.
Первым делом надо было добраться до Ладушкина, где мы с Сашулей и Митей опять поселились на лето, отправив Иринку, как обычно, в Севастополь. Получив номер, я решил ехать в этот же день, но, пока я собирался, набежали тучи, и началась гроза, которую мне пришлось пережидать в гараже, где я перетирал тряпочкой и без того блестящие части моего мотоцикла. Гроза то утихала, и даже выглядывало солнце, то опять всё темнело, и начинал хлестать ливень, настоящий летний, с пузырями на лужах.
Лишь к вечеру всё вроде бы успокоилось, и я, наконец, выехал из гаража. Однако, когда я проезжал ещё только мимо порта, дождь пошёл снова. Я решил переждать его под навесом крыльца какой-то портовой конторы, но дождь не кончался, а тучи, двигавшиеся со стороны Ладушкина, становились всё темнее, сливаясь в какую-то сплошную чёрную стену, на фоне которой полыхали молнии. Не похоже было, что потоп скоро прекратится.
Но не ехать же обратно, чёрт побери!
И всё равно промокнешь - до гаража уже тоже не близко. Я вышел из укрытия и покатил навстречу буре. Вскоре я ехал в сплошном водопаде, почти не различая дороги. Дело было уже к ночи. Вспышки молний освещали лишь стену из водяных струй и очерчивали силуэты ближайших деревьев у обочины дороги. К счастью, шоссе было пустынно, никто меня не обгонял и не попадался навстречу, я ехал по самой середине дороги, можно сказать даже - не ехал, а плыл.
Моя, купленная ещё для мотороллера, куртка из чёрного кожзаменителя сама по себе не промокала, но вода текла за шиворот, а снизу до пояса я был всё равно, что голый под душем. Тем не менее, основное чувство, которое я тогда испытывал, было - восторг. Мотоцикл катил как миленький, не обращая на воду никакого внимания, а я не ощущал никаких затруднений в управлении им. Вот это крещение! Уж если в таких условиях я запросто гоню на своём ИЖе, то какие могут быть трудности в хорошую погоду!
Около полуночи я подъехал к нашему измирановскому дому. Вода у подъездов не успевала стекать в люки и стояла выше щиколоток. Я оставил мотоцикл под окнами колодкинской квартиры и поднялся на третий этаж, где светились окна Саенковской квартиры. Сашуля по своему обыкновению ещё не спала в это время, хотя уже и не ждала меня в такую погоду и темень, решив, что я остался ночевать в Калининграде. С ней чаёвничала Нина Коренькова.  Вид мой только что вынырнувшего в одежде из реки поверг Сашулю в ужас.
- И зачем это надо было! Ты что с ума сошёл? Простудиться захотел? Ненормальный! Ты что, не видел, какая погода целый день?
- Да я выезжал-то из гаража в хорошую погоду. Думал - всё кончилось уже.
- Какая там хорошая погода! С обеда льёт, не переставая. Первый день как на мотоцикл сел и помчался в дождь да на ночь глядя, разбился бы ещё, не дай Бог!
Я же продолжал оставаться в состоянии эйфории несмотря на Сашулино ворчание.
- Ладно, кончай ругаться. Радоваться надо, что муж приехал, живой, здоровый. У меня праздник сегодня - номера получил, первый выезд. Мотоцикл - как конь, работает отлично, ехать - одно удовольствие. Давай отметим это дело, тем более - мне согреться надо, замёрз всё-таки.
Сашуля не сразу ещё успокоилась, но стол накрыла подходяще. Выпив, я разомлел и уснул вскоре, вполне счастливый.

Прошло несколько дней, точнее, дня два-три, в которые я никуда не ездил, а всё чего-то регулировал в мотоцикле, обкатывал его на стадионе. Наконец, решил съездить на заправку, что сразу на выезде из Ладушкина в сторону Калининграда.
И тут же - вляпался в самосвал. Рядом с домом. В двухстах метрах. На переезде.
Там шоссе пересекает три железнодорожных полотна. Между ними булыжник, меж рельсов - деревянные бруски. Весь участок крайне неровный, трясёт, и надо сбавлять скорость, что я и сделал. Тем не менее посередине переезда мотоцикл подпрыгнул, руль слегка вывернуло влево, и мотоцикл выехал на левую сторону. А навстречу на переезд не спеша въезжал ЗИЛ-самосвал. Вот тут-то и сказались особенности управления мотоциклом с коляской. Вместо того, чтобы усилием рук вывернуть руль вправо, я по привычке наклонился вправо сам, ожидая, что и мотоцикл поедет вправо. А он не пошёл и продолжал движение по левой стороне навстречу ЗИЛу. Я нажал на ручной и ножной тормоза.
Водитель ЗИЛа, видя мои манипуляции, тоже затормозил, так что столкнулись мы с ним сравнительно мягко. Переднее колесо мотоцикла въехало под бампер ЗИЛа, при этом помялось и поцарапалось крыло, а по бамперу я ударился левым пером передней вилки и помял его кожух. На бампере же и следов никаких не осталось. Шофёр ЗИЛа с некоторым удивлением посмотрел на меня сверху из своей кабины, подождал, пока я оттащу в сторону свой заглохший мотоцикл, и поехал дальше, так и не сказав ни слова, даже не выругавшись.
История повторяется.
Всё произошло совсем неподалёку от того места, где я когда-то тюкнул мотороллер о бордюр тротуара, таким же погожим днём. Так же, как и в тот раз, я руками отжимал помятое переднее крыло, упёршееся в резину колеса. Разве что травма у мотоцикла выглядела не столь безобразно как в тот раз у мотороллера, но ведь и мотоцикл-то новенький, две недели как купленный, и стоит в три раза дороже!
Да что там говорить. В душе у меня было не менее погано, чем в тот раз, если не более. Как и тогда, мне удалось завести свою помятую машину. На бензоколонку я не поехал, а повернул обратно. Причём на переезде меня опять подкинуло и вынесло на левую сторону, где, к счастью, в этот раз никого не было. Я закатил мотоцикл в обсерваторский гараж и пошёл понуро, как и в тот раз, докладывать Сашуле о своих достижениях, а потом повёл её в гараж на экскурсию - полюбоваться новым внешним видом мотоцикла.
- Ну, не так уж и страшно, как ты рассказал! - успокоила меня Сашуля. - Главное, сам цел, и ладно.
В общем-то, действительно, ничего особенно страшного не произошло. Даже краска была содрана лишь в месте одной глубокой царапины на крыле длиной сантиметров десять. Остальное - вмятины почти без изломов, которые я решил отрихтовать сам, благо опыт уже имелся.
С крылом я управился за один вечер, орудуя на песке деревяшками и молотком, и практически восстановил его форму. Царапину залил эпоксидкой и закрасил краской из баночки, прилагавшейся к ЗИПу мотоцикла. А вот как отрихтовать вмятину на кожухе вилки, представлявшем собой обыкновенную железную трубу? Ничего другого я не смог придумать, кроме как набить в эту помятую трубу деревянную чурку с диаметром, совпадающим с внутренним диаметром трубы. Вначале, разумеется, я забивал чурки диаметром поменьше, уменьшая постепенно глубину вмятины, а затем, наконец, заколотил вплотную черенок от лопаты, который если не совсем, то процентов на 95 выправил вмятину и... накрепко засел в трубе.
Вытащить его оттуда оказалось гораздо более трудной задачей, чем заколотить. Не один вечер я провёл в детской песочнице во дворе нашего измирановского дома, решая сначала первую, а потом вторую задачи, оглашая окрестности мерным стуком. Наконец, мне удалось закрепить кожух на заборе, подобрать подходящую массивную выколотку и выбить черенок из трубы (нагревать трубу не хотелось, чтобы не повредить краску).

192

А потом мотоцикл стал мне служить верой и правдой, хотя и переживаний с ним у меня было предостаточно, и ещё каких! Но об этом позже. До осени, пока мы жили в Ладушкине, я далеко на нём не выезжал, не было надобности. В обсерваторию, на залив порыбачить - стандартный пятикилометровый маршрут. Изредка на Берлинку - просто покататься, отрабатывать технику вождения. В Корнево - за продуктами в магазин при тамошней воинской части.
Пошли грибы, и мы с Митей ходили в окрестный лес, рядом с домом, собирать лисички. Мите исполнилось два года, он уже запросто произносил свою фамилию, со всеми держался по-свойски, был любимцем нашего двора, точнее, мамаш и бабушек, пасших во дворе своих детей и внуков или просто гревшихся на солнышке по скамьям, расставленным у подъездов.
В обсерваторию из ИЗМИРАНа приезжала комиссия: две дамы за пятьдесят - Тамара Семёновна Керблай от парткома и Анна Тимофеевна Яньшина (завотделом кадров) и председатель профкома Курдюмов. Иванов не смог устроить их в гостиницу, и мы с Сашулей предложили свою пустовавшую квартиру в Калининграде. Гости были страшно довольны, восхищались Сашулиным домоустройством - чистота, порядок, так всё уютно, удобно, кухня образцовая и т.д., и т.п. К тому же я их снабдил вяленой плотвой собственного вылова и изготовления. Гости сожгли чайник, очень переживали и купили новый, а мы не сразу и заметили.
С тех пор у нас не стало проблем с гостиницей в ИЗМИРАНе, стоило только раз нам пожаловаться Яньшиной, что нас не селят, как та всплеснула руками:
- Это же наши, калининградцы, они нас так принимали! Немедленно их надо устроить наилучшим образом... 
И теперь места в измирановской гостинице находились для нас в любое время.

В начале сентября Зевакина проводила в ИЗМИРАНе семинар по ионосферному прогнозированию, который впоследствии стал регулярным мероприятием сначала в ранге межведомственного семинара, а потом и Всесоюзного. По просьбе Зевакиной мы с Саенко делали на этом семинаре совместный доклад на тему "О возможности прогнозирования ионосферных возмущений с использованием теоретических моделей и экспериментальных данных".
В этом докладе мы представили свои результаты по моделированию возмущений и разработке ИДК, которые - в принципе - были нацелены на решение проблемы прогнозирования... когда-нибудь, в некоем светлом будущем. Нас слушали с интересом, а каких-либо конкретных прогностических результатов, имеющих практическое значение, от нас и не ждали. Слишком уж у нас всё сложно было наворочено, для практики надо что-нибудь попроще. Считалось, как и сейчас считается, что мы работаем на перспективу. Мы и сами так считали, и вовсе не рвались внедрять свои результаты в практику, как того требовали от нас заказчики. Но хотя бы видимость связи с практикой нам нужно было изображать "из политических соображений", что мы и делали.
Эта связь и в самом деле существовала, только не такая прямая, как хотелось бы потребителям, мечтавшим о чём-нибудь эдаком, что бы было "простенько и со вкусом". Предстояло пройти ещё много разных этапов исследований, провести прорву рутинных расчётов, прежде чем говорить о практическом прогнозировании. А где считать? На чём считать? Уже тогда было ясно, что проблема ионосферного прогнозирования - это проблема широкого внедрения ЭВМ в практику ионосферных исследований.
Ясно, да не всем. Не заказчикам, во всяком случае. А может, и им было ясно, да толку что - где их, эти ЭВМ взять? Нет уж, давайте как-нибудь без них обойдёмся. Раньше же обходились. И вот с тех пор уже сколько лет прошло, сколько Всесоюзных семинаров, а мы всё философствуем на ту же тему "О возможности прогнозирования...", но не прогнозируем. Правда, пробуем уже...

Начался учебный год в университете, и я весьма неожиданно получил приглашение от Кочемировского прочесть курс лекций по механике студентам первого курса. Он позвонил мне в кирху и спросил:
- Слушай, ты не хотел бы со студентами пообщаться?
- А что такое?
- У нас на кафедре сейчас временно, на семестр, свободны полставки старшего преподавателя. Не хотелось бы их занимать кем попало. Выручай.
- А какие занятия нужно вести?
- Механику на первом курсе. Лекции и лабораторные. Ты же у Гострема вёл механику, и я слышал - у тебя хорошо получалось, а для первокурсников - это начало знакомства с физикой, основы закладываются, тут качество преподавания очень важно, потому к тебе и обращаюсь.
- Дай подумать. Работы много.
- А чего там думать? Соглашайся. Это же несложно для тебя. И подзаработаешь. Сто сорок в месяц. Расписание сделаем, как тебе удобно.
- Да я ведь в командировки часто мотаюсь. В ИЗМИРАН на секцию каждый месяц ездить надо, да и кроме того ещё бывают.
- Это мы продумаем. В крайнем случае перенесём занятия или заменим.
- Разрешение же надо на совместительство из ИЗМИРАНа.
- Разрешат. Ты, главное, чтоб согласился.
- Хорошо, Лёша. Я подумаю.
- Ну, подумай. Только не тяни долго. Сейчас студенты в колхозе на картошке. А с двадцатых чисел сентября занятия начинаются. Постарайся к этому времени разрешение оформить.
Я недолго колебался.
Прошло шесть лет с тех пор, как Гострем отлучил меня от преподавания в университете. Но менторская жилка во мне не угасла, и я хорошо помнил то удовольствие, которое доставляла мне преподавательская работа, да и просто общение со студентами. К тому же механика - основа физики. Всегда полезно самому всё вспомнить. Конечно, ответственность большая, халтурить нельзя. Кочемировский прав: при изучении механики закладываются основы всего дальнейшего понимания или непонимания физики. В этом смысле курс важнее любого другого, и то, что Кочемировский обратился именно ко мне, льстило.
Что справлюсь - я не сомневался. Вот только времени будет отнимать много, а с моделированием передышек не намечается - Смертин с Клименко застаиваться не дают. Ну, да ладно. Силы вроде бы есть, интерес тоже, да и деньги не помешают. Лабораторные, правда, смущают, я не вёл их раньше, да и будучи студентом ещё - недолюбливал.
Я согласился. В ИЗМИРАНе не возражали и оформили мне (через Президиум Академии Наук!) разрешение.

193

Готовился к лекциям я тщательно и читал их с энтузиазмом. Программу, утверждённую министерством, мне дал Кочемировский. С его ведома я её перекроил как мне удобнее. На каждую лекцию - две писал сначала план, потом краткий конспект из формул. Никакого конкретного учебника я не придерживался, опирался в основном на Хайкина и Фейнмана, пользовался и гостремовским курсом, конспекты лекций которого у меня сохранились, и в котором я находил немало полезного.
Главным я считал донести до сознания студентов универсальный характер законов сохранения импульса, энергии и момента импульса и показать, как прочие частные законы, с помощью которых объясняют различные конкретные явления, вытекают из этих общих законов сохранения. Ну, и, конечно, сами понятия импульса, энергии и момента импульса нужно было хорошо усвоить. Школьная же подготовка основного контингента первокурсников университета, мягко говоря, оставляла желать лучшего, так что приходилось прежде всего добиваться усвоения таких понятий как скалярное и векторное произведения.
Аудиторию мне удавалось увлечь, и даже последние разгильдяи с "камчатки" сидели у меня на лекциях смирно. Приходилось, правда, делать иногда язвительные замечания, а пару раз даже и изгонять болтунов с занятий, чтобы не мешали, но обычно было достаточно помолчать, если где-то возникал шумок, и подождать, глядя в ту сторону, - шумок стихал.
Лабораторные занятия, которых я вначале побаивался, оказались несложными - для меня, разумеется, именно на них я по-настоящему общался со студентами, разбитыми для выполнения работ на пары (зачастую это оказывались "парочки"). Перед началом лабораторных занятий, которые длились по четыре часа, я проверял готовность студентов, которые обязаны были предварительно изучить описание постановки опыта, после чего только я допускал их к работе. Такая же система была в своё время у нас в ЛГУ на лабораторных занятиях.
По каждой работе студенты писали отчёты, которые защищали передо мной уже по ходу выполнения следующих работ. Можно было отчитываться и скопом в конце семестра, но это было невыгодно самим студентам - тяжело, да и другие зачёты подпирали. Сдавший отчёты по всем работам (их было восемь или девять) автоматически получал зачёт и допускался к экзаменам.
В этих собеседованиях со студентами более всего и состоял процесс обучения, в них я давал студентам, пожалуй, даже больше, чем на лекциях, не по объёму, разумеется, а по глубине проникновения в суть, чему способствовала конкретность задач. Тех студентов, у которых я вёл лабораторные, я хорошо изучил за семестр и с лёгкой душой, уверенно ставил им оценки на экзамене, ещё до ответа предугадывая результат.
Общение со студентами бодрило, повышало тонус, и я был вполне им доволен, хотя и уставал. И механику вспомнить в подробностях оказалось и полезным и приятным. Короче, я не жалел, что принял предложение Кочемировского.
Я вёл лабораторные занятия в двух из трёх групп первого курса, а в третьей вёл... Миша Никитин. Он же вёл практические занятия по механике. После ликвидации гостремовской кафедры Никитин, попрыгав с одной кафедры на другую, оказался у Кочемировского на штатной должности старшего преподавателя.
Я высказал Лёше своё недоумение по поводу того, что он согласился взять к себе Никитина, откровенного гостремовского прихлебателя, которого Кочемировский вроде бы не мог хорошо не знать. Да хоть бы и недавняя история с рецензией...
Лёша ответил мне:
- Люди меняются. Никитин не так уж плох, помогает мне, старается, ведёт себя правильно. Я тебя попрошу - будь с ним полояльнее, не обостряй отношений.
Перевоспитать он его, что ли, надеялся? Или просто нейтрализовать? Скорее всего, последнее.
Физико-математический факультет университета с этого семестра как раз разделился на два факультета - физический и математический. Обстановка на физфаке продолжала оставаться неустойчивой, несмотря на уход Гострема. Новым очагом неустойчивости стал Олег Николаевич Брюханов, которого ректор назначил исполняющим обязанности декана факультета. Выборы декана на Учёном Совете должны были состояться позже, к чему деятельно готовились и ректор, и сам Брюханов, и поддерживающий его (из солидарности с ректором) Гречишкин, и оппозиция - Кочемировский, его жена - Лена Пивоварова, вся их кафедра и столь же единая кафедра теоретической физики, а также Кондратьев, который был теперь на кафедре Гречишкина. Оппозиция выдвигала своим кандидатом Алексея Яковлевича Шпилевого с кафедры теорфизики, возглавлявшего тогда её, человека очень скромного, порядочного и принципиального.
Олег Николаевич Брюханов был фигурой, безусловно, одиозной. Он заведовал кафедрой теплофизики, какими-то горелками занимался. До поры до времени он выделялся среди прочих сотрудников физмата лишь своим внешним видом, которому вполне соответствовала его фамилия: крупный, осанистый, губастый мужчина с грубоватыми манерами. Со всеми он вроде бы ладил, во всяком случае, не враждовал ни с Гостремом, ни с его противниками. В его прошлом имелось тёмное пятно - судимость за денежные дела, чего-то там растратил, но подробностей никто не знал, так как было это не в Калининграде.
И вот Брюханов тихо-мирно жил-поживал и вдруг защитил докторскую диссертацию и стал профессором. В глазах ректора он моментально вырос до требуемой величины, и ректор выдвинул его в деканы физфака, назначив временно исполняющим обязанности. Очень хотел стать деканом Гречишкин, оставшийся на некоторое время после ухода Гострема единственным профессором на факультете, но тут защитился Брюханов, и выбор ректора пал на него, поскольку Гречишкин запятнал себя тем же грехом, что и Брюханов (незаконным присвоением хоздоговорных средств через подставных лиц), но не где-то там на стороне, а тут, в Калининградском госуниверситете, сравнительно недавно, так что дело это и шум были ещё у всех в памяти. Гречишкин, правда, отделался выговорами по партийной и административной линиям, выплатил большую сумму денег и уголовной ответственности избежал, но репутацию свою, конечно, подмочил.
Оказавшись у кормила власти на факультете, Брюханов проявил себя во всей своей красе сытого самодура. Не покочевряжившись, он не подписывал ни одной бумажки, абсолютно не утруждая себя мотивировками своих действий. "Не хочу и не пущу в командировку", "не хочу и не подпишу", "некогда мне сейчас, не приставайте, отстаньте" - вот и все его принципы. Ему просто нравилось, чтобы его упрашивали, лебезили перед ним, кланялись, непокорства не терпел и непокорным мстил.
В отличие от Гострема Брюханов никакими великими идеями не увлекался, перестроек никаких не затевал. Просто командовать, помыкать - для него было достаточно, то есть он был гораздо примитивнее Гострема и примитивен вообще, но ничуть не менее Гострема опасен и вреден как для преподавателей, так и особенно для студентов.
В университете практиковались периодические взаимные проверки качества преподавания, когда комиссия в составе нескольких преподавателей являлась на лекцию одного из своих коллег, слушала и смотрела, как она проводится, а потом устраивалось обсуждение. Как раз когда я вёл механику, подошла очередь проверки Брюханова. Я присоединился к комиссии, точнее, Кочемировский, её председатель, включил меня в состав комиссии, и полицезрел Брюханова в качестве лектора, после чего поучаствовал и в обсуждении его лекции.
Читал Брюханов безобразно.
Во-первых, он именно читал свои записи, просто диктуя студентам, что уже считается недопустимым или неприличным, по крайней мере. Но и диктовал он без всякого выражения, неразборчиво, быстро, вгоняя студентов в полнейшую тоску. Вдобавок он умудрился и напутать в выкладках, жульническим образом сведя концы с концами.
На обсуждении Кочемировский стал его разоблачать именно в сделанных ошибках, но Гречишкину (!) удалось это как-то замять. Он откровенно демонстрировал Брюханову свою поддержку.
Восхитил меня Женя Кондратьев. Он встал и спокойно так высказался:
- Меня, откровенно говоря, лекция Олега Николаевича просто удивила. Я первый раз вижу, чтобы профессор зачитывал лекцию по шпаргалке, да ещё так невнятно. Я бы на месте студентов на такие лекции не ходил, а Олегу Николаевичу поставил бы двойку за лекцию.
Брюханов, кстати, на это и бровью не повёл, промолчал, но покраснел всё-таки.
Не удержался и я, чтобы не вылезти, но выступил корректно, хотя, разумеется, и критически, обращая внимание на неточности в выкладках.
Брюханов поблагодарил членов комиссии за полезные замечания и пообещал их учесть в будущем.
На том и разошлись.
Борьба с Брюхановым оказалась затяжной и превратилась на факультете, да и во всём университете в целую эпопею, в результате которой из университета пришлось уйти... Кочемировскому. А вскоре вслед за ним ушёл и Брюханов, но уже не в результате этой борьбы, а по причинам внешним. Но об этом позже.
Тогда же факультет оказался расколотым на два лагеря. С одной стороны - профессора Брюханов и Гречишкин, поддерживаемые активно ректором и пассивно сотрудниками своих кафедр, с другой стороны - кафедры Кочемировского и теорфизики, которую возглавлял сначала Шпилевой, а потом Корнеев, плюс Женя Кондратьев. В этой атмосфере Кочемировекий и решил взять к себе Никитина, надеясь, видимо, исключить его тем самым из союзников Брюханова.
(продолжение следует)