Записки рыболова-любителя Гл. 194-197

194

 С началом грибного сезона я начал исследовать на мотоцикле новые для меня грибные места по всем направлениям от Калининграда. Моим постоянным напарником сделался Серёжа Лебле, грибник такой же заядлый и азартный как и рыбак, но в грибном деле более умелый или везучий. На рыбалке обычно я его облавливал, а грибов больше находил он. Возможно, мой дальтонизм сказывался, а скорее Серёжа брал напором, энергичным рысканьем по лесу, где он быстро пропадал из виду, заставляя меня орать до хрипу и нервничать. Брал он чуть ли не все грибы подряд, лишь бы не ядовитые были, и радовался какому-нибудь подорешнику или грибу-зонтику, похожему на пантерный мухомор, но съедобному, как порядочному грибу. Многое из его добычи не ласкало взор, но затаривался он обычно доверху.
 Возить Серёжу на мотоцикле пассажиром было одно удовольствие. Он имел привычку, сидя сзади меня, вдохновенно горланить бравые или задушевные песни, поддерживая в нас обоих приподнятое настроение. Эти его песнопения очень гармонировали с ездой на мотоцикле, не бешеной с ветерком, когда двигатель надрывается, и чувство комфорта пропадает, а накатисто ровной, плавной, размеренной. Тем самым и безопасность движения повышалась.
 Ездили мы с ним по Балтийскому шоссе в район поворота на Шиповку, вдоль просеки собирали маслят, росших плотными кучками по пять-десять штук. Открыли для себя район Логвино, о котором узнали из рассказов Саши Соммера, - дескать, там и подберёзовиков, и подосиновиков, и белых навалом, но приехали туда в первый раз уже поздно, в конце октября, когда благородные трубчатые грибы по идее уже отошли. К лесу пробились прямиком через убранные поля, по косогорам, и я не мог нарадоваться на высокую проходимость моего мотоцикла, - куда там мотороллеру до него!
 Лес сам поначалу показался глуховатым для приличных грибов, к тому же расположен на крутогорах, то вверх карабкаешься, то вниз катишься, обрывы какие-то, а грибов никаких не видать. Но по дороге к лесу ещё мы встретили мальчишек с полными ведрами грибов, похоже, маслят. На наш вопрос - где собирали, они ответили - на буграх, вот мы по буграм и корячились, хотя лес был явно не для маслят. Мы далеко отошли от мотоцикла и повернули уже назад, как нам стали, наконец, попадаться моховики, и чем дальше, то есть ближе к мотоциклу, тем больше, и какие!
 Крепкие, толстоногие, снизу светло-жёлтые, шляпки бордово-коричневые, похожие на боровиков. Они-то и были в ведрах у мальчишек, а мы вначале просто глаза на них не настроили, вот и не находили. Затарили мы свои корзины доверху и отправились домой.
 На обратном пути, недалеко от шоссе уже, застряли в луже, двигатель заглох, и я долго не мог завести его, взмылился весь, злился на Серёжу, который равнодушно взирал на мои мучения - я, мол, пассажир, что с меня взять? Но, наконец, двигатель заработал, и мы благополучно добрались до дому.
 Хозяйки наши были довольны нами. Молоденькие грибы Сашуля замариновала, остальные пошли в суп, на жарёху и на сушку, и во всех видах хороши на вкус оказались. Больше мы на такой урожай моховиков именно такого качества не нападали, хотя и собирали помногу на знаменитой Моховиковой горе перед Морским на Куршской косе.
 Но рыбалка и в грибной сезон манила нас, и мы отдавали ей не меньше, а то и больше своего выходного времени. Как и в случае грибной охоты меня всё тянуло в новые районы, благо на мотоцикле можно было ездить в места, недоступные для общественного транспорта. Когда мы жили в Ладушкине, я был невольно привязан краткостью расстояний к окрестным лесам и к участку залива от Берегового до Прохладной. Теперь же до любого места было неблизко, но зато и разнообразие какое!
 Пока мы с Николаем Степановичем увлекались ловлей карасей в городских прудах, Серёжа освоил Зеленоградский канал, впадающий в Куршский залив в его юго-западном углу. Там ему очень понравилось, мне же не слишком, так как пробираться к берегу нужно через топь, и клюёт в основном мелочь - окушки, ерши, плотвички, правда, бойко, наловить можно много, что Серёжу и привлекало да плюс сравнительная доступность - минут сорок ходьбы из Зеленоградска, куда часто ходят электрички.
 На мотоцикле же к берегу не подъехать. Однажды нам удалось пробиться на мотоцикле почти к самому заливу вдоль малого зеленоградского канала или речки Зеленоградки, впадающей в основной канал вблизи его устья. Канальчик этот много уже, берега доступнее и не такие голые как на большом канале, а рыба та же, так что ловить там даже приятнее, но после дождей дорога, ведущая вдоль его берега, раскисает, и даже на ИЖе далеко не проедешь. Нам с Серёжей доводилось там увязать с потерей резиновой насадки от задней подножки, за что, помню, я крепко ругался на Серёжу.
 На берегах Зеленоградки я впервые увидел бобровые завалы. Восхитили меня размеры деревьев, поваленных бобрами, с конус на конус выгрызенной древесиной в полуметре, а то и в метре от земли, усыпанной характерной щепой-стружкой. Несколько таких щепок с отчётливыми следами бобровых зубов я подобрал и долго хранил на полке секретера книжной секции.
 С Саней Шевчуком мы ездили на Прегель в Рыбное, что по дороге на Гвардейск через Озерки, всего лишь в восемнадцати километрах от центра города. Рыбачили с Саниной резиновой лодки - Нырка-2, на котором мы вполне умещались вдвоём. С утра на течении очень неплохо ловилась средних размеров плотва и густёра. Днём, когда пригрело и стало по-летнему жарко, клёв ухудшился, и мы перебрались на бочагу - заводь Прегеля, где весело клевала мелочь - краснопёрки и плотвички. Потом снова перебрались на Прегель, меня разморило, глаза устали, я ловил полулёжа на спине и умудрялся тем не менее изредка кое-что вытаскивать. Наловили мы тогда с Саней изрядно.

195

Но наиболее впечатляющим оказалось открытие Полесского канала. Как-то в пятницу вечером у Серёжи мы обсуждали с ним традиционную проблему - куда поехать завтра?
- А не махнуть ли нам куда-нибудь в Красное, - предложил Серёжа. - Шпилевой говорит - там даже неумеючи можно рыбы наловить, подкормить особенно ежели. Мелочь, правда, но и крупная попадается.
- Красное? Я про это место от Шевчука слышал. Он там в заливе ловил. Говорит, отлично краснопёрка в камышовых окнах клюёт. Только вот я не помню, как туда ехать.
- Давай по карте посмотрим.
Достали карту.
- Значит, до Полесска, а там вдоль канала. Километров шестьдесят будет. Далековато.
Я как-то не привык ещё удаляться от города далее чем за 30-40 километров, да и на мотоцикле длительная езда всё-таки утомительна: сидишь в раскорячку, ветер хлещет, а то и дождь ещё.
- А что нам? Поехали!
- Ну, давай.
- Когда выезжаем?
- Давай пораньше, затемно, часикам к шести у гаража.
- А с червями как?
- По дороге накопаем.
- Договорились.
И назавтра мы поехали в Красное.
Был конец сентября. Дни стояли пасмурные, но тёплые, тихие, без дождей. Самая погода для рыбалки.
Выехали мы, как договаривались, затемно. Стоял густой туманище, поэтому ехали медленно. На ветках деревьев, стоящих вдоль шоссе, туман конденсировался в тяжёлые капли, которые срывались и падали на нас, создавая странное впечатление: заезжаешь под деревья - дождь идёт, а на открытом месте - нет.
Из-за тумана светало медленно, так что окрестности дороги на Полесск, по которой я ехал впервые, оставались не увиденными. Когда проехали километров сорок, прошло уже больше часа езды. Рассвело, но всё вокруг было в густой серо-молочной пелене, из которой вдруг возникли строения какого-то скотного двора. Мы остановились - червей накопать. Долго их искали и нашли совсем немного - старый навоз был весь вывезен, а в том, что имелся, черви ещё не завелись.
Поехали дальше, и километров через десять въехали в Полесск - столицу рыболовного края, как то утверждает путеводитель по Калининградской области.
А вот и Дейма!
Да, это - река. Широкая, с утра гладкая, растекающаяся из-под моста, что в самом центре города, тремя рукавами влево, на северо-запад. Один из этих рукавов и был, как оказалось, Полесским каналом. На Дейме рыбачили и с лодок, и с берега, и с моста. У тех, что ловили с моста, в ведёрках уже имелось по несколько штук приличных плотвин, густёр, окуней.
- Может, и нам попробовать?
- Чего там отвлекаться. Поехали уж, как решили.
Переехав по мосту через Дейму, мы свернули через сотню метров с основного шоссе налево под указатель "Головкино - 19 км". Дорога с разбитым асфальтом пошла берегом канала, прямо по самому его краю: обочина круто обрывается в воду, с другой стороны - неухоженные немецкие домишки в один ряд. Через километр дорога поднялась на высокий мост через канал и пошла по противоположному берегу.
С моста канал выглядел ровнейшей лентой, уходящей куда-то в туманную даль. Похоже на Голландию, если не обращать внимания на запущенный вид построек, дороги и моста. Здесь местность тоже лежит ниже уровня моря, и канал отводит излишки воды, оба его берега представляют собой дамбы. По одной из них и идёт дорога на Головкино, узкая - еле-еле двум машинам разъехаться, но асфальтированная, хоть и с колдобинами. Справа внизу - вода канала, слева - низина, затопляемая весной. Изредка вдоль дороги, чуть ниже её, встречаются домишки, все старые, немецкой постройки, облупленные.
Канал манил к себе. На его гладкой поверхности то там, то здесь расходились круги от кормившейся рыбы. Останавливайся в любом месте и забрасывай удочки. Красота!
Вот и Красное. Его домики растянулись с большими промежутками километра на два-три в десяти километрах от Полесска. Но мы решили проехаться дальше, посмотреть, что там впереди. И здесь, конечно, хорошо, а, может быть, там ещё лучше. В разведку, так в разведку.
За Красным нам проголосовал какой-то мужичок:
- Ребята, подбросьте до Головкина!
- А далеко это?
- Да нет, километров пять. Вы что, первый раз сюда рыбачить?
- Ага.
- Ну, так езжайте к нам в Головкино. Наловите. У нас - во места! Я покажу, где ловить надо.
Коляска у нас была забита рюкзаками, удочками и прочим барахлом, так что мужичок уселся прямо на крыло колеса коляски, и мы поехали дальше. В Головкино мужичок соскочил у своего дома, а нам сказал:
- Езжайте до конца, до причала, а там хоть направо, хоть налево закидывайте. Я так налево обычно ловлю, там лучше. Ну, пока! Бывайте здоровы.
Мы проехали ещё немного, и дорога упёрлась в открытые ворота с проходной будкой, за которыми виднелся деревянный причал и склады рыболовецкого колхоза. Людей никого не видать. Мы слезли с мотоцикла, прошли за ворота и оказались на пересечении двух водных артерий - Полесского канала, вдоль которого мы ехали, и какой-то неизвестной нам, довольно широкой и быстрой реки, название которой, впрочем, можно было прочитать на белых щитах, установленных на противоположном (по диагонали перекрёстка) берегу. На щитах большими чёрными буквами было написано: "р. НЕМОНИН". Такие же щиты с надписью "ПОЛЕССКИЙ КАНАЛ" стояли на противоположном берегу канала, где также имелось несколько домиков. Связь с ними поддерживалась, очевидно, с помощью лодок. Ни моста, ни парома поблизости не было видно.
Туман ещё не вполне рассеялся. Очертания противоположных берегов расплывались, что придавало открывшейся картине чарующий вид. Мы с Серёжей были в восторге:
- Во, угодья-то! Красота-а!
Действительно, здесь было где разгуляться.
Мы размотали удочки и начали пробовать. Довольно скоро я приспособился ловить слева, в Немонине, на течении. Плотва и густера клевали непрерывно, некрупные, правда, средненькие, но ловились весело. Лучше всего брали они на навозничка с кашей, когда жало крючка выдвигалось из червя и на него насаживался комочек или даже одна крупинка только пшёнки, которая была сварена для прикормки.
У Серёжи снасть была более грубая - на крупную рыбу, и здесь на течении у него ничего не получалось.
- Пойду-ка я на канал. Там перед Головкиным на берегу в кустах прогалинки такие симпатичные, попробую там, - сказал он мне.
- Давай, попробуй. А я здесь ещё посижу.
Но часа через полтора мне надоело таскать мелочь, штук пять приличных густёр всего лишь попалось, и я отправился к Серёже. Здесь у него место было поуютнее, течение в канале слабенькое, ловить удобнее. В садке у Серёжи бултыхался подлещик, пара крупных плотвин и мелочь. Я закинул свои удочки рядом, и мелочь заклевала сразу же, а вскоре стала попадаться и среднекрупная плотва и густера.
К обеду туман окончательно рассеялся, оказалось, что небо безоблачно, пригрело солнце, и клёв существенно ухудшился.
- Давай, теперь на заливе попробуем, в камышах, - предложил Серёжа.
- Давай. - И мы перебрались на залив, благо канал и дамбу отделяли от Куршского залива каких-нибудь сто-двести метров, лишь в начале канала, у Полесска, и в самом Головкино берега канала и залива расходились километра на два-три.
Прибрежная полоса залива во многих местах заросла камышами, в которых мы надеялись напасть на крупную краснопёрку, но клевали только окушки. Пока мы лазили по камышам, откуда-то набежали тучки, и пошёл дождь, но не затяжной, а летний ещё, короткий. Мы переждали его на берегу, и Серёжа порывался продолжить рыбалку, но я уговорил его ехать домой: вечерело, дорога длинная, а я уже утомился, устали глаза от непрерывного вглядывания в поплавок, качавшийся на водной ряби.
Открытием этих новых мест для рыбалки мы были очень довольны и предвкушали не одну ещё поездку сюда в будущем.

196

Но и в старых, хорошо знакомых местах нас ожидали ещё приятные сюрпризы.
Поехали мы как-то с Серёжей блеснить щук на канавы, что на двенадцатом километре Берлинки, в пойме Прохладной, - излюбленные места Сани Шевчука, который открыл их и для меня. Оставив мотоцикл как обычно под росшим отдельно кустом каких-то корявых деревцев, мы отправились облавливать ближайшую, самую большую канаву шириной метров в двадцать и длиной в сто. В ней чаще всего щуки и попадались, небольшие, правда, граммов по семьсот, до килограмма, и казалось, что их тут уже всех выловили, но они продолжали попадаться.
Весной всю эту низину заливает разливом Прохладной, тогда-то щуки и пополняют, наверное, ряды обитателей этих канав, в которых, как позже выяснилось, водились ещё и крупные лини и караси. Но мы туда ездили только за щуками, весной и осенью.
Так вот, в тот день Серёжа шёл впереди меня и продвигался довольно быстро вдоль канавы, но у самой её середины сделал неудачный заброс и соорудил из лесы капитальную "бороду". Пока он её распутывал, я потихоньку продвигался в его сторону, делая забросы то туда, то сюда. По опыту Шевчука я сделал "караванчик" из двух блёсен: одна, потяжелее, шла ниже, ближе ко дну, вторая - повыше. Дно канав травянистое, и нижняя блесна обычно уже на полдороге обматывалась травой, зато вторая ни за что не цеплялась, что должно было увеличивать вероятность поклёвки.
И вот, когда я стоял уже метрах в пяти от Серёжи, я почувствовал рывок, который ни с каким зацепом не спутаешь, - поклёвка! На середине канавы образовался обширный бурун, к которому струной тянулась моя леса. Натяг был необычно силён.
- Серёжа! - завопил я. - У меня, кажется, на обе блесны взяло!
Действительно, первоначальное ощущение было такое, что я удерживаю двух щук сразу. Минуту, другую я даже не пытался крутить катушку и наматывать лесу, только удерживал спиннингом примерно постоянный натяг, опасаясь рывков. Леса вычерчивала широкие зигзаги. Наконец, щука устала удерживаться на глубине и показалась на поверхности, её движения становились всё менее резкими и размашистыми, и вот она уже почти не движется, её голова с разинутой пастью целиком торчит из воды, и я начинаю потихоньку, плавно подводить её к берегу. Экземпляр велик, такие мне ещё не попадались.
Вот она уже у самого берега. Башка по-прежнему торчит из воды. Но как быть дальше? Торфяной берег, хоть и не высокий, меньше метра, но резко обрывается к воде, и глубина около берега примерно с полметра, волоком не вытянешь, а ни багорика, ни подсачека нет, - обходились всегда без них. Местных килограммовых щук мы обычно просто выдёргивали из воды, заставляя их вылетать на берег. С этой так поступать было нельзя, - здорова, оборвёт лесу!
- Серёжа! Как быть? Помогай! Зайди в воду, попробуй её руками на берег выбросить!
Серёжа с не меньшим чем у меня волнением следил за моими манипуляциями и с готовностью полез в воду. Оба мы были в болотных сапогах, и у берега вода не доходила до их краев. Щуку я подвёл вплотную к берегу. Она по-прежнему только чуть пошевеливала хвостом. Серёжа зашёл к ней сзади, я держал спиннинг в натяг.
- Под жабры её хватай и на берег выбрасывай! - командовал я Серёже.
Последующие события развивались мгновенно, значительно быстрее, чем мой рассказ о них. Едва Серёжа сунул свои руки к щуке, она резко рванулась.
- Держи! - заорал я. - Прижимай к берегу! - и бросился на щуку, а точнее, на Серёжу, и мы оба завалились в воду.
- Где она? Упустил?!
- Здесь! Держу. К берегу прижал. Слезь с меня, - пыхтел подо мной Серёжа.
Картина была исключительная! Серёжа, руками вцепившись в щуку, лежал в воде, придавленный мною. Я барахтался сверху, пытаясь нашарить руками щуку и хватая Серёжу за руки.
- Да слезай ты, я её держу! - Серёже уже надоело его положение. Я слез с него, выбрался на берег. Серёжа прижимал щуку руками и грудью.
- Подожди, дай я лесу натяну!
Я поднял спиннинг. Удилище было сломано, видимо, когда я летел через него на Серёжу, леса порвана. Я взялся за конец, который шёл от блесны, крепко засевшей в пасти щуки, натянул его и крикнул Серёже: - Швыряй! - а сам в это время тянул за лесу.
Щука вылетела на берег. Вслед за ней вылез Серёжа, с которого ручьями текла вода. Я вымок меньше, так как был сверху, но в сапоги тоже набрал. Однако это нас нисколько не беспокоило. Блаженство ощущения удачи согревало нас. Мы любовались щукой, курили, глубоко затягиваясь, благо сигареты у меня не промокли.
- Хороша, стерва! Не меньше трёх килограммов будет.
Переведя дыхание, успокоившись, мы отнесли щуку к мотоциклу и бросили её на дно коляски, где она продолжала ворочаться с тяжёлым стуком.
Несмотря на то, что стояла осень, день был тёплый, хотя и пасмурный. Мы отжались, подсушились и решили продолжить рыбалку. Я срастил сломанное удилище спиннинга, и мы пошли шастать по другим канавам. Вытащили ещё по щурёнку и собрались уже домой, как услышали голоса, и из-за кустов вылез... Саня Шевчук.
- Ну, как дела? Поймали чего?
- Да есть немного. Вытащили одну заразу в большой канаве. Килограмма на три. Видишь, спиннинг сломала.
- Я слышу, кто-то сказал - три килограмма? - вслед за Саней показался его напарник, сосед по дому.
- Ага. Не меньше.
- Здесь таких щук не бывает.
- Мы тоже так думали. Да вот попалась.
- Ну, покажите.
- А в коляске она.
- Ну-ну. Врёте, небось.
Мы побродили ещё вчетвером. Но разъяснилось, стало жарко, поклёвок не было, и мы двинулись все вместе к стоянке наших мотоциклов.
- Ну, так где ваша щука, на три килограмма которая? - спросил Саня, когда мы подошли к мотоциклам. Я откинул полог коляски.
-Ух, ты! Ты смотри, в самом деле. Да она на все пять кило потянет. Как же вы это сумели?
- А вот так.
И я рассказал со всеми подробностями, как мы поймали эту рекордсменку.
Саня предлагал заехать к нему домой - взвесить. Безмена с собой ни у кого не было. Но мы не стали задерживаться. Я отвёз Серёжу домой, и мы не удержались, чтобы не подняться к Кочемировским и не похвастаться своей добычей. Равнодушный к рыбалке Лёша и тот ахнул:
- Ай да молодцы. Первый раз такую рыбину вижу.
Щука занимала половину моего здорового рюкзака. Дома я её взвесил. Она потянула на четыре килограмма шестьсот граммов. По сей день это мой рекорд по весу одного экземпляра. Голову щуки я засолил и высушил, зафиксировав её пасть в полураскрытом положении, чтобы видны были зубы, вместо глаз вклеил зелёные пуговицы, и она всё ещё стоит вот уже который год на полке книжного стеллажа в ряду прочих сувениров.

197

К концу 1977 года Костя Латышев оказался единолично во главе темы "Клён-6", выполнявшейся университетом по договору с ИЗМИРАНом. После окончательного изгнания из университета Гострема - он пристроился профессором-консультантом в Институте океанологии, уж не знаю, чему он там консультировал, по каким вопросам, - и ликвидации его кафедры (экспериментальной физики) ушли из университета один за другим кандидаты наук из его команды Ермоленко, Тренчук, Терентьев, Юсупов, надеявшиеся при Гостреме на штатные преподавательские места и лишившиеся этих надежд с его уходом. Оставались Никитин и Латышев, да неостепенённые НИСовцы.
Никитин продолжал вести свою небольшую тему по договору с ИПГ, а Костю, работавшего теперь старшим преподавателем на кафедре матанализа, назначили научным руководителем темы "Клён-6" - больше некого было назначить из кандидатов наук. Казалось, осуществилось то, за что мы бились когда-то, ещё совсем недавно, с Кубаровским.
Костя, однако, хотя и числился научным руководителем темы, если и руководил, то только Бобарыкиным и Медведевым, верными своими собутыльниками, "бойцами", "подносчиками снарядов", как их называл Смертин, да и то Медведевым теперь фактически руководил Миша Власов из ИПГ. Все остальные сотрудники темы имели своими конкретными руководителями кого-либо из обсерватории - меня, Саенко, Иванова или Лаговского. Будучи заказчиками, мы были и научными руководителями, а зачастую и просто исполнителями работ, которые по хоздоговору обязан был самостоятельно выполнять университет. То есть фактически сохранялась та же ситуация в части наших взаимоотношений с университетом, что была и при Гостреме.
Костей, как руководителем, сотрудники темы были недовольны. Больше всего брюзжали Смертин и Лёнька Захаров, но не в открытую, самому Косте, а за глаза - жаловались на него мне. Основания для этих жалоб и в самом деле имелись. Костя теперь всю свою энергию направлял на то, чтобы пробить себе отдельную кафедру - прикладной математики. Руководство такой большой - по объёму финансирования и, соответственно, штатам - темой как "Клён-6" было ему, разумеется, на руку в его административной карьере. Руководить жe темой по-настоящему Косте и времени не хватало - преподавательская нагрузка с непривычки отнимала очень много сил, как и карьеристские хлопоты, - и авторитета не хватало, и научной квалификации, особенно геофизической.
Но больше всего настроил он многих против себя манипуляциями с премиями.
Распределение премий - дело вообще весьма щекотливое. У нас в обсерватории ещё при Гостреме начала вырабатываться, а без него окончательно закрепилась довольно жёсткая система оценок, пропорционально которым и назначалась премия. Оценка образовывалась путём перемножения коэффициентов участия, качества работы, времени работы и зарплаты (пропорционально последней начислялся премиальный фонд). Каждому сотруднику коэффициенты выставлялись его руководителем, они обсуждались потом на совещании руководителей подразделений в присутствии представителя от месткома, а затем, окончательные результаты утрясались до круглых цифр, выраженных уже в рублях. Премии руководителям подразделений по этой же системе поначалу назначали мы себе сами, а потом - один Иванов, а ему - Лобачевский.
Я имел самый высокий коэффициент зарплаты - единственный со степенью в обсерватории, и у меня всегда получалась резко выделяющаяся цифра, которую каждый раз подрезали, чтобы слишком уж не выделялся. В глубине души это меня обижало, ведь цифра выводилась на законном основании, не виноват же я что кандидат наук, а остальные нет, но виду старался не подавать и не протестовал. Конечно, не обходилось и у нас без недовольных, но всё же трудно было придумать более демократичную систему.
В университете ничего подобного не было. Там при распределении премий царил полный произвол сначала Гострема, потом Кубаровского, а теперь вот - Кости. Ничтоже сумняшеся Костя назначал себе сумму раза в три выше следующей по размеру премии: скажем, себе - 600 р., Лёньке - 200, остальным старшим научным сотрудникам по 150, прочим - эмэнэсам и инженерам - меньше сотни, лаборантам по 10-20 рублей.
Размеры своей премии Костя откровенно обосновывал тем, что премию в Минвузе он сам пробивал по разделу особо важных работ, мол, если бы не он, так и того бы не видали, а у него до сих пор долги ещё не расхлёбаны. Так прямо и говорил.
Лёньку со Смертиным раздражало ещё Костино потакание всем денежным претензиям, как по части зарплаты, так и по части премий, Медведева и Бобарыкина, особенно последнего. Себя же они считали несправедливо обделёнными, как оно, пожалуй, и было, в сравнении хотя бы с тем же Бобарыкиным.
Не воодушевляло сотрудников темы и полное Костино равнодушие к их научным интересам, нежелание помочь даже в тех вопросах, где Косте полагалось быть наиболее компетентным, - в проблемах численных методов. Несколько раз совался к нему за консультациями Смертин, предлагал совместную работу сделать, но Костя отмахивался или ограничивался общими рассуждениями. Случалось такое и в отношениях с Кореньковым, Сашулей, Клименко. Это вело к девальвации Костиной репутации и как специалиста в глазах многих его коллег, недавно ещё высоко его ценивших.
Так что в целом ситуацию на теме в университете нельзя было назвать здоровой, хотя общий темп работ и не снижался.
Ситуация эта была хорошо известна Серёже Лебле. У нас с ним в последнее время объявились и общие научные интересы - в области внутренних гравитационных волн. Мы со Смертиным занимались моделированием распространения этих волн в ионосфере, а Серёжа у себя на кафедре теорфизики занимался (по хоздоговору то ли с Институтом океанологии, то ли с АтлантНИРО) распространением аналогичных волн в океане.
В сущности мы решали очень сходные уравнения, но с помощью разного математического аппарата: мы прямо в лоб, численно, а теоретики пытались найти аналитические решения. Особенно увлекала Серёжу возможность существования солитонных решений (уединённых волн) применительно к ионосферным условиям. Он с удовольствием взялся бы за решение такой задачи - получение ионосферного солитона.
Об этом мы и болтали как-то, сидя ночью у костра под дамбой на Полесском канале, недалеко от Головкина. Обсудив проблемы ВГВ, поперемывали косточки Смертину, Латышеву... И тут впервые прозвучала идея - а не перевести ли нашу тему, пресловутый "Клён-6", на кафедру теорфизики?
- Ты же наших кафедральных всех знаешь - порядочные люди, а это ведь главное, пожалуй, - говорил Серёжа.
С этим я был согласен.
- К тому же тематика ваша для нас теперь далеко не чужая, и в нелинейных волнах мы уже неплохо разбираемся.
И это было справедливо.
- Тогда можно будет вместо Латышева любого из наших кандидатов наук поставить научным руководителем: хоть Корнеева, хоть Шпилевого, хоть меня, наконец.
- Но ведь из вас никто в геофизике не разбирается, а тема-то геофизическая всё-таки.
- Ну, это дело наживное. Латышев тоже ведь не геофизик. Уж хуже, чем с ним, не будет наверняка. Так что вы ничего не теряете, а, может, и приобретёте. И студенты у нас самые сильные на факультете, будем для вас выпускников готовить.
- Что-то в этом есть. Надо будет подумать. Тут ещё вот в чём трудность: моделирование вполне может находиться в русле интересов кафедры теоретической физики, а как быть с остальными? Теми, кто работает на Саенко и особенно на Иванова? У них же много чисто экспериментальной, даже просто радиотехнической работы.
- В принципе это тоже не страшно. Тема настолько комплексная, что может выполняться разными кафедрами, но руководить-то всё равно должен кто-то один. Тема должна быть закреплена, как и все темы на факультете, за какой-то конкретной кафедрой. Так отчего бы не за нашей? Латышев-то вообще сейчас на математическом факультете, чем же вам кафедра матанализа ближе?
Все это звучало для меня достаточно убедительно.
Кафедра теорфизики представлялась мне если и не самым организованным, то во всяком случае самым дружным коллективом на физфаке, без внутренних дрязг, сплотившимся ещё в борьбе с Прицем, состоящим из людей, ближе прочих мне по духу, более других грамотных в части физики и математики вообще, а не в узкой специализации только, и, главное, безусловно порядочных.
Их заинтересованность в нашей тематике была понятна: для них мы были бы наиболее удобными заказчиками по сравнению со всеми теми, с которыми они имели дело раньше. Во-первых, рядом, здесь же в Калининграде, не надо никуда ездить; во-вторых, люди знакомые, почти свои; в-третьих (или как раз во-первых) - научные интересы сблизились на почве нелинейных волн.
Но как практически осуществить такое - перевести тему на кафедру теоретической физики?
- Разумнее всего не спешить. Договор по "Клёну-6" заключён с несуществующей теперь кафедрой экспериментальной физики до конца следующего, то есть 1978 года. Настаивать перед ректором и Кубаровским на переводе темы на кафедру теорфизики пока нет достаточных оснований, если не считать наших с Серёжей приятельских отношений и приведённых выше рассуждений, достаточных в смысле убедительности для ректора и Кубаровского, последнего, главным образом. Новый же договор можно будет заключать непосредственно с кафедрой теорфизики, если к этому времени кафедра проявит себя в направлении нашей тематики. Для этого следовало бы сотрудникам кафедры, занимающимся нелинейными волнами, поработать на нашей теме в общих рядах безо всяких претензий на руководство. Параллельно же не мешало бы заключить договор о творческом содружестве между обсерваторией и кафедрой теорфизики, в котором на будущее предусматривалась бы возможность заключения и хоздоговора. Ну, а дальнейшее - время покажет.
Собственно, я предлагал Серёже действовать по тому же плану, по которому мы с Даниловым пробивали хоздоговор между обсерваторией и ИПГ. Для реализации этого плана не хватало лишь ставок на теме для теоретиков, но я надеялся выбить у Лобачевского на следующий год дополнительных тысяч двадцать к договору с университетом на расширение работ по ВГВ. Этих денег как раз хватило бы ставки на три для теоретиков (по совместительству) и ещё осталось бы на пару лаборантов.
Так и сделали.
(продолжение следует)