Размышления о жизни и смерти голова

Хорошая у меня сталь!

Далеко не дамасская, но…

Чик, и нет головы.…Это у моего хлопца шутка такая.

Он от взводного нахватался, а я от него…

А сам еще ни одной не «чикнул»…
Я…я пожалуй воздержусь от комментариев – Серега -у меня ведь не первый хозяин…
Я столько всего на своем блестяще-кинжальном веку видел…Да-а.
Были времена горячие…Красные…Чего греха таить...Были.

Чик, и нет головы… Шутник этот мой  сержант-разведчик!

А вот «духи» те, не шутят.

Помнишь? Пашкину нашли, которую подбросили в картонке из под иранского печенья?
Молодой открыл ее, да и сблевал прямо туда, на вытаращенные остекленевшие глаза Пашкины…

Логунца искали два дня…
Два дня искали весельчака и взводного балагура из под Брянска Пашку Логунца…
Наш взводный, так тот просто души в нем не чаял – землячки они с ним, со взводным были, даже вроде из одного поселка…
Пропал с поста, как в воду канул: только несколько пуговиц от бушлата остались на взъерошенном песке…
«Духи», ну ты сам знаешь, чего говорить-то – они, это …умеют делать.

Как кошки подкрались втроем.
Один сразу на шею удавку, но не так сильно- не до смерти, второй за автомат, а третий- за ноги…Поволокли…Тот и пискнуть не успел. Попробуй, пискни с удавкой из шелковой бечевки, да еще смазанной жиром, чтоб скользила лучше и  не цеплялась нигде.

Схватились его только через полтора часа, при смене караула. Да поздно было уже – некого было менять на посту номер три.

В ночь не пошли – себе дороже.

«Духи» отходя, около десятка растяжек поставили: это утром обнаружили. Подстраховались воины Аллаха.
Что еще сказать? Молодцы! Знают дело..
А рассвело – два взвода, на прочесывание «зеленки» и «договорного» кишлака ушли на броне.

«Договорные» кишлаки?
Ну ты знаешь, практиковалось такое: командование расквартированных частей, договаривалось со старейшинами кишлаков, что никаких хлопот для шурави не будет - ни выстрелов, ни минирования, ни других каких-либо пакостей. А наши со своей стороны, всячески задабривали жителей, как могли конечно…
То бочек пять-шесть соляра или керосина подкинут, то тушенки-сгущенки, то муки, соли-сахара.…В общем, шли, друг другу на встречу, добиваясь вот такими древними способами купли-продажи равновесия, сохранения нейтралитета.

Здесь же было явное нарушение пакта о перемирии.

Сутки бесплодных поисков.

Сутки – как ишаку под хвост.

На вторые – еще пару взводов «зеленых» сарбазов (афганских солдат) добавили.

Только думается мне, он к тому времени вряд-ли жив еще был, Пашка-то?
Что с ним делали «духи», одному Богу, да ихнему Аллаху известно.

Только на утро: третьи сутки замаячили, на коробку и наткнулся у арыка, ходивший по нужде Юрка Воропаев.

Поступил он конечно несколько опрометчиво, из любопытства открыв ее…
Молодо-зелено!
Повезло! А ведь мог и «сюрпризик» грамм на триста-четыреста тротила оказаться.… Обошлось…

А с кишлаком.…
Разбираться не стали…Кто да что.
Свои местные или  рыскавшие по горам чужаки…

Командир полка, собрал ротных, и  уже через десять минут стволы танковых пушек, начали изрыгать огонь справедливого возмездия.
Всех захватил какой-то нездоровый азарт мести…

Двойной боекомплект, каждый экипаж выплюнул по кишлаку, как в копеечку, как на полигоне по мишеням.

А чего там было хитрого…

Махонькая площадь. В центре почти игрушечная мечеть, дувалы неровными округлостями опоясывающие низкие глинобитные лачуги-ханы, да чахлые редкие мандариновые деревца- были как на ладони, и давным-давно, так на «всякий случай», нанесены как ориентиры-цели на карты командиров танков.

Через полчаса показательно-проучительные стрельбы были закончены.

«Договорной» кишлак, нарушивший условие перемирия, перестал существовать, оставшись лишь точкой на картах Афганистана, в памяти проходивших неединожды мимо караванщиков, да в пересечении цветных стрелок тактических карт сороковой армии.

А Пашкину голову положили в цинковый гроб, укрепили как в рамку деревянными брусками, чтоб не каталась, и опустив, туда же для полного сходства с весом  тела, мешок из-под сахарного песка, под завязку заполненный  чужой афганской землицей, которую и землей назвать-то было можно с натяжкой, запаяли белым припоем крепким двойным швом….

После этого, Пашкиного взводного словно подменили…
И  «вливание» прилюдно ему комполка делал, грозя всеми чертями, трибуналами, судами офицерской чести, и Божьей карой…

И на «губу» сажал…

Только что, «губа»?
Панацея?

Полк был на острие активных действий, и оголять взвод – означало расписаться в собственном бессилии. Он понимал это лучше кого-либо, и поэтому уже через неполные сутки, потупив взгляд, словно был виновен он, подполковник Мороз, а не этот безусый взводный, шел и, самолично отодвинув тяжелый кованый засов, выпускал его на  волю, из заточения, одаривая вслед тяжелым отцовским подзатыльником.

В душе он понимал этого молоденького озверевшего лейтенантика, мстившего, резавшего взятым в бою пленным головы, как баранам.

Он понимал этого лейтенанта, ярость которого утраивалась, если не дай Бог на шее у кого-либо из пленных: а это увлечение, чем дальше разгоралась война, тем все больше и больше входило в какую-то извращенную моду у моджахедов, замечал страшные бусы из засушенных человеческих ушей.
А чьи были эти черные скрюченные улитки, нанизанные, словно грибы на нитке, здесь в Афганистане объяснять не надо было никому.