Последний бой

х   х   х

Когда батальон выходил из окружения, Михалыч отстал от своих. К вечеру
набрёл на лесникову хату и затаился в ней, припав к большой
русской печи, сжимая винтовку и приказывая себе не спать.

Он наблюдал, как за окном умирал день, посылая ему, Михалычу, свой
последний привет багровым отблеском на свинцовых тучах. Потом в окно
заглянули звёзды. А когда показалась луна, он не выдержал и уснул.

С тех пор, вот  уже пятьдесят два года, Михалыч не любил глядеть
вечерами в окно. А если такое случалось - ночью обязательно снился
один и тот же сон.

х   х   х

Их было трое. Белобрысые, стройные и удивительно молодые. Солдатская
форма сидела на них, как театральные костюмы. Они были навеселе,
уверенные в себе, возбуждённые необычайными приключениями этой странной
войны и терпким запахом крови. Наверное, их часть стояла в селе, а этим
юнцам захотелось доказать, что никакие партизаны не страшны, что они
хозяева на этой земле, что ночь - самое время для настоящей охоты.
Иначе зачем они оказались у залитой лунным светом лесниковой хаты?

Услышав их пьяный, беспечный смех, грохот ведра, упавшего в сенях,
треск выбиваемой двери, Михалыч проснулся и понял, что смерть взмахнула
над ним своей тонкой, острой косой.

Патрон в винтовке был всего один. Вошедший первым, налетел грудью на
пулю, недоуменно вытаращил глаза, медленно повернулся к товарищам и
упал, раскинув длинные руки.

Второго, не успевшего ничего осознать, по инерции делавшего очередной
шаг, Михалыч достал прикладом в молниеносном отчаянном прыжке.

Третьего, неожиданно тщедушного и лёгкого, он подмял под своё
тренированное тело и вдруг, в блеклом лунном свете, натолкнулся на его
безумные от страха глаза...

Мальчишке было лет девятнадцать. Столько же, сколько сыну Серёге,
окружённому где-то под Ленинградом. Детские пухлые губы и круглый
подбородок тряслись, руки опали, мышцы расслабились. Он лежал под
Михалычем, полностью отдавшись в его власть, смирившись с
неизбежностью смерти и только глядел прямо в глаза бездонными
зрачками...

Какой-то звериный рык, сам собой родившейся в глотке от тоски и
нелепости бытия, потряс Михалыча ещё больше, чем молчание его
пленника.

Матерясь на чём свет стоит, он забрал у сопляка оружие, поднял его,
обмякшего, как тряпичную куклу, повернул к себе спиной и двинул в зад
изо всех сил.

Скатившись с крыльца, мальчишка, прихрамывая, побежал прочь.

Вернувшись в хату, поглядел на безмятежные детские лица убитых. Глаза
обоих были раскрыты и глядели на Михалыча со странным укором. Он закрыл
их дрожащей рукой, взял автомат и вышел в ночь.

х   х   х

- Михалыч! Михалыч! - трясла его за плечо соседка Мария. - Проснись!
Утро уже! Я молоко принесла.

Михалыч открыл глаза, явно не понимая, где находится и кто возле
него.

- Ты что кричал-то? Приснилось что? Знаю, тебе всё война снится.
Сколько можно... Пол-века прошло, а ты всё воюешь. И дверь на ночь не
запираешь. Гляди, заберётся кто ночью. Много сейчас бандюг шастает.
- Мария ставила молоко в холодильник, сметала со стола вчерашние крошки,
убирала на место тарелки. - А как залезет кто, что я Серёге скажу? И
чего ты к нему не уедешь? Что один тут горе мыкаешь? Вот приедет, я
тебя с ним и выпровожу, А хату  продашь. Так и Настасья велела перед
смертью. Нехорошо последнюю волю жены не выполнять.

- Тут помирать буду. Скоро уже...

- Нет, друг милый, сына дождись, тогда и помирай.

Михалыч, вылезая из постели, усмехнулся на "милого" друга, расправил
плечи и принял из марииных рук кружку парного молока.

Мария была младше лет на тридцать. Когда он, герой-разведчик вернулся
с войны, она первая кричала на всю улицу:

- Тётка Настасья! Ваш Михалыч вернулся!

Кричала и глядела на него - статного и красивого, несмотря на
разменянный пятый десяток да на четыре года военных скитаний - во все
свои девичьи глаза...

- И кто-бы сказал, что тебе девяносто восьмой пошёл! - восхитилась
Мария, глядя на его мощные плечи и уверенную походку.

- Помню, помню, как ты, пострелиха, на меня глаза пялила! Бесстыдница!

- Я бы и теперь за тебя замуж пошла! - засмеялась Мария.

Михалыч смущённо крякнул, взял непонятно для чего ему нужную палку и
погрозился на насмешницу:

- Вот я Степану-то доложу!

х   х   х

После обеда Михалыч решил прогуляться. В салон для ветеранов. Произнёс
про себя это словечко - салон! - и сплюнул в досаде. На гарячем от
летней жары асфальте оставались вмятины от палки. Тихонько позвякивали
на груди ордена. Авоська, прихваченная для покупок, торчала из
кармана. Михалыч шёл мимо пятиэтажек, выглядивших вдвое старше его, хотя
он собственными руками выкладывал их стены в сорок седьмом.

Серые дома, чахлые деревья, разбитый тротуар - разве так он представлял
мир своей старости, сидя в окопах да взваливая на плечо очередного
"языка"? А люди - Матерь Божья! Злые, завистливые, обносившиеся... А по
дорогам "вольвы" какие-то шныряют, с красномордыми бизнесменами и
продажными девочками... Тоска.

В "салоне" давали дешёвый маргарин. По двести грамм в одни
ветеранские руки.

- Мой можешь спокойно себе забрать, - сказал Михалыч продавщице. - Я
его ещё в войну объелся. Он тогда вкуснее был!

Возле опорного пункта, задумавшись, стоял участковый.

- Что, детинушка, не весел? - затронул его Михалыч.

- А, разведка! - протянул руку участковый. - Проблемы у меня.

- Поделись.

- Поганцы какие-то погреба чистят. А вчера чуть бабку Матрёну не
придушили. Соседка случайно на огонёк заглянула, а так хоронили бы
старуху. Ты ведь тоже дверь на запорах не держишь. Поостерегись,
Михалыч. Одинокие люди сейчас добыча лёгкая.

- Не одинокий я. Сын вот-вот приедет. Да и брать у меня нечего.

- У Матрёны, что ли, было чего? Веселятся, сукины дети.

- Что ж, пусть заглядывают, - странным каким-то голосом сказал Михалыч.
- Повеселимся вместе.

- Ты что это, дед! Что за настроение такое, а?

- Домой пора... - загадочно оветил Михалыч. - Загулялся я тут...

х   х   х

Возле дворца культуры, на лавочке, сидели трое.

- Дед, продай медали! - крикнул один из них.

Белобрысые, праздные, нахальные. Похожие на попугаев в своих заморских
одёжках. Один вертел ключи от машины. Другой, заткнув уши чёрными
шариками, дёргался в такт непонятно чему. А третий закричал:

- Дед, дай железки поносить!

В его руке Михалыч увидел трубку. Она была старая, прокуренная, но
всё ещё красивая, тёмного блестящего дерева, с вычурно изогнутым
мундштуком. Михалыч сам вырезал её из самшита в сорок пятом и подарил в
сорок девятом другу, Николаю. Николай уже двадцать лет спит на
кладбище, а  Матрёна, жена его, хранила мужнину трубку в шкатулке у
зеркала.

- А ты вечерком заходи, сынок, - ответил Михалыч парню. - Тогда и
поговорим.

- Приглашаешь?

- Вроде, так.

- Он нас приглашает, господа! Слыхали?

- Мы не замедлим явиться с визитом! - ответил тот, что с ключами. - Не
сообщите ли адресок, папаша?

- Да тут недалеко. Вон, свои дома начинаются, так третий дом мой и
будет. Не стесняйтесь.

Михалыч пошёл дальше, а за его спиной возникла на мгновение зловещая
тишина.

х   х   х

Михалыч не включая света сел у окна. Сегодня в него можно было смотреть
сколько угодно. От неловкого движения локтем, со стола упал под стену
нож. Поднимать его не хотелось. Краешек неба, едва видного за домами
и деревьями, алел кровавым закатом. Потом проснулись звёзды. А потом
выплыла луна.

Они пришли, когда все шумы на улице окончательно смолкли. Даже Мариин
Полкан перестал подавать голос. Только сверчок пел свою погребальную
песню.

Ничего не звякнуло в сенях, легко открылась старая дверь и первый гость
тенью возник на пороге.

- Входи, - позвал его Михалыч. - И дружков зови. Что они там в сенях
скучают.

-Гостеприимный ты, папаша.

- Гостеприимный, - согласился Михалыч.

Они стояли у входа, настороженно озираясь, словно чуя ловушку.

- Боитесь, что ли? - подбодрил их хозяин. - Мне ж почти сто лет. Чего
меня бояться.

- А чего ж ты тогда такой смелый, если тебе сто лет?

- А мне уже бояться нечего. Моя смерть тут, рядом. Глядите как бы вас
ненароком не зацепила, когда меня прибирать будет. Вам-то ещё рановато,
небось, домой.

- Смелый, значит? - говорил всё время один, тот, что был с ключами от
машины, высокий, стройный, гибкий. Его голубые глаза под светлым чубом
днём светились истинно "арийским" светом.

- А что, ты меня пугать пришёл?

- Нет. Проверить хочу, действительно вы ТАМ такими героями были, как в
кино показывают, или лажа это всё, сказочки бабушки Арины.

- Дети в подвале играли в гестапо... - хихикнул кто-то из них.

- Хочу предупредить, я ещё достаточно силён. Так что давайте без
шуточек. Отдайте мне трубку, что взяли в доме бабки Матрёны, попейте
чайку, коль в гости пришли, и идите с Богом.

- А ты что, бля, и вправду такой крутой? Давайте пощекочем его,
немножко, а то больно хорохорится дед...

Они обступили его с трёх сторон. Молодые волчата, вышедшие поразмяться и
поточить зубки. Лунный свет поблёскивал в их ясных глазах и Михалыч
вспомнил, что винтовки с единственным патроном у него нет уже лет
тридцать пять.

- Не дурите, хлопцы, - сделал он последнюю попытку. - Пошутили и
хватит.

- Вот он уже и струсил... - вкрадчиво произнёс вожак и выбросил вперед
кулак, целясь Михалычу в челюсть.

Михалыч слегка отклонился. Кулак пронёсся мимо и угодил в окно.
Зазвенело разбитое стекло. Табурет под Михалычем наклонился, ножка
скользнула по полу. Падая, Михалыч дотянулся ногой до второго и тот
свернулся вдвое от боли. Третий наткнулся на ножки перевёрнутого
Михалычем табурета.

- А-а, сука! - взвизгнул кто-то из нападавших. - Убью!

Рука наткнулась на упавший давеча со стола нож. Михалыч взял его и
предупредил спокойно:

- У меня нож, ребята. Зацеплю.

- У, падла! Я тебе зацеплю! - рванулся на него вожак.

Нож был достаточно остр, чтобы войти в человеческую плоть без
сопротивления. Удар пришёлся куда-то в область живота, парень
задохнулся, крякнул как-то странно и вцепился руками в стол. Его
детские, чистые глаза смотрели на Михалыча недоуменно и с укором.
Совсем как тогда, у того вояки, в лесниковой хате.

- Убирайтесь, - прохрипел Михалыч, - а то всех порешу...

- Димыч, он тебя что, убил? - голос был тоненький, беспомощный,
жалкий. - Скорее! Скорее!

Они подхватили раненного под руки и, подвывая от страха, побежали в
темноту.

Чувствуя нарастающую тяжесть в груди. Михалыч вышел из хаты и доплёлся
до телефона, благо он был совсем рядом.

- Я там мальца подрезал... - прошептал в трубку. - Чкалова шесть...

Вернувшимсь домой, достал из сундука икону.

- За что ты мне судьбу такую дал, детей убивать? И за что тогда воевал,
если они теперь такие...

Когда участковый вошёл в хату, Михалыч был мёртв...