Двести пятнадцать плюс три

А-а… А-а-а-а… У-у-у… О-о-о… - простонал Хохлов и кончил. Восстановив дыхание, он скатился с огромного потного тела, спустил ноги с дивана, нащупал тапочки, влез в них и, почесывая влажные и горячие мудя, побрел в другую комнату. Одинокое тело зашевелилось на диване, и Хохлов услышал позади себя шлепанье босых ног – в ванную прошлепала. Хохлов зашел в зал, заваленный всяким хламом: книгами, инструментами, газетами, гвоздями, старыми телевизорами, осциллографами, акустическими колонками, радиолами и т.д. Он пробрался к стене, взял с мертвого холодильника фломастер и вычертил на полинялых обоях прямоугольник величиной со спичечный коробок. Затем соединил его горизонтальной линейкой с непрерывной чередой точно таких же прямоугольников, которые тянулись от одного конца стены до другого. Всего на стене было протянуто три полных ряда и четвертый чуть больше половины. Дальше Хохлов, ежась от холода, вывел над свежим прямоугольником текущее число, месяц и год, а на площади самой фигуры нарисовал три вертикальные черточки. Приглядевшись к соседнему прямоугольничку, Хохлов произвел в уме нехитрую математическую операцию и вписал в свежий прямоугольник цифру 218. Затем Хохлов приостановился и бросил взгляд на дверь ведущую в ванную, за которой раздавалось тугое журчание. Ванна и туалет у Хохлова были совмещенными. Журчание ослабло, стало сдавать сбои и совсем прекратилось. Хохлов снова повернулся к стене и вывел, теперь уже под прямоугольником: «Лена. 37. Официантка». Вся эта композиция означала, что он Хохлов такого-то числа, такого-то месяца, в таком-то году бросил Лене, тридцати семи лет отроду и работающей официанткой три палки. Цифра 218 показывала общее количество брошенных им палок за отчетный период.  Хохлов положил фломастер на место, окинул взглядом свое произведение и в очередной раз испытал потаенное чувство сродни священному трепету. В этих стройных рядах зафиксированных личных оргазмов заключалось все его Хохлова мировоззрение, на нем зиждилось его подлинное, совсем недавно обретенное счастье. Хохлов смотрел на первый прямоугольник с которого все началось и вспоминал тот судьбоносный день, день его тридцати трехлетия, день прозрения и день начала нового пути. В тот достопамятный понедельник Хохлов понял, что он в большой лаже.  Всю ночь он пытался выебать собственную жену, но так и не кончил. И это несмотря на то, что он не залезал на нее больше полугода. За двенадцать лет их супружеской жизни, только первый год Хохлов кончал с удовольствием. Потом жена забеременела и потеряла к нему всякий интерес. Хохлов дрочил, но на сторону ходить не отваживался. Потом родилась дочка и понеслось: пеленки, крик и ор, стирки. Стало не хватать денег, а тут еще завод прикрыли и Хохлов оказался на улице. Жена требовала денег. Хохлов напрягался, вкалывал на двух работах и постепенно начинал ненавидеть жену. Он даже перестал дрочить. Еблись они теперь все реже и реже, а если случалось, то как правило по пьянке. Когда дочка подросла и пошла в ясли жена сама ударилась в бизнес, как она это называла. Объявилась у нее давняя подружка, которая держала салон по выправлению судеб. В общем она была прорицательница и гадала на таро. Они очень быстро снюхались. При нем никогда ничего не обсуждали, но Хохлов чувствовал, что против него зреет заговор. Жена очень быстро стала зарабатывать на много больше его. До ****ы Хохлов больше не допускался даже по пьяни. Он понял, что она ****ся на стороне. Ненависть его стала обретать болезненные формы. Хохлов ненавидел ее вещи, ее запах, ее голос. Ненависть перекинулась и на дочь, которая с годами становилась все больше похожа на жену. И тогда Хохлов сообразил, что его просто используют, забирая все – здоровье, силу, жизнь и не оставляя ему ничего. Его лишили даже оргазма, тех редких мгновений, когда он бесспорно мог получить удовольствие. Так за ради чего же он все это время напрягался, хватался за любую работу, рыскал по городу, дрался и страдал? Что оставалось у него, у Хохлова? Презрительные взгляды? Брошенные сквозь зубы, едкие замечания? Смехуечки многочисленных подруг оборзевшей в корень жены? Вот тогда-то в голове Хохлова и вызрела эта идея, идея накопления разрозненных личных оргазмов в единое целое по средством их фиксации и сложения. И теперь, глядя на эту всевозрастающую сумму, он видел и знал за ради чего продолжает напрягаться, вкалывать, рыскать по городу, драться и страдать. За этой суммой стояла часть его жизни, в которой он бесспорно был счастлив. 218 оргазмов – это был его капитал, который уже никогда не прогорит, не вылетит в трубу. Хохлов вкусил их сполна, он был на вершине блаженства.
- Ну, ты чего там застрял? – послышалось позади.
Хохлов очнулся от своих размышлений и посмотрел на официантку. Она стояла в дверях, прикрывая свои не первой свежести прелести.
- Собирайся, тебе пора уходить, - сказал он, проходя в ванную. – Скоро жена должна прийти.
Он знал наперед, что сейчас произойдет, но не испытывал ни малейшего дискомфорта.
- Как? Ты же…
- Ну, мало ли что я говорил, - обрубил Хохлов. – Говорил, потому что хотел тебя выебать. Теперь выебал и больше не хочу.
За два года жизни по новой системе ценностей, Хохлов выработал безотказный механизм съема и отшивания баб. Он испытывал гордость за свои способности в организации дела по добычи оргазмов. Все было продумано до мелочей, начиная с подбора кандидатуры и кончая вывода использованного материала за границы своего существования. Хохлов редко обращался к одному и тому же материалу дважды. Он ценил только первые три оргазма, они были настоящими бриллиантами, незамутненными тлетворным духом обыденности.  Стройные ряды бриллиантовых россыпей виделись его взору, когда он смотрел на стену.
- Ну, ты и дрянь! Скот поганый! Вонючая тварь! – сыпала официантка, путаясь в своих одеждах.
Она была потеряна, оскорблена и комична.
Хохлов зажег газ и поставил чайник. Сейчас он заварит свежего чаю и выпьет стаканчика два-три с топленым молоком.
- Тебе ****ец! Жди скоро к тебе придут и будут ****ить пока не сдохнешь!
Хохлов усмехнулся, он знал, что за ней никого нет. Забегаловка в которой она работала дохлая, никто не будет напрягаться из-за ****овых проблем ****овитой официантки.
Хохлов хотел предложить ей забрать недопитую бутылку виски, на которую она собственно и купилась, но решил, что не стоит добивать ее самолюбия. В принципе она неплохая баба, нежная и ласковая. Но иначе нельзя с такими, слишком прилипчивые. А там черт его знает, что попрет из нее. Да это и не его ума дело. Она подарила ему три бриллианта, больше у нее ничего для Хохлова нет.
Хохлов ушел в прихожею и открыл дверь. Официантка не смогла сдержать слез, и они хлынули, когда она одевала туфли. Хохлов отвернулся, хотел удалиться, но она вдруг подскочила к нему и плюнула в рожу. Хохлов схватил ее за шкирку и ловко выпихнул за дверь.
Зайдя в ванну, Хохлов ополоснул оскверненную физиономию, утерся и пошел пить чай с топленым молоком.