Бабочка

Он медленно брёл по искрящемуся в свете фонарей снегу, поднимая носками застывших на морозе ботинок тучи белой пыли, похрустывая неокрепшим льдом недавних луж, внезапно останавливаясь посреди опустевшей в этот поздний час дороги и задирая голову вверх, к беззвёздному, иссиня-чёрному небу.
Небо снисходительно смотрело на него сверху и сыпало снегом.
«Всё, что мы делаем в жизни, - рассудительно объяснял он себе, - это находим и теряем. Преимущественно, конечно, теряем, не осознавая, на сколько это полезно. У жизни свой метаболизм, свой обмен веществ: что-то приходит, что-то уходит…»


«Уйти не может сразу всё, и это – чертовски разумно. Если из человека разом выкачать всю кровь, вряд ли это пойдёт ему на пользу. Тем не менее, некоторая потеря крови стимулирует работу селезёнки, улучшает состояние… Врачи рекомендуют…»
Он стоял на развязке над замёрзшей рекой, и бестолково бросал исписанные клочки бумаги вниз, на припорошенный пушистым снегом лёд. Они, подхватываемые ветром, кружились и танцевали, упорно не желая касаться мёрзлой поверхности, тянулись вверх, к солнцу, давным-давно уже скрывшемуся за непроницаемым серым куполом, каждую зиму накрывающим столицу.


На видавшем не одну просветлённую ученическую физиономию институтском столе, среди прочих надписей, почему-то преимущественно агрессивного содержания, он заметил выделявшуюся замысловатым почерком надпись синей ручкой:
«Подумав – решайся.
Решившись – не думай»
«Однако, - сказал он себе. – Откуда у жизни эта зловредная привычка – как только человеку начаинет житься спокойно и равномерно, она тут же суёт ему под нос щепотку молотого перца?
И после этого ещё имеет нахальство уверять – «ничего личного»…
Может, она не выносит статики?»


В глухом тёмном дворе, глядя на единсвтенный освещённый бело-жёлтой луной угол пыльного приземистого дома с осыпавшейся штукатуркой, кажущийся таким же серым, каими должны казаться в теории кошки, декламировал себе под нос слова, отчаянно стараясь не обращать внимание на трясучую судорогу, в которую его закутал мороз.
«В темноте
На верхней полке вагона
проснулся от крика
и
слушая
как перестук колёс
ткёт одеяло из тишины
понял
что никогда не узнаю
Кто кричал
Я
или кто-то другой
Или приснилось»
Неожиданно ему почудился чей-то пристальный взгляд, чьё-то присутствие.
Он замер, боясь спугнуть это необычное ощущение.
Непривычное ощущение.


«А в чём всё-таки разница между Свободой и Одиночеством?» – размышлял он под равномерное постукивание ножа о пластиковую доску, которым он машинально стругал в большую жёлтую плошку салат из огурцов с помидорами. Некоторе время он просто молчал, устремив свой взгляд куда-то за окно, где уже заканчивался которкий зимний день.
«И то, и другое сходится в том, что нет страха потери. У меня ничего нет – я ничего не могу потерять… Всё, что я делаю – делаю для себя. Так чего же мне не хватает?»
Последний искромсаный помидор с лёгким хлюпом пал в плошку. В дело пошёл секретный ингредиент – майонез.
Когда пакетик опустел, он откинулся, подобно довольному собой художнику, и несколько мгновений любовался своим незамысловатым творением.
Покачав головой, хмыкнул и стал перемешивать салат большой ложкой.
«Какая-то пустота. Как будто с размаху шагаешь в яму. Но мы больше всего уязвимы для тех, у кого ключи от главного входа нашей крепости…»


«Отсюда есть два пути. Один – жить так, как жил совсем недавно, искать разницу между двумя словами, упиваться иллюзорным чувством собственной самодостаточности, смотреть на окружающий мир с крепостных построек, в которых я пойман, как в клетке, и тешить себя тем, что я – в полной безопасности.
Другой же путь – сущее безумие… Вычеркнуть всё то, чем я жил ещё вчера, и сделать шаг за мою крепостную стену, один единственный шаг, после которого уже нельзя будет отступить… Какая-то сумасшедшая разноцветная карусель! Втянуться то ли в битву, то ли в игру, где ставка максимальна – это Я, где проигрыш означает… Означает…»
Он смотрел в исцарапанное окно пустого жёлтого «Икаруса», величественно покачивающегося на ухабах и шумно разбрызгивающего слякоть. Из темноты одно за другим выплывали здания, казавшиеся совершенно одинаковыми в этом районе Москвы; иногда на автобус - и, должно быть, на него, как на рыбку в аквариуме - поглядывали редкие прохожие, которым непонятно по каким причинам не сиделось дома в этот воскресный вечер.
Но ведь причины, несомненно, были!..
…Вдруг чей-то едва слышный голос мягко произнёс над самым его ухом:

«То, что гусеница называет концом света,
Мастер называет бабочкой…»


– – –


«Да ну и пусть сумасшедствие… )
Зато оно моё ; ))»
- подумал он и показал своему отражению в зеркале язык.