Записки рыболова-любителя Гл. 205-207

Надо сказать, что Красное расположено в юго-восточном углу Куршского залива, так что западные ветры атлантических циклонов, которые взламывают лёд на заливе, гонят льдины как раз в этот угол, где лёд и держится до того, как окончательно растает. И замерзает залив в районе Красное - Головкино раньше, чем в других местах, опять же потому, что после первых заморозков молодой лёд не взламывается западными ветрами во время частых декабрьских и январских оттепелей, да и похолоднее в этом районе на пару градусов зимой, что тоже имеет значение. Вот и теперь, когда на всём заливе лёд был взломан, у Красного сохранился припай, и заядлые любители продолжали рыбачить со льда на расстоянии около километра от берега.
Мы ринулись к ним. По дороге проверяли лёд пешнями - пробивается со второго удара, значит, нормальный. К тому же по выпавшему за эти дни снежку натоптана отчётливая тропа, ведущая прямо к рыбакам, - дорога проверена, и мы безо всякого страха шли по ней. День был прекрасный, солнечный, тихо. А клёва, похоже, что не было - рыбаки сидели, не шевелясь. Подошли к ним.
- Ну, как?
- Сегодня неважно. Вчера здорово брала.
- Это как обычно - как мы приедем, так вчера здорово брала, а сегодня ни черта нет.
- Да не то чтобы совсем нет. Вон я какую заразу поймал - сам удивляюсь, как лесу не оборвала.
И мужик достал из здоровенного полиэтиленового мешка плотву под стать этому мешку - граммов на восемьсот, я таких до сих пор не видывал.
- А у остальных как?
- Да так же - десятка по полтора-два с утра, а сейчас чего-то совсем заглохло.
- Ну, что, попробуем? - обратился я к Серёже.
- Давай, конечно. Зачем же ехали?
Мы надолбили себе лунок, благо лёд тонкий, штуки по четыре в ряд, расставили удочки. Поклёвки были, но редко. Я вытащил на тесто четыре крупных плотвы, и четыре сорвались, Серёжа не поймал ничего, а остальные тем временем подлавливали потихоньку. Один парень раскрыл мне секрет:
- Ты на одном месте-то не сиди. Плотва сегодня неактивная, так ты сам побегай. Надолби лунок в разных местах, подкорми везде и обходи по очереди. Я за то время, что вы здесь, таким манером штук двадцать уже поймал.
К стыду нашему подкормки у нас с собой не было, и советом этим нам воспользоваться не пришлось. Да и пора была уже сматываться, вечерело, а до дому больше шестидесяти километров. И всё же мы были довольны - надо же, поторчали ещё на льду!
Прошло ещё два дня. Температура держалась в минусе, до семи градусов мороза доходило. А на третий день я не выдержал и с утра помчался на мотоцикле один в Красное. На том же месте опять сидели рыбаки и сосредоточенно махали руками - тягали плотву.
День был пасмурный, шёл снег, слегка пуржило даже - самая погода для плотвы. И она клевала! Лучше всего и крупнее брала на чёрный хлеб, сантиметрах в десяти ото дна, так что с мотылём я не стал и возиться. С десяти утра до двух дня я поймал 31 штуку, в основном крупная плотва, изредка густера, общим весом (дома взвесил безменом) на 4 кг 600 г. В два часа я смотал удочки, так как разметелилось вовсю, быстро заносило лунки, да и за обратную дорогу я боялся - не хотелось ехать в пургу на мотоцикле. И действительно, обратная дорога была суровой - сильный боковой ветер резал лицо, залеплял снегом очки, когда дорогу и без того плохо видно, начали образовываться заносы.
Но доехал я до кирхи благополучно. Тут Емельяниха навстречу попалась - зачем-то в город приехала. Я не удержался - похвастался своим уловом. Женя похвалила с искренней завистью, и мне это польстило - всё-таки жена настоящего рыбака хвалит, значит, есть за что.
Улов весь пошёл в вяление как и предыдущие. Мы с Ириной теперь были обеспечены сушёной рыбой, и я уже подумывал, что неплохо было бы послать посылочку во Владимир или дяде Грише, или Морозам, или в Севастополь, - желающих было предостаточно, так что стимулы для ловли были. Сезон вот только кончался.
Правда, кончался-то он уже давно, и всё никак не мог кончиться. После той пурги ночами ещё держались морозы до -5°, а днём плюсело до пяти градусов к вечеру. Подошла суббота и опять я поехал в Красное на мотоцикле, теперь в компании с Кореньковым и Лёнькой Захаровым. С утра было -1°. День был ясный, и как только солнышко поднялось повыше, стало припекать, весна чувствовалась во всём.
В Полесске народу полно и на Дейме, и на канале, большинство с летними удочками, а на затончике, где ещё держится почерневший лёд, толпятся любители зимней рыбалки. Но и тут есть чудаки, которые со льда закидывают летние удочки на открытую воду. Ловят все хорошо, но мелочь. Мы тут не задерживаемся. Вперёд, в Красное!
Подъезжаем - ух-ты! Народу-то! Видать, прослышали, что лёд есть, и плотва ловится, и понаехали отовсюду - вон, сколько машин на берегу.
А лёд весь усеян чёрными точками. Выбирая себе место для ловли, мы прошли через всю толпу и увидели, что последние ловят уже на самом краю льда, за которым начинается открытое пространство синей воды. Здесь плотва ловилась явно крупнее, чем у берега, причём крупная плотва брала исключительно на хлеб с верхнего крючка, а на мотыля с самого дна жадно хватала плотва помельче.
В полдень солнце уже пекло вовсю. Лёд под любым брошенным на него предметом (пешня, черпак) быстро протаивал, и предмет погружался в него, ножки стульчика грозили продырявить лёд насквозь, приходилось всё время выдёргивать стульчик изо льда и переставлять на другое место. От хождений рыбаков лёд прогибался и качался вверх-вниз, вода при этом выходила из лунок, но страшно не было - вон народу сколько, не пропадём, если и провалимся.
Клевало хорошо весь день, но уловы у рыбаков были разные, тут уж сказывалась техника ловли, приспособленность к местным рыбьим повадкам. Я поймал 51 штуку, Кореньков - 28, Лёнька - 18. Относительная неудача Лёньки точно была обусловлена грубостью его снастей - толстая леса и поводки, крупноватые крючки, разница с моими хоть и ненамного вроде бы, а на результате заметно сказалась.
Когда шли по льду обратно к берегу, восхищались картиной - мы идём по льду, с зимней рыбалки, а на дамбе уже травка зеленеет, и коровы пасутся! Такое, наверное, только у нас в Калининградской области увидеть можно.
Вдруг, когда до берега оставалось метров сто, шедшие впереди нас мужик с бабой, волочившие свою добычу на санках, резко повернули влево и почесали вдоль дамбы.
- Чего это они? - удивился Лёнька.
- А рыбнадзора испугались, - сказал шедший с нами рыбак. - Вон они, у кустов маячат. Действительно, когда мы поднялись на дамбу, к нам подошли трое.
- Нy, как успехи, рыбачки?
- Да, так себе, средненько.
- Ну, покажите, что у вас там?
У нас на троих было два рюкзака, и вся рыба лежала в полиэтиленовых пакетах в одном из них. В общей сложности мы наловили килограммов двенадцать, и интереса для рыбнадзора не представляли.
- А что, помногу тащат? - поинтересовался Лёнька у рыбинспекторов.
- Да по двадцать-тридцать килограммов на брата бывает. Мы - уж там если по семь-восемь килограмм несут - внимания не обращаем, но надо же и совесть иметь.
- И что вы с браконьерами делаете?
- А что с ними поделаешь? Рыбу конфискуем и в магазин сдаём. А штраф с них как возьмёшь? Документов нет, задержать всех не можем.
Мирно побеседовав таким образом с рыбинспекцией, мы отправились домой. Теперь это был уже в самом деле заключительный аккорд зимнего сезона. На следующий день - 26-го марта температура воздуха была +4°, шёл дождь, 27-го - ясно, +8°, 28-го - плюс 12°, 29-го - плюс 16°, 30-го - плюс 18°, 31-го - плюс 20°! Это в марте! А шесть дней назад на льду рыбачили.

206

Ленинград, 25 марта 1978 г.

Драгоценнейшему Александру радоватися!/Эту строчку Димуля вывел славянской вязью./
Прошло уже две недели Великого Поста. Первая неделя - моё самое любимое время в ряду православных богослужений: мрачный фейерверк ежедневных служб с чтением Великого канона Андрея Критского - самой импозантной поэмы раннего средневековья (VII век), с великолепными песнопениями (обычно Бортнянский, т.е. рококо, но во вкусе лучших григорианских традиций) и с покаянной молитвой св. Ефрема Сирина (IV век). Эта молитва очень нравилась Пушкину. Сейчас я напишу её по-славянски, а потом - стихотворение Пушкина с её переложением.

Господи и Владыко живота моего,
дух праздности, уныния,
любоначалия и празднословия
не даждь ми.                (поклон в землю)
Дух же целомудрия, смиренномудрия,
терпения и любве
даруй ми, рабу Твоему.        (поклон в землю)
Ей, Господи, Царю,
даруй ми зрети моя прегрешения
и не осуждати брата моего,
яко благословен еси во веки веков,
аминь. (поклон в землю)
Боже, очисти мя, грешнаго!    (12 раз с малыми поклонами)

Вся молитва от начала до конца с одним поклоном в землю в конце.
А вот как эта великолепная молитва переложена у Пушкина:

Отцы пустынники и жёны непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого Поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
1836.

Написано незадолго до смерти, сразу за "Когда великое свершалось торжество", "Как с древа сорвался предатель ученик", "Недорого ценю я громкие права" и непосредственно перед "Когда за городом, задумчив, я брожу" и "Напрасно я бегу к сионским высотам". Удивительным образом эти последние стихи по своему языку напоминают его самые младенческие опыты ("Навис покров угрюмой нощи"), но какая пропасть между ними! Я по-прежнему очень люблю Пушкина.
Рифмовка в молитвах сейчас выглядит искусственной и манерной, но когда они создавались, - было не так. Тот же святой Ефрем Сирин был замечательным поэтом, создавшим целую школу в восточной поэзии (без него немыслима позднейшая арабская и персидская поэзия). А приведённая молитва на арамейско-сирийском наречии, т.е. в подлиннике, звучит так:

ktibat bgalyдtг
Љbihat bkasyгtг
"mоrгt bkaryгtг
tmоhat bsetlгtг

Наивная метрика и аллитерация. Так звучит завораживающе и лучше запоминается.

В первую неделю Поста (как и в последнюю, Страстную, как, впрочем, и в Светлую, следующую за Страстной) мы не учимся. Всё время отдаётся молитве. Раньше на этих неделях были закрыты все государственные предприятия, а из частных принудительно закрывались цирки, шантаны, музей, театры, в общем, всякие развлекательные заведения. Это, конечно, хорошо, но времени до Пасхи остаётся совсем немного, а с Пасхой кончается учебный семестр. Я же совсем не успеваю уложиться в программу на своих лекциях. Только-только кончил со своими олухами Аристотеля и проблемы средневековой философии, наконец приступил к основной части - занудным силлогизмам, индукциям, дедукциям - зевота донимает.
Через две недели сдавать сочинение по патрологии - полный завал. У нас с этим делом строго. Если ты не сдал сочинение до 17.00 назначенного дня в канцелярию, тебе назначается новая тема уже не по выбору, а принудительно, и писать надо в невозможно короткий срок. А за "пару" исключают. Здесь вообще не нянчатся: поступить трудно, желающих много, не хочешь учиться - проваливай: на место исключенного немедленно принимается кто-нибудь из резерва.

Вот такие дела. Надеюсь, у вас всё хорошо. Большой привет Сашуле. Знаю, что твоя мама недавно была в Ленинграде. Заходил ко мне Димочка Понявин /Димочка Понявин - вот чудеса! Его мама - тётя Лиля Понявина, врач, сестрорецкая ещё подружка моей мамы. Её я хорошо помню, особенно рот - открываются верхние дёсны, когда смеётся. А самого Димочку, если и видел, то не запомнил. И вот он - выпускник нашей кафедры и бегает к Димуле./ (прелестный юноша), говорил, что его мама поехала на встречу с твоей. Он занимается солнечными полями, рассчитывает на машине для прогнозирования возмущений. Скоро будет защищаться. Бегает ко мне за всякой литературой: увлекается Флоренским.
Всего хорошего, целую, Дима.

Ленинград, 12 апреля 1978 г.
Дорогой Сашок!
Идёт пятая неделя поста. Приближается Страстная неделя и Пасха. У нас все в ужасном цейтноте. Я тоже. Из-за ежедневных служб и занятий свободными остаются только ночи. И вот ночью приходится готовиться к лекциям по логике (излагаю самую сложную часть курса - классическую силлогистику) и читать, читать литературу к своему сочинению, которое мне нужно сдать через 4 дня. Максим Исповедник, мерзкие еретики - монофелиты ...  Максим - чудо. Я очень рад, что избрал эту тему по патрологии. Жаль, что нет времени: я бы о нём книгу написал. Сейчас же придётся ограничиться несколькими листками.
Недавно имел беседу с нашим лучшим профессором по догматике, о. Ливерием Вороновым, о теме моей кандидатки. Он уповает на то, что я возьмусь писать об одной классической работе XIX в., о Символике Мхhler"a. Это интересно, но боюсь пока давать согласие, т.к. не уверен, что мне удастся за год хотя бы перевести её с немецкого языка, не то чтобы что-то написать о ней. Да и неизвестно, согласится ли с этой идеей м. Никодим.
Пишу, только что придя домой со "стояния" Марии Египетской, - одна из моих самых любимых служб в году. Помню, какое впечатление она произвела на меня когда-то в Никольском соборе. Во время неё читается не только великолепное житие Марии (есть русский перевод, весьма изысканный, в "Византийских легендах", Л., Наука, 1972), но и целиком (!) весь канон Андрея Критского. Высота невероятная. Немного, правда, утомляет метафорика, возведённая здесь в поэтический принцип.
Зато послезавтра, в пятницу, будут впечатления совсем иного порядка. Будет очень светлая, вся переливающаяся служба, когда единственный раз в году поётся знаменитый в веках акафист Богородице ("Взбранной Воеводе" - "О, erwдhlte Herzogin!"). Кстати, о немецких переводах. Сегодня я выпросил у одного студента-бенедектинца из Вены, о. Бонифация, полистать красиво изданные в Мюнстере томики с переводом всей "Постной Триоди" - гордость Францисканского ордена. Перевод выше всех ожиданий. Издан перед самой войной францисканским священником, знатоком греческого языка и поэтом о. Баумгартеном, которого в 1943 г. повесили в Бранденбурге. В Германии было уничтожено 1/2 католических священников и почти все монахи и монахини во исполнение заветов столь любезного нашим эстетствующим интеллигентам Ницше. Папа Пий XII молчал. Да и как было не молчать? Только тупые и бессердечные люди могли его упрекать в этом. А он в подвалах Ватикана и своей дачи под Римом скрывал сотни евреев. Это был великий папа. Ему выпало трудное время. У нас его обычно изображали с волчьей пастью и благословляющим какие-нибудь танки и бомбы.
Гнусность есть гнусность. Добро есть добро. Истина есть истина. Хоть я, как и каждый, причастен и тому, и другому, и третьему, со временем во мне всё же вырабатывается притупленная с детства способность различать и в себе, и во вне эти вещи. С прискорбием вспоминаю пустые годы, когда моя голова была забита всем на свете: тут и Т. Манн, и Г. Гессе, и "Мир как воля и представление" (Мквипредст - как было принято называть у пижонов), и Пушкин, и Мария Египетская, и Пруст, и всё прочее... и всё как ветошь на свалке, без порядка, без личного живого отношения, без смысла... Как говорит один мой юный знакомый - "интеллигентная помойка".
В воскресенье вечером к нам в церковь пришёл Димочка Понявин. Были Страсти по Луке. После мы с ним гуляли и обменивались впечатлениями. Я предложил его внутреннему испытанию такую картину:
Христос на Голгофе. Смрад, пот, кровь, вокруг толпа иудеев, с разными чувствами глазеющих на казнь. Его Мать, наблюдающая кровавую агонию Сына...
Эта же картина, возведённая через икону на духовную высоту освящения и катарсиса в Церкви, что мы наблюдали сегодня вечером.
Эта же картина, перенесённая из реально-человеческой в скотски-атеистическую плоскость наслаждающейся "хлебом единым" и "духовно" умиляющейся интеллигенции: заезжая труппа "даёт" Страсти Баха в переполненном и сияющем зале Госфилармонии. Толпа спешит на казнь. Интеллигентки наводят спешный марафет на свои хари, не забывают прихватить свои лакированные туфельки, интеллигентные петушки бьют крылом возле своих интеллигентных клушек. С "одухотворёнными" лицами они "внимают" ... Чему внимают? Да ничему. Просто "внимают". Они внимают "божественной" музыке Баха. Сharmant! Нет, не  сharmant: тенора сегодня подкачали, - вчера было сharmant. Ну и т.д. - всё это мы сто раз видели.
Небольшая перестановка. В зал входит Бах. Что он сделает? Разрыдается? Сделает себе харакири? Вдарит по зубам какой-нибудь клушке с университетским образованием из наиболее "духовных"?
Вот тот же Равич мне пишет: "Но ведь музыка сама в себе несёт такое богатство духовного содержания!" Какое богатство? Какого содержания? А я почём знаю? Просто содержания, и всё тут. Поэтому я закачу глаз и буду "одухотворяться" (читай - онанировать).
Бессмыслица и гнусность. Всё перевёрнуто, искажено, извращено. Они в тысячу раз гнуснее той толпы иудеев.
Adieu, пиши, с наилучшими пожеланиями, Дима.

Однако! Бедная интеллигенция, досталось же ей. Сколько язвительности - до откровенной грубости. По-христиански-то её пожалеть бы надо, а тут сплошная полива. Я написал об этом Димуле (на бумаге из блокнота, который выдавали нам на конференции КОСПАР в Ленинграде в мае 1970-го за неимением под рукой другой и извинялся за это). Димуля ответил.

Ленинград, 13 мая 1978 г.
Сашок, дорогой мой, здравствуй!
Бумага с КОСПАРа - как давно это было! Не худший вариант. Рад получить от тебя весточку хоть на салфетке.
Воистину правда, что язык мой - враг мой. И ещё евангельское изречение: от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься. Я, конечно, иногда бываю резок в суждениях. В оправдание себе могу сказать лишь то, что это бывают суждения, но отнюдь не суд, т.к. про себя я не допускаю даже тени мысли, что я лучше тех людей, о которых я пишу. Да и пишу-то я об этих людях, в том числе о Равиче потому, что мне их, как и тебе, жалко.
Дорогой Сашуля, мне каждый день приходится вести беседы с людьми (преимущественно молодыми) в таком количестве, что голова идёт, бывает, кругом. Сам понимаешь, что наша Академия служит местом постоянного паломничества любопытных. Бывает до 15-ти - 20-ти разговоров. Люди разные, от разбитной рабочей молодёжи до студентов-философов, от настроенных явно хулигански до писающих в штаны от страха (или благоговения?). Основное впечатление (кроме радостной усталости), которое я выношу из всех этих бесед, - жалость и тоска, бедные, обездоленные, обкраденные люди! С детства их лишили того, что составляет величайшую радость, свет и достоинство человека. Приниженные в своём умопомрачительном невежестве, доведённые до почти полной атрофии самой человеческой из человеческих способностей, - способности метафизического мышления - этого венца и украшения человеческой природы, лишённые элементарнейших гуманных знаний и т.д., и т.д., - и так каждый день, каждый день... Сашуля, это оставляет страшное впечатление. При этом люди разного образовательного ценза даже не отличаются друг от друга, ибо образование их, как правило, сводится к умению читать, писать, считать плюс несколько специальных научно-технических навыков механического характера. Людей этих я стараюсь встречать и беседовать с ними как можно более приветливо, с каждым на его языке. И, разумеется, не допускаю до конфликтных ситуаций, ... кроме тех случаев, когда я вижу невежество, выдающее себя за знание. Самозванству такому я обычно не даю пощады: оно не только вредит самому самозванцу, но и отравляет и обкрадывает всех вокруг. Когда я слышу ложь по радио, читаю её в печати и т.п., я не имею прав и сил обличить её. Когда речь идёт о частной беседе или переписке, - я считаю себя обязанным это делать. Примерно такая ситуация сложилась у меня и с многопамятным Равичем (и с многими другими). Мне жаль его, поверь мне, не меньше тебя. Но всем сердцем желая ему добра, я не могу видеть это добро в том, что я стану попускать ему в его безапелляционных претензиях. До тех пор, пока он держит эти претензии при себе и не даёт им хода, его мнение - не моё дело. Но высказанные лично мне или другому в моём присутствии, они становятся и "моим делом" тоже. Вот, предположим, он пишет мне, что ап. Павел, с его точки зрения, - надутый чванливый человек, вызывающий у него не очень почтительную улыбку. Если бы я знал, что это его мнение о человеке, служащем вот уже 2000 лет объектом благоговейного удивления миллиардов людей и меня в их числе, что это его мнение явилось результатом пусть чуждого мне, но всё же серьёзного размышления, то я, без сомнения, попытался бы проникнуть в его чувства и мысли и вступил бы с ним в серьёзный спор по возможности без сильных эмоций. Но поскольку я знаю, что этот интеллигент не читал ни одного послания ап. Павла, не знает ничего о его жизни, вообще ничего о нём не знает, то я считаю себя не только вправе, но из уважения к памяти великого апостола и обязанным поставить наглеца на место.
Так произошло и со смехотворными "функциями плоти". Высказанная мне в частном письме эта белиберда не столь уж невинна. Её исповедует не только этот человек, но подобные ему люди внушают её миллионам неискушённых голов, да и он сам будет преподносить её своим детям, выдавая за "плод мысли". Мой ответ ему тебе вкратце известен. Казалось бы достаточно, чтобы интеллигентному человеку задуматься над этим всерьёз. Но ты знаешь, что он мне после этого написал? Он написал, что напрасно я посмеиваюсь над его мнением: он берётся доказать, что оно вполне серьёзно, а не смешно. Разумеется, он считает всё "духовное" качественно "высшим" по сравнению с "плотью" (вероятно, имеется в виду "материя" в энгельсовском смысле). Искусство, культура, религия, - всё это прекраснейшие здания. Но... ведь не бывает же зданий без фундамента.
Т.е. "база и надстройка". И этот человек способен не только сам удовлетворяться столь ничтожным доказательством, но и рискнул предложить его мне. "Все здания имеют фундаменты. Следовательно, здания суть функции фундамента". Я пересказал этот диалог своим студентам 1 курса и дал им на дом задание проанализировать "размышления" интеллигента. Половина ответила верно: интеллигент построил энтимему 1 порядка с выпущенной ложной посылкой. И в самом деле, даже без энтимем, где это видано, чтобы здания сами вырастали из своих фундаментов без посторонней помощи? "База и надстройка" - броско, ярко, легко усваивается... хотя и бессмысленно. И человек доживёт до седых волос, будет считать себя "интеллигентом", способным вступать в философские споры, и до седых волос будет тешить себя такими доказательствами. Себя-то пусть тешит. Но тешить меня я не позволю. Будь уверен, - я ответил ему так, что ему, наверное, пришлось призадуматься.
А тут недавно ещё ребята из физтеха мне рассказали, что он выступил на философском семинаре с докладом "Научно-техническая революция и религия". Говорил о том, какой удар революция в науке нанесла религии, о том, как низка наша атеистическая пропаганда, о том, что её необходимо поставить на высокий уровень (это его-то уровень высокий), о том, что религию надо подрывать изнутри. И вот поскольку он уже прочёл одну книжку по религии, он уже сидит внутри её и будет подрывать (вместе с собою, раз он внутри, что ли?).
Разумеется, когда речь идёт о частном диалоге, человек смеет высказывать всё, что он думает. Здесь нет нравственной проблемы, т.к. участники диалога находятся в равных условиях. Но когда человек берётся выступать перед аудиторией в полной уверенности, что не только не найдёт в ней компетентного оппонента, но даже если бы такой оппонент нашёлся, ему не дали бы высказаться, тогда "говорить, что ты хочешь и думаешь" - определённая моральная задача.
Да и о самой компетентности: я понимаю, если бы такой доклад делал человек, причастный и этой самой революции и религии. Тогда его доклад был бы и ценным и интересным. Понятен мне был бы и безбожник, выступающий с докладом "Научно-техническая революция и безбожие", т.к. эта тема представляет собою вполне законный психологический интерес (говорил ведь Эйнштейн, что естествоиспытатель, не преклоняющийся перед божественной творческой премудростью, пронизывающей космос, - нелепица: непонятно, чем же тогда он занимается). Но когда уровень знаний человека в какой-то области едва-едва отличен от нуля, невежество же беспредельно, его сообщение из этой области заведомо неценно и неинтересно.
Вот против такого-то, Сашуля, самозванства всех этих эстетов, интеллигентов я восстаю. Людям поскромнее я не досаждаю.
Кстати, всё, что я пишу о частных лицах, - пусть будет между нами. Я не хочу, чтобы это походило на сплетню. Ну, хватит об этом.
С твоим отзывом о цитатах из "логического" романа  целиком и полностью согласен. Его сравнивают со Свифтом. Пожалуй, похоже. Но и Свифт - того же поля ягода. Бесперспективная сатира скучна.
С другим твоим положением о том, что "важно лишь то, как люди друг к другу относятся" , я согласиться не могу. Если бы для меня лично было важно только это, то, спрашивается, зачем мне было бы заваривать свою кашу с Церковью? Достаточно было бы стараться быть добрым человеком (что в общем и целом неисполнимо). Зачем тогда Крест, воды Крещения и Евхаристическая жертва? Да и какой смысл в правде, которая сгнивает в могиле? Такая правда  (добро) - уже не правда, а вопиющая неправда, несправедливость .
Роман Маркеса  я не читал. Вообще ничего, кроме "100 лет одиночества" больше не читал. А сейчас и некогда. Сессия. Надо сдать 10 экзаменов. Пока сдал только один.
Целую. Дима.

207

Итак, 25 марта мы с Лёнькой и Кореньковым закрыли сезон зимней рыбалки, а 9 апреля с Серёжей открыли летний: поехали на мотоцикле на Полесский канал. Сидели в километре от Головкина, ловили мелочь. Клёв был не ахти какой, солнышко грело вовсю, нас разморило, и мы уже просто пялились на неподвижные поплавки, не перезакидывая удочек. По дамбе мимо нас брёл мужичок с удочками. Остановился, спросил обычное:
- Ну, как?
- Да мелочь с утра брала и та перестала.
- А это ваш мотоцикл?
- Ага.
- Так поехали в Матросово. Там плотва в маленький канальчик зашла, я в прошлую среду ловил.
Я вопросительно посмотрел на Серёжу.
- Поехали, чего тут сидеть, всё равно не клюёт.
- Ну, давай.
Про это Матросово мы давно уже слышали, что там хорошо ловят, и прошлой осенью даже пробовали туда съездить. Нашли пункт с таким названием на карте области, в Зеленоградском районе. Довольно далеко от залива и вроде бы в стороне вообще от всяких водных артерий, но слухи про тамошнюю рыбалку шли от разных независимых источников, так что сомневаться не приходилось - надо было ехать и проводить разведку боем на месте.
Поехали. С дороги на Каширское свернули налево и долго тряслись по колдобинам. Вот и Матросово, довольно раскидистое поселение. А где же водоём? Озеро или карьеры какие-нибудь должны же тут быть. Спрашиваем у местных:
- Где у вас тут рыбу ловят?
Пожимают плечами и смотрят как на ненормальных:
- У нас тут негде ловить. Езжайте на залив, в Каширское или в Зеленоградск.
Чёрт те что! Может, это не то Матросово?
Конечно, не то. То, оказывается, находится недалеко от Головкина, за Немонином, и на карте его почему-то нет, из секретности, наверное. Туда теперь и предлагал ехать мужичок. Посадили мы его в коляску, поехали. Приехали в Головкино, но не по берегу канала, как в первый наш с Серёжей приезд, а по отходящей с дамбы влево мощёной булыжником дороге, тоже упирающейся своим концом в Немонин, точнее, в причал для парома. А сам паром на той стороне.
- Что-то катера не видно, который паром таскает, - обеспокоенно сказал мужичок.
- А его с утра сегодня нет, уехал кудай-то, - пояснила нам прохожая тётка из местных. - Али запил. Тут на "Жигулях" рыбаки втроём вручную паром на ту сторону переволокли, за трос.
- Та-ак. А что же нам то делать?
- А вы его сначала сюда перегоните, а потом с мотоциклом обратно. Справитесь.
- А как нам то на ту сторону попасть?
- Да на лодке перевозной, вон она стоит.
Мы посовещались.
- Стоит ли с паромом связываться? Может, оставим мотоцикл здесь? Там далеко ли до места? - спрашиваем у мужичка.
- Да километра два, не более.
- Ну, так скорее пешком дойдём, чем паром вручную туда-сюда волохать.
Мы оставили мотоцикл у чьего-то палисадника и переправились на лодке через Немонин, так что теперь и паром, и лодка оказались на том берегу.
- А как же теперь кто ещё сюда переберётся, если кому понадобится?
- А пацанам покричит, которые на этом берегу живут, они лодку перегонят, - объяснил мужичок.
На этом, правом берегу Немонина тоже стояли старые немецкие домики с черепичными крышами, но здесь их было меньше, чем на левом, "материковом" берегу. Как понял я позже, мы были теперь на острове: сзади Немонин, слева залив, справа Полесский канал, впереди река Матросовка, на обоих берегах которой и расположилось то самое Матросово, про которое ходили слухи, что там хорошо рыбу ловят - и плотву, и лещей, и всё, что угодно. От паромной переправы через Немонин до Матросово километра три по булыжной дороге, обсаженной старыми уже берёзами. По ней и повёл нас мужичок.
Но до Матросово и Матросовки мы и в этот раз не добрались. Через километр или полтора наш проводник свернул с дороги на дамбу, по которой мы вскоре вышли к его, мужичка, конечной цели - неширокому, но полноводному сейчас весной каналу. Закинули удочки ... и началось! Мелкая и средняя плотва и густера клевала, как говорится, по-чёрному, и на хлеб, и на червя. За два часа я поймал 50 штук, Серёжа примерно столько же. Мужичок же вообще вошёл в раж и решил оставаться тут ночевать:
- В гости к родне собираюсь, надо рыбки навялить, она ведь с икрой вся сейчас!
А мы часов в пять отправились обратно - надо было ещё до мотоцикла добраться. Пока мы дошли до берега Немонина, взмокли ужасно.
(продолжение следует)