Ход времени

Ивану Степановичу приснился чрезвычайно странный сон. Как будто ему встретился старый товарищ с протянутой десяткой, занятой тем на неделю еще год назад.
"Что это, - всполошился, проснувшись, -  время сбора и отдачи долгов? С чего бы это вдруг приснилось?"
Позвонил на всякий случай этому товарищу, и ему сказали, что тот умер.
А накануне днями произошло просто возмутительное событие. Идет Иван Степанович по улице и сильно ругается. Очень хочется ему пива, да нигде дешевого нет, а на дорогое денег не хватает. Что тут поделаешь? Ну, где же оно, простое человеческое счастье? Вот идет и мечтает, почему бы не встретиться сейчас с каким-нибудь знакомым-незнакомым и тому не сказать так: "Кого я вижу! Иван Степанович! Сколько лет! Сколько зим! Давайте по рюмочке выпьем!" и угостить. Угостить и уйти, что дальше не мешаться. Однако счастья не бывает. Чувствует он себя, как старая лошадь после гектара вспаханной земли. Вчера на дне рождения внука Ванечки скакал до полуночи вначале на кухне, потом на балконе, потому что просили перестать. У него хорошая присядка получалась, а говорили, что плохая, и надо было их переубедить. Но всё впустую, никому он не был нужен. Голова чугунная и всё болит. Вот идет он грустный и свирепый, а навстречу юная особа. Проходит мимо и неожиданно "здравствуйте" говорит. Любой осатанеет. Конечно, Иван Степанович бежит за ней, останавливает и требует объяснений. А она улыбается застенчивой улыбкой: "Вы, наверное, не помните меня. Я ночью Вас вытаскивала из люка на дороге, куда Вы пьяненький пытались спрятаться от всех. Оказалось оттого, что все Вас обижают. Я Вас до дома довела".
Ну, не издёвка? Он мог позволить посмеяться, но только не жалеть его. Какая гадость, эти дети!
Но почему-то больше всего его задел, вернее, как-то неприятно огорошил незначительный сюжет.
Жена подарила маленькому Ване шоколадку, а большой возьми, да попроси, дай мне, дескать, маленький кусочек. На что внучек разумно отвечал: "Когда будет много шоколадки, тогда всем хватит". Это ему то, любящему деду, заботливо сопровождавшему всю его коротенькую жизнь!
Долго потом ходил стареющий мужчина по квартире из угла в угол, жена что-то говорила о лекарствах, деньгах, перспективных планах, он даже отвечал, испытывая отвращение к обсуждаемым вопросам, и не мог найти себе ни места, ни покоя. Нужно было понять что-то чрезвычайно важное, всё подталкивало его к этому, он чувствовал толчки, но что именно следовало понять, - было полной тайной, а это вызывало тревогу и тоску.
"Итак, - обобщает Иван Степанович, - покоя нет и пакости вокруг. Покойник не может долг отдать, девчонка из-под земли достала, а для внука меня уж как бы нет. Помру, небось".
И вот сидит он школьником на стуле и смотрит на липовую доску. Эта доска была заготовлена им еще в те далекие времена, когда он занимался резьбой, да не просто занимался, а сгорал в творческом аду. Много диковинных орнаментов было изготовлено его руками, людям нравились, и он все раздарил. Почему-то жар потом остыл, и дома по настоящему хороших поделок не осталось.
Доска стоит на столе, приставленная к стене, белая, с оттенком затуманенной пшеницы, томная и нежная, как предзакатная луна, и смотрит с укоризной на него. Невозможно сказать, сколько времени она томилась в кладовке, перестала верить в возвышенную участь и полагала, что быть ей под кастрюлей. А тут предстала перед мастером. За окном вечер, там темно и сыро. В квартире пусто. Жена уехала к дочери за малышом.
Иван Степанович смотрит на эту доску и пытается понять, зачем он её достал. То есть, что побудило его это сделать, какой внутренний порыв всколыхнул промерзший лед. В глубине он догадывается, что она представляет собой далекий, узенький и зыбкий мостик, который соединяет прошлое с настоящим. И в то же время угадывает в ней приглашение в будущее. В то будущее, где она может стать шедевром. В более пространном понимании - туда, где он уже ночами будет сниться другим живущим с попытками отдать свои долги. Нет, не хочет туда Иван Степанович, чур, чур меня, проклятое виденье! Уйти бы в память, в розовый рассвет, остаться там!
Он выключил верхний свет и включил торшер, надеясь, что косые его взгляды помогут выявить в ней образы, которые, сомкнувшись с его фантазией,  смогли бы увести его в чувственный, но нереальный мир чудесных наваждений.
 Однако этого не происходит и ему понятно - почему. Она могла бы, даже без торшера, с любым другим проделать нужную работу, но только лишь не с ним. Он ей не очень симпатичен, потому что была отвергнута во время ожидания чуда, когда дышала ароматом леса, растратил пыл, былую яркость, вдохновение неведомо на что, на вздорные проделки, состарился и вот как будто спохватился. Прошлое завернуто в упрек. Ему не хочется упрека.
Можно просто выпить и дурь прогнать. Бутылочка была заблаговременно припасена, да только почему-то не хотелось. Он закуривает и подходит к окну. Всматривается в бездну. Там, за окном приближается рубеж третьего тысячелетия. Почти зримо, наглядно он представляет себе, как кто-то огромной рукой в необъятной сумеречной вселенной медленно переворачивает чудовищную по размерам каменную страницу. Она возникла из черной глубины космоса, вначале маленькая, но по мере приближения занимающая всё пространство. По эту сторону страницы он видит образы живущих и умерших людей. Они всматриваются в глыбу с противоречивыми чувствами, кто с удовлетворением, кто с ужасом. Для счастливых она прозрачна, для несчастных – нет. Отяжеленные долгами не смогут просочиться. Откуда-то возникла девочка, что помогла ему придти домой. "Примите долг от Вашего знакомого. Мертвые хотят быть с нами. - Почему ты помогаешь? - Я возвращаю долг, мне тоже помогли. - Он помог? - Какая разница? Не он. - А что таится за стеной? - она смеется. -  Торопитесь, Вам надо самому понять. Подумайте о внуке".
 Что прячется за этой каменной страницей? Он не знает и от этого испытывает беспокойство. Оно раздражает Ивана Степановича. Он любит подчиненность явлений своему пониманию мира. И не любит грызущего это понимание мрака, при наступлении мрака он просто засыпает. Что ж тут такого? Многие ведь так же поступают. И даже сонными живут.
Приходит новое виденье. Величественно спит разум истекающего тысячелетия. Человек земли, как спящий богатырь, открыл глаза и движет мышцами, однако не проснулся. Гудит набат его внутренней тревоги. Уже светает. Пора, пора ему вставать. Но тяжек липкий сон.
Медленно идет страница.
Смотрит на Ивана Степановича из туманного будущего Ваня и непонятно старику, то ли с укоризной, то ли с благодарностью. А может вовсе безразлично.
Дед старается привить внуку рациональное отношение к жизни. Логично мыслить, бегать, падать, стрелять из лука. Быть независимым, упрямым и знать, как побеждать. Короче, быть нормальным мужиком. А как иначе? Разве не тому учит история людей?
Он так думает, но чувствует неудовлетворенность. Она исходит из сомнений. Если учить на собственных или других примерах, то разве вырастишь в нем то, что будет идеальным для него потом, что будет соответствовать грядущим нормам жизни, которые должны быть старше наших норм, а значит, и мудрее? Неизменность - выдумки ленивых. А себя как перепрыгнуть? Как можно оценить в себе всё то, что можно в будущее взять, а что необходимо здесь оставить, при этом ничего не перепутав? Ведь брошенный вперед тяжелый камень ударит больно твоих внуков.
 "Я вам прощаю то, что сотворите вы, и сотворенное убьет меня. А вы простите мои догмы, сведенные в безжизненный скелет", - появилась горькая мысль, связующая разные пространства. Скелет, какой скелет? Тот, который содержит идею личности и разъединения людей или напротив, нивелирования себя и провозглашения братства? Одно, доходя до своего предела, неизбежно порождает в людях нечто такое, что вызывает желание уничтожить это, чтобы загнать себя в другую крайность. Могучий маятник ваяет драмы. Энергия таится в страсти. Всё это было, устарело, куда ж теперь вас устремлять?
"Чем меньше я имею, тем больше я сам", - говорил Платон. "Чем меньше я хочу, тем легче мне", - наверное, тогда подумал он.
Вот смысл долгов от поколенья к поколенью, рожденный тем же маятником. Насилие отцов порождает насилие детей. Долг красен платежом. Не стоит делать молодых подобием себя, а лучше расчистить собственные завалы и той расчисткой изменить себя.
"На гигиену собственной души, когда нечисто тело", - ответил он на собственный вопрос о том, куда их устремлять. - "А потому - не требуй ничего, а требующих из дома выгоняй".
 В этом понимании всё ясно.
Однако нет такого идейного убежища, куда можно было бы войти с ним. Найти его или построить нужно время. А у старика его как раз и нет.
 "Когда будет много времени, тогда всем его хватит", - вспомнил по своему он фразу внука. Что значит время для человека? Много ли или мало его размером в жизнь?
Что в жизни главное - мгновение с порывом и дальше с сожалением или бесконечность без страстей, без сожалений?
Сверкнула странная догадка: время - это процесс поиска правильного. Перестал искать, оно остановилось. То есть оно может идти, но это уже будет не твоё время. Много времени тогда, когда работает душа. Когда много для каждого, тогда много для всех. Много тогда, когда проходишь все страницы.
Друзья мои, работайте душой! Хотите счастья? В работе той его найдете. Вот, кажется, та формула, которую он должен был понять.
Резцы разложены, но ещё не просятся в руки, полагая, что время не пришло.
Иван Степанович достал бутылку, нашел кружку, налил в неё неприятно пахнущую жидкость и выпил. Выпил с удовольствием, как это бывало после трудной работы. Настроение улучшилось. Выпил еще, чтоб закрепить результат.
Прогулялся по квартире, дожидаясь, когда мысли переродятся в образы, и взялся за резцы. Он не решил ещё, что именно будет вырезать. Руки умнее головы, пусть делают, что хотят. Резцы стали работать на доске. Эту работу он подарит только внуку, какая бы она не получилась. Она должна быть заключительным посланием в будущее.
Когда пришли жена и Ваня, малыш подбежал к деду и уселся рядом на диван. Жена посмотрела на супруга и безразлично удивилась:
- Ну и видок у тебя! Выражение такое, будто слаще морковки ничего не ел. В зеркало, что ль, насмотрелся?
- Дед, это про нас с тобой?
- Пропадешь ведь! - пилила жена.
- Ничего не будет. Меня Ванечка спасет.
Малыш засмеялся.
- Дед, я тебе сказку расскажу. Затопило дождиком поселок, только деревья остались. На них люди сидят и кричат, чтоб спасли. Дождик идет, уровень повышается, на лодках людей спасают. А на одном дереве сидит мужик и ни о чем не просит. Ему говорят, прыгай в лодку. А он в ответ: меня бог любит, он меня спасет. Вертолет прилетел: забирайся по лестнице. Меня бог любит, он спасет. Наконец, бросили веревку с кругом, чтоб схватился. А он - меня бог спасет. Утонул и на том свете спрашивает бога, почему тот ничего не сделал. А бог отвечает: я тебе лодку посылал, вертолет, веревку с кругом, а ты всё отверг.
Иван Степанович закрыл глаза и вновь ему представилось видение летающих людей. Он нашел там старого знакомого, что долг хотел вернуть. "Я прощаю тебе всё. И ты меня прости". Старик понял сказку внука как подсказку свыше, что надо предпринять. Он принял предложенную помощь не для собственного спасения, а для оживления идеи веры.
- Что это? - мальчик показал на липовую доску, приставленную к стене. Рисунка не было видно, он был на противоположенной стороне.
- Подарок тебе к новому тысячелетию.
- Пустая доска?
- Это не простая доска. Она граница между веками, между мной и тобой. На той, изрезанной - я, на чистой - ты. Я отдам тебе её в новый год. Когда ты будешь таким же, как я сейчас, заполнишь свою сторону и передашь её вместе с новой доской такому же внучку, чтоб дальше получилась книжка. Я начну эту книгу, ты продолжишь, продолжат следующие поколения. Пусть она будет нашей родословной книгой. Книгой-посланием вперед.
Он обнимает мальчика и оба чувствуют взаимное тепло. Это тепло люди давно переносят от одного к другому.
Они сидят на своем диване, находясь одновременно во вселенной, и видят, как приближается новое тысячелетие, они рады встречи с ним, потому что знают два Ивана, будущее без них не состоится и там им будет хорошо.