Ночь желаний глава 4

                4. Повергающий Ночь
     Я был непокоен в тот день с самого утра. Привычные запахи странно изменились; в море стало меньше соли и больше йода, он раздражал ноздри и обдирал глотку. В светло-рыжей ломкой траве отчетливо сквозила гарь, а в струе, доносящейся от людских жилищ с мусором, животными и дымом мешались железо, и благовония, и еще какой-то кисловатый запах, которого я не умел разгадать. В небе по-всегдашнему носились чайки, угадываемые только по черным окончаниям крыл, но на них словно наложили заклятье молчания, и, как ни раздражал меня их галдеж, но тишина была хуже.
     Косуля, которую я поймал на обед, оказалась больной но на запах свежей крови явился волк. Ненавижу волчатину. Я лежал на вершине холма, еще чувствуя под языком отвратительный привкус, и слышал только унылый вой пастушьей дудки, и всем телом чувствовал дрожь земли, когда волны ударяли в северные скалы, как в бубен. От Летящих Рядом в ответ на свое беспокойство я услышал только:
     -Ты отдалился от спутников, Повергающий Ночь. Много раз говорили мы с тобой, но лишь молчанием отвечал ты. Оставь нас теперь; то, что тревожит тебя - лишь ожидание боя.
     Так сказала Солнечная Чаша, что всегда говорила от имени спутников; и все остальные согласно кивнули. Я не стал возражать. Они были почти правы: я действительно отошел от Летящих Рядом, но мои тревоги не были ожиданием битвы. Мне просто не хотелось, чтобы она наступала. Я больше не ощущал того радостного трепета, напряжения каждой мышцы, каждого нерва, вытягивания в одну напряженную нить: тронь - зазвенит. Было тяжкое отвращение, которого я не знал раньше и не мог пересилить. Спутники мои тяготились бездействием на острове, особенно - Медногривый, самый младший; я же ничего так не желал, чтобы о нас забыли. Грядущая битва, мнилось, может закончиться для меня лишь бесчестьем; и, как ни смешно, все мои надежды были теперь связаны со смертной, чьи мысли раньше так забавляли меня.
     Я напряг Слух, попробовал ее нащупать. Решится или нет? Сколько можно медлить?
     Ничего, ни колебания. Я вытянул шею и потянулся к окрестностям людского гнезда; нужно было хоть краешком зацепиться за чью-нибудь душу, а там, мысль за мыслью, я доберусь до того, что мне нужно. Молчание. И впервые недоверчиво подумал я: может быть, изъян появился не в мире, а во мне самом?
     Встряхнувшись и взяв разбег, я поднялся с земли. Солнце застыло, касаясь краем жидкого золота вод; мечущиеся чайки казались теперь черными. Было приятно расправить крылья. Я взлетал и бросался вниз, почти прочесывая волны недавно зажившими задними лапами, и лохмотья пены забивались мне в ноздри. Нет, все вздор, я - это по-прежнему я. Чувство полета было несравненным, может быть, еще восхитительнее, чем всегда.
     Непривычные, дергающие запахи почти исчезли, солнце на четверть скрылось в море и я решил приблизиться немного к гнезду людей и послушать.
     Обернувшись к солнцу правым боком, я направился на юг.
     Тишина, тишина. От селения доносился шум, но я его отбросил. В четверти часа пути от Трех Ясеней свернул на восход. Буду облетать человечье гнездо, постепенно сужая круги. Если есть возможность остаться незамеченным, надо ее использовать.
     На половине второго круга я поймал мысль кого-то из смертных
     (о боги о боги она вся горит что же будет)
     и с сожалением замедлился.
     (она умрет задохнется нет нельзя так думать не смей трава трава не помогает неправильно заварила двенадцать листьев на кварту кипятку)
     Я парил, чуть шевеля кончиками крыльев. Терпение.
     (но она не пьет двенадцать или четырнадцать она все равно не пьет не может пить где преподобная послали еще до ужина кончилась мука посуда не мыта девочка моя до завтра присохнет уже ночь почти как я останусь с ней ночью о премилостивая сладчайшая а вдруг станет лучше прохладнее нет преподобной миледи посылала забыла не успела...)
     Вот оно. Я отделил от колышущегося сгустка образов рыжеволосую смертную с бледным, озабоченным лицом, одетую в синее и, задержав дыхание, бросил к ней всю силу Слуха. Этот промежуток, пустота между двумя душами - самое неприятное. У меня, как всегда, закружилась голова, а потом мысль буквально толкнула меня, едва не сбив с полета.
     (но это же невозможно так больше нельзя. Или я скажу сегодня или никогда. Все готово, давно решено. Это гадко но так больше нельзя)
     Ну что ж, значит она все-таки решилась. Неплохо, неплохо. Я послушал еще
     (И это даже не совсем ложь боги какая жара когда же это кончится. Больше не откладывать поверит конечно поверит с чего бы ему не поверить. Он поверит если я скажу что видела как рольф верхом на еже плывет в открытое море)
     и в мозг мне часто заколотились молоточки - она смеялась. Торопливо разорвав нить, я повернул обратно. Больше я ничего знать не хотел. Их мысли своей путаностью и смазаностью нагоняли дурноту: так не думают даже малыши, только-только выбравшиеся из скорлупы. И все же, напомнил я себе, ты понимаешь ее гораздо лучше, чем осмеливаешься себе сознаться. Ты похож на нее тем, что допустил в свою голову эти новые мысли; вы теперь - родня. Ты понимаешь чувства смертной, а ее спутник спас тебе жизнь, вы связаны, все трое.
     Да, но я хочу разорвать эту связь. Я сыт ею по горло.

     Случилось так, что я возвращался из дозора и отстал, а Медногривый со своим рыцарем улетел вперед. Мне нравилось смотреть на беспокойное море, расписанное затейливыми узорами пены, и я не спешил.
     Думаю, что синяя Летящая заплутала в тумане и отбилась от своих. Ей нужно было просто подождать, пока я пролечу и вернуться, но жажда битвы оказалась сильнее и синяя упала на меня из плотных, низких облаков, как гнев ее Владычицы. Неопытность, а может быть, благородство подвело ее, ибо она бросилась в атаку с боевым кличем и я был предупрежден, хотя и ошарашен. С разорванным крылом я успел вильнуть в сторону.
     Но положение оставалось отчаянным: я поддался благодушию, а потом растерялся - самое худшее из сочетаний. Синяя тем временем сумела зайти сзади. Я метался туда и сюда, а правое крыло повиновалось все хуже. Летяшие рядом были близко, но чтобы позвать на помощь, нужно было сосредоточиться, отвлечься от висящей на хвосте погони, то есть совершить немедленное самоубийство.
     -Вверх, Повергающий! Вверх и назад! - крикнул рыцарь, сидевший на моей спине.
     Раненый, сбитый с толку, я повиновался, не раздумывая: рванулся вверх, как только позволяло измученное крыло, и опрокинулся на спину.
     -Теперь вниз!
     Увидев, что синяя развернулась, я понял замысел смертного. Это был маневр, исполненный риска и рассчитанный в основном на неопытность врага и на удачу. Синяя, решив, что я попытаюсь поменяться местами, чуть снизилась, чтобы, когда я буду выпрямляться, вспороть мне брюхо. Я летел на нее головой вниз, слегка замедляя падение разворотом крыльев, и она слишком поздно поняла, что я собираюсь сделать. Увернуться она не успела.
     За долю мгновения до конца я поймал ее взгляд; она уже поняла, что мертва, но в глазах ее не было ни страха, ни удивления, ни мольбы. Только ненависть, ненависть и жажда убивать, и сожаление, что на этот раз убивать пришлось не ей. На миг я увидел в глазах синей себя, а потом ее шейные позвонки хрустнули под моими зубами.

     Разорванное крыло и обожженные задние ноги исцелялись медленно, и все время болезни я провел в раздумьях. Спутники превозносили мою храбрость и искусство в схватке, но их похвалы не приносили мне удовольствия и, заметив это, они оставили меня. Целыми днями я лежал в одиночестве на каменистом северном берегу, слушал монотонный голос океана и думал о незримой цепи, что приковала меня к рыцарю. Не разорвав ее, мне не бывать свободным. За нее меня, как дворового пса за ошейник, тащат убивать моих братьев.
     Рыцарь навещал меня вечерами, и несколько раз леди Ваньелле приезжала тоже, и говорила со мной, потому что от этого ей становилось то ли лучше, то ли хуже. Как я ни рылся у нее в голове, а этого понять не смог. Она старалась приезжть пореже и этого я тоже не понимал - зачем намеренно лишать себя того, что необходимо и что легко можно получить? Впрочем, не моя это была печаль.
     Однажды она прискакала среди дня, одна, расспросила меня о ранах (ожоги только-только начали затягиваться пленкой), села на большой камень и долго сидела молча, оперевшись подбородком о ладонь, глядя в море. Некоторое время я следил за ее мыслями, но они были еще беспорядочнее обычного, поэтому я отвратил Слух, прикрыл глаза и почти сразу забыл о смертной. Меня сморила дрема.
     -Повергающий, а ты любишь море?
     (тебе нравится здесь ты можешь остаться ты не улетишь)
     -Мне нравится летать над морем, - я внимательно следил за тем, чтобы отвечать на слова, а не на мысли, - Оно... гармонично.
     -Гармонично?
     -Да. Оно приятно глазу, слуху и нюху. Очень немногие вещи на той и этой стороне мира могут похвастаться тем же.
     -Например?
     (дети лошади цветы библиотеки драконы облака охотничий сокол)
     -Сосуд Видений, например. Или Летящая, когда она кладет свою шею на мою после Времени Зачатия и дует мне в ухо.
     В голове смертной вспух такой клубок мыслей, что я даже отодвинулся.
     -А что такое Сосуд Видений? - неуверенно спросила она.
     -Наша святыня.
     Снова наступило молчание, во время которого мысли смертной петляли в лабиринтах стрижки овец, недалекого врага, жары и двух самых совершенных в моем понимании вещей. Результат оказался неожиданным:
     -Сколько тебе лет, Повергающий?
     -Я не  могу ответить на этот вопрос, госпожа. Там, где мы обычно жи-
вем, время течет иначе.
     -А по нашему счету?
     -Последнее, что я отчетливо помню - война Хумы, а дальше все слишком смутно. Разорвано.
     -Значит, вы тоже можете забывать.
     -Конечно, леди. Только боги помнят все. Может быть, поэтому они так безумны - она тревожно оглянулась, словно нас могли подслушивать, - Но то, что происходит в наших краях, я помню лучше.
     -А во время войны Хумы... кто был твоим всадником?
     Смертная не попалась на приманку: у ее расспросов была какая-то цель, скорее всего и самой ей неясная. Что ж, подождем.
     -Я не помню его человеческого имени. Я называл его именем, которое сам ему дал - мы всегда так делаем. Оно ничего вам не скажет.
     -И что с ним стало?
     -Он умер, конечно.
     -Погиб?
     -Можно и так сказать, - я отчетливо уловил в мыслях смертной недовольство и добавил, - Осы закусали его до смерти.
     Она криво, неуверенно усмехнулась.
     -Некоторые люди, - сказал я, - Находили это забавным. Не понимаю, почему.
     Улыбка пропала.
     -А что потом?
     -Что потом? Потом я должен был выбрать нового всадника, но как-то... не случилось. Война скоро закончилась, и я улетел домой.
     -Если всадник умирает, - медленно проговорила смертная, - Дракон должен выбрать другого.
     (Нет. Только не это, умоляю. Нет)
     -Да, госпожа, - я, кажется, все-таки понял, что было у нее не уме, - Или если он... перестает быть рыцарем.
     Она резко вскинула голову:
     -А что, только рыцарь может быть всадником?
     Я мгновение помедлил, как делал иногда перед тем, как нанести врагу удар.
     -Всадник - тот, кого я выберу. Но если он был рыцарем и перестал им быть, связь разрывается. Они в чем-то особенные, рыцари, я имею в виду. Связь - особенная тоже.
     -Чем особенная? - она когда-то успела вскочить и стояла теперь передо мной, прищурившись и уперев руки в бедра. Мне захотелось засмеяться.
     -Не знаю, леди.
     Она резко отвернулась и свистнула лошади. Признаюсь, я не рассчи-
тывал так скоро завершить разговор. Он только-только начал мне нравить-
ся.
     -Повергающий! - крикнула смертная, уже сидя верхом, - А как ты называешь Дитера?
    Я фыркнул.
    -Это не для человеческих ушей, госпожа.
    Она стегнула лошадь и ускакала, не прощаясь.

     Голоса спутников пробудили меня, когда Солинари прошла половину своего небесного пути, а Лунитари только начинала его. Но среди них был и иной голос, которого я не знал, и он говорил:
     -Ждите вестей из крепости и будьте готовы лететь на север. Великая буря собирается там, ибо Отец Пустоты пробудился и жаждет мести за свое долгое заточение. Битва неизбежна; и вместе с нами будут сражаться наши родичи и враги. Я полечу с вами.
     С моря поднимался ветер. Солнечная Чаша спросила:
     -Кто ты и по какому праву распоряжаешься здесь?
     -Я - Неспящий, предводитель крыла, оборонявшего Башню Верховного Жреца. Я говорю от имени моих спутников. Прошу тебя, сестра, повремени с вопросами. Я вернусь, как только доставлю раненого в крепость.
     Мы собрались на совет среди омытых лунным светом холмов - восемь теней в полукруге. Впрочем, нет - семь и одна, потому что я уже ощущал себя лишним, ненужным, да и спутники думали так же. Встреча эта была бессмысленна вдвойне: во-первых, нам не нужно видеть друг друга, чтобы совещаться, а во-вторых, от нас, Летящих Рядом, ничего уже не зависело - все решения сейчас принимали смертные. Но обычай надо было соблюсти.
     Никто не усомнился в словах пришельца: у нас есть способы отличить правду от лжи. Теперь каждый готовился к грядущему так, как подсказывал ему характер: Солнечная Чаша пыталась удержать ускользающую власть, Медногривый ликовал в предвкушении схватки, Эйкин терзалась предчувствиями. Я же думал лишь об одном: исполнила ли смертная то, что намеревалась? Проверить я не мог - в окружении спутников это было небезопасно, а решения смертных непредсказуемы и ненадежны. Возможности терзали. Если нет, то я лечу в бой, из которого почти наверняка не вернусь живым. Если да - остаюсь на острове и жду исхода битвы, поражение в которой означает гибель этого мира, а победа... кто знает, что она принесет?
     Удивительно, но мне хотелось, чтобы смертная не успела.
     Неспящий вернулся быстро.
     -Твой всадник в безопасности? - спросила Эйкин.
     -Мой всадник погиб. Я согласился отнести этого рыцаря сюда, потому что здесь ему могут оказать помощь.
     -Тебе так дорог этот смертный?
     -Нет, сестра,  но я знал, что отсюда можно привести подкрепления.
     -Привести! - фыркнула Солнечная Чаша.
     -Мне известно, где место встречи, сестра, а тебе нет. Но я всего лишь проводник, который в бою бесполезен. Только оружие смертных может убить приспешников Отца Пустоты.
     -А Его самого?
     Неспящий склонил голову.
     -Его самого нельзя убить. Но я слышал, что нужна лишь капля Его крови, чтобы заточить Его снова в темницу, из которой Он вырвался. Но это уже не наша забота. Нам нужно отнести туда смертных и помочь им в битве против Его созданий.
     -Так почему...
     -Я слышу зов, - раздался голос Самоцвета, всегда самого молчаливого и чуткого, - До встречи, спутники.
     -Да, - сказала Солнечная Чаша, - Я тоже. Свидимся у крепости.
     Один за другим Летящие Рядом покидали холмы; Медногривый и Неспящий улетели последними. А я все ждал, ждал и надеялся, что все обернется вспять, что рыцарь позовет и меня тоже. Но он не позвал.

     Я лежал, распластавшись, среди холмов и смотрел на север, в океан; у горизонта ровно горело оранжевое зарево. Обе луны давно потерялись в нем, а оно становилось все ярче и ярче, горячее и горячее: битва свирепела. И ветер свирепел вместе с ней.
     Сначала легкий бриз с моря был облегчением. Но он крепчал, наливался злобой, подхватывал гребни с волн, потом - ветви с деревьев, потом - гальку с пляжа. Он завыл, пробуя силы, и вот уже первое дерево - приземистая прибрежная сосна - застонало, заплескало ветвями и переломилось посередине ствола. Ветер радостно взвизгнул и наддал, легко оторвав верхнюю половину. Она покатилась к югу, подпрыгивая и пролетая приличные расстояния, как огромное перекати-поле, и вскоре скрылась во тьме.
     Мне пришлось прижать голову к земле и закрыть глаза. Но несущиеся со скоростью арбалетного болта песок, мелкие камушки, с корнем вырванная трава забивались в рот и под веки, ранили ноздри. Не смея подняться на лапы, извиваясь всем телом, как безногая ящерица, я повернулся к ветру хвостом, вжался в землю и спрятал голову под крыло.
     Ветер ревел на тысячу голосов, вытаскивал из-под меня почву - я вцеплялся и скользил вместе с ней - и заходился хриплым, бесноватым хохотом, отмечая каждую удачную проделку. К веселью присоединился гром, словно Праотцы Драконов вернулись из небытия и вершили теперь в небесах пир войны, и взмахи их крыл были - ветер, глотки - беззвездная тьма, а дыхание - молнии. Они сталкивались надо мной и я трепетал, я, видевший столько бурь, что все они давно слились в одну, не осмеливался поднять головы.
     Наверное, ночь уже кончалась - впрочем, не поручусь - когда я услышал Зов. Это не был зов рыцаря, о нет; словно к каждой клеточке моего тела был привязан тончайший волосок и вот невидимая рука взялась за них и потянула - мягко и настойчиво. Тот, Кто Дарует Пламя, кого смертные зовут Паладайном, взывал ко мне, влек меня за собой; куда - я не знал. Цепь, протянутая от меня к рыцарю, натянулась, дернулась и пропала без следа. Не было больше ничего, кроме воли бога, и, не открывая глаз, я начал карабкаться вверх по склону холма.
     Ветер не утихал. Я вонзал в землю когти, несколько раз цеплялся зубами и все же дополз до вершины не иначе как чудом. Молнии били одна за другой, мерцая голубым под зажмуренными веками; за раскатами грома я совсем оглох. Подняться сейчас в воздух мог только безумец, но настойчивой руке было все равно. Она тянула и тянула. Что ж, подумал я, если мне и не суждено пережить эту ночь, то Дарующий Пламя посылает мне последнюю милость. Погибнуть в полете. Не зарываясь в грязь, подобно личинке, не пряча голову под крыло. Я открыл глаза.
     Вспышка - и весь мир исчез в слепящей, огненной белизне. Я не стал дожидаться, пока снова что-то увижу. Рука бога указывала мне путь. Я поднял голову и взмахнул крыльями.