Эклектический припадок

    Шизофрения как собственно термин – это
   анормальное изменение личности, то есть
   психическое отклонение которрое не делает тебя
   похожим на Ивана Ивановича Иванова.
   Justaman
 

Это всегда происходит по-разному. Хотя всегда немного одинаково. Все зависит от того, что же имеет место происходить конкретно. А вариантов возможно великое множество. Возьмем к примеру звуки, которых вроде бы реально нет, но я их слышу. Что это? Есть ли повод для волнений? Если даже банальный звон в ушах может быть связан с нарушениями кровообращения, а то и стать предвестником болезни Меньера, кохлеарного неврита, адгезивного отита, евстахеита и прочих трудно выговариваемых кошмаров, то что говорить о моем случае, когда я начинаю слышать музыку. Как вы понимаете, заткнуть уши невозможно, потому что органы слуха не имеют к этому никакого отношения, если только это не третье ухо, на манер третьего глаза. А это уже, как сказал бы какой-нибудь добренький Айболит, потирая ручонки, случай клинический и лидокаином тут не отделаешься. Мелодия обычно начинает звучать тихонько, как бы издалека, а точнее сказать из-за какого-то препятствия, этакого панциря – она просится наружу, стучится – то, что долетает до меня, как назойливая муха, от которой не отмахнуться - проще расслабиться и пойти навстречу, то есть на самом деле немного напрячься, потому что придется поработать – одеваем перчатки – скальпель – спирт – хотя спирт излишество – мы не какие-то хирурги, сражающиеся за здоровье реальности, мы – пьяные санитары в морге, вспарывающие труп этой самой реальности с целью добыть бриллиант, которым та подавилась, мы – донкихоты, бросающиеся с невнятными, но невероятно кровожадными помыслами на заполнивших наш мир чудовищ.

Блестит, сверкает острие. Мгновение помедлив, встрепенувшись, преобразившись в грозное оружие – уже сияющим кинжалом обрушивается на отвратительный чешуйчатый панцирь, вскрывает его, из щели начинает сочиться флуктуирующая жидкость, распадающаяся на мелкие шевелящиеся капельки, разноцветные паучки разбегаются, занимают свои места на полочках, копошатся там, собираются в гроздья, нотные листы заполняются, последние секунды тишины, монохромная фигура взмахивает палочкой…
Ручейки флейт журчали, впадая в реки струнных, неслись нестройные потоки кокофонирующих труб и тромбонов, на пике fortissimo взрывались водопадами литавры, затем неожиданно все разливалось бескрайними полифоническими океанами. Первый жалел иногда, что бросил заниматься музыкой, особенно в такие редкие моменты, когда  застоявшееся болото его музыкальной составляющей, булькающее время от времени лишь пребанальными мелодическими пузырями, вдруг вспенивалось по всей поверхности пробившимися из неведомых глубин горячими источниками откровений и начинало гейзероподобно фонтанировать чистейшими гармониями и фантастическими ритмами, - он мог лишь эгоистично наслаждаться этими дарами небес, блаженно барахтаясь в накатывающих волнах вдохновения, плоды коего, к несчастью, не было возможности донести до людей по причине весьма скромных нотных знаний. Являясь, таким образом, в данном конкретном случае простым слушателем, Первый мог лишь иногда трансформировать необузданные и неуправляемые звуковые накаты в нечто иное, поддающееся его влиянию и пониманию – например, в слова, которые начинали хороводить вокруг его головы, все ускоряясь и ускоряясь, слепляясь комками в необычные сочетания и разрастаясь странным образом в целые фразы, цепляющиеся одна за другую и, в конечном счете, превращающиеся в текст во всевозможных его вариантах. Вот и сейчас он судорожно барабанил по клавишам, еле успевая переносить то, что, завершив карусель, вскрыло его черепную коробку в области темечка и засело в мозгах - жирное, лоснящееся и пульсирующее, - на пространство монитора. Сегодня это будет звукообраз – не образ, рожденный звуком, уже принявшим форму букв – при чем тут футуризм! - а видение, возникшее под влиянием только им услышанной музыки и перевоплощенное в слова, которые в данный момент спешно мутировали в кириллицу, шрифт Arial – процесс, самый мучительный для Первого, потому что, как ни печально это признавать, по природе своей он был чрезвычайно ленив, и лишь наличие, хоть и недоразвитого, но все же самомнения, которое время от времени надо было чем-то тешить, принуждало его к нелюбимому занятию. Вот кисти рук замедляют паукообразные перемещения по клавиатуре, завершая переплавку ноющей субстанции в буквы-биты – усталость напоминает о себе, последняя стадия -  немного механики, жонглирования, шлифовки - правый паук уже как-то не хищно накидывается на несчастную мышку, выделяя, вырезая, копируя и вставляя в такт оркестру, продвигающему симфонию к завершающей стадии…
Диссонансное пиликанье телефона врезается в стройные ряды гармоний – паника, смятение – дирижер падает, схватившись за сердце,  музыканты разбегаются, побросав скрипки,  виолончели и контрабасы, лишь группы духовых и ударных – физические нагрузки благотворно влияют на нервную систему – выстояли, сплотились вокруг тубы и барабана и гордо строем удаляются за горизонт, наигрывая попурри из «Прощания славянки» и «Lili Marleen».

Второй схватил трубку, судорожно катализируя яростным вращением глаз, плюс шевелением бровей и ушей реакцию концентрации мыслей.
- Ало! – прохрипел он в пищащую хвостами каких-то электронных процессов пустоту, - я слушаю вас, - уже более спокойно.
- Второй, здравствуй, это Петр Алексеевич, - голос шефа чудодейственным образом напрягает мышцы спины, - Слушай, как там наши дела?
Наши дела – добрый дядя Петя, друг семьи, ангел-хранитель, пришедший на помощь в трудную минуту в память о родителях, земля им пухом, - что бы без тебя делал? До сих пор прозябал бы в психушке, глотал бы амитал натрия, пытаясь вспомнить жизнь до автокатастрофы. Если бы не Петр Алексеевич Кармиличев! - да-с, господа, именно КАрмиличев –  он всегда, предваряя вопросы и ошибки в написании фамилии при знакомстве делал акцент на эту непонятно откуда взявшуюся А, пресекая таким образом возможные инсинуации на предмет связи своей персоны с какого-либо рода кормлением - вытащил, спас – можно сказать, дал новую жизнь (прежней все равно практически не помню). Спасибо. Но что касается работы, здесь все у нас невероятно строго. Если звонит сам ПАК, не дожидаясь периодического доклада по проекту, то можете быть уверены, что степень серьезности ситуации в зависимости от исхода определяется для вас заезженным, но таким ёмким «со щитом или на щите» - с одной стороны нереальные фанфары и признание, сопровождающиеся решением квартирного вопроса и заменой подгнивающих и не смотря на все ухищрения вечно подпердывающих Жигулей шестой модели чем-то более достойным (по туннелям нейронов тут же вихрем пронеслась ослепительно вишневая бомба-купе третей серии, восьми лет от роду, срочно отдаваемая соседом за смешные деньги в силу временных материальных трудностей, возникших пару дней назад после разговора на лестнице с парой удалых молодцов греко-римской комплекции – беседа сопровождалась разными по тембру звучания соприкосновениями головы с перилами, стеной и полом) – а другая сторона, несмотря на почти родственные внеслужебные отношения с шефом, была покрыта мраком беспросветным, и различать что-то в этой темени не было абсолютно никакого желания.
-  Петр Алексеевич, все под контролем! Разрешение вчера получил. Так что, как вы и говорили, связи у нас решают все и нет ничего невозможного. Тут же послал письмо с коррективами, которые мы с Вами до этого согласовывали. Сегодня на 15.30 звонок запланировал – узнать, как впечатления, - ну да я думаю, с их стороны изменений никаких не будет, так что, если они не идиоты, можно сказать, дело сделано!
-  Главное, чтобы я идиотом не оказался… – пауза, рассекающий воздух свист кнута («доверив тебе такое дело», - договаривает про себя Второй, покрываясь холодным потом) – ну да ты парень смышленый – не позволишь же старику в лужу сесть, давай, работай в том же ключе, держи в курсе – Второй с радостью впивается зубами в пряник, благодарно давясь крупными кусками.
Осторожно положил трубку, вытер о штанины мокрые ладони и оглядел окружающее пространство. Стол, заваленный хламом, покачивался перед его глазами. Авторучки, карандаши, исписанные клочки бумаг, разбросанные канцпринадлежности -  все это представляло собой довольно унылую картину, отображающую большими жирными буквами разгильдяйские особенности хозяина рабочего пространства. И главное – дисплей, залитый словесной мочой. Эх, стукнуть бы его по голове толстым томом Большой советской энциклопедии – желательно тем, в котором на букву Г есть замечательный абзац, описывающий его болезненное влечение к <усиленному и бесплодному писанию, бесполезному сочинительству>, а потом делитнуть бы это все на хер! – одним нажатием кнопки, одним решительным УНИЧТОЖИТЬ, чтобы заткнулся навек, не мешал бы… пытаться жить… Поскрежетав зубами, он закрыл приложение, согласившись на предложенное сохранение, и принялся за уборку.
  Когда воцарил порядок, все было вычищено, выстроено, выкинуто, Второй наконец-то вздохнул спокойно и начал приводить в порядок мысли. Итак, в силу сложившейся ситуации, у него осталось полчаса на подготовку к должному стать знаменательным телефонному разговору – изменить-то уже ничего не изменишь, а вот морально себя потренировать, погонять варианты да попредугадывать повороты еще можно. Итак, последнее письмо – что там написал-понаобещал? Начало помнилась, но сочинительствовал долго, допоздна сидел, извращался, - большая часть терялась в тумане памяти. Прогоняя мурашки подозрения, нашел копию, щелкнул пару раз по теме. Фу-у-у! Все нормально, вроде – «Уважаемый Номед Тсиченович! – хрен выговоришь, блин, надо потренироваться, – …с радостью сообщаю, что дело принимает положительный…осталось только урегулировать вопросы на уровне… правда, в первоначальные расчеты по всей видимости придется внести некоторые коррективы… надеюсь окончательно согласовать все детали в телефонном разговоре… Искренне Ваш… P.S. Книги и зрелища наполнены преступлениями…» - волосы зашевелились, геометрические составляющие окружающего пространства, разжижились, превратившись в разноцветную кашицу, вместе с воздухом застряли в глотке, - выдох, повращаем глазками, так, плавно фокусируемся – что это еще за хрень? – нет! – только не это!

-  Книги и зрелища наполнены преступлениями и ужасами, как темницы и места          казней. Скажите, пожалуйте, неужели сие-то и есть дорога и естественный ход к  совершенству человечества?
-  Ты чего это?
  Мы лежали на песчаном пляже крохотной речушки, название которой было отображено только на самых крупных картах. Ледяное пиво охлаждало вскипающие под неприкрытым даже намеком на тучку солнцем внутренности, вокруг нас валялось с десяток пустых бутылок, на другом берегу была деревенька и виднелась, видимо, недавно отреставрированная церквушка – вся она так светилась и переливалась, как пряник – именно на эту церквушку и глядел мой друг немигающим, слегка уже разморенным пивом и жарой взглядом, произнося свою странную фразу.
-  Да так, вспомнилось просто.
-  Ты, гляжу, моралистом стал.
 Совсем немного иронии, вдруг, это правда, и он обидится, но в то же время съеживаюсь от мысли, что это окажется правдой, и остаток дня мне придется прослушивать проповеди – кто знает, что могло случиться за эти годы, которые мы не виделись, ловцы душ не дремлют, и никто не застрахован от их сетей.
-  Брось ты это – меня не знаешь, что ли? Так, забилась эта фраза в голову. Но, честно говоря, крепко засела.
Он замолчал, допил бутылку, отшвырнул ее в сторону, потянулся к сумке, вытащил следующую, открыл ее зубами – мне наблюдать даже это было больно, но, тем не менее, несмотря на мои уговоры, забываясь, он постоянно откусывал крышку своим неимоверно прочным клыком – запустил в глотку новую порцию охлаждающей жидкости и снова замолчал, уставившись на противоположный берег.
-  Ну? – я не выдерживаю.
Словно очнувшись от каких-то мыслей, он встрепенулся.
-  Да рассказывать-то особо не о чем. Те слова митрополит Филарет говаривал в начале девятнадцатого века. Прикинь, – это он про те книги и про те зрелища!
-  Видимо, религиозную литературу ты все-таки почитываешь.
-  Да ничего я не читаю! – говорит он почти резко. Снова замолкает на какое-то время, потом продолжает – Я тогда молодой совсем был. Курсант военного училища, первый курс. Маразм окружающий давил, сплющивал, мысли всякие черные возникали. Вырвался как-то в увольнение, а все друзья разбежались по бабам, я один остался. Переоделся на хате, еду в трамвае на Васильевский – там на Среднем проспекте пивной бар был – ну ты помнишь, наверное, очереди тогдашние в подобные заведения, а в тот, - по-моему, на 16-й линии он, - как-то не так ломились, хоть и пиво не сильно разбавляли, да и не тьма-таракань какая-нибудь – все-таки исторический центр. Еду на трамвае через Тучков мост, гляжу в окна – на Петроградской стороне Собор Князь-Владимирский, на Ваське тоже храмы православные и не только виднеются, большей частью все под склады используемые. А осень поздняя, смеркается уже, и церкви эти над всеми строениями  возвышаются, светом каким-то невидимым светятся, - ну, конечно, казалось мне все это, от черноты жизни тянулся все-таки к чему-то возвышенному, а религия – самый простой и короткий путь к успокоению души, я думал. Даже в тот день мысль мелькала, - может, в церковь зайти, священнослужителя какого-нибудь выцепить, да исповедаться или как там все оно делается. Но поехал все-таки в пивной бар. Короче, сижу я в баре, мысли мрачные думаю – ты ж знаешь, когда тебе фигово, а ты еще напиваешься в одиночку, только хуже становится – вдруг, кто-то напротив меня свои четыре кружки ставит, «не занято?» - спрашивает. Я глаза поднимаю – а там натуральный батюшка, ну поп, то есть, стоит, с бородой, крест с ладонь величиной, в рясе (это потом уже я заметил, что не ряса это, а плащ). У меня, честно говоря, даже что-то в голове щелкнуло. «Пожалуйста!» - чуть ли не подпрыгиваю. Он присаживается, весь серьезный, торжественный такой. Крестится, трепетно так первую кружку выпивает одним глотком – розовеет, просветляется на глазах. Взгляд мой замечает. «Воистину, - говорит – благостный напиток!» - и глаголет он все это так приятственно, окает. «И благость его еще и в том, что сближает он людей различных. Владимир, меня зовут». Я тоже представляюсь, смущаюсь – не знаю, положено ли с батюшками за руку здороваться. Но он мне сам ладонь свою протягивает. Так мы и сидели весь вечер. Пиво закончилось – он угостил. Разговорились, естественно. Сама собой религиозная тема возникла. Святость, грех, искушения и всякое такое. Когда про культуру-искусство речь зашла – он мне Филарета и процитировал. Меня как-то сильно это зацепило, спорить пытался – он все мои аргументы - в пух и прах. Образованный оказался, начитанный. «Как же, - спрашиваю, - перечитали все это да прослушали при таких-то убеждениях?» Он замолчал на мгновение, задумался, молвит потом тихо так: «Всех, всех демоны искушают, сын мой, это в настоящее время я только одну Книгу читаю». Я спросить хотел, да взглянул на него и не промолчал. «Да-да, - говорит, - именно ту, которую Вальтер Скот перед смертью у сына попросил и про которую сказал, что есть только одна Книга».
Друг мой замолчал опять, задумался. Почему-то рассказ его заинтересовал, даже несколько взволновал меня. Может быть, причиной тому было, как он все это рассказывал – несколько отрешенно, словно заново переживал те события. Прошла минута или две. Речка раскачивала камышиные отражения. Где-то верещали дети, ныряли друг под друга, плескались. Теперь закончилось пиво у меня, выудил две бутылки, открыл одну об вторую.
-  А дальше что? – спрашиваю, прерывая его раздумья.
-  Да что дальше. Педиком батюшка оказался.
-  Чего?!
-  Педиком. Педерастом! - он уставился на меня чуть ли не со злобой, потом как бы спохватившись, продолжил, - Вышли мы из бара, - я косой с непривычки, шатаюсь, подташнивает меня, поп этот, видимо, потренированней был, на ногах крепче стоял. Пошли куда-то. Мимо, помню еще, девчонки молоденькие прошли, смеются, ногами голыми сверкают – он на них показывает, - «вот, племя-то бесовское!» - и с улыбкой так, шутливо, а сам на меня косится, вроде реакции моей ждет. Я соглашаюсь простодушно. А он говорит, что живет рядом, на чай зазывает. Сидим у него за столом, чай пьем, он так сладенько на меня смотрит, спрашивает что-то, я отвечаю, можно сказать, душу перед ним выворачиваю. Он нашептывает про круги какие-то, в которые меня ввести может, я ни хера не понимаю, торможу. Спальню показал, «вот здесь я опочиваю», в углу огромное распятие. Замечаю, что как-то ласково так меня по спинке поглаживает. Вдруг слышу: «А член-то я в рот беру» - представляешь, печально так, окая. Вот тут-то меня и вырвало. Прямо на батюшку, я даже отвернуться не попытался. Так вот резко организм отреагировал. Повернулся без слов, пошел, начал одеваться. Он за мной семенит, «это ничего, с кем не бывает», лепечет. Чувствует, сорвалось все. Я уже второй ботинок завязываю, наклонился, чую, как ручонки его моей задницы коснулись. Поворачиваюсь резко – он руки одернул, стоит, жалкий такой, мной облеванный…
Он поднес ко рту бутылку и опустошил ее несколькими жадными глотками, как будто горло его пересохло от продолжительного рассказа. Потянулся всем телом, подставляя лицо солнцу и жмурясь. Откинулся назад, оперевшись на локти. Я  слежу за всеми его телодвижениями. В конце концов, нетерпеливо спрашиваю:
-  Чем все закончилось-то?
-  А двинул ему по морде и ушел, - как-то неожиданно беспечно и позевывая  говорит мой друг, - ладно, хватит валяться, пошли, окунемся, пока не заснули на солнце.

«Ччччерт!!!» - прорычал в бессилии. Тут в офисе погас свет, и одновременно с этим запиликал удаленный, единственный оставшийся на линии после отключения АТС телефон. Пиликал он долго, видимо, не было на месте его хозяина. Наконец, кто-то сознательный снял трубку, и до Второго донеслось, хотя он  из неведомого ему источника уже знал, что это именно его, - «Второй, бегом сюда, - тебя это!» Пошел, натыкаясь на мебель и веселых, чиркающих зажигалками сослуживцев. Дошел до места, кто-то в темноте передал ему трубку. Прокашлялся: -
-  Второй слушает!
-  Здравствуй, дорогой! Это Номед. От дел важных не оторвал? – восточный акцент у него сильный, но какой-то красивый, и вся речь делается от этого плавной и красивой.
-  Да ну что Вы, Номед Тсиченович, - получилось без единой запинки, - я по-любому собирался звонить Вам буквально через минуту.
-  Ну тем лучше, значит, я опередил тебя немного. Получил письмо твое. Чуть не удивился, но понял потом все. Самому Атане Фуцуловичу показал, тот тоже восхищался сильно, а уж Атана Фуцулович!.. Короче, дорогой, беги в авиакассу, бери билет, а мы тут тебя встретим, гостиницу забронируем, все организуем, не пожалеешь – сам знаешь, восточное гостеприимство! Поговорим подробно на месте. Жду от тебя письмо сегодня с точной датой и временем.  До встречи, дорогой, привет Петру Алексеевичу передавай.
-  Всего доброго, - пробормотал Второй в уже пиликающую рассоединением трубку.

Первый нечасто летал на самолетах. Можно даже сказать, что и не летал вовсе – из того единственного раза остались только чудом сохранившиеся воспоминания об аэропорте, где он, еще совсем юноша, провел часа четыре ожидания, большую часть времени проторчав в видеосалоне, - показывали какой-то ужастик – фильм произвел впечатление, но каждый раз, когда он видел его впоследствии, не ради сюжета его смотрел, а из-за какого-то еле уловимого ощущения себя прежнего и совсем другого, несмотря на все разговоры о возрасте, когда личность окончательно формируется – при этом названия сейчас он не мог вспомнить, как ни пытался. Слева от него сопел во сне плотного сложения мужчина, любезно уступивший ему место у окна. Первый прощал ему акустические неудобства, так как был благодарен. С самого момента взлета, когда разгонной силой его вдавило в кресло, а внешние бетонные квадраты, трава, кустарник и деревья замелькали с немыслимой скоростью, все вокруг затряслось, казалось даже - не выдержит хрупкая алюминиевая конструкция, развалится на куски, но затем болтанка резко прекратилась – оторвались, накренились, понеслись навстречу облакам – Первый, выгнув шею, пялился в иллюминатор, ловил каждое мгновение этого нового экспириенса, переживая одновременно жуткий страх, сжимающий внутренности, и радость. Лайнер быстро набирал высоту, разворачивался, кренясь, - до горизонта раскинулись городские строения, ставшие, вдруг игрушечными, внизу тянулись линии автострад со спичечными головками машин, разноцветные квадраты полей, извилистые нити рек. Неожиданно пространство заклубилось, одновременно с этим усилилась вибрация – вошли в слой облаков. Некоторое время за бортом ничего нельзя было разглядеть, затем неожиданно, словно с морских глубин вырвались на поверхность, в глаза ударило солнце, Первый даже ослеп на мгновенье, а затем все его существо забилось в восторге – такая красота не виделась ему даже в самом сладком сне – застывшие волны, айсберги, горы, фантасмагорические конструкции, ущелья, невиданные существа, игры света и тени, миллионов цветов и оттенков. Чувства забурлили в голове и груди, переполнили его настолько, что он не смог ничего вымолвить, а замычал лишь что-то нечленораздельное, как теленок бессловесный. А когда выбрались на окончательную высоту, и самолет выровнялся горизонтально, Первого так просто задавило величием бескрайнего космического темно-синего неба. Он молчал мыслями, что-то мистическое-божественное накрыло его, превратив в маленькую, трепещущую букашку сознания, не имеющую никакого отношения к голосу в динамиках, ласково вещающего на двух языках (запинаясь на втором) о тысячах метров над землей, к андроидным телодвижениям стюардессы, да и вообще к этому куску металла, переносящему его и десятков других букашек мнимую физическую сущность из точки А клочка упрощенной трехмерной вселенной  в точку В.

Вася Шуйкин спускался по трапу самолета в городе Акарадыр, что был когда-то административным центром Кадарской социалистической республики, прославленной фруктами и народным ансамблем песни и пляски, в составе СССР, а ныне являлся столицей независимого Кадарастана, известного недавними кровавыми клановыми разборками, сократившими население страны вдвое, причем половина этой половины, большей частью русскоязычная, в ужасе бежала, побросав накопленные за десятилетия пожитки. По прошествии нескольких лет ситуация в стране сильно стабилизировалась, во многом благодаря нынешнему президенту Атане Фуцуловичу Гальязову, пришедшего к власти в результате победы рода Гальязовых в ходе демократических выборов после ввода миротворцев в страну. Мудрость политики нового президента проявилась в первых же декретах, регламентирующих, какие части тела следует отрубать у виновников различных правонарушений, причем список начинали как раз проявления клановой нетерпимости, наказанием за которые назначено было четвертование. Беспорядки прекратились, как только были проведены несколько публичных казней, а после обнаружения гигантского месторождения нефти в низовьях Удав-Дарьи, и вовсе счастливая жизнь началась. Страна процветала, народ любил своего президента, окрестные братья по Корану относились к соседу с сильным уважением, несмотря на то, что мусульманским Кадарастан можно было назвать достаточно условно, даже западная цивилизация закрывала глаза на некоторые нарушения принципов демократии  ради расположения столь влиятельного игрока на рынке энергоресурсов. 
И в этот край солнца и нефти только что прилетел Василий для подписания контракта с руководством республики (а все более-менее важные отрасли естественным образом были монополизированы государством - злые языки говаривали, кланом Гальязовых, но эти языки находились далеко от мест описываемых событий, так как в обратном случае они бы уже давно переваривались в собачьих желудках – клевета, милые мои, УК Кадаростана, статья 112, пункт б) о поставке партии оборудования для химической промышленности, способного производить в год сотни тонн минеральных удобрений, столь необходимых для сельского хозяйства страны. Работа по контракту была долгой и кропотливой – велась она почти полгода, постоянно натыкаясь с нашей стороны на всевозможные препоны, свойственные государству с непомерно развитым бюрократическим аппаратом. Как назло, предмет контракта попадал в перечень, составленный определенной инстанцией, как оборудование двойного назначения, - то бишь при достаточной смекалке инженеров-химиков его можно было перепрофилировать на что-то военное, - это что-то и открыто было случайным образом после аварии на химкомбинате в Новоколымске, где стояло подобное оборудование – после происшествия психиатрические клиники России были заполнены выжившими после катастрофы полубуйными пациентами – работниками комбината и окрестными жителями, из бреда которых следовало, что они за короткое время вдыхания вырвавшейся на волю химического вещества достигли такой степени счастья, что продолжение жизни считали бессмысленным, вследствие чего всякий раз, когда ремни, которыми их связывали, оказывались недостаточно сильно затянутыми, они норовили, выбив решетку, выкинуться из окна или засунуть пальцы в розетку. Да что говорить, - стадо коров, оказавшееся в зоне действия вещества, оклемавшись, вереницей отправилось к ближайшему речному обрыву и на глазах изумленных спасателей, уже прибывших на место, кидались в воду вниз рогами и больше уже не показывались на поверхности. Процессы, произошедшие под влияние вещества - его окрестили ФС-1 («Формула Счастья»), - оказались необратимыми. Дело было строжайшим образом засекречено, и Вася имел какие-то данные про ФС-1 только потому, что проект, им ведомый, самым непосредственным образом пересекался с запретной темой, а особенности конторы, в которой он работал (а точнее отдельные личности, стоящие во главе – прежде всего Петр Алексеевич Кармиличев (ПАК), позволяли иметь доступ к некоторым секретам.
На самом деле Вася знал, что все удивлены, почему такой важный проект был поручен именно ему – он был, конечно, многообещающий, настойчивый и трудолюбивый, но тем не менее, молодой - по меркам конторы 33 года – пионерский возраст, были достойнее кандидатуры, отработавшие на экспорте десятилетия, знавшие все возможные особенности и нюансы, и более того обладавшие личными связями в различных полезных учреждениях. А Васе же приходилось по ходу дела учиться, обращаться за советами к старикам, торчать допоздна на работе, всячески выказывать свое рвение. Хотя он конечно же догадывался, что всем он обязан ПАКу, который, несмотря на показную к нему индифферентность в работе, подспудно ему благоволил, курировал его и поддерживал, не забывая время от времени, вызвав на ковер, отчитать за допущенные ошибки, которые были неминуемы. Дело двигалось медленно, и даже когда в один прекрасный день было получено в определенной инстанции разрешение на экспорт, Вася все еще не верил в возможность осуществления проекта – слишком уж нереальным и зыбким, как мечта несбыточная, казался ему финал, когда стороны подпишут контракт и пожмут руки, улыбнувшись в фотокамеры. И уж кого-кого, но не себя он видел на месте представителя конторы.
Тем не менее в настоящее время в Васином кейсе находилось ничто иное, как готовый к подписанию окончательный вариант контракта, полностью согласованный с племянником президента и одновременно министром по особо важным вопросам правительства республики Кадарастан Гальязовым Номедом Тсиченовичем. Выходя из здания аэропорта, Вася думал, как он узнает встречающего, но оглядевшись, тут же заметил невысокого толстого человека в зеленом костюме, держащего на головой плаката с нацарапанной маркером надписью «Шуйкин». Что-то в облике этого человека  показалось Василию странным. Подойдя, к нему, Вася разглядел, что черты лица его были лишены симметрии – правая половина перекошена, глаз почти закрыт, на лбу красовался шрам, уходящий вверх и теряющийся в курчавых волосах. Василий  представился. Человек оживился, пожал протянутую руку, широко улыбаясь и внимательно глядя Васе в глаза (в этот момент Вася ощутил неприятный холодок в области желудка и мурашки, пробежавшие по спине) – «Меня зовут Насиф. Мне поручено Вас встретить. Давайте вещи, я понесу». Он выхватил у Васи сумку, попытался забрать и кейс, но тот вежливо и твердо изъявил желание лично нести вместилище драгоценных бумаг. В пестрой разномастной толпе близлежащего к аэропорту пространства он даже пожалел, что не купил специальные наручники на манер тех, которыми приковывает себя к ядерному чемоданчику постоянные спутники обремененных грузом осознания возможности разнести этот мир в пух и прах президентов. Потом он успокоился – не было ни злобы, ни агрессии во взглядах встречных людей, наоборот, ему показалось, что все они как-то по-доброму смотрят на него, заглядывают в глаза, что-то щебечут на своем, тут же переходя на русский – тут дошло до него, что попал он на восточный базар, расположенный в непосредственной близости от аэропорта - люди окружающие зазывали его, в воздухе витали чудесные запахи пряностей, фруктов и дыма с жаровен -  Вася сглатывал жадно слюну и шел за семенящим кривыми ножками Насифом, размышляя, что глупо тот выглядит в европейском костюме – куда как лучше бы смотрелся он в халате и национальном головном уборе – кульпане. По дороге к гостинице, развалившись в необъятном кожаном кресле шикарного Мерседеса, Вася разглядывал чистенькие улицы, аккуратные пригородные белые домики, тонущие в садах – с ветвей деревьев гроздьями свисали известные и доселе невиданные Васей плоды, затем начался собственно город – трудно было поверить, что несколько лет назад он был наполовину разрушен – строения, в большинстве своем, отремонтированные или новые радовали глаз, кругом зелень, люди в разноцветных нарядах, - было ощущение, что здесь постоянный праздник. Насиф, говорил, взяв на себя обязанность гида. Первое, что он сообщил, когда они только тронулись, было, что около аэропорта – это не базар, настоящий восточный базар находится в центре города и его обязательно надо будет посетить, как у гостя высвободится минутка. Потом он рассказывал почти про каждую улицу, более-менее знаменитый дом и события, связанные с тем или иным местом. Он, казалось, знал город досконально и определенно выполнял функцию экскурсовода не в первый раз. Вася обратил внимание на повсеместные изображения человека важного вида с восточной бородой и в кульпане. «А это?..» - спросил он, указывая на очередной портрет (в памяти его промелькнули воспоминания юности, когда подобными плакатами с наделенными мудростью лицами старцев и лиц среднего возраста были завешаны-заставлены улицы городов и деревень по всей благословенной империи труда). «Атана Фуцулович, - подтвердил его догадку Насиф. «А что написано? – спросил Вася, имея ввиду смесь кириллицы, латиницы и каких-то турецких символов под портретами. «Счастье в каждый дом!» - благоговейно проговорил Насиф, но при этом почудились Васе в Насифовском голосе интонации, не поддающиеся какой-либо определенной классификации.

«Тьфу ты! Все-таки влез в дебри авантюрного сюжета! – подумал Первый, перечитывая написанное, - ну, конечно же, счастье, конечно! Это и станет теперь точкой фокусировки – не явной и вроде бы с первого взгляда не заметной, но натренированный-то взгляд тут же определит, что именно эта вещица в углу мутной фотографии, переполненной деталями, и является самой главной и, так сказать, определяющей всю композицию. Теперь счастье станет вести сюжет. Вернее сюжет, как бы ни пытался он изгибаться и уклоняться, в конечном счете, все равно приползет к этому долбаному счастью. А происходить все будет теперь, скорее всего в следующей последовательности:
Васю отвозят в гостиницу, Насиф ему сообщает, что министр его ждет для первой предварительной встречи уже сегодня, Вася прибывает в номер, располагается, готовится к переговорам, в 14.45 за ним заезжает Насиф,   едут к зданию правительства республики, заходят (ну все эти дела с роскошью окружающей обстановки – восточные излишества, хотя тут же намеки на близость к Европе, проявляющаяся в каких-то архитектурных особенностях), ждет недолго в приемной, двери распахиваются, выходит сам министр – достаточно молодой, примерно того же возраста, что и Вася, в костюме (допустим, от Кардена, ничего больше в голову не идет, но не от Кензо, это точно), но вообще-то настоящий джигит, красавец – усы, жгучий взгляд, руки раскрыл для объятий, но не обнимает, а правой рукой вскочившего Васю за плечо – так крепко, но уважительно, а левой полувзмахом в сторону двери в кабинет указывает, ведет, - здравствуй, дорогой, да как дела, да как долетел? в кабинете (обстановка? – да черт с ней с обстановкой-то, какая разница) разговор о контракте заходит, но как-то мимоходом - дело-то решенное, все оговорили уже, завтра подпишем в торжественных условиях, тема беседы почему-то все больше вокруг Васиной собственной персоны вращается, и тут Номед заявляет, что с ним сам Атана Фуцулович имеет желание встретиться, Вася в шоке, но при этом возникает подобие удовлетворения, словно сбываются его предчувствия, словно наконец-то он получит ответы на вопросы, мучившие его подсознание.

Тут Первый переключил скорость с 33-й сразу же на 78-ю, прогоняя в голове грампластинку с сюжетом.

Атаной Фуцуловичем будет мужчина лет пятидесяти,  борода аятоллы,  естественно мудрость во взгляде, поподробнее надо на этом взгляде, что-то этакое откопать, пронзительность какую-то, чтоб мурашки по коже – разговор зайдет издалека, по общечеловеческим ценностям, может, искусство (о! – картина на стене, точно), разносторонняя личность президент, факт – потом про многострадальную страну свою, про то, например, что в период распрей очень многие образованные люди покинули ее, прежде всего русскоязычная часть населения бежала, до событий было 30%, а сейчас, максимум 3 наберется, и то, все больше старики, кому деваться некуда, врачи, инженеры, учителя, художники и писатели покидали республику, сейчас их сильно не хватает, возвращаться они боятся – а задача сейчас стоит убедить весь мир, что можно жить в Кадарастане, мир здесь и процветание сейчас – надо издавать русскоязычную газету, интересную, свободную, объективно отражающую счастливую кадарскую жизнь…

-  …и издавать ее будешь ты, Василий.
  До Васи не сразу дошел смысл сказанной фразы, закончившей длинную тираду. Он увлеченно и с некоторым подобострастием вслушивался в тихую речь, в легкий, явно искусственный кадарский акцент, кивая головой и размышляя в чем же причина оказания чести быть приглашенным к столь важной особе.
-  Позвольте, извините, возможно, я что-то не расслышал?
-  Ты, Вася, станешь моей правой рукой по связям с русскоязычной общественностью.
-  Но помилуйте, Атана Фуцулович, о чем Вы? Я даже и близко к этой теме  не подходил никогда! Я ж продать что-нибудь – это ради бога, при чем же PR здесь? Вернее при чем я? Да и живу я в другой стране, работа моя, Петр Алексеевич опять же!
«Ой не резко ли он все это? Ведь контракт-то еще не подписан!» - в чувств смятении подумал Вася.
-  Э-э-э, дорогой ты мой человек! Неужели думаешь ты, что просто так я предлагаю тебе столь ответственную должность! Все выверено и просчитано уже. Открою, пожалуй тебе секрет – мы с Кармиличевым давненько уже знакомы, можно сказать однокашники, да и помотало вместе нас по жизни да по миру, - это он мне тебе рекомендовал, - думаешь просто так ты на проект с удобрениями был направлен? А сколько ребусов разгадал, да тестов прошел?
Васе припомнились какие-то вроде  смешные соревнования, которые Петр Алексеевич регулярно устраивал среди сотрудников – рассылал всем задачки, головоломки, тесты, потом объявлял победителей, все проходило весело, шумно, этакая разрядка обстановки. Самое главное, что Вася никогда не выигрывал.
-  Ну и что, что не выигрывал! – не это было главное, другие задачи стояли, другие качества выявлялись, не могу пока сказать, какие. Когда твое письмо прочитал, -  Вася густо покраснел, - окончательно утвердился в своем мнении.

Тут Первый снова крутанул пластинку, - короче уламывает Атана Василия, сначала общими словесными потоками, потом важностью и полезностью намеченной ему работы, поддержку всевозможную гарантирует и блага неимоверные  - искушает, то есть, обещает большое личное благополучие и счастье. Вася под конец обалдевает, голова кругом идет, говорит, что подумает. Атана намечает срок, когда надо ответить – завтра первая половина дня. Прощаются, Вася выходит, а дальше… а дальше, допустим снова Номед его подхватывает, интересуется ближайшими планами, на вечер в том числе, предлагает культурную программу, обработка продолжается. Так, вроде, пока все складывается. Но чего-то не хватает. Ну конечно! – шерше ля фам, - бабы не хватает. Номед представляет своего ответственного сотрудника, вернее сотрудницу, Алию Гальязову (ес-сно, троюродную сестру) – Шахерезаду в деловом костюме (пересечение взглядов, молнии и взрывы в Васиной груди, внешне же наоборот он каменеет и бледнеет), - она будет сопровождать тебя, Василий, сегодня, Алия обещает в 18.00 заехать за Васей в гостиницу, а подписание контракта состоится завтра в 15.00 в зале для пресс-конференций здания правительства. Вася в гостиничном номере готовится к встрече с Алией, нервничает и волнуется, выбирает, какой из двух галстуков надеть, останавливается на варианте без галстука, благо рубаха позволяет и слава богу, потому что, когда появляется Алия (вечернее платье, закрытое – Восток, понимаете ли, но жутко красивое, и сама она, как богиня), то задыхается и без галстука, расстегивает вторую пуговицу. А потом какой-нибудь концерт или театр, а поздно вечером – ресторан с танцами живота. Они сидят напротив друг друга, ведут вроде бы светский разговор (выясняется, что Алия долго жила в Питере, скучает по окну в Европу,  белые ночи и разводы мостов ей снятся иногда, но Родина для нее теперь превыше всего, она гордится что кадарка), Вася слушает, но видит только лицо ее, прекрасное, как отражение наяды, случайно замеченное, когда наклонился отпить воды из прозрачного ручья, заблудившись в волшебном лесу, глаза ее, скрывающие вековые тайны и мудрости Востока, переплетение простых истин, недоступных пониманию примитивному в своей извращенности европейскому уму, волосы ее – крылья ночи, в  них искрятся, переливаясь, звезды, и, кажется, можно даже разглядеть и Солнце, на одной из крохотных планет которого в роскошном ресторане и сидит сейчас Вася обалдевший и, похоже, влюбленный. Ну и естественное завершение вечера в доме Алии, которую Вася вызвался провожать, но не ушел сразу, а поцеловал, даже не понял, как это случилось – ну а потом понеслось! Как в фильмах ужасов люди преобразуются в кошмарных вампиров, так и Алия через пять секунд поцелуя уже была не сдержанная восточная девушка, а неистовое существо, которое впилось когтями в Васину спину, затрещала материя пиджака, а потом, похоже, лопнула под напором покрытых лаком лезвий, а Вася, заскрежетав зубами от боли и удовольствия, вцепился в отместку зубами в оголенную девичью шею. Они выбили дверь, ворвались в прихожую, покрушили все вокруг, потом досталось предметам, зеркалам и полочкам, что были в коридоре, ну, а когда добрались до спальни, - о-о-о!!! Я думаю, что здесь мы все-таки удалимся, какие-то понятия о приличиях у нас остались.

Первый остановился на секунду. Интересный сюжетец разворачивается. Этакий он зрелищный. А не подумать ли нам об экранизации? Засверкала в мозгу ослепительно фигурка желтого истуканчика – тут Второй жадно облизнулся.

33.
Комната в доме Алии являет собой печальное зрелище. Кругом беспорядок, разгром, раскиданные вещи, одежда – все это последствия бурной ночи. Уже утро. Солнце светит в окна. На развороченной кровати (вид сверху, как бы с потолка) – два обнаженных тела – Вася (лежит на спине, простыня укрывает интимное место) и Алия (на животе, лицом к Василию, одна рука на его груди). Вася резко открывает глаза, словно ему приснился дурной сон (одновременно с этим быстрый наезд камеры на лицо Василия). Ужас в его глазах. Он оглядывается, видит Алию, успокаивается, появляется выражение счастья. Осторожно убирает ее руку с груди (она что-то бормочет сладко во сне), тихонько встает (на спине мы видим десять полосок – следы от ногтей), отыскивает пиджак (он порван, Вася как-то даже немного недоверчиво его разглядывает, затем улыбается), вытаскивает из него сотовый телефон, набирает номер, гудок, щелчок соединения (крупный план – лицо Василия, вид сбоку, фокус на трубке), голос Номеда: «Слушаю» - «Здравствуй, Номед, это Шуйкин. Передай Атане Фуцуловичу, что я согласен» - «Я рад, дорогой, в 14.00 за тобой заеду» - Вася смотрит на часы – начало первого - «Я…» - «Знаю, знаю, дорогой».
Алия не спит, смотрит на Васю, слушает, что он говорит Номеду. Видно, что она довольна.
34.
Зал для пресс-конференций в здании правительства. За столом Василий (в новом пиджаке) и Номед. Они по очереди подписывают документы. Вспышки фотокамер, шорохи и беготня репортеров. Вася и Номед встают и пожимают друг другу руки, после этого обнимаются и целуются в щеку. Количество вспышек удваивается. Номед выходит из-за стола, приглашает Василия последовать его примеру, они вдвоем подходят к микрофонам, установленным репортерами. Номед широко улыбается, излучает уверенность, Вася несколько смущен, он не привык к такой публичности, к тому же постоянно поправляет пиджак, ему в нем непривычно. Номед делает заявление, читая по бумажке: «Только что вы все были свидетелями подписания договора о поставке в республику Кадарастан новейшего оборудования по производству современных минеральных удобрений. Важность этого события огромна, поскольку пока сельское хозяйство остается главной отраслью нашей страны. А с помощью новых удобрений мы выведем наше сельское хозяйство еще на более высокий уровень, увеличим показатели по всем видам выращиваемых культур, а также в животноводстве. Это один из практических шагов в выполнении задачи, которую поставил уважаемый Атана Фуцулович перед собой и правительством: «Счастье в каждый дом!»
Аплодисменты, ураган фотовспышек. Номед делает шаг назад, показывает Васе на микрофоны. Вася еще больше робеет, но выступает вперед и говорит негромко: «Я очень рад, что мне выпала честь участвовать в таком важном для Кадарастана деле. Надеюсь, что сады, виноградники и поля республики станут еще более пышными и цветущими. Хотя, конечно, в это трудно поверить»
Все улыбаются, не переставая, фотографируют.
Время задавать вопросы. У микрофона представитель кадарской прессы: «Газета «Акалдары Кадарастанэ», Аглык Гальязов. Вопрос к Василию Шуйкину: а правда, что в ваших планах остаться жить в Кадарастане?»  Вася удивленно глядит на Номеда, тот довольно пожимает плечами. Вася судорожно подбирает слова: «Пока именно так вопрос не вставал. Но определенно могу сказать, что все здесь произвело на меня сильнейшее впечатление. Это очень красивая земля. Политика руководства республики мне кажется мудрой и перспективной. Буду я здесь жить или нет, пока не знаю, но наверняка ближайший отпуск, а он, думаю, начнется у меня через день, я проведу здесь!»
Следующий вопрос задает представитель заграничной прессы (внешне – типичный папарацци, развязанный и беспринципный): «CNN, Джон Скаундрел. Вопрос к Василию Шуйкину: правда ли, что оборудование, являющееся предметом договора, после определенной переделки может использоваться для производства химического оружия четвертого поколения, под кодовым названием «Формула счастья», и как это вписывается в международное соглашение о нераспространении химического оружия?»
Номед уже не улыбается. Он нервно сжимает губы, делает движение к микрофону, но Вася его опережает: «Все эти слухи - чистейшая ложь, очень похожая на провокацию, нацеленную на дестабилизацию обстановки в регионе, а также на формирование отрицательного облика России и Кадарастана в глазах мировой общественности - он говорит неожиданно твердо, без запинки. Номед с восхищением смотрит на Василия. Репортеры переглядываются. Шквал фотовспышек с новой силой.
35.
В темном помещении фигура человека, видящего на огромном экране происходящее в конференц-зале. (Вася как раз закончил свою тираду. Видно, что он сам удивлен своему выступлению.) Звучит фоновая музыка – мрачная и злодейская. Мы не видим лица человека. Камера наезжает на его правую руку – пальцы в драгоценных перстнях держат мундштук кальяна, он подносит его ко рту (лица не разглядеть, вид как бы сзади, к тому же в комнате, кроме экрана нет источников света), затягивается. Крупный план – губы выдыхают дым, одновременно растягиваются в демонической улыбке, обнажающей два слегка гипертрофированных клыка.
42.
Номед и Вася заходят в гараж. Выстроились всевозможные машины – от длиннющих лимузинов до поджарых спортивных автомобилей.
Номед: Ты, Вася, у нас теперь уважаемый человек. А уважаемый человек без хорошей машины – не уважаемый человек. Это как джигит без лошади. Так что выбирай. Хочешь Мерседес?  – у меня у самого такой. Зверь, а не машина. Дам тебе водителя, будет тебя катать.
Вася: Да ну что, ты, Номед! Зачем мне такой большой автомобиль? К тому же я сам люблю рулить.
Взгляд Васи останавливается на внешне скромной Субаре. Он мечтательно вздыхает.
Номед: Хорошая машина тоже, но несолидно немного смотрится. Да что думать – любишь рулить, бери вот этот БМВ – новый совсем.
Вася подходит к пятерке – гладит ее по черному металлику. Видно, что больше он не думает вовсе.
44.
Новый просторный кабинет. Суетятся рабочие, завершая установку мебели, ботанического вида кадар-очкарик подключает компьютер, садится за клавиатуру, с пулеметной скоростью начинает что-то выстукивать. Дверь открывается, входят Номед и Василий. Рабочие и очкарик уважительно встают. Вася в новом костюме, но, видимо, еще не свыкся с ролью большого человека. Номед дает знаком разрешение на продолжение работы.
Номед: Вот, Вася, это и есть твой кабинет. Здесь ты будешь проводить большую часть жизни.
Вася: Не великовато ли помещение, Номед? Зачем мне столько места?
Номед: Э, дорогой, много места это не мало места, поверь мне. Ты лучше подойди к окну, посмотри, какой вид!
Вася подходит к окну – вид действительно чудесный – внизу зелень, фонтаны, монумент свободы. На Васином лице положительные эмоции. Звучит тревожная музыка.
49.
Василий в своем кабинете за столом. Листает записную книжку. Находит нужную информацию, набирает номер, небольшая пауза, говорит в трубку: «Володя, привет. Узнаешь? Точно, я это. Как жизнь? Что, видел меня по телевизору? – да уж, случилось такое. У меня к тебе вообще-то дело есть. Ты ж сейчас глупостями занимаешься в своей газетенке, да и денег вряд ли много получаешь. Да не обижайся ты! А помнишь, ты мне говорил, что есть у тебя золотая мечта - свой журнальчик издавать? Самому публиковаться, всяких талантов собирать, - литература, политика, свежие мысли... Ну так вот. Мечты сбываются. Я предлагаю тебе стать главным редактором единственной русскоязычной газеты независимого Кадарастана. Да нет, с ума я не спятил. Особенно, если ты узнаешь, сколько тебе за это будут платить. Ну то, что в числе четыре цифры для начала будет – это я тебе гарантирую. Ну не в монгольских же тугриках! Так что думать тут не о чем. Давай, короче, свой адрес, - я тебе все подробненько отпишу (записывает), - и подумай там на месте насчет персонала, нужны высококлассные ребята, - журналисты, редакторы, ну и так далее, не мне тебя учить, ты ж у нас газетчик, а не я. Ну ладно, давай, до связи. Да уж, Володька, в жизни действительно случаются неожиданные повороты, ну все, пока!» 
54.
С десяток человек, среди них Номед, Вася и Владимир идут по печатному цеху. Крутятся рулоны, режут ножи, лязгая обрушиваются на девственную бумагу прессы, отпечатанные листы с бешеной скоростью собираются в стопки. Вид сверху на стопку. Единственное, что мы можем разглядеть из-за мельтешения вновь и вновь поступающих экземпляров – это название газеты – «Кадарский Вестник» и фотография на передовице, на которой президент Кадарастана жмет руку президенту России. Вася берет газету в руки, подносит к лицу, нюхает свежую типографскую краску. На лице восхищение, радость. Восклицает что-то, преисполненный чувствами, хлопает Владимира по плечу. Все аплодируют, кричат, Номед жмет руку Василию, обнимает его……………..
58.
………из BMW, направляется к дому, оттуда выходит Алия, он подходит к ней, обнимает, целует, они смотрят друг другу в глаза.
Алия: Я скучала. Я целый день скучала и думала о тебе.
Вася: Я тоже. Ты знаешь, мне кажется, что в наш дом уже пришло счастье. Оно переполняет меня, как только я переступаю этот порог и вижу тебя. Я еще никогда не был так счастлив………
62.
………человек, лица которого мы не видим, затягивается из мундштука - в кальяне бурлят пузырьки воздуха – выдыхает дым. На беззвучном экране – зал заседаний. Выступает Василий. Говорит уверенно и эмоционально. Реакция слушателей положительная. Крупным планом лицо Номеда – он явно удовлетворен докладом. Вася заканчивает выступление, в зале бурные аплодисменты………
64.
………
Вася: Номед, ты можешь не продолжать, я понял о чем ты хочешь сказать. На самом деле я уже давно принял решение, просто не было подходящего случая. Сегодня же я сделаю предложение Алие. И по-другому быть просто не могло. Это первая женщина, с которой я по-настоящему понял, что такое любовь и что такое счастье.
Номед: Вот и прекрасно, дорогой. Рад за вас обоих – а то, понимаешь ли, хоть и подзабыты порядком обычаи, но они никуда не делись, - нехорошо это было. А свадьбу мы такую тебе устроим, что век помнить будешь!
………
67.
Химическая лаборатория. Соответствующий антураж – колбы, пробирки, реторты, всякие стеклянные змеевики, в которых булькает разноцветная жидкость. За компьютером сидит человек в белом халате. Лицо европейского типа, очки с толстыми линзами, выражение маниакальной одержимости. На мониторе мелькают (быстро, чтоб не успеть разобрать) цифры, формулы, графики, чертежи оборудования. Человек вскакивает, подбегает к колбам, делает какие-то манипуляции, начинается химическая реакция (прим. необходим химик-консультант), он что-то проверяет, оценивает, возвращается к компьютеру – мельтешение на экране ускоряется, наконец все завершается какой-то неимоверной формулой. На лице человека мы видим радость гениального безумца. Он быстро поворачивается на крутящемся кресле (камера резко отъезжает), кричит торжествующе: «Есть! Нашел!» К нему подходят несколько человек, склоняются над компьютером………
72
………а я настоял, чтобы фестиваль проводили в Питере. Но скажу Вам по секрету, Петр Алексеевич, одной из главной причин было то, что скучаю я там, в этой вечнозелености по нашему городу, пропахшему туманами – увидел Адмиралтейский шпиль, когда из аэропорта ехали, и, как ни банально это звучит, кольнул что-то в груди, аж дыхание перехватило, слезы навернулись. Вот идем с Вами вдоль Невы – Зимний, Биржа, Петропавловка, Стрелка, - все это для меня, как живое, как часть меня, с каждым метром здесь что-то связывает – поверьте, только силой воли для показного приличия слезы сдерживаю. Эх, а дворы моей юности – было бы времени побольше – все бы их обошел! Но, Петр Алексеевич, почему именно здесь Вы встречу назначили, почему не в офисе?
ПАК: Да есть причины, Васенька… (оглядывается, но тут же немного нервозно и  нарочито смеется) Но и вытащить тебя надо было из кабинетов, да конференц-залов, проветрить нашим воздухом сырым!
Второй: Я, кстати хотел поблагодарить Вас за протекцию моему продвижению, - я ведь знаю, что Вы меня рекомендовали, что с Атаной Фуцуловичем давно знакомы.
ПАК: Да уж, с Атаной мы через многое прошли вместе, покидало нас по жизни…
Второй: (улыбаясь) Он мне примерно то же самое сказал.
ПАК: А с благодарностью, Вася повремени пока. Я не могу пока сказать тебе определенно, мне кое-что надо выяснить. Одно могу порекомендовать: будь повнимательней, да поосторожней. Поглядывай там у себя повнимательней вокруг, да примечай, - может, что интересное заметишь. А я, думаю, вскорости еще свяжусь с тобой. Ну да ладно. Как у тебя со временем? А то поехали-ка, Васенька, пообедаем куда-нибудь!
…………
76
………Вошедший облачен в белую рубашку. Галстук слегка отпущен, верхняя пуговица расстегнута – он достаточно полный, ему жарко, вокруг подмышек следы пота, в одной руке он держит сложенный пиджак, другой вытирает платком лицо. Проходит нарочито развязано, хотя видно, что это дается ему с трудом, убирает платок в карман, протягивает вставшему Василию руку: «Грязнов Алексей. Ну и парилка на улице! Слава богу, что у Вас, Василий, - секундная пауза, - Сергеевич, кондиционер – а то я уж помирать собирался, пока добирался, пардон за каламбур». Василий жмет протянутую руку (видим, что совершив рукопожатие, Вася вытирает ее под столом платком).
Вася: Чем обязан?
Алексей: (показывая красную корочку) Следователь по особо важным делам прокуратуры Санкт-Петербурга, честь имею.
Вася: (рассматривает документ, поднимает глаза) Так чем  обязан? Как же это занесло Вас, Алексей Викторович, в такую даль от ленинградской прокуратуры?
Алексей: Ну, знаете ли, Василий Сергеевич, Вас, осмелюсь сказать, занесло не ближе. А дело следующее. Кармиличев мертв.
Вася: (шокирован) Как?! Я ж с ним еще…
Алексей: Да. Вы встречались с ним два дня назад ориентировочно с 14 до 16.30. Вечером того же дня Петр Алексеевич покончил с собой, выбросившись с шестого этажа из окна своей квартиры. Отсутствие каких-либо следов насилия, взлома квартиры, ограбления говорит о том, что это было самоубийство. Перед смертью он что-то бормотал про какие-то препараты, часто упоминал Ваше имя и периодически улыбался.
…………


Поток мыслей иссяк. Второй тупо пялился в монитор, тер виски, заносил руки над клавиатурой, но тут же одергивал их, потому что не знал, какую клавишу нажать. До определенного момента все шло хорошо, - сюжет двигался, как по накатанной колее, складывалось что-то похожее на триллер с неожиданным финалом. В этом-то и была загвоздка, - «неожиданный финал», - зрители должны ахнуть, узнав, наконец, кто же этот клыкастый негодяй, развлекающийся кальяном в темном помещении перед огромным экраном. А все дело в том, что Второй не знал имени злодея, затеявшего потравить кучу народа с помощью ФС-1. Сначала он, конечно же,  планировал сделать этим гадом Атану Фуцуловича, который на поверку оказался бы безумным шизоманьяком (то, что он бывший гебешник и так понятно), возомнившим себя чуть ли не Иблисом во плоти и вознамерившимся уничтожить человечество столь изощренным способом – передозировкой счастья, построив для этого такую сложную и изощренную схему. А Вася, странным образом привлеченный для участия в этом мероприятии будет каким-нибудь необходимым звеном, этаким пунктиком в древнем предсказании, что было прочитано старым археологом (вскорости после этого погибшим при необъяснимых обстоятельствах) на клинописных дощечках, найденных при раскопках таинственного города в окрестностях Акарадыра – с этого, кстати, можно было бы начать сценарий. Все это было здорово, но почему-то Второму казалось, что где-то он смотрел или читал уже что-то подобное. А зрителя надо было удивить. Ход должен быть неординарным, и Второй был здесь бессилен – он являлся личностью самой обыкновенной. Надежда была на Первого, но тот давно уже, плюнув, удалился, и предавался сейчас уничтожению своей самости, приняв одну из поз, рекомендованную для этой цели практиками суфизма. Тем не менее дело надо было доводить до конца, и Второй, заискивающе, легонько стукнул Первого ногой. Тот, покачнувшись и от неожиданности обретя свое я в полном объеме, собирался уже отвечать аналогичными действиями, но взгляд Второго несколько охладил его пыл. Вариантов не было. Впрочем, Первый в тайне от себя ждал такого финала и, садясь за компьютер, радовался в душе.

Первые очевидные признаки своей бренности он почувствовал около недели назад – стояла жуткая жара, прокололось колесо у машины, и, меняя его, резко распрямившись, он вдруг увидел, что все вокруг стало каким-то серым и жидким, - предметы искривлялись, как отражения в комнате смеха, звуки пропали, а потом, появившись, еще некоторое время произвольно меняли громкость и тональность, но самое главное – сердце в груди запрыгало бешеным кроликом, внезапно накрытым приступом клаустрофобии и в безумии впившимся зубами в решетку грудной клетки, от чего нестерпимая боль разбежалась волной по нервной сети, отпечатавшись в глазных окончаниях смутным образом какой-то черной массы, резко приблизившейся, но задержавшейся в сантиметре, словно передумавшей в последний момент.
Он достаточно бодро перенес инфаркт и его последствия. В правительственной больнице после обследования русский врач сказал:
-  Вам, батенька, сейчас напрягаться нельзя ни в коем случае. Отдохнуть надо. Может, на курорт съездить. Тем более при вашем-то ранении.
-  Это не ранение, доктор. И вы это прекрасно знаете. В больницу не лягу. В санаторий не поеду.
-  Ах! Ну да, конечно, - отвел глаза и углубился в выписку рецепта.
Выслушал рекомендации врача, внял им, что отразилось на его рационе и распорядке дня, но главным результатом приступа стало его осознание того, что время, отведенное для выполнения миссии, сыпется мелким песком, которого мало осталось в верхней половине. Да, конечно, часы потом перевернутся и все начнется по новой, но не было радости в перспективе начинать еще один круг на той же плоскости. Так что приступ тот был оценен им должным образом, и он с благодарностью думал о проявленном к нему внимании.

Врач-кардиолог Сергей Семенович Добрецов в данный момент перечитывал больничную книгу Насифа – неофициального адъютанта его превосходительства президента Атаны. Впервые он пролистал ее, когда пациент был доставлен. Сердечных проблем до этого не наблюдалось, посему Сергей Семенович не сосредотачивался на предыдущих болезнях, отметив для себя только ранение в голову во время гражданской войны. После последнего разговора он все-таки вновь открыл историю предыдущих недугов и углубился в чтение. Время от времени он удивленно морщил лоб, а иногда даже, выдыхая через сомкнутые, но расслабленные губы, издавал характерные лошадиные звуки, что говорило о крайней степени изумления – в подтверждение этого он пробормотал: «Да-с, в высшей степени интересно!», отложил книгу и закурил сигарету. «Странно как-то все это» - у него возникло желание обсудить то, что он узнал с кем-нибудь из более компетентных коллег, потянулся было к телефону, но задержал руку, задумался. Затем неожиданно резко скорчил гримасу, отображающую посылание к черту все и вся, и отмахнулся от чего-то невидимого, но назойливого. Работа мыслительного аппарата результировалась в выводе, что при своей зарплате в правительственной больнице, он был готов к любым странностям.

«Глупая ты, Алька!» – Света сидела перед зеркалом, беззастенчиво разрисовывая лицо косметикой Алиной мамы, - «ты, конечно, моя лучшая подруга, но извини меня, - кто ты, а кто он!» Да, действительно, кто я? – гадкий четырнадцатилетний утенок с раскосыми глазами, - вечно неброско одета, длинные юбки, никакой косметики – папа у нас строгих правил, неважно, что профессор – патриархальное воспитание в удаленном кадарском ауле отпечаталось в извилинах на всю жизнь. А он – звезда школы, комсомольский вожак, победитель городской олимпиады по химии, редактор стенгазеты, автор стихов и песен, неплохой спортсмен – всего не перечесть, к тому же старше ее на три года. Ну что я могу с собой поделать! Я краснею и теряю дар речи, сталкиваясь с ним на школьной лестнице, переписываю все его стихи и статьи, да что говорить – я украла его фотографию с доски почета – она у меня в дневнике на первой странице приклеена, а сам дневник я прячу в самое укромное место – не дай бог папа его найдет! – даже Светке его не показывала. «Какое твое дело!» - вот бы мне быть такой, - длинноногой блондинкой, оправданно наглой с парнями, даже которые старше на несколько лет, потому что сама выглядит совсем не на четырнадцать, а на все семнадцать, да нет, я все равно осталась как есть, потому что все они, которые вокруг нее вьются, мне безразличны, но он бы не улыбался при встрече так приветливо-насмешливо, как незнакомому ребенку, до которого нет дела, он попался бы на приманку внешности, заглотил бы ее и не заметил, как крючок моей любви впился в его сердце, соединив нас навеки в сладостной муке, - «И вообще, оставь в покое эту пудру, - меня мама убьет за нее потом!»   
Алия оторвала голову от спинки кресла. Дремота, на короткий миг овладевшая ей и воскресившая чувства маленькой влюбленной девочки, полностью улетучилась. Она улыбнулась и удивилась. Жизнь была удивительной вещью. С того самого момента, когда она увидела его – изменившегося, но все-таки того же самого, о ком она грезила бессонными ночами своей невзрачной юности, - когда поняла, что он не узнает ее и даже более того, увидела в его глазах то, о чем только робка мечтала, как о несбыточном, как о волшебстве, подобном преобразованию в Светку, она удивилась и это чувство не покидало ее больше никогда. Да, конечно, она давно уже превратилась из прежней серой мышки, что была так необходима красавице-подружке как контрастная тень, в прекрасного черного лебедя, на это и рассчитывал Номед, посылая ее на ответственное задание по охмурению питерского гостя, но она знала теперь, что судьба – не просто слово, объясняющее цепь жизненных неурядиц, это нечто таинственное и необъяснимое, ей показалось, даже, что услышала она на короткое время этот пресловутый шелест крыльев, когда сдерживая эмоции, пожимала руку явно взволнованному Василию. 
Она удивлялась весь первый вечер столь удивительно естественно закончившийся в постели, удивлялась каждому дню, когда Вася возвращался, и его глаза сверкали любовью, удивлялась на свадьбе, принявшей размах народного гуляние с огромным количеством просто гостей и почетных гостей, главным из которых был президент, но больше всего она удивилась, когда в один из дней ее неожиданно затошнило на кухне, когда она резала лук, готовя мужу ужин.
А скоро она удивится тому, что у них будет девочка. Ей сделают УЗИ и она удивится, хотя абсолютно уверена, что это девочка. Сейчас выйдет доктор и скажет: «Шуйкина, - пожалуйста, проходите!» И она снова удивится.

-  Да, кто бы мог подумать, что так произойдет!
 Атана Фуцулович встал, подошел к скрытому в стене бару, открыл дверцу, достал бутылку армянского коньяка и три бокала, вернулся, составив свою ношу на стол. После этого снял кульпан, кинул его на полку, вытащил из шкафа офицерскую фуражку с советской эмблемой, одел ее, вернулся к столу, отвинтил пробку у бутылки, разлил коньяк.
-  Ну, помянем товарища моего боевого, земля ему пухом! Полагается, конечно, водку пить, но что ж делать.
Номед с Васей тихо подняли бокалы выпили до дна. Некоторое время висела тишина. Вася, как всегда после первой стопки, углубился в свои ощущения – вроде бы всегда предсказуемые, но каждый раз чем-то новые в зависимости от состояния и типа напитка. Сто грамм хорошего коньяка, выпитого на голодный желудок давали поразительный эффект – где-то в самом центре образовался замечательный очаг тепла, этакая добрая печечка, можно даже сказать, маленькое солнышко, потому что на всем окружающем – стенах, мебели и особенно на лицах Номеда и Атаны в полковничьей фуражке заплясали переливающиеся отблески его лучей.
-  А ведь он меня от смерти, можно сказать, спас… В Анголе, когда в унитовскую засаду попали – негры наши, кто жив остался, поразбежались все…твари черномазые… меня в ногу ранило, - валяюсь около машины, шок болевой, пошевелиться не могу… Петя меня за шкирятник в кусты оттащил, отстреливался, пока кубинцы не подъехали… Эх, почему меня рядом не оказалось!
-  У меня тоже школьный приятель от наркотиков умер, - Номед явно осоловел после коньяка, - вышел ночью на трассу, его грузовиком и раздавило.
-  Молчать! Не позволю! Память друга…Было, конечно… И в Афгане – там все, там без этого никуда, но это ж другое дело! – Атана сжал губы, вновь разлил коньяк, молча выпил, - через месяц снова собирался приехать в отпуск, в прошлом году на Удав-Дарье славно порыбачили…
Номед насупился.
-  Я, что ли виноват, что судмедэксперты…
-  Насрать на экспертов!
    «Настоящий полковник!» - восхитился Вася.
-  Эх, мечта у нас была, идеалы! Ну ничего, Петя, хоть не во всем мире, на малой территории, но построим счастливое общество! Накормим всех. Насиф уже экспериментальное поле пшеницей  засеял – результаты, говорит, превышают ожидания, каждые два месяца урожай будем собирать.
-  Насиф? Да кто такой этот Насиф?! 
Вася вспомнил встречу в аэропорту, после которой он практически не пересекался с этим малорослым кривоногим человеком. Но у него было постоянное ощущение того, что не простой водитель этот Насиф, во всем происходящем он ощущал его эфирообразное присутствие, это имя чудилось ему в шепоте ветра и шелесте автомобильных шин, подсознательно он связывал себя с ним каким-то странным образом, и упоминание его в данный момент вдруг вызвало легкое головокружение и этот неконтролируемый выкрик.
Атана с Номедом переглянулись. Потом президент вяло махнул рукой.
-  Джинн он…
-  …?!!!
-  Долго рассказывать на самом деле… В конце войны это было… Мы Акарадыр уже брали, но неязовцы как немцы в сорок пятом, за каждую улицу, за каждый дом насмерть стояли. Ну и пришлось мне артиллерию поиспользовать. Видел мечеть центральную? Так вот, расхерачил я ее своими снарядами напрочь… Вошли мы в город, я проезжаю мимо развалин – сердце кровью обливается, - цели-то, может, и благие, но цена больно высока. И тут остов мечети передо мной – руины, минареты обвалились. Вылезаю из бетеэра, иду по обломкам, - вроде атеист по воспитанию, в партийной школе, да в КГБ мозги отполировали, но все равно чувство такое, что наихудшую пакость в своей жизни осуществил. А когда вошел внутрь – совсем мне худо стало. Когда снаряд в мечеть угодил, видимо, час молитвы был – десятки полузасыпанных тел перед обвалившейся стеной молитв, кровь, конечности оторванные… Ноги тут у меня подкосились – рухнул на колени, сами собой слова в памяти всплыли: «Ашхаду алля иляха илляллах уа ашхаду анна Мухаммадан расулюллах…» Люди, что со мной пришли  примеру моему последовали… Вдруг, я стон слышу. Бросаюсь на звук, обломки раскидываем – человек лежит. Все лицо в крови, ранение тяжелое в голову, но жив еще. И тут словно весь мир, вся моя жизнь, прошлая и будущая со всеми делами и задачами сконцентрировалась в этом человеке и спасение его стало главным, можно сказать единственным моим предназначением… Ну по крайне мере так мне в тот момент все представилось. Сам его в госпиталь отвез – по дороге он глаза открыл, я от радости «Слава Богу!» кричу, уговариваю потерпеть немного, - а он смотрит, спокойно, внимательно так, словно запомнить хочет. Врачам сдал его. Несмотря на то, что после боя солдат раненных огромное количество, без очереди его осмотрели, перевязали. Успокоили меня, сказали, что жить будет.
Атана замолчал. Вася в нетерпении залпом допил коньяк и начал барабанить пальцами по столу. Номед зевнул и посмотрел на часы – он был в курсе излагаемых событий и, видимо, куда-то торопился, но при всей внешней фамильярности отношений с президентом не мог себе позволить просто так уйти. Наконец, Атана словно очнувшись, вдохнул глубоко и продолжил:
-  Это и был Насиф. От ранения в голову у него амнезия случилась – ничего из прошлой жизни вспомнить не мог – в послевоенной неразберихе так и не выяснили, кем он был, чем занимался.
Этого Вася не ожидал. Что-то щелкнуло в затылке.
-  …хотя кто-то признал в нем, но неуверенно – шрам его изменил, работника одного из ЖЭКов – вроде сантехником он был раньше. Я его часто посещал, он поначалу молчал все да смотрел, пронзительно так. А потом заговорил. И сразу стало понятно, что у него не только амнезия, а кое-что похлеще. Как это врачи-то назвали?
-  Паранойя, - сказал Номед, - маниакальный бред, то есть, - тут он выразительно покрутил пальцем у виска.
-  Короче, заявляет, что он джинн. И не шайтан какой-то там подлестничный, а правоверный, из древнего рода. Пост занимал немалый – отвечал за нашу центральную мечеть, а прежде всего за поддержание в исправности канала передачи данных, по которому молитвы до Всевышнего доходят. Когда снаряд в мечеть шандарахнул, он как раз, канал настроил и передачей данных занимался, а канал – типа оптоволокна -  сквозь его голову проходил, через третий глаз, - тут взрыв, какие-то жуткие сотрясения и искривления пространства, кабель лопается и по башке его одним концом бьет, да так сильно, что какой-то катаклизм происходит, из-за которого его вышибает из околонебесного пространства, и он материализуется у нас в человечьем обличии… Рассказывает он мне все это, а у меня внутри какая-то боль разрастается… Это сложно объяснить на самом деле… Как будто искупление вины за все мои преступления, намеренно и ненамеренно совершенные, стало зависеть от этого человека. Он, как укор совести передо мной. И покуда не прекратятся его страдания, до тех пор грехи мои будут висеть на мне тяжким грузом.
Номеда аж скривило как-то, когда Атана, уставившийся немигающим взором на остатки коньяка в бокале, дошел до этой стадии своего рассказа. Васю же рассказ заинтересовал жутким образом, и самое главное, он не мог понять почему. Атана продолжил:
-  А еще он мне сказал, что он традиционно обязан выполнить одно мое желание.
-  Почему одно, а не три? – удивился Вася.
-  Потому что три желания выполняли шайтаны, которых Соломон в бутылки засовывал, - вставил заскучавший было Номед.
-  Я попытался было его успокоить, - сказал Атана, - говорю, какие желания, дорогой, выздоравливай скорей, а он мне в ответ, что выполнить желание для него – святое право и обязанность, только в этом случае он может вернуться туда, откуда возник, так что думай о сокровенном и излагай. Ну я возьми и ляпни, насчет счастья в каждый дом. Он аж почернел весь, затрясся…   

«Счастье в каждый дом!» - почему именно это должно было прийти в голову смертному, нашедшему его среди обломков. Как странно все в этом мире! Попроси Атана чего-нибудь простого и низменного – богатства, славы, жену соседа своего - все было бы просто и ясно. И ограниченность возможностей человеческого состояния вовсе не помешала бы этому. Чтобы делать пакости не обязательно быть ипритом. Уж он-то это знал. Как все странно! Легкое возвращение было бы сопряжено с богомерзкими делами, но оно давно бы осуществилось. Биография уже, конечно же не была такой кристально чистой, но что же делать. Как говорится, «работа с людьми»…  Передавая молитвы вверх по инстанции, он постоянно занимался фильтрацией – в конечном счете пропускал процентов десять от изначального объема. Посему, несмотря на всю свою правоверность, внутри он протестовал и презирал. Он давно был перепачкан в чужой злобе, зависти, жадности, но тешил себя мыслью, что сам-то он чист – как бывает чист душой ассенизатор после устранения большой аварии в канализационной системе. Эта аналогия не казалась ему обидной – он сам ее придумал. В конце концов он хорошо делал работу на вверенном ему участке. Как странно! Все состояло из противоречий. В молитвах они просят об ужасных вещах. Ужасные вещи совершают ради великих целей. Странно! Жизнь человека – металлическая песчинка между магнитными полюсами добра и зла? Поход эквилибриста по нити праведности над пропастью греха? Замкнутый круг или спираль, уходящая в неведомое? 
Круг или спираль? Человек, рассказавший о Формуле Счастья в обмен на обещание развязать смирительную рубашку – не разбивается, но теряет память - вдруг появляется в аэропорту в качестве посредника в сделке по покупке новоколымского оборудования  – что это, отражение в зеркале божественного провидения или дьявольское наваждение – как разобраться, будучи телесно человеком, которому уже нравится водить машину, смотреть телевизор, носить драгоценности и курить кальян?  Не оставить его было невозможно. Странное влияние на Атану помогло и здесь, - не смотря на абсурд происходящего, Васю оставили…
Счастье. Что они знают о счастье? Что я знаю о счастье? Вася знает о счастье все – потому и выбросился из окна, высадив тумбочкой решетку. Но он не расскажет, потому что даже если вспомнит, тут же повторит эксперимент с окном. Можно только догадываться, что счастье в абсолютном варианте на земле невозможно. Побывавший в раю не вернется на землю. Уловка дьявола – покончивший с собой не попадает в рай…

-   …в хорошую клинику его отправил. Только без толку все. Врачи в конечном счете мне сказали, что не исправить его. Какая-то странная форма болезни. Все способы испробовали. Ну я и забрал его. При себе оставил, типа адъютанта. Он умный – всему быстро научился – исполнительный, расторопный, ну и что, что немного не в себе. Джинн, так джинн, зато работает нормально – не чета некоторым, - тут Номед исподлобья поглядел на Атану, - и про исполнение желания он не забыл. В первый же день приходит ко мне и спрашивает: «О чем ты думаешь прежде всего, когда говоришь о счастье?» Я задумался, вспомнил детство свое полуголодное и говорю, что, наверное, это когда ты не знаешь, что такое «есть нечего». Он тогда и заявляет, что знает, как исполнить мое желание. И рассказывает про удобрения чудесные. Но, говорит, есть тут сложности…
-  А откуда он вообще узнал про Новоколымск? – Вася чувствовал, что его начинал бить легкая нервная дрожь.
-  А кто его знает, где узнал. Может, в психушке. А, может, он и вправду джинн - а, Номед, что скажешь?
-  Шайтан он, самый натуральный – хитрый и коварный!
Атана засмеялся.
Дрожь усиливалась. В голове происходили какие-то смещения чего-то относительно чего-то. Словно в обратном воспроизведении возникли странные звуки, в глазах замелькали то ли белые пятна, то ли фигуры в белом.
-  Я его видел раньше.
Он не знал пока где. Его голова, только коротко стриженная, склонилась над ним. Глаза добрые, светом неземным светятся. Губы шепчут. А в мозгу, словно нестерпимая боль, что-то неподдающееся воспоминанию.
Вася встал и без слов проследовал к окну. Президент с министром удивленно провожали его взглядом.
За окном – бесконечное небо. Легкие облака, словно перья, выпавшие из гигантских крыльев.

Облака, словно перья, выпавшие их гигантских крыльев. Небо, вдыхающее твой выдох. Небо ждет.
Как все странно и просто. По-другому, впрочем, и не могло быть.
Насиф сорвал колосок, раздавил его пальцами. Зерна лежали на ладони. Маленькие кусочки золота. Положил в рот и разжевал.
Скоро закончится испытание. А было ли это испытание? И хочет ли, он, чтобы оно закончилось?
Теплая волна прошла по телу. Странное ощущение гармонии с миром, спокойствие и удовлетворение.
Технократическое решение трансцендентальной проблемы. Все дело в дозировке.
Выделение Формулы Счастья и растворение вещества в удобрениях. Растение впитывает счастье, счастье в продуктах. Счастье в каждом доме.
Как было бы просто признать, что ты всего лишь безумен. Что на самом деле ты один из тех несчастных, собравшихся в полдень в мечети для вознесения хвалы Всевышнему и тайных просьб о решении личных проблем!
Еще более крамольная мысль:
Как было бы просто признать, что ты всего лишь плод чьего-то воображения. Фантом, обитающий в ненаписанных книгах и непоставленных зрелищах… наполненных преступлениями и ужасами, как темницы и места казней… Но кто же автор? И кто читает или смотрит все это?

Кто, скажи мне, кто в наши дни будет это смотреть? – сказал Второй, глядя с бессильной ненавистью на Первого, все еще находящегося в какой-то прострации. И стукнул-таки его первым томом Большой советской энциклопедии по голове.

Стоп-кадр. Звучит веселая музыка. Идут титры.

12.12.01