НАДО!

"Он закрыл глаза и бесконечно бережно собрал все свои силы".
(Джек Лондон. "Любовь к жизни"

     Профессор Огава жил в столичном пригороде Кодаира в маленькой квартире, состоящей из двух комнат и кухни. Каждое утро он садился на электричку и ехал в Университет преподавать студентам политологию, а вечером возвращался к себе домой в свой игрушечный пригород, изящный и скромный, с небольшими домиками и садиками, ухоженными улочками, провинциальными развлечениями и аккуратными кошками, считавшими своим каждое из небольших, преимущественно двухэтажных, жилых строений - прямо как в деревне!

     Поужинав, профессор обычно вновь принимался за работу. Он проходил в свой заваленный книгами кабинет, ставил пластинку на старый проигрыватель, садился за компьютер и под музыку Моцарта принимался писать книгу "Политические партии и общественные движения в современной России", которую ему заказало одно известное издательство.

     Иногда он заходил в своё любимое кафе "Моцарт", выбирал одну из понравившихся старинных фарфоровых чашек (с видами Петербурга, или Версаля), просил официанта принести какой-нибудь из двенадцати сортов чая, и работал по два-три часа за столиком возле окна, вслушиваясь в чарующие звуки флейт, арф и фортепиано, ниспадавшие на него откуда-то сверху.

     Всю свою сорокалетнюю жизнь профессор Огава увлечённо трудился, как учили в семье, школе и институте; и никогда не успокаивался на достигнутом. Своей специальностью он избрал Россию, которую он полюбил с молодых лет, с того самого времени, когда студентом приехал в Москву на стажировку. Он даже не знал русского языка, его привезли с группой иностранных стажёров и прямо-таки бросили на произвол судьбы в советскую столицу, где буквально на следующий день в его комнате общежития Московского университета раздался телефонный звонок и невнятно представившийся голос попросил ежедневно в четырнадцать часов докладывать о своём самочувствии, а он не понял, - тогда пришли с переводчиком и объяснили внятно. В обиходе в нём почему-то признали вьетнамца, и в столовой по четвергам старались потчевать жареной селёдкой, которую он ненавидел. По утрам в комнату, не постучав, в грязной обуви, вваливалась толстая и всегда недовольная чем-то уборщица, и, помахав по углам веником, величественно удалялась. Ничего, за месяц он выучил язык и стал говорить по-русски! Оказалось, что четверг у них - "рыбный день", когда столовые экономят государственное мясо; уборщицу зовут Валентина Карповна, и она вполне может за определённую плату ступать в комнату в шерстяных носках и прибираться по-человечески!

     Москва становилась для него роднее ещё и потому, что он встретил здесь свою первую любовь. Это была студентка филологического отделения по имени Света. Она много помогала ему изучать язык, познакомила со своими однокурсниками, показывала Москву, они посетили все музеи, не пропускали ни одной выставки, выезжали за город на дачу к родителям Светы. Огава-сан так влюбился, что даже хотел жениться, но у Светы, должно быть, были какие-то другие соображения на этот счёт. Она не падала к нему в объятья, как другие советские девушки сразу прилипавшие к иностранцам, но была с ним нежна и дружелюбна, поэтому она больше всех ему нравилась.

     Но больше всего профессор Огава полюбил Москву во время стажировки, которую он проходил будучи аспирантом. Он выбрал себе тему: "Политическое устройство СССР". Это была неизвестная в Японии область знаний, которую предстояло открыть: в самом деле, как осуществляется советская власть? Каким образом реализуется демократия? Как планируется осуществлять демократические реформы? Что такое "перестройка"? Кто принимает и осуществляет решения? Как работает пропагандистский аппарат? Как живут люди? Конечно, из официальных источников всё это было известно, но хотелось знать это изнутри и рассказать в Японии - может быть, властям на родине можно что-нибудь почерпнуть нового и интересного из опыта СССР?

     Он въезжал в гостиницу "Академическая" на Октябрьской площади как раз в ту ночь, когда мощные тягачи ввозили туда огромный гранитный постамент для какого-то памятника. "Что это?" - спросил он у водителя такси. - "Это, должно, памятник Ленину будет - по радио передавали". Подумалось: "Памятник Ленину, основателю советского государства. Это он, кажется, обосновал неизбежность отмирания государства? Интересно! Как это у них всё происходит!"

     Однако выяснить как осуществляется власть в Советском Союзе оказалось не так просто. Академические институты показывали ему исключительно официальные материалы, никакой статистики вообще не было, следовательно никаких новых выводов сделать было невозможно; все беседы с научным руководителем стажировки сводились к обсуждению известных данных, ведущих к известным выводам. Огава-сан отчаялся: год стажировки проходил совершенно впустую, и он не мог оправдать то доверие, которое оказала ему университетское руководство в Токио. На этих данных невозможно было защитить докторскую диссертацию!

     В те дни, стиснув зубы, он твердил себе: "Надо! Надо! Надо!". Он стал самостоятельно обивать пороги ближайших предприятий и общественных организаций, но везде наталкивался на стену непонимания, нежелания людей идти на контакт, тем более говорить о чём-то, что касалось взаимоотношений с коммунистической партией и советами народных депутатов.

     Наступил ноябрь. Из своего окна в гостинице "Академическая" но наблюдал массовую демонстрацию: люди с красными флагами и плакатами тащили к Красной площади украшенные кумачом тележки с лозунгами, прославлявшими достижения советской демократии и перестройку. "Интересно, кто пишет эти красивые плакаты и делает дорогостоящие тележки?" - думал он, - "А также большущие красные гвоздики из бумаги?"; и от того, что не может ответить даже на этот элементарный вопрос, пришёл в совершенное отчаянье.

     "Надо!Надо!Надо!". Словно спасаясь от нахлынувшей на него вновь депрессии, Огава-сан надел сапоги, накинул куртку и спустился вниз, где возле входа в гостиницу была сооружена деревянная трибуна, на которой стояло местное руководство, и какой-то парень, держа возле рта мегафон, выкрикивал в толпу лозунги, которые он считывал с трепещущей на холодном ветру бумажки.

     Когда многотысячная толпа с возгласами "ура!", песнями и шумом миновала, наконец, трибуну, Огава подошёл к этому парню, поздоровался и сказал: "Зд`орово у вас получается!" От парня повело спиртным, от этого он был словоохотлив и весел. "Да, только холодно - простудиться можно",- сказал он, притоптывая на асфальте. "Скажите, а где приобретают для участников демонстрации такие красивые, большие цветы из бумаги?" - спросил Огава. "Чудной вы! Их не приобретают, их делают сами демонстранты." - "Правда? Очень красивые! Бесплатно?" - "Вот чудной! Вы кто будете-то?" - поинтересовался парень. "А! Простите, не представился. Тода Огава, японский аспирант. Я живу в гостинице. А вы кто?" - "Я секретарь райкома комсомола Потапов Олег". - "Вы? Секретарь райкома? Вы?.." - ему казалось, что секретари райкомов в Москве не могут выкрикивать лозунги в мегафон - для этого есть более низшие должности. "Что вы так на меня уставились?" - удивился парень. "Просто я никогда не знакомился с секретарями райкомов", - бесхитростно признался Огава, - "Скажите, а вы не знаете кого-нибудь из секретарей райкома партии?" - "Почему, знаю! Только секретари райкома партии - люди занятые, к ним надо на приём записываться заранее... Вот идёт помощник первого секретаря райкома партии Гладышев Александр, его и попросите..."

     Так состоялось его первое знакомство с Сашей Гладышевым, определившее его дальнейшую профессорскую судьбу. Они встречались в райкоме партии по два-три раза в неделю, и Гладышев в деталях рассказывал ему о системе партийно-советского руководства. Это было настоящим открытием!Интереснее всего было то, что правящая коммунистическая партия была единственной политической организацией и властвовала беспредельно, фактически руководя не только советами, но и всеми общественными организациями, не взирая на принятые ими собственные уставы. Гладышев сам не был приверженцем этой системы и поддерживал демократические реформы, считая что надо дать возможность людям объединяться и по другим политическим взглядам. Кроме того, он считал, что в самой компартии могут проводиться политические дискуссии и даже создаваться различные политические платформы.

     Стена недоверия была успешно преодолена: по просьбе Гладышева Огаву принимали теперь в любой организации, по любому интересующему его вопросу. Он даже мог присутствовать на партийных и других собраниях, если это было с согласия райкома партии! Благодаря Гладышеву, Огава познакомился со многими партийными и советскими функционерами, которые помогали ему вникнуть в суть происходящего в Советском Союзе.

     Словом, оказалось, что партийно-советская система в СССР не так уж несовершенна, что она вовсе не закрыта для иностранцев, что демократические преобразования здесь действительно идут не на бумаге, а на деле, что коммунистическая партия добровольно отдаёт бразды правления народным депутатам.  Всё это, подкреплённое конкретными документами, легло в основу его докторской диссертации.
Эта работа была оформлена в брошюру и произвела на научный совет токийского университета большое впечатление. Огава-сан успешно защитил диссертацию и стал профессором, а книга накануне визита М.С.Горбачёва в Японию быстро разошлась трехтысячным тиражом. Профессора Огаву стали приглашать крупнейшие телевизионные компании для консультаций и выступлений, он давал комментарии в известнейшие газеты по проблемам японско-российских отношений, и неоднократно потом вместе с журналистами возвращался в Москву, чтобы делать репортажи и брать интервью у известных российских политиков.

     Потом Огава-сан часто задавался вопросом: почему так всё произошло? Что бы было, если б он не последовал своему девизу "Надо!Надо!Надо!" и не спустился в тот ноябрьский день к трибуне, не заговорил бы с этим парнем, кричавшим в мегафон лозунги, не познакомился бы с Гладышевым? Конечно, он написал бы дежурный материал, взял бы себе совсем другую тему и защитил диссертацию совсем по другому вопросу, но такой широкой известности никогда бы не получил. При всех своих интеллектуальных заслугах он сделался фаталистом, он стал считать, что на свете нет ничего случайного, а всё предопределено какой-то высшей силой, которая ориентируется на тех людей, которые могут, не смотря ни на какие обстоятельства, добиться того, что ждёт от них общество; и, если эта целеустремлённость подлинна до такой степени, что является частью личности человека, то высшие силы помогают ему. Иног объяснения своей судьбе он не находил.

     То же и народы: общество тогда достигает каких-либо успехов, когда цель его развития понятна для большинства его членов, когда энергетика отдельных личностей сливается в единую, устремлённую ввысь волю, и - как говорят - само Небо помогает целым странам добиться выдающихся результатов. Что помогло японцам выкарабкаться из глубочайшего кризиса? Упорство и стремление выжить, и обстоятельства, предоставленные свыше! Что помогло евреям обрести вновь свою родину? Вековое обращение представителей этой нации к Богу, трудолюбие и вера в то, что, несмотря на разобщённость, они будут жить в своей стране! Что спасает народы США от разобщения? Безоговорочная вера в могущество этой державы! Почему распался Советский Союз? Потому что русские упратили идеологию, которую они взяли от Маркса; но они обязательно достигнут успехов как только обретут новую идею!

    В своих бездоказательных выводах профессор Огава пошёл дальше. Он осмелился предположить, что вообще всё мировое устройство предопределено свыше, и будет развиваться без войн и кризисов только тогда, когда все люди, независимо от нации, вероисповедания и корыстных интересов обретут подлинную веру  в совершенство окружающего мира. Тгда мир будет избавлен от политики и политиков, которые станут только мешать его развитию.

     Однажды Огава поделился этими своими мыслями с Гладышевым, который сказал, что всё это глупости, и никаких высших сил вообще нет, и никто человеку не помогает, кроме самого себя.



     Как-то раз, когда профессор Огава только что приехал домой после лекции в Университете, раздался телефонный звонок:

     - Это говорит Мицуо Шима из научно-исследовательского центра компании "Ицубиси". Мы очень хорошо знаем вас как специалиста по России, и имеете рбширные связи в Москве, и хотели бы с вами встретиться.

     Огава с радостью согласился, потому что всё, что касалось Москвы, вызывало в нём самые приятные чувства.

     - Чем могу быть полезен известной коспании? - спросил Огава, когда они через день встретились в кафе "Моцарт".

     Шима-сан был ещё молодым, приятным на вид человеком с любознательным, как бы сверлящим  собеседника взглядом. Он представился менеджером отделения биологии.

     - Видите ли, я даже не знаю как начать...,- сказал он, таращась на Огаву.

     - Вы же уже начали, что спрашивать? Так и начинайте! - засмеялся Огава.

     - Господин Огава, вы настолько известный человек, что наше предложение может вас обидеть...

     - Не беспокойтесь.

     - Видите ли, наш институт занимается исследованиями в области потенциальных возможностей человека. Это область биоэнергетики.

     - Но, я в этом ничего не понимаю...

     - Но, вы прекрасно знаете Россию, где работают наши коллеги, и вы моглм бы помочь нам познакомиться с ними и завести деловые контакты... и, кроме того, вы хорошо знаете русский язык...

     - Вот оно что! - Огава задумался, - Ну, ну, продолжайте.

     - Не могли бы вы, господин Огава, используя свои связи в России, устроить нам такую поездку, за наш счёт, конечно... плюс гонорар триста тысяч йен.

     Огава был прельщён перспективой поездки в Москву. Кроме того, он мог помочь своему другу Гладышеву, едва сводившему теперь концы с концами, материально; и триста тысяч совершенно не помешают ко дню предстоящей свадьбы профессора.

     - Хорошо, - согласился он, - но гонорар должен буду получить не только я, но и те люди, с которыми придётся в Москве контактировать.

     Менеджер опять засверлил глазами. "Такая богатая компания, и тоже экономят!" - подумал Огава, - "Попробуем его разорить ещё на триста тысяч".

     - В Москве нужна такая же сумма денег, - сказал он, думая, что половину от этой суммы для Гладышева он уж точно отторгует.
     - Двести тысяч, - неожиданно предложил Шима.
     - Ладно. Телефонные разговоры оплатите?
     - Конечно, конечно.
     - Сколько времени надо на подготовку?
     - Полтора месяца. Вот список институтов, которые мы хотели бы посетить. Если вы узнаете, что данной тематикой занимаются ещё какие-то научные учреждения, мы готовы поговорить и с ними. И ещё... нам нужно обязательно поговорить с академиком Куницыным, занимающимся этими проблемами.

     Возвратившись домой, Огава, не медля, позвонил Гладышеву:

     - Саша! - радостно сообщил он, - Я приеду в конце февраля вместе с пресави... пред-ста-ви-те-лем (так?) компании "Ицубиси". Есть интересная работа. Не мог бы ты организовать несколько встреч этого пред-ста-ви-те-лем... пресавителя с нескол-кими институтами, которые занимаюся проблемами био... энергетики?

     - Ого! - воскликнул Саша на другом конце провода,- Ты что теперь в "Ицубиси" работаешь?
     - Нет, просто это дополнительно. Дополнительная работа.
     - Давай попробуем.
     - Я пришлю тебе по факсу список институтов, которые нужно посетить, а ты, может быть, подскажешь, какие ещё научные органи-сации занимай-ся этими проблемами. Хорошо?
     - Хорошо.
     - Саша! Надо обясателно встретися с академиком Куницсиным. Ты можешь? Гонорар большой... две тысящи... дол-ров...
     - Хорошо. Сначала сделать надо.

     Гладышев вовремя справился с поставленной задачей, к концу февраля Огава уже имел список институтов, занимающихся биоэнергетикой. В приложении были даны несколько новых организаций, среди которых числилось какое-то товарищество с ограниченной ответственностью с подходящим названием "Биосфера".


     Настал день, когда Огава-сан погрузился, наконец, в самолёт, вылетавший в Москву. Ему пришлось взять двухнедельный отпуск на период студенческих каникул. Он так устал за всё время, предшествовавшее этой командировке, что немедленно заснул.

     Ему приснилась его невеста Кумико, и будто бы у них уже родился сын. Они сидят в детской комнате большого деревенского дома, очень похожего на дом его родителей в предместьях Осаки, и обсуждают вместе какое имя дать сыну. Маленький лежит в коляске рядом, кряхтит, пытаясь дотянуться до игрушки, и вдруг так отчётливо по-русски говорит: "Назовите меня Сашей". Кумико подходит к нему и спрашивает: "Как ты можешь так разговаритвать? Ты ещё не умеешь!"; а он: "Всё равно это предопределено".

     Когда Огава проснулся, самолёт уже три часа был в воздухе. Шима-сан сидел рядом и доедал ужин.
     - Приятного аппетита!
     - Спасибо, господин Огава. Очень вкусный ужин, советую подкрепиться.
     - Шима-сан, - обратился Огава к своему партнёру, - Могу я вас попросить рассказать мне популярно о предмете наших бесед с представителями научно-исследовательских институтов в Москве? Иначе мне трудно будет, в случае необходимости, переводить на японский.
     - С удовольствием, - Шима вытянул ноги и откинул спинку кресла, - Если говорить коротко, то наше отделение занимется разработкой абсолютно новых методов лечения различных человеческих болезней.  Это не разработка каких-то новых лекарственных средств, нет. Это абсолютно новые методы лечения! Предположим, вы заболели... хотя, дай вам Бог, конечно, здоровья, господин Огава... Предположим, кто-то заболел. Так, мы поможем врачам лечить его, активизируя внутренние резервы его собственного организма.
     - В самом деле?
     - Конечно! Видите ли, господин Огава, я сам биолог по образованию, и всегда интересовался, почему в целом ряде случаев, казалось бы, абсолютно безнадёжные больные, которым врачи прочат скорую смерть, выздоравливают, вопреки всем медицинским прогнозам! Сейчас я счастлив, что занимаюсь этой работой! Так вот, мы провели довольно обширное исследование на основании некоторых статистических данных, причём не только в Японии, в этом нам помогали наши коллеги за рубежом. Оказалось, что семьдесят процентов этих чудом вернувшихся  к жизни больных имели какие-либо жизненные цели, которые они не завершили, потому что смерть мешала им сделать это, тогда они напрягли  всю свою волю, чтобы выкарабкаться из болезни. Нам удалось изучить на некоторых больных деятельность участков головного мозга, контролирующих работу поражённых болезнью органов. Оказалось, что, воздействуя на эти участки с помощью специального энергетического ускорителя, можно достигать очень хороших результатов.
 
     - А, если болезнью поражён мозг?

     - Видите ли, возможности человеческого мозга ещё до конца не исследованы, однако я могу точно сказать, что это - самовоспроизводящаяся и очень совершенная система, имеющая как материальную часть в виде серого вещества, так и не материальную в виде... такого энергетического поля, с котрым мы прежде всего и работаем. Сначала мы воздействуем на это поле, которое водействует на материальные участки головного мозга; которые, в свою очередь, взаимодействуют с заболевшими органами, и всё это происходит не только на молекулярной основе, но и на уровне атомов.

     - Каким же образом вы воздействуете?

     - Нами создан специальный бесконтактный аппарат, который улавливает настолько слабые магнитные потоки, исходящие от мозга, что это кажется невозможным! Этот аппарат обнаруживает электромагнитные поля  в части материи, равной десятитысячной доле атома! Он отбирает только те из них, которые... проще говоря, могут служить выздоровлению человека. Он многократно усиливает их, и немедленно направляет обратно. Таким образом, мы помогаем человеку, который хочет выздороветь, сконцентрировать его волю на восстановлении работоспособности его органов. Если же в потоке энергии, исходящей от мозга, нет ни одной такой положительной  концентрации, то вылечить его невозможно.

     - А, бывает так, что человек хочет вылечиться, а в потоке энергии, исходящей от его мозга, нет ни одной - как вы называете - концентрации?

     - Нет, в нашей практике таких случаев ещё не было.

     - Вы хотите скаать, что в тех случаях, когда  больные на удивление врачей сами оправлялись  от тяжёлых заболеваний, они сами, без помощи вашего аппарата каким-то образом усиливали эти положительные концентрации и направляли их на собственное излечение?

     - Нами установлено, что человек способен как бы излучать свою волю, однако мне кажется, что только высшая сила может направить эту волю на решение желаемой задачи, в данном случае - на исцеление.

     Профессор Огава задумался: вот молодец Шима, полезную работу делает, благодаря ему в будущем веке можно будет возвращать к жизни умирающих. Не то что он, доктор политологии, науки, изучающей действия обманывающих людей политиков, которые, кстати, и это изобретение могут зарыть в такую яму, что не одна сотня лет может пройти прежде чем его откопают и поставят на службу Человечеству! Надо будет посмотреть материалы и подготовить лекцию на тему о том, что политология должна в будущем уступить место более полезным наукам. Интересно, как воспримут её в университете? Вообще, это опасно, можно наступить на грабли, которые самого же стукнут по лбу.

     - Скажите, Шима-сан, вы в самом деле считаете, что человек может совершить нечто совсем несвойственное его натуре? О чём он даже и не думает, что может это сдедать?

     - Да. Если его энергия такова, что найдёт отклик там (он показал глазами в потолок), то в этом нет никаких сомнений.


    
     Москва встретила их хорошей погодой, весенней слякотью и - как обычно - запахом дешёвого бензина. В аэропорту их встречал водитель закзанного ещё при отъезде из Токио автомобиля.

     Огава с интересом наблюдал за своим партнёром, для которого эта поездка в столицу России была первой. Шима-сан всё озирался вокруг, словно дивясь открывшимся внезапно просторам большого города, которые в сравнении с привычным компактным устройством и суетой Токио казались разительными. Побывал бы он здесь лет пятнадцать назад - было бы с чем сравнить! Москва изменилась, казалось, в лучшую сторону, теперь она стала больше напоминать богатый европейскиё город, повсюду усилилось освещение и реклама в виде ярко освещённых щитов вдоль дороги и бегущих по фасадам домов неоновых разноцветий. На шоссе было полно дорогостоящих, не русского производства автомобилей, а выпавший, видимо днём, снег уже собрали дорожные службы.

     - Как у вас об-сановка? - спросил он у сумрачного вида шофёра, которому явно не хотелось разговаривать.
     - Что вы имеете в виду? - переспросил тот.
     - Так, вообще... я три года не был в Москве. Мне интересно.
     - Ничего, грабят по-маленьку...
     - Как это: "грабят по-маленьку"?
     - А так... тёщину квартиру недавно тут грабанули.
     - Как это? Гра-ба-нули?
     - Да, так. Оччень просто. Залезли воры и ограбили.
     - Да-а?... Я вам сочув-сую.
     - Что там сочувствовать. Живём как на пороховой бочке.
     - Что? Так всё плохо? Да? Много преступников, да?
     - Что он говорит? - спросил Шима, сидевший на заднем сиденье.
     - Ничего, ничего. Мы говорим о том, как изменилась Москва за последние годы.
     - А долго ли ехать до гостиницы, господин Огава?
     - Это гостиница "Аэростар"? Мне кажется, минут десять ещё. Представляете, Шима-сан, это моя любимая гостиница! Я в ней останавливался в октябре девяносто третьего года, когда из танков стреляли по парламенту.
     - А-а... Я видел ваши репортажи по телевизору...
     Началась напряжённая работа. Как всегда время было ограничено, за неделю надо было полностью выполнить намеченную программу, одобренную руководством научно-исследовательского института "Ицубиси", встретиться с руководителями десяти русских институтов, побывать в научном центре в городе "Пушкино". Надо было обязательно поговорить с академиком Куницыным, встреча с которым всё ещё была под вопросом, так как Гладышеву не удалось с ним связаться из-за занятости учёного, между тем как Шиме ничего об этом не было известно. Предстояло утрясать все эти вопросы, так как по контракту не могло быть и речи о невыполнении плана.

     Саша выглядел какам-то замученным, но был очень рад после трехлетнего перерыва встретиться со своим другом. Он работал теперь в какой-то новой коммерческой издательской организации. На вопрос Огавы почему он такой усталый, Гладышев сказал, что у него проблема только в том, как прокормить неработающую жену и двоих детей, да ещё помочь родителям-пенсионерам.

     - А почему Лена не работает? - удивился Огава.
     - Тода-сан, давно ж ты не был в Москве! Лену сократили, то есть уволили по сокращению штатного расписания.
     - Да-а?... Она же работала раньше в каком-то научном институте, да?
     - Да. В одном секретном НИИ, которому теперь нечем платить зарплату.
     - А почему такое?
     - Спроси у наших реформаторов...
     - Ничего, Саша-сан, мы с тобой ещё заработаем! - успокоил он друга.
     - Ладно, надо сначала дело сделать.
     В научных организациях их принимали радушно, и по всему чувствовалось, что руководители институтов по-настоящему рады перспективам сотрудничества с такой известной фирмой как "Ицубиси". С Шимой захотел встретиться даже представитель Дальневосточного научного центра, который по такому случаю приурочил свою командировку в Москву. Однако в этих приёмах не было каких-либо излишеств как, например, ужинов в ресторане, или хлебосольных застолий; чашка чая с лимоном и конфетами - вот и всё, на что была способна раскошелиться русская интеллигенция, и это её в глазах профессора Огавы необычайно красило. Чуть ли ни после каждого такого посещения он редко удерживался от восклицания:
    
     - Вот! Настоящий русский интеллигент! С таким приятно общаться.
     Хотя, общаться даже в качестве переводчика с русского на японский ему приходилось немного, так как научная интеллигенция хорошо владела английским, и большинство бесед с Шимой велось на этом языке. Поэтому Огава-сан не так сильно уставал, и думал только лишь о том как бы выполнить намеченную программу, в которой по-прежнему пустым местом была встреча с академиком Куницыным.

     В день, когда эта встреча должна была состояться, Гладышев сообщил ему, что разговаривал с помощником академика, и тот не смог пообещать, что беседа с учёным состоится на этой неделе, так как он очень занят.
     - Ты что! Он же не отказывал в нашей просьбе!
     - Сначала не отказывалЮ а теперь вот...
     - Саша, ты понимаешь, что мы не выполним программу! В нашем расп-ряжении сего три дня, в воскресенье мы уже уезжаем!
     Огава так расстроился, что некоторое время не мог вымолвить ни слова. Они возвращались на автомобиле из подмосковного Пушкино. За японской легковушки "Ниссан", заказанной из гостиницы, проплывал чудный российский пейзаж, снег повсюду ещё не растаял и будто усыпан был искрящимися в лучах гревшего по-весеннему солнца блёстками."Какие же эти русские недотёпы", - в сердцах подумал он - "Даже Гладышев! Что он, не мог настоять? Попросить как следует? Пообещать помощнику гонорар? Сам ведь тоже ничего не получит, или получит меньше, чем предусмотрено контрактом! Нет, этого никак нельзя допустить. Надо сделать. Надо!Надо!Надо!"

     - Поэхали! - он бесцеремонно хлопнул водителя по плечу.
     - Мы и так едем, господин хороший...
     - Поэхали в Академию наук!
     - Это на площади Гагарина, - добавил Гладышев, сидевший рядом с водителем.
     Шима-сан так ничего и не понял.
     Когда они припарковались возле большого подъезда нового здания Академии наук, Огава обратился к Гладышеву:
     - Пойди и позвони Куницыну от входа и скажи, что мы уже приэхали и ждём внизу.
     - Тода-сан, ты думаешь, что это будет удобно?
     - Это надо!
     - Но, беседа с Куницыным, я уверен, не даст нам много полезной информации, это будет просто официальная беседа, и больше ничего.
     - Саша-сан, это надо сделать. Ты понимаешь?
     Гладышев ушёл звонить, а сидевший рядом с ним Шима заподозрил неладное. Он заёрзал на своём сиденье и спросил:
     - Что-нибудь случилось?
     - Ничего, всё в порядке, Куницын нас сейчас примет.

     Казались нескончаемыми эти несколько минут. Если академик не примет их, "Ицубиси" может придраться к тому, что контракт не выполнен, тогда он потеряет не только материально, пострадает его добрая репутация человека, имеющего в России большие связи, а это абсолютно невозможно допустить!

     Пришёл, наконец, Гладышев:
     - Секретарша сказала, что академик сейчас сильно занят, и не может нас принять.
     - А когда?
     - Послушай, Тода, может быть, ты поговоришь с ней? Мне кажется, что она мне не вполне доверяет. Ты только усиль свой японский акцент, это должно произвести на неё впечатление.
     И тогда Огава решил взять на себя ответственность за ситуацию.
    
     - Пошли. Как зовут Куницына?
     - Александр Викторович.
    
     В конце концо, он их принял. Беседа продолжалась пятнадцать минут. Академик не вполне владел английским, поэтому Огаве пришлось переводить. Как предупреждал Гладышев, беседа не содержала интересной и новой информации, но Шима-сан остался очень доволен. Это самое главное.

     "И всё-таки Шима и его коллеги занимаются замечательными исследованиями!" - думал Огава, когда они уже ехали домой, в гостиницу, - "Всё-таки есть какие-то высшие силы, которые помогают человеку выйти благополучно из сложных ситуаций! Взять, хотя бы, сегодняшнюю: ведь вознаграждена же была его настойчивость, пусть выглядело это со стороны не совсем корректно!" Он вспомнил, как однажды, когда ему было шестнадцать лет, несчастье постигло его семилетнюю сестрёнку. (окончание следует)