Голова под соусом

          Субботним вечером у поварихи Нинки Собойки намечалось торжественное событие — юбилейный день рождения. Ради такого редкого случая в гости приехала бабушка, которую Нинкин муж Коля непременно звал тещей Никотиновной, заменяя бессовестным образом две буквы в самделишнем отчестве старушки.
          С утра теща Никотиновна с дочерью ушли в столовую  готовить в большом количестве замысловатые закуски. Мужу Коле и восьмилетнему сыну Виталику были поручены: уборка квартиры, изготовление несложных второстепенных блюд и сервировка стола.
          Поставив перед младшим Собойкой ряд уборочных задач, старший вернулся  на  кухню  и  тяпнул  для  начала  стопочку  водки.
          — Так, — склонился он над поварской книгой. — Салат из курицы. Курицу мы отварили, яйца тоже. Теперь лучок до золотистого  цвета.
          Коля перевел взгляд на сковороду. Там в шкварчащем, постреливающем масле уж начинал корчиться мелко нарезанный продукт. Все шло по плану, но тут на сковороде громко чмокнуло и капля кипящего масла угодила ему в глаз.
          — Господи! — завопил Коля и сметая в отчаянном порыве и сковороду,  и  книгу,  схватился  за  травмированную  физиономию.
          Кухня стала стремительно наполняться едким дымом.
          — Господи! — снова вскрикнул Коля.
          На крики и запахи примчался Виталик. Уразумев в чем дело, он тотчас закрыл дверь, а окно распахнул настежь.
          — Сынок, — простонал раненый кулинар, прикрыв ладонью один глаз, а вторым пытаясь оценить обстановку, — тут где-то сковородка была...
          —  Да вот она, — поднял Виталик раскаленную посуду  вместе с припекшимся к ее днищу подносом.
         Из места соединения плавящегося пластика и остывающего чугуна валил дым. Виталик с трудом разъединил противоборствующий инвентарь и в подносе образовалась круглая дыра размером с Колину безутешную голову.
          — Хана мамкиному подносу, — заключил сын.
          —  А что лучок, — вспомнил отец, — золотистого цвета?
         Виталик всмотрелся.
         — Ага, — кивнул он. — Точно, как у мамки, только подносом воняет.
         —  Ерунда, —  решил Коля. — Главное, салат будет.
              Смазав ожог сметаной, поминая недобрым словом взрывоопасное масло, Коля перешел к последнему этапу —  праздничной сервировке. Установив по центру залы и удлинив раздвижной стол, хозяин понял — одной скатерти будет маловато. Достали вторую. И вот   тут,  увидев,  как   края  обеих  скатертей  легли  прямехонько  на стыке панелей, он аж присвистнул от удовольствия. Колю внезапно осенила шальная идея: разыграть Нинку так, чтобы она этот юбилей всю жизнь вспоминала с улыбкой.
          —  А что пацан, давай мамку напугаем, —  предложил он.
         Виталик выслушал идею и с радостью согласился. До такого фокуса они в школе ни за что бы не додумались.
         Когда две трети стола были заставлены посудой, Коля взялся за техническую сторону дела. Оттянув одну из боковых панелей, фокусник забрался под стол и высунул голову в образовавшийся проем. Ассистирующий сдвинул панель назад до упора ровно на столько, на сколько позволила тощая отцова шея.
          — Так, — командовал Коля, — теперь прикрой щель фанеркой, расправь скатерку и давай поднос.
          Замаскировав проем, Виталик опустил поднос на  голову, которая, чуть зацепившись ушами, свободно прошла сквозь прожженную дыру. По наущению старшего, младший Собойка принялся разрисовывать его лицо густой томатной пастой.
          — Под глазом не мажь, — предупредил Коля. — Под глазом давай сметаной.
          Высунув язык, Виталик малевал с добрых полчаса. Вскоре отцова голова стала похожа на голову джентльмена, угодившего в плен к кровожадным туземцам. Она была обильно умащена томатом и сметаной, украшена кружочками лимона и щедро посыпана измельченной зеленью.
          — Тащи розы, — приказал Коля.
          Виталик принес вазу с пышным букетом роз, установил ее рядом с подносом и вдруг испуганно  отшатнулся.
          — Чего там? — в свою очередь встревожился Коля, наблюдавший за сыном.
          Бледный Виталик достал большое настольное зеркало. Коля глянул и похолодел. В зеркальном отображении под сенью букета лежала изуродованная, отрезанная от туловища человеческая голова.
        — Бры, — вздрогнул фокусник и внезапно понял, чем может окончиться весь этот маскарад.
        Ведь если у них, знающих секрет, сердце в пятках заскакало, то что будет с женой и тещей.
         — Ну, побаловались и хватит, — решил он. — Раздвигай стол, а то скоро бабулька с мамкой заявятся.
         Ассистент потянул, но панель не поддалась.
          — Ну, чего там? — нетерпеливо спросил Коля.
          — Не идет, — удивленно сказал Виталик.
          — Как так “не идет”? — заволновался от дурного предчувствия зажатый. — Ну-ка, давай вместе.
                Виталик  потянул  с новой силой, а Коля заскользил руками по внутренней поверхности стола, словно корова копытами по льду. Панели не поддавались. Их то ли перекосило, то ли какая-то стружка попала в паз, но они застыли, будто впаянные. Между тем близился час возвращения тещи Никотиновны и Нинки. Конечно, будь побольше времени, фокусники бы запросто справились с непокорным столом. Увы, времени не было. Из подъезда уже неслись до ужаса родные голоса.
          — Сынок, — залепетал Коля, — тесаком. Тесаком попробуй.
          Виталик метался по квартире, как тот черт вокруг адова котла.
          — Во, оболтус, — едва не заплакал Коля, когда и тесак не помог…
          На миг оцепенев, они услышали громовой звук поворачиваемого в замке ключа. Все! Виталик бросился в прихожую.
          — Опять невесть что натворил? — нахмурилась Нинка, увидев всхлипывающего сына с кухонным тесаком в руке.
          Восьмилетний ассистент не сдержавшись зарыдал и сквозь душераздирающие слезы попробовал было разъяснить суть возникшей проблемы. Но у него только и вышло:” — А-а! Сунул! Дерг. А! Голова за-за...А-а!”
          Пока супруга гадала, что произошло, а теща успокаивала внука, Коля попытался выбраться самостоятельно. Обдирая шею, он сунулся на край мебели и тотчас угодил в еще худшую ситуацию. Сдвинутая скатерть натопорщилась и предательски  опрокинула вазу с букетом. Вода стремительно хлынула на поднос, а цветы всей своей колючей массой обрушились на и без того травмированную физиономию. Ах, как благоухали эти проклятые розы! Коля дернулся и жизнь ему показалась совсем ни к черту. Запустив в него пронзительные коготки, розы не отпускали. Боль адская! Пригвожденный таким образом, он боялся лишний раз вздохнуть. Положение становилось отчаянным. Под глазом саднило, в шею острой бритвой врезался обугленный пластик, затекшие ноги сводило судорогой, вода неудержимо струилась по телу и, накапливаясь в мотне, звонко капала на пол. А тут еще и букет сверху. Сам того не замечая, Собойка стал тихонько подвывать. В это время, под несмолкаемый плач из прихожей, вошла Нинка. Коля осторожно сглотнул слюну и затаился, словно лис в капкане.
          — Ой, молодцы, — обрадовалась жена, обнаружив на столе праздничное великолепие.
          — А это что? — подняла она букет и сейчас же увидела перепачканную кровавым томатом мужнюю голову с глазами вытаращенными от ожидания самого худшего.
          — Мама, — слабо вскрикнула Нинка и, как глыба в пропасть, рухнула на пол.
          Услышав грохот, прибежала теща Никотиновна.
          — Ах, божечки, —  всплеснула она руками и засеменила к павшей дочери.
          У обожженного, исцарапанного, измазанного продуктами питания и насквозь промокшего Коли свирепо закрутило в носу. Чего-чего, а этого вынести  не было мочи и он чихнул. Теща вскинулась и глаза в глаза встретилась с зятевой головой на подносе.
          — А чтоб тебя!.. —  только и успела пожелать она, свалившись вслед за дочерью в обморок.
          — Виталька! — заорал тогда Коля, поняв, что таиться дольше нет смысла. —  Беги к соседям!
   
          Ворвавшись в соседнюю квартиру к алкоголику Лешику, Виталик проревел сквозь слезы: — Бабка! Мамка! Папка! Голова! Дерг!
          При этом он угрожающе размахивал окровавленным томатной пастой тесаком. Лешик ничего не понял, кроме одного — произошло нечто криминальное. Ринувшись на младшего Собойку, он храбро отобрал оружие и ловко скрутил его по рукам-ногам. Завязав рот орущему благим матом, как он полагал, преступнику, сосед с наслаждением вдохнул тишину и схватился за телефон.
          — Але! Скорая?! — закричал он, не спуская глаз с «окровавленного» ножа. — Срочно! Человека зарезали! Микиткин переулок, дом семь, квартира Собойки! —  и бросив трубку поспешил на место преступления.
          Соседская квартира встретила его гробовой тишиной. В зале подле праздничного стола лежали Колина жена и теща, словно два бойца у амбразуры неприступного дота. Над белоснежной скатертью возвышалась истерзанная и, похоже, приготовленная к употреблению голова самого хозяина. Ужасная, надо заметить, картина для непосвященного. Млеющий при мысли, что Лешик тоже может впасть в бессознательное состояние, Коля молчал.
          Первый раз в жизни перекрестившись, Лешик на несгибаемых ногах подошел к столу. Стараясь не обращать внимание на присутствие хозяйской головы, он откупорил бутылку водки и налил полный стакан.
          «Во глыкает, что твой гусак», — подумал возмущенный Коля, когда сосед единым махом опрокинул стакан в себя.
          Голова на подносе внезапно повернулась к обмершему гостю и злобно прошипела: —  Ну, ты, алкаш! Не трожь бутылку!
От потери памяти Лешика спасла выпитая водка. Он потер глаза, ущипнул себя за ухо и, наконец, утвердился, что это не галлюцинация.
          — Бляха-муха! — встал он на колени.
          — Дурень, — зарычал  доведенный до крайности Коля. —  Живой я! Под столом весь.
          Сосед приподнял скатерть и обнаружил остальную часть раскоряченного Колиного тела.
          — Спасай, Лешик, — жалобно попросил зажатый.
          Но Лешик, казалось, не слышал. Он дотронулся до его лица, поднес измазанный палец к носу, понюхал и лизнул.
          — Соус, — прошептал он и, оглянувшись на павших соседок, вдруг принялся истерично хихикать.
          За этим занятием его и застала бригада “скорой помощи” вкупе с нарядом милиции. Стражи порядка, знавшие Лешика, как облупленного, сходу решили, что он опять допился и в приступе белой горячки отрезал соседу голову. Не проронив ни слова, они оперативно врезали алкоголику под дых и закрутив руки, поволокли в крохотный желтый газик по прозвищу “канарейка”. На дикие вопли охающего, хохочущего и разящего перегаром Лешика, что он-де не виноват и что башка под соусом жива, наряд не реагировал. Благодаря специфике своей работы и большой практике старшина с сержантом знали четко — отделенная от туловища и положенная на поднос голова никак не может быть живой...
          ...Уложив болящих на диванчик и впрыснув им камфары, персонал “скорой” оборотился к столу.
           — Интересно, — задумался  фельдшер, оглядывая ряд несложных второстепенных блюд, — куда этот злодей труп задевал?
          — Расчленил и препарировал, — пошутила медсестра, указывая на глыбу тонко нарезанного копченого окорока.
          Коля, ноги которого едва держали, боялся не то чтобы возразить, даже шелохнуться. Если и с врачами случится неприятность, то тогда уж никто не спасет от подноса, гильотиной впившегося в горло. Фельдшер, меж тем выдернул из окорока розовый лист и посмотрел сквозь него на свет люстры.
          — Нет, — подхватил он ласково шутку, — таких скоростных методов копчения не существует, — и вцепился зубами в мясо.
          — Натуральная свинина, — объявил он с набитым ртом. — На листочках коптили.
          — На дубовых и березовых, — подсказал, не  удержавшись хозяин.
          — Угу, — кивнул фельдшер и удивленный обернулся.
          Медсестра к тому моменту проглотила ложку курино-подносного салата и теперь глаза ее лезли из орбит. Судя по всему, говорить да еще сиплым мужским голосом она была не в состоянии. Фельдшер глянул на диванчик. Обморочные лежали на месте и медленно со стонами приходили в себя. Тогда в сердце медика впервые за последние двадцать лет шевельнулся суеверный страх.  Нагнувшись к голове, он достал  дрожащей рукой прорезиненный молоточек и на всякий случай тюкнул убиенного по лбу. Коля скорчил зверскую гримасу и изловчившись, больно лягнул фельдшера под коленку. Как надломленная ветка, врачеватель свалился на пол.
          — На помощь, — пропищал он, адресуясь к медсестре.
          Но та и внимания не обратила. Зажав руками рот, она бросилась вон.
          — Екарный бабай! — заревел в отчаянии хозяин.
—  Сам бабай, — отозвался трижды оскорбленный фельдшер.
          Тут у них и пошло, и поехало. В разгар словесной перепалки, очнулась теща Никотиновна. Села было на диванчике, но увидев ругающуюся на чем свет стоит зятеву голову вновь завалился навзничь.
          Спасла положение жена Лешика, явившаяся вместе с опухшим от слез Виталиком.
          — Доигрались, пеньки-колодки! — материлась она, освобождая притихшего Собойку.
          Панель отошла и Коля, обдирая уши, осел на пол.
          — А где мой стервец? — спросила соседка, когда грустный факир выбрался из-под стола.
          Коля безнадежно махнул рукой и, не говоря ни слова, заковылял в отделение милиции.
          Дежурного милиционера чуть кондрашка не хватила при виде самодвижущегося Собойки. Конечно, выглядел Коля неважнецки. От длительного сидения меж панелями на его шее вздулась багровая полоса. Под глазом блестел волдырь. Исцарапанное лицо и уши кровоточили. Дополняли портрет следы томатно-сметанного соуса и остатки увядшей зелени. Но в основном он был цел и, главное, жив.
          — Пришили? — ахнул дежурный.
          — Чего  пришили? —  испугался Коля, хватаясь рукой за горло, которое сверлил обезумевающий взгляд сержанта.
          — Тебе ж  Лешик голову отрезал, — пояснил тот запинаясь.
          — Охренели  вы все! — возмутился “воскрешенный”. — Шуток не понимаете!
          — Какие  шутки!! — взревел в свой черед дежурный. — Когда он раскололся, что тебя грохнул и явку с повинной написал!
          — Да ты что?!  — тоскливо взвыл Коля, но дежурного  уже и след простыл.
          Пользуясь его отсутствием, Собойка проскользнул в подвал, где, как он знал, находились камеры предварительного заключения. За решетчатым окошком первой же двери он увидел искривленное ненавистью лицо Лешика.
          — Ты! Ты! Ты! — начал было Лешик и, не найдя от избытка эмоций подходящего эпитета, показал соседу кулак.
          — Чего это у тебя? — примирительно спросил Коля, увидев, что пальцы у Лешика забинтованы.
          — Сержант пепельницей, — нехотя сознался арестант.
          — Вот гад! — сморщился Коля и ринулся обратно.
          Но не успел он выбраться из подвала, как на его пути  возник капитан с группой. Собойку тотчас умело перехватили и, с радостью надавав по шее, потащили обратно к камерам.
          — Ах, ты собор парижской богоматери! Ах, ты пресвятая лавра и пристанище всех святых! — ласково сказал капитан алкоголику и, пригрозив штрафом за ведение следствия по ложному пути, послал его к самому известному в мире китайцу, чье имя имеется на каждом общественном заборе. Как только Лешик исчез, Колю затолкали в освободившееся помещение.
          Целый час недавний фокусник сидел на нарах, тупо уставясь на лампочку в зарешеченной нише. Тусклый свет засиженного мухами камерного светила напоминал ему его горькую судьбу...
          Через час примчался злой капитан. Осветив фонариком Колино лицо, он долго задумчиво чесал за ухом и, наконец, объявил страдальческим голосом: — Тебе бы пятнадцать суток врезать, так завтра комиссия и ты со своей поганой рожей нас обязательно под монастырь подведешь. Катись, давай, — заключил он.
          К выходу Колю проводил сержант.
          — А тебя я еще без формы встречу, — пообещал ему негромко Коля. — Встречу и как бы не узнаю, гада. Вот будет тебе тогда пепельница.
          Обалдевший от такой наглости, сержант отстал, а Собойка скоренько покинул отделение. На пороге его поджидал пикет из гостей и соседей, во главе которых стояли Нинка, теща Никотиновна и несостоявшийся убийца. Первое, что он увидел, это транспарант в руках Лешика: «Свободу безвинному Коляну!»