Крапива

Шел пятидесятый год. Мои родители отправили меня на лето в деревню к тете Саше, маминой сестре, потому что в это время наша городская жизнь представляла собой сплошное недоразумение. Мы жили в тесной комнатке барака и в сущности ничего не ожидали. Отца в этот городишко направили по службе и, как это часто бывало, быт по прибытию долгое время имел условный характер.
Муж тети Саши дядя Ваня был примечательной личностью. Русый, с сединой и в кепке, надвинутой на брови ёжиком, с усами, торчащими в разные стороны, на костылях, потому что ногу ему отняли, когда он с тетей Варей подорвался на послевоенной мине, её убило, а его спасли, вечно улыбающийся, он представлял образец мужества и одновременно - бесшабашности.
Дядя Ваня ловил рыбу. Ловил удочкой, сетью, дорожкой, вокруг были чудесные озера, а тетя Саша обеспечивала все необходимые условия для этого занятия. С детьми, а их было трое, старшим мальчиком Колей, который впоследствии выстрелом в грудь убил ненавистную раковую опухоль, гордой девочкой Ниной, пережившей две попытки создания семьи и смерть неугомонного сына, и младшенькой Женей, трогательной и нежной, потом ставшей молчаливой, всей маленькой семьей на бесконечном поле исхоженного горя, она и вывешивала самодельные сети, и обустраивала неказистый дом, и жала рожь за трудодни, иначе невозможно было получить муку. Ловкими движениями она увязывала снопы, заправив острый серп за пояс. Временами поила самогоном негодяя старосту, чтоб лошадь дал. Староста остался негласным управленцем с оккупационных времен, его уважали за то, что тот умудрился сохранить деревню, но и не любили за связи с немцами. Он жалел моих родных, а потому кричал на них, становясь за плуг в нашем огороде.
Плавательное устройство дяди Вани представляло собой два довольно длинных деревянных корыта, соединенных, как катамаран, двумя скобами с торцевых сторон. Эта штука называлась комейки. Он располагался с веслом на одном конце комеек, а я приспосабливался на другом, уложив перед собой грубую волнистую сеть. Дядя Ваня выводил наш агрегат на нужное место ловли, где я, управляемый его подачей, погружал эту сеть в небесную глубину озера. В другом месте в ожидании улова размахивали удочками.
Так вот послушайте. Однажды вот так, сидя в подветренном затишье и подергивая поплавок, дядя Ваня вдруг опустил передо мной свою удочку и непривычно тихо, медленно и с какой-то досадой попросил.
- Насади-ка мне красного червячка.
Я почувствовал тревогу, он явно хотел сказать совсем другое. Я знал его.
- А они все белые, - ответил я.
- Тогда давай белого.
Он опустил удилище над водой, поплавок лег на поверхность и затих.
- Посмотри, - помолчав, обратился ко мне, - как ветер бьет деревья, мечется, старается согнуть, а камыши у берега спокойные стоят. А знаешь почему? В жизни как бывает? Если человек большой, то ему много достается, все удары принимает на себя, а если маленький, то он прячется от них и так живет в тиши среди лягушек. Хорошо ему, но только никогда большим не станет.
- О чем ты говоришь, дядя Ваня?
- А ты не знаешь?
- Нет, не знаю.
- Вчера ты дал котенку возможность опрокинуть твою миску с молоком, что б тот поел, и не сказал об этом, а знаешь, как нам досталось это молоко? Так вот, твой котенок был наказан. Мои ребята его утром утопили. За что? Он сделал больно тете Саше.
- Так я же был виновен, дядя Ваня!
- Кого-то надо было наказать, а ты молчал. Тот маленький котенок принял на себя удар, как эти большие деревья, защитил тебя большого, а на самом деле маленького.
- Зачем топить? - меня трясло.
- То бог рассудит. Наказание окупает вину.
Вечером я подошел к буйным зарослям крапивы за сараем нашего двора и, не думая ни о чем, снял рубашку и вошел в эти заросли. Я топил сам себя.
Вы уже знаете, какая сложилась судьба у наших ребят, только моя витает до сих пор на грани недосказанности и уходит от ясной определенности. Той крапивой я окупал свою вину перед котенком, но какую я придумаю крапиву, чтоб окупить мою вину за всю печаль моих родных, за всю печаль, что связана со мной?