Десять

Вымытый паркет блестел и отливал золотом, отплескивая лак на худенькие ножки Веры. Нагнувшись над пластмассовым ведром, она с отвращением крутила половую тряпку. Махровый комок скрипел в руках и истекал коричневатой жидкостью. Выжив все до остатка, Вера выпрямилась, смазала со лба, вместе со свисающей сосулькой прядью, щекотные капельки пота и, уложив руки в бока, большими своими глазками приценивалась к проделанной работе. Квартира задыхалась свежестью: пыль капитулировала, грязь приговорена, уборка казалось, коснулась даже солнца - настолько чистыми и прозрачными были его лучи, приветливо машущие с неба.
Геннадий просто обязан быть приятно удивленным. Муж. Однозначная любовь. Один единственно правильный ответ из тысячи предложенных. Но его чрезмерная замкнутость… (замкнулся в себе, а ключ потерял), нельзя же так жить – задраив все люки, погрузившись и выдвинув над водой один лишь перископ. Гена самый настоящий коктейль настроений, не понимаю, как в нем так много разного уживается и мало уживается, ведь выхода не находит. Вот-вот должно выплескаться. Нет, он верно скоро взорвется. Я не могу без него. Вера без него никак не могла. Гена прописался не только в моей квартире, но и в каждой поре, в каждой клеточки моего тела. Я закрою глаз (один, левый) на его пахнущий безумием душевный распорядок, подразумевающий бездарные эксперименты с телепатией. Она без него никак не могла. Я не могу без него.
Вера вздохнула и сладко потянулась, привстав на мысочки, распахивая невольным движением халат. Ее это заинтересовало. Она потрогала грудь, потом вторую, потискала сосок, обернулась к зеркалу, повертела бедрами, проверила библиотеку страдальческих поз и соблазнительных взглядов – все на высшем уровне – укуталась, взяла ведро и пошла в кухню.
Надо сказать ему сегодня же. Ты не скажешь. Испугаешься, подожмешь ушки как зайчиха. Ты же знаешь он не любит излишнюю болтовню. Это не болтовня. Это серьезные вещи. Спросить бы у кого совета? У психиатра, например:
Доктор каждый день у меня возникает проблема. Какого рода проблема возникает у вас каждый день? Доктор, вы умненький, вы знаете как мне помочь. Изложите подробнее. Мой муж много работает, охранником, знаете ли, уходит с рассветом, возвращается вечером, мы мало разговариваем, я усыхаю без него… И? Мне нужно рассказать ему нечто…В чем суть, не понимаю? Я не могу. Я боюсь. Я замираю от одной только мысли, язык костенеет, и слова вываливаются не те. Вы беременны? Нет. Другой мужчина. Нет. Нелюбовь. Нет. Что же? Прозвучит нелепо… разговариваем мало, знаете ли...
Вера поставила ведро в угол. Налила чашку кофе из кофеварки и присела за стол. Скатерть вся в цветах будто поляна. Сегодня. Сегодня. Сказать. Сказать. Не побояться.
Но и этим вечером Вера смолчала, точнее пришлось смолчать. Гена вернулся с работы раньше обычного. Хмурый и отстраненный он немо, даже не поднимая глаз, проглотил ужин, а после пошел спать. Засыпал он очень быстро, а спал очень крепко и поэтому когда Вера, отплакавшись в ванне, легла в постель, муж уже храпел. Храп, хоть какой-нибудь отклик, а то бы думала, что сплю с трупом. Всегда ли он был такой? Всегда. С уверенностью говорю: у нас с Геннадием был самый молчаливый медовый месяц за всю историю существования этого ритуала. По мимо реплик в постели, и «питекантроп» официанту, пролившему на его чистую рубашку чай, я мало что помню.
Вера повернулась на другой бок, спиной к мужу, позвоночником чувствуя тепло и присутствие, а разумом зревшую наползающую пустоту.
Не то что бы он был плохой жених, нет, Гена был улыбчивым, его улыбка – редкая улыбка; он умел обнимать, обнимать так, что ты понимала: он и только он имеет на это право; его поцелуй, как и наркотики, вызывал эйфорию и жажду забытья, а о постельной стилистики лучше умолчать, дабы знакомые дамы не впали в любопытство, Геннадий был удачно вылеплен и все тут. В общем, всегда ли он был такой? Всегда. Но за последнее время положение ухудшилось.
Вере не спалось, сидение на дому, а также московские июльские душные ночи втыкали иголочки в румяные лоскуты ее кожи, не отпуская рассудка в бездонную впадину полночных видений. Мысли, то бессмысленно толпились, то бежали, сбиваясь с ног. Немного позже в полудреме ей приснился сон: о том как она по ошибке вышла замуж за немого, а после, решив замять недоразумения, решившись, наконец, на разговор, обнаружила что и сама немая.
На утро Вера не вспомнила сон, голова была тяжелая, тело странно гудело. Сегодня. Сегодня. Чувствую потребность или иначе задохнусь. Доктор, доктор, с каждым днем мне становится все труднее и труднее дышать. Отчего? Отчего с каждым днем вам становиться все труднее и труднее…? Дышать, доктор! Я понимаю.
Вера сварила кофе и теперь мешала сахар, вдыхая смолистый аромат. Эти слова, они распирают меня изнутри, доктор, они должны быть высказаны. Так в чем же дело, говорите… Высказаны мужу. Скажите их мужу! Кофе вкусное получилось: крепкое, терпкое. Что!? Ничего, доктор, ничего. Муж мой молчаливый. Это ничего не значит, быть может он хороший слушатель. И от меня требует того же. Будьте немногословны! Раньше было так, теперь все это рыбье увлечение ушло чересчур глубоко. Вы водите меня за нос, так я не смогу вам ничем помочь, говорите конкретнее. Мой муж считает разговоры между мужем и женой тлетворной бактерией, разлагающей семейное благополучие. Что ж, это звучит странно, но с другой стороны, он в некотором роде прав… Прав, доктор, конечно же прав, прав даже в том, что теперь, с начала этого месяца любое слово произнесенное в слух имеет свою цену. Цену? И по какому же курсу? Одна буква равняется одной пощечине. Ваш муж избивает вас? Оставьте ваши банальности, доктор…
Вечером Геннадий принес букет из одиннадцати роз, коньяк и конфеты. Он все время улыбался и ластился к Вере: то гладил ее по головке, то целовал шею, то как бы случайно задевал грудь рукой и уже после плутовато сожмурив глазки, провожал ее до бедра. За ужином молчаливо иссохла половина бутылки, вторая половина была съедена с конфетами. Все это время Гена смотрел на Веру, а та, порядочно пьяная, упивалась этим взглядом, взглядом, рычащим животной любовью без каких-либо экивоков. Теперь не надо было слов – секс подразумевает другое наречье. Они занимались любовью страстно; кухонный стол запросто заменил им постель. Позже, на диване, Веру раскололо на части от удовольствия, все испытанное ею ранее, показалось блеклыми вспышками петард, по сравнению с сегодняшним разноцветными бутонами праздничного фейерверка.
Теперь она засыпала быстро, не размышляя, но все равно чувствуя потребность высказаться. Завтра. Обязательно завтра. Это будет завтра. Нет, завтра! Вера спала без снов, точнее сны не беспокоили ее.
На следующее утро Вера проснулась чудесно обновленной: секс напоил ее соками и как следствие душа зазеленела. Как я люблю его! Убирая постель, она мимолетно улавливала запах утех, вчера еще разгоряченный, а теперь остывший, но еще способный вызывать живописные образы любовной схватки.
Гена, мне нужно сказать! Ведь я так люблю тебя. Если бы любила, то не сказала бы! Люблю, люблю, люблю! Слова, слова, слова! Почему ты не веришь мне? Как мне верить тебе, если ты не можешь исполнить элементарное мое пожелание? Элементарное? Всего лишь на всего: промолчать. Всего лишь на всего?
Я скажу! Я скажу! Я скажу! Невыносимо страшно. Вера сидела уткнувшись в телевизор, воспринимая передачу как фон, как лепечущую подругу, не волнующуюся о том: слушают ее или нет, лишь бы выговориться. Ножки ее карамельные, ангельски обнажено выглядывая из под халатика, лежали крест на крест, нервно покачиваясь. Ручки ее тоненькие сладкие, утирали мокрые ладошки. Головка ее хрупкая на сахарной шейке опущена. Глазки ее неопределенного цвета, отражающие нечто, находящееся далеко-далеко.
Так Вера и сидела, ожидая двух традиционных ударов в колокол квартирного звонка. Ей представлялось, что звук будет слишком сильный и она оглохнет или еще страшней – слишком внезапный и она станет заикаться, а то и вовсе расстанется с речью. Она ждала, она жаждала. Время словно чахоточное, то летело, то плелось, то останавливалось. В голове каруселью крутился немой черно-белый фильм: входит муж, радостно улыбаясь жене, лицо жены (крупный план), истерзанное болезненным ожиданием, лицо мужа (крупный план) выражает недоумение, жена кидается в ноги мужу и подняв голову, что-то говорит, титр: первый удар пришелся по челюсти…
Я способна. Я способная. Я пособница. Ты пособница. Мерзкая языкастая шлюха. Язык – подвижный мышечный орган в полости рта, участвующий в артикуляции. Смотри! Слушай! Вот чем! Вот чем ты хочешь нарушить супружеское равновесие – мышечным органом! Слушай! Вот чем! Смотри! Шлюха! Шлюха! Так же хорошо работаешь языком. Язык! Огромный, пупырчатый, шевелящийся и слюнявый.
Безоговорочно как приговор прозвучали два ровных удара в колокол квартирного звонка. Вера пошла открывать. Когда она поднялась, ей было двадцать три года, около двери ей стукнуло двадцать пять, прибавьте по году, на каждый оборот ключа.
Геннадий зашел улыбаясь, улыбаясь же, стащил ботинки, посмотрев на Веру, улыбка истлевшим листком спала с его лица. Он погладил ее по головке, что означало: все нормально? Она пожала плечами, что значило: не знаю. Гена пристально посмотрел на жену: ты уверена? Вера опустила голову: не знаю. Гена хмыкнул, надел тапочки и прошел на кухню: погода что ли завтра измениться? Вера последовала за ним. Он обернулся и поднял брови: что ты съела сегодня на завтрак? Она приоткрыла рот, а после прикусила губку: мне нужно сказать тебе нечто. Он развел руками: сегодня ты сама не своя; отвернул голову: поменьше надо ее трахать. Гена направился к холодильнику: что у нас есть поесть? Вера секунду колебалась, а потом сдавшись начала готовить ужин.
Ритм скворчания бифштекса и шум электрического чайника помогли сориентироваться в пространстве. Наблюдая как масло пляшет на сковородке, ей соскользнула в голову мысль о предначертанных муках ада. Там за столом, далеко-далеко за спиной, гоняя слюни сидит Гена – голодный, холодный, молчаливый, любимый, любимый…
Геннадий ел быстро, заглатывал кусками, едва пережевывая, компенсируя желудочный сок, крепко сваренным кофе. Вера смотрела на него (он не смотрел на нее); где-то поперек горла у ней рождались звуки, рождались с невыносимыми муками и мгновенно дохли, как никчемные выкидыши - клокотание в гортани. Она сглатывала их и пыталась разродиться вновь. Тщетно. И вновь и вновь. Один раз получилось: на свет прорывается младенец живой, розовый, склизкий, вот-вот закричит, но нет, дыхание спадает и обрывается глухим кряхтением. Умер! Гена вопросительно посмотрел на жену: странная она, странная; и вернулся к еде.
Что это я? Что это я? Сейчас скажу, сейчас скажу, сейчас сказала бы! Да. Да. Да. Да. Сию секунду! Сейчас же! Ну! Нет, нет, нет, нет!
Геннадий встал из-за стола, глухо рыгнул, поцеловал жену в щеку, помял ей дружески плечо: было вкусно, дорогая, спасибо, ты знаешь, я устал как собака, пойду спать, завтра рано вставать; и ушел в комнату. Было слышно как под тяжестью его тела скрипнул диван.
Неужели и сегодня: Му-Му. Неужели и сегодня: Ку-ку. Неужели и сегодня: пи-пи. Никчемная дура.




Вера сгибала, мяла алюминиевую столовую ложку: туда-сюда, сюда и туда. Там за стеной в комнате… Противная алюминиевая ложка не ломается. На уже разложенной постели… Противная алюминиевая ложка наливается теплом от места сгиба и дальше. Закручивая пальцем вихры в волосах… Противная алюминиевая ложка белеет на сгибе. В своем бездонном, беззвучном аквариуме… Противная алюминиевая ложка ломается.


Опираясь о стену, воплотившаяся Вероника делает первый шаг, затем с трудом – второй, так преодолевая водную толщу затопленной квартиры. Она судорожно сжимает и разжимает рот; регенерируя жабры, ей не осталось сил на плавники и хвост. Поэтому еще один шаг, и еще один. Терракотовые глаза округлились, вещая вкруг себя пустоту. Щеки поддергивались. Шея, словно испытывая легкие электрические разряды, тряслась, утратив опору позвоночника. Вот она входит.


Зеленоватое от воды сияние телевизора фосфором ложилось на диван и распростертое тело мужа. Гена недвижно, заложив руки за голову созерцает телепередачу. Вера мягко, кошкой сворачивается рядом, приближается к самому уху Гены… Вот она выплывает, кислороду осталось мало, легкие щекочет изнутри, в голубоватом верху плещется солнце; она близко.
--- Я люблю тебя.
Вера вынырнула, вдохнула полные легкие и брызги, брызги вокруг.
Раздался скрежет, шлепок и свист – в совокупности, проще - храп. Вера вынырнула, вдохнула поглубже, задержала дыхание, плюхнулась обратно в воду и счастливая падала камнем на дно.