Осенняя сказка 1 часть. Глава 1

ГЛАВА 1. login: Стрелок

"Возьми мое сердце, возьми мою душу…”
                Ария, "Возьми мое сердце”

   Это было семейной легендой. Когда я родился - а родился я, кстати, в понедельник - небо резко затянули тучи, и ударил гром. Не знаю с тех ли пор - но мне начала нравиться ветреная дождливая погода. Конечно, хорошо, когда светит солнце, на улице тепло и радостно. Но даже в яркую солнечную погоду мне часто на душе становилось тяжело и пусто. А если я попадал под дождь... не знаю почему, но всегда становилось на душе чисто и радостно. Дождь смывал все заботы, он очищал душу от всех сомнений и переживаний, он, казалось,    пробуждал все лучшее, что было во мне. Дождь всегда отмечал вехи в моей жизни.
   Когда умер отец, мне было всего восемь лет. Он не жил со мной и матерью, но все равно я очень любил его. И всегда радовался, когда он приходил. Всю ночь после его смерти я плакал. А затем пошел дождь. Он лил, не переставая несколько дней, пока отца не похоронили. Но мне уже не было почему-то грустно. Что бы ни было, он остался со мной. Не его хоронили - а лишь тело. Его душа осталась со мной. И пока взрослые стояли на кладбище и смотрели, как гроб опускают в яму, я подставлял лицо каплям дождя, которые утешали меня, которые говорили, что, наверное, отец жив, просто он где-то далеко-далеко отсюда, но все равно любит и ждет меня.
   Первые девять классов, учась в школе, я был что называется "примерным мальчиком". Как известно, в любой школе этих ребят недолюбливают (и это мягко сказано). Не помню уже, как это получилось, но когда я учился в пятом или шестом классе, я повздорил на эту тему с одним пареньком постарше и посильнее меня. Как всегда такие стычки заканчивались разборками за школой после уроков. В тот день шел моросящий дождь... в тот день я утыкался лицом в землю три или четыре раза. Кровь стекала с разбитого носа на рубашку, голова кружилась, я уже плохо соображал, но дождь настырно шептал мне, чтобы я вставал и продолжал бороться, и, превозмогая боль и в большей степени крики из толпы школьников, поддерживающих естественно не меня, я поднимался и шел на противника. Под конец мне даже удалось поставить ему фонарь под глазом, хотя мне все равно досталось гораздо больше. Потом кто-то крикнул, что идет директор школы, и все разбежались. Я поплелся домой. Мне уже не было страшно, я был готов бороться со всем миром - а дождь смывал с меня остатки крови.
   Даже поцеловался я впервые под дождем. Это было в девятом классе. Я провожал девчонку домой, когда пошел проливной дождь. Мы забежали под какой-то козырек и стояли там, прижавшись друг к другу и держась за руки. Я пытался неуклюже шутить - она смеялась. А потом повернулась ко мне и поцеловала. И уже не замечая дождя, мы, сцепив руки, побежали к ее дому, смеясь от счастья, которое нам подарил дождь. Жаль, но с ней у меня так ничего и не вышло. По-моему, я даже не любил ее - просто было любопытно окунуться во "взрослую" жизнь.
   В тот день, когда я вернулся из Ростова на электричке, тоже шел дождь. Обменять квартиру пока не удавалось - заартачились хозяева, поэтому настроение у меня было не очень радостное. Впрочем, через пять минут, после того как я сошел на "Студенческой" и направился к дому, меня уже волновало немного другое. А именно трое крепких ребят в кожаных куртках, окружавшие меня. Один из них был на меня особенно в обиде - когда они меня встретили на остановочной площадке с твердым намерением снять с меня куртку, я успел врезать ему по наглой ухмыляющейся роже, прежде чем пустился в бегство. Не то чтобы я трус, но ребят было трое, а у одного поблескивало в руке "перышко".
 Только зря я давно не занимался спортом.
 Ребята догнали меня и теперь оттесняли в тупик. В один из темных дворов, которыми изобилуют наши новочеркасские улицы.
 Я оценил ситуацию. Сзади и слева гаражи, справа - старый двухэтажный дом, но со вполне приличной железной дверью и домофоном. Спереди - трое несимпатичных мне парней. Вся эта картина освещается одинокой лампочкой у парадного да луной, с любопытством взирающей на происходящее.
 - Ну че, сука, добегалась, - прохрипел один из моих противников, по виду законченный наркоман.
 И тут страх куда-то ушел. Потому что действительно добегался. Меня загнали в угол. И уже никаких шансов. Нечего терять, и поэтому можно быть наглым.
 - Подойди, урод, и повтори!
 И они начали подходить. Все трое. Один даже подхватил с земли какую-то палку, и, поигрывая ею, стал обходить меня слева.
 - Самурай хренов... - прошептал я, отступая к дому.
 Пока я следил за передвижениями "самурая", "наркоман" подобрался прямо ко мне - для законченного он передвигался довольно быстро - и уж не знаю как, но через миг его кулак соприкоснулся с моей физиономией, а еще через секунду я сам соприкоснулся со стеной дома. В глазах сразу потемнело. Но боли я почему-то не чувствовал - наверное, из-за шока от удара. Сила тяготения упорно тянула меня вниз, но, опираясь на стену, я попытался встать. Когда меня настиг удар наркомана, я, по-моему, вскрикнул и отлетел в сторону... я даже не понял, куда он ударил - болью вдруг взорвалось все тело. Я упал на ровный ковер из мокрых листьев... ранняя нынче осень. Попытался встать. Почти удалось. Перед глазами стояли цветные круги, с преобладанием кроваво-красных. Еще один удар, на этот раз под ребра, вновь отбросил меня к стене. С трудом придя в сидячее положение, я прислонился к холодному кирпичу. Капли били мне в лицо, попадали за шиворот, они освежали, но дождь больше не разговаривал со мной, как раньше - в детстве.
  А, может, я просто разучился слушать?
  Мозг отказывался повиноваться, мысли редкие и рваные, казалось, даже не принадлежали мне.
  - Ну че, урод, тебя кончить, кончить тебя, выбл...док? - орал кто-то, кажется Самурай.
  - Не ори! - одернул его кто-то. - Надо его отсюда вытащить, светло здесь слишком...
  Три черные горы возвышались надо мной. Сквозь красную пелену, застилавшую мне обзор, они выглядели зловеще. И они надвигались на меня. А я не мог встать. Единственное, что мне хотелось - это ощущать спиной прохладу, хоть чуть заглушающую боль. И капли на лице...
   Что-то эта мысль мне напомнила... слова одной старой песни.
   Капли на лице... может, это дождь. А может, плачу это я...
  Единственное, что мне хотелось - это ощущать капли на лице. Да, нет. Еще мне очень сильно хотелось жить.
  Время, казалось, остановилось. Медленно, очень медленно, не осознавая, что делаю, я засунул руку за пазуху. Рука привычно сжалась на рукоятке. Где-то в подсознании билась мысль, что это невозможно, что у меня никогда не было оружия, да и вообще я стрелял всего пару раз в жизни. А руки делали свое дело - быстро и привычно.
  Ствол был направлен в сторону трех колышущихся темных гор. Они застыли, как вкопанные, не в силах двигаться, видимо соображая, откуда у меня вдруг появился пистолет.
  "...и только Чистые имеют право отнять жизнь. Потому что только они платят за это..."
 Глупая мысль, которая пришла неизвестно откуда. Мне вдруг показалось, что это сон. Кошмар. И эти слова, пришедшие откуда-то извне, и темные горы, качнувшиеся ко мне...
   "...и плата их огромна..."
   Палец нажал на спуск.
   Ведь во сне все равно никто не умирает, правда? Это всего лишь плод твоего воображения. И ты убиваешь не людей, а всего лишь мороки, навеянные Оле Лукойе или каким-нибудь Песочным Человечком.
   Выстрел.
   Никакой отдачи. По крайней мере, физически.
   "...это жизнь..."
   Одна из темных фигур отлетела от меня на несколько шагов. Оставшиеся две метнулись в разные стороны.
   И тут разом все прояснилось. Исчез кровавый туман. Исчез гул в ушах. Резко притупилась, хотя и не исчезла совсем боль. Я сообразил, что стою на коленях перед телом одного из моих обидчиков. Кажется, это был Самурай. Ползком я добрался до его лица и заглянул в него. Что-то происходило со мной, но я не мог понять пока - что именно. Его глаза были открыты... нет, даже широко распахнуты. И в них была Боль. Огромная. И она начала проникать в меня. Не знаю, можно ли выразить это словами... можно ли вообще это хоть как-то выразить.
   ...Страх, унижение... грязный загаженный деревянный пол, и ты валяешься на нем, маленький и несчастный. И спина ужасно болит, исполосованная ремнем. И огромный человек над тобой, твой отец, которого ты и боишься и ненавидишь одновременно. Он замахивается и тебе кажется, что твое тело раздирают на куски...
   ...твоя сестренка. Единственный человек на свете, которого ты любил. Глупенькая. Когда ты подхватил какую-то заразу, она, чтобы достать деньги на лекарства, пошла на панель. Ты выяснил это только потом. И ты плакал. Не боясь слез, ты плакал, обняв ее за плечи. Потом ты пытался запретить ей заниматься проституцией, ты даже запирал ее дома. Но она сбегала. Постепенно, через некоторое время ты плюнул. А она опускалась все ниже и ниже. Она села на иглу. И ты опять плакал, обняв ее тело, погибшее от передозировки...
   ...Боль. Боль от осознания того, что ты один в этом мире. И ты начинаешь ненавидеть его. Всем сердцем... Всех - и каждого в отдельности...
   ...И самая большая боль. Выстрел - удар - и ты знаешь, что все. Ты умер. Хлоп - и тебя уже нет.
   Но вдруг боль уходит. Когда ты вдруг понимаешь, что, наверное, сейчас ты сможешь встретиться с сестрой. Что ты сможешь увидеть ее и обнять. И с этой глупой, но счастливой мыслью ты умираешь... 
   Все ушло, все развеялось. Я все так же стоял на коленях перед трупом. Перед тем, кто так любил свою сестренку. Перед тем, кого я только что убил. Перед тем, чья душевная боль теперь жила во мне.
   Отдача у пистолета была... и еще какая.
   Я отполз в сторону на пару шагов. Меня вывернуло наизнанку.
   А дождь все шел. Сегодня ему было плевать на человеческие проблемы.
   
    Поднимаясь по лестнице на четвертый этаж, я пытался осмыслить все, что со мной только что произошло. Как только я вышел из двора, шатаясь из стороны в сторону, я вдруг понял, что забыл пистолет. По крайней мере, в руках у меня его не было, и я понял, что совершенно не помню, что делал с ним после того, как выстрелил. То, что у меня вообще не было оружия за пазухой, прежде чем я встретил гопников, меня почему-то мало смущало. Наверное, еще сказывался шок.
   Пересилив себя, я вновь вернулся в закоулок. Тут меня ждало новое потрясение - труп пропал! Его дружки не могли его утащить, так как они сбежали сразу после выстрела. Но не мог же он испариться! Я обошел все вокруг. Не следа крови, вообще никаких следов! Я рванул оттуда.
   Только через десять минут ходьбы, находясь на Кировке, я обрел способность логически размышлять. Итак, предположим, что мне это все пригрезилось. Не было ни трупа, ни вообще никаких бандюг. Просто  я зашел в какой-то двор, чтоб... ну, к примеру, облегчиться. Поскользнулся и упал. И мне все почудилось.
   Прекрасное объяснение. Только удачно же я упал, что болит сразу в трех местах - как раз там, куда меня били.
И воспоминания, муки Самурая так реальны...
   Голова закружилась. Я постарался выкинуть все мысли из головы и направился к дому на Первомайской. К моей квартире. Где меня ждали.
   Добрался я, к счастью, туда без приключений.
   Яна открыла сразу. Так я ее и не отучил от привычки отпирать дверь, даже не глянув в глазок.
   Маленькая, рыжеволосая, в светлой ночнушке она казалась мне таким солнышком. Сейчас - с легкими тучками, набежавшими на него. Она волновалась.
   - Что с тобой, медвежонок? - спросила она меня, обнимая. - Ой, господи, да ты же весь в крови!
  Яна потащила меня в ванную, стягивая с меня на ходу куртку.
   - Что случилось, Володька, что они с тобой сделали? - спрашивала она меня чуть не плача, гладя меня своей ладошкой по руке и все время пытаясь посмотреть мне в глаза.
   - Все в порядке, - пробормотал я, подставляя голову под кран. Смывая с себя кровь и грязь сегодняшнего дня. Не мог я взглянуть ей в глаза. В ее глаза, которые всегда меня понимали и прощали. Только сейчас я не хотел, чтобы мне прощалось все.
   - Что случилось, медвежонок? - повторила жалобно Яна.
   Ничего особенного, Солнышко. Просто я только что убил человека.
   - Вова, может вызвать скорую? На тебе кровь...
   Я почувствовал себя сволочью. Она за меня так волновалась, а я вел себя как полный придурок. Я обнял ее, и Яна прижалась ко мне всем своим хрупким телом, то и дело всхлипывая.
  - Все хорошо, любимая. Так... какие-то козлы пытались меня тормознуть. Пару раз врезали... но я от них убежал...
   - Бедненький, - прошептала Яна.
   Ну не могу я ей врать! Не могу я врать человеку, который мне безгранично верит.
  Я отвел ее на кухню, включил свет, сел. Яна смотрела на меня непонимающе. Наверно, на моем лице что-то такое отражалось. Я взял ее за руки, подвел к себе поближе и посадил к себе на колени. Поцеловал ее нежно в уголок губ. Я не верил, что смогу еще хоть раз ее так поцеловать. Яна посмотрела на меня испытующе. Она всегда чувствовала перемены в моем настроении.
   - Что с тобой?
   - Ян, - я сглотнул застрявший в горле ком. - Я... только что... убил... человека.
  И слова полились из меня - непрерывным потоком. Захлебываясь, я рассказал ей все - и о встрече на остановке, и о выстреле, и о муках парня, которого я застрелил. Потом я вновь взглянул ей в глаза. Я не думал, что она мне поверит.
   На ее глазах выступили слезы.
  - Володенька... - шептала она, гладя мне ладошкой щеку. Потом она резко обняла меня и крепко прижала к себе.
  - Как же тебе сейчас плохо...
  Мир сходил с ума. Она поверила в ту нелепицу, которую я только что рассказал ей. И она простила меня. Но, черт возьми, я же только что лишил жизни человека!
  - Яна... я...
  - Не говори ни слова, все будет хорошо... все будет хорошо! Веришь? - она посмотрела на меня. Робко улыбнулась.
  Я не смог сдержать улыбки.
  - Солнышко, это я так обычно говорю.
  Она с серьезным видом кивнула.
  - Но, Янчик, неужели ты не понимаешь, что то, что я тебе рассказал, смахивает на бред сумасшедшего?
  Она тихонько засмеялась.
  - Я люблю сумасшедших... если они - это ты.
  - Яна, я серьезно.
  - Я не знаю, что случилось, Вова. Может быть, пистолет тебе подкинули... совпадения всякие бывают.
  - Даже если это так - то как, черт возьми, я почувствовал мысли... даже не мысли, я не знаю, как сказать... боль этого парня?
  - Шок. У тебя было временное помутнение.
  Нет, иногда Яна бывает такой рационалисткой.
  Я достал из шкафчика пачку "Chesterfield", взял сигарету - прикурил. Ада смотрела на меня неодобрительно. Впрочем, она знала, что я курю, когда сильно нервничаю, но никогда не прятала от меня пачку, всегда лежащую на нижней полке шкафчика.
  - Куда тогда подевался труп? - спросил я.
  - Может быть, это действительно тебе показалось... - задумчиво проговорила Ада, даже не спрашивая, а скорее утверждая.
  Я помотал головой.
  - Это не показалось, Яна. Ты уж поверь мне.
  Я пустил струю дыма в пол.
  - Надо позвонить в ментовку.
  - И что ты им скажешь, глупыш? Что ты убил человека из пистолета, которого у тебя не было, и покажешь им место, где его уже нет?
  Я упрямо замотал головой.
  - Там был дом. Кто-то должен был слышать выстрел.
  - Давай сходим туда завтра. И все выясним.
  - Я не хочу тебя впутывать...
  - Отклоняется. Ты мой муж - все, что касается тебя, касается и меня тоже.   
  - Завтра у нас годовщина, ты забыла?
  - А мы с утра сходим, - она хитро улыбнулась. - Такого праздника у нас еще не было.
  - Яна!
  Она посерьезнела.
  - Вовка, я понимаю тебе сейчас тяжело. Но не зацикливайся на всем этом. Завтра все выяснится. А пока - марш в ванную! Отмойся, я пока разогрею ужин.
  Яна всегда говорила умные вещи - а иногда полезно послушать, что тебе говорят люди с двумя высшими образованиями.
  Я затушил сигарету, поцеловал жену в щеку и отправился принимать душ.

  ...Резкий пряный запах. Лето. Речка. Вода плещется в двух шагах, ласковое солнышко отбрасывает блики на речную гладь.
  И я, маленький и беспомощный, сижу на коленях у сестры. А рядом, устроившись на покрывале со всякой снедью, сидят большие люди. Взрослые. Они о чем-то громко беседуют, смеются, постоянно наполняют стаканы какой-то прозрачной жидкостью, пьют и едят. Один из них - большой бородатый человек - мой отец. Женщина рядом с ним - моя мать. В отличие от всех находящихся за этим импровизированным столом она грустит. Мне ее жалко. Но все уходит, когда я смотрю на речку - солнечные блики манят меня. Я тянусь своими маленькими ручками к Солнцу, пытаясь поймать солнечных зайчиков, мне весело и хорошо - я улыбаюсь.
  - Славик, хочешь конфетку?
  Это моя сестра. Ее зовут Вика. Она очень добрая. Она всегда угощает меня всякой вкуснятиной, даже если взрослые запрещают. Она меня очень любит и я ее - тоже.
  - Ты хорошая, - говорю я ей и пытаюсь рассказать ей, как это здорово, когда вокруг все так ярко и радостно и когда тебя окружают люди, которые тебя любят.
  - Зайчик, - говорит она, - тебе хорошо, правда? Когда ты научишься говорить, мы будем с тобой лучшими друзьями?
  Она щекочет меня. Мне смешно.
  Когда же я научусь говорить на взрослом языке?..
  ...Я, бледный и худой. Отец, сильный и пьяный. Сегодня он опять избил мать. Сейчас она лежит на кровати и тихо стонет, прикрывая руками рубцы, оставленные острым концом утюга. Который держал в руках мой отец. Рядом со мной сестра. Она тоже бледная. Но в ее глазах твердость. Которой мне сейчас не хватает. В моей руке кухонный нож.
  - Что, сукин сын, сволочь беспризорная, на отца руку поднял? - орет эта пьяная скотина, надвигаясь на меня, и брызгая слюной во все стороны. Он уверен в своей силе. Он уверен в своей правоте. Он большой и сильный - он всегда прав.
  - Я тебя сейчас отделаю, - кричит он, надвигаясь на меня, - а потом и тебя, сука!
  А это - уже моей сестре.
  - Мразь! - говорю я тихо-тихо. И делаю выпад.
  Непоправимые поступки всегда совершаешь быстро. Не задумываясь о последствиях. На то они и непоправимые.
  Потом я не замечаю ничего. Ни речки, куда мы сбросили тело, ни орущей благим матом матери, ни тряпки в руках сестры, с которой капают капли густой темно-красной жидкости. Ни ментов, пришедших на следующее утро, ни санитаров, через несколько дней забравших мать в психушку. Я бы не замечал ничего еще, наверное, очень долго. Если бы не сестра.
  Вика. Моя сестра. Моя...
  Я проснулся. На своей кровати, в девятиэтажном доме на Первомайской. Рядом тихонько сопела Яна.
  Меня зовут Владимир. Да, у меня есть сестра, но ее зовут Тамара, она замужем, у нее есть дочь. Она жива. А Вика мертва. Похоронена. На кладбище.
  Я тихонько поднялся с кровати. Оделся и на цыпочках выбрался из квартиры. Пулей спустился вниз.
  Я нашел способ проверить, сошел я с ума или нет. Верный способ.
  Светало.

  Утро было холодным. Ветер добирался, казалось, до самых костей. Я кутался в куртку и настырно продирался сквозь кусты. Холодные мокрые решетки оградок пытались задержать меня. Ненавижу этот русский обычай огораживать смерть. Кому нужны эти заборчики? Мертвым? Им все равно. Этой иллюзии защищенности им, может быть, не хватало при жизни, но не сейчас. Эти железные оградки, столы и деревянные скамейки нужны только нашим людям, которым, наверное, доставляет удовольствие пить на кладбище. Кладбище - это место покоя и скорби. Помянуть умершего можно и дома. И нечего искать острых ощущений, и нечего говорить, что так мы ближе к ушедшему от нас человеку. Ближе надо было быть к нему при жизни, когда ему действительно было грустно и одиноко. А сейчас наша "близость" ему уже ничем не поможет. Его - нет.
  Что меня вело? Интуиция? Нет, скорее воспоминания. Память другого человека.
  За очередным вычурным памятником я заметил крест. Без всяких оградок и скамеек. С фотографии на меня смотрела молодая симпатичная темноволосая девушка. Она надула губки, что придавало ей обиженное выражение. Было в ней что-то детское, невинное. Я ее прекрасно знал. Хотя сам никогда не видел.

Потехина Виктория Павловна
02.03.1977-12.08.2001

  Она умерла два года назад. Умерла... на моих руках.
  ...бледное осунувшееся лицо. Синие круги под глазами. И глаза - такие прекрасные раньше - теперь медленно стекленеют. И ты смотришь в эти прекрасные глаза, и ты зовешь ее тихонько, как тогда в детстве, когда за окном ночь, когда за окном - темно и страшно, но на соседней кровати спит твоя старшая сестра, и если ее позвать, она придет, погладит тебя, взъерошит твои непослушные волосы, расскажет веселую сказку, и ты усыпаешь убаюканный ее голосом. И в своих снах ты то принц, спасающий прекрасную принцессу, то рыцарь, смело идущий на дракона с копьем наперевес, то веселый трубадур, ищущий приключений - в твоих снах оживают ее сказки, обретают силу ее мечты.
   Но сейчас она не отзывается. Ее сказки умерли вместе с ней. Но ты не веришь этому. Ты шепчешь - тихо-тихо, будто пытаясь разбудить ее.
   - Вика... миленькая... не умирай ладно... мы еще покажем им... всем... это все чушь... они мне все заплатят... тебя вылечат...
   Она не просыпается. Ей снится кошмар. Имя ему - Смерть.
   Твоя речь становится бессвязной. Ты видишь только эти глаза, которые уже никогда не будут смеяться.
   И ты воешь, воешь в буквальном смысле. И, наверное, в этот момент полностью переступаешь ту границу, что отделяет человека от зверя. Но тебе уже все равно. Только что умерло твое детство...
 
  Я стоял на коленях, обхватив руками крест, и плакал. Я забыл обо всем - сейчас были только я и она. Та, которую я любил больше всего на свете. Моя сестра...
  "...Убийство не должно остаться безнаказанным, ибо человек всегда должен оценивать свои поступки, знать к чему они приведут. Поэтому для Чистых и существует Плата..."
  Будто строчка из лекции. Откуда пришла эта мысль? Нечто подобное уже со мной было. Когда я убил Вячеслава Потехина. Что же со мной происходит, черт возьми? Я встал с коленей, бросил последний взгляд на нецветное фото. Сейчас меня немного отпустило, но я не знал, когда ЭТО нахлынет вновь.
  Я развернулся и быстрым шагом направился прочь. Так ничего и не прояснилось.
  Кроме того, что я не сумасшедший.
  Хотя, кто его знает...