Интервью в передаче Обычные дела на Ачинском ТВ. Ведущая Наталья

На днях совсем неожиданно сделала для себя открытие и записала его внутри: не знаю, поближе к разуму или сердцу. Я открыла для себя человека. Представляя героя сегодняшней программы, скажу просто: Валерия Олюнина – писательница. Здравствуй, Лера!
-Добрый вечер. Слово «писательница» очень громкое. Я считаю себя учеником в литературе. Писатели бывают с маленькой буквы и с большой. Но я пока даже не с маленькой. Когда напишу вторую книгу, может, тогда назовусь писателем с маленькой буквы.
-Вопрос сам собой рождается: почему «Экзерсисы» называется книга?
-Книга во многом ученическая. Писала я ее шесть лет. Начала с маленьких заметок, потом через зарисовки, через рассказы писалось… «Экзерсисы» - с французского «упражнения». Поскольку я ученик – я упражняюсь. Я не волшебник, я только учусь.
-Когда впервые за перо взялась? С чего все началось?
-Лет в 13-14. Когда ездила по разным городам, писала впечатления о жизни. Потом были личные дневники: первые влюбленности, первые разочарования. Написала свой материал в литературном плане в 22 года.
-Основная форма: дневниковые записи. Дневник – это что-то интимное. Почему на суд читателей?
-Дневники – это большое откровение не только перед собой, но и перед другими людьми. Мне кажется, если ты хочешь, чтобы тебя слушали и искренно сочувствовали, то нужно быть самой искренней. Как ты можешь претендовать на правду, если ты сам не правдив? Если ты начинаешь лгать  себе, человек это быстро поймет, скажет: «Она лжет себе, а мне она и подавно солжет».
-В книге нет вымысла? Всё правда?
-Книга эклектична. Она разная по жанрам, по тематике, по содержанию. Это – калейдоскоп впечатлений о жизни. Где-то есть правда, где-то вымысел, где-то правда, переплетенная с вымыслом. Вымышляю тогда, когда не хочу обидеть конкретного человека, не хочу показывать пальцем, но явление меня глубоко задевает. Не могу пройти мимо.  Придется выдумать человека, выдумать ему новое лицо, одежду. Но явление, суть, сущность, природа человеческая – неизменима.
-Одна из первых строчек в книге – это авторское вступление. Там есть строка: «Вы увидите жизнь такой, какая она есть». Как можно объяснить присутствие вымысла?
-Хемингуэй в статье «О писательстве» сказал: «Писательство – это переплавленная реальность». Всё идет переплавленное… Идет жизненная правда, пропущенная через собственное сердце, собственное понимание, созерцание. Не правда, что есть человек Иван Иванович, правда то, что существует такой тип людей. Это вторичная правда. Читая Достоевского о Раскольникове, мы же не усомняемся в том, что такие люди жили, убивали и были наказуемы?! Это – природа человеческая.
-Последняя строка в книге: «Это – попытка взлететь и присмотреться к миру». Получается, автор созерцает жизнь сверху?
-Долгое время я жила по алгебраичной, сухой схеме. Я серьезно и жестко относилась к себе и серьезно и жестко пыталась судить других людей. Забывала о том, что я прежде всего женщина. Сущность женщины – жизнь, природа, она – мать. Она не должна быть сухой и выхолощенной. Одна женщина сказала мне: «Попытайся кокетничать, попытайся быть женщиной, а потом уже человеком. Порхай, но не как бабочка, бабочки плохо видят». Видеть нужно, не летать, порхать, а видеть. Но немного над землей, над событиями.
-Читая некоторые зарисовки, рассказы, я заметила, что Лера берет на себя право судить других. Не то, что оценивать… Как Немезида, к кому-то жестко относясь… Откуда такое право?
-Это спорный вопрос: имеем ли мы право делать приговор. Мы сами люди, и сами бываем не правы, и мы обижаем людей, и мы грешим. Почему мы наделяем  себя правом  жестко делать выводы? В Библии сказано: «Не суди, да не судим будешь».  Я хочу, чтобы меня судили, хочу сама судить. Самое страшное зло, преступление,  за которое мы не несем ответственности в тюрьме, это равнодушие. Когда мы проходим мимо  людей – это и есть равнодушие. Но когда мы чувствуем боль человеческую, когда видим, что бомж – это тоже человек, хоть в грязной одежде, голодный и злой, хотим вскрыть эту рану, язву, но мы не можем долго лечить примочками. Мы должны, как хирург скальпелем, срезать нарыв, чтобы боль и горе вышли изнутри. Это, наверное, такой прием: приходится резать по живому. Это больно и для меня и для моих читателей, возможно, тоже.
-В книге описываются разные события, явления, люди. Она разделена на главы. Стержень есть?
-Есть. Я хотела  сначала ее назвать «Просто жизнь». Просто жизнь – без прикрас, без украшательств, декораций, без ненужного вымысла, скажем так. В мире уже все есть, нужно просто взять и увидеть.
-Каким надо быть героем, явлением, чтобы стать не просто эпизодом жизни? Что нужно, чтобы стать рассказом в книге Олюниной?
-Наш мир очень противоречив, и не так гармоничен, как может показаться на первый взгляд. Писатель Юрий Коваль слышал крик деревьев, листвы, неба: «Юра, напиши о нас!» Наша жизнь преходяща. Мы ненадолго здесь, мы – призраки по сути. А хочется описать то,  с чем мы сталкиваемся… Если я беру в руку чашку – хочу писать о чашке, вдруг она завтра разобьется.  И никто никогда не узнает, что она была мне дорога, что мне ее подарили родители.
-Рассказывая о книге, принято красиво бросаться цитатами. Я не стала разрывать произведение. Прекратила насилие. Почему рассказывая о своей книге, ты используешь цитаты других людей. Не воспользуешься своими собственными словами, не скажешь: «Как я написала в том-то рассказе…»?
-Почему я не цитирую себя? Я живу одной жизнью, моя книга – это вторая моя жизнь. Почему я должна перетягивать слова из одного пласта своей жизни в другой? Я уважаю великих, но не хочу преклонять перед ними колени. Я хочу говорить с ними по-дружески. Если меня касается душа Пушкина, я с ним соприкасаюсь в этот момент, и у меня происходит открытие, когда я говорю стихами Пушкина. Что касается цитат… Цитата не может заменить мысль, она может ее только подтвердить. Ну, а себя цитировать пока еще рано. J Может, никогда не придет  этому время.
-Ты побывала в Эстонии, а через несколько дней родилась заметочка. Почему некоторые произведения рождаются через годы? Почему возвращаешься к прошлому?
-Все мы думаем о счастье. Вспоминая вчерашний день, неделю, полжизни, понимаем, что были счастливы именно тогда. Здесь есть парадокс человеческого существования: не ценим тот миг, в котором проживаем сейчас.  Когда  я первый раз поехала заграницу, это были Афины, мечта моя, а написала об этом только через пять лет. Я поняла, что это было для меня ценно. В Греции у нас не было фотоаппарата, и в городе не было ни одного фотографа, кто бы мог нас сфотографировать. Мы поднялись в Акрополь, там стоял один старик фотограф. Я сказала: «Мама, или сейчас или никогда». Но наша группа уже уходила, и мы не успевали… Так мы не сфотографировались в Афинах. А когда приехали домой, я пожалела об этом.  Ни фотографий, ни кино, ни музыки у меня не осталось. Пришлось сесть и написать, как это было. Для себя, для детей, для внуков, которые, возможно, захотят со мной  познакомиться, а меня уже не станет. Я хочу остаться в этой жизни. Наверное, для этого и пишу.
эфир:22.12.2001