Ленинградское время Путеводитель - иллюзион

Путеводитель – иллюзион

Санкт – Петербург

Весь город, который я вижу и чувствую – это всего лишь мои ощущения. Стоит спросить любого прохожего на садовой, что такое Питер, он ответит - «город», окинет тебя отстранённым взглядом и пойдёт дальше. Я же отвечу: «Питер – это я». Кто-то обвинит меня в надменном пафосе или ещё каких злодействах, я не сержусь -  в восьми случаях из десяти я искренен.
Мой город это злое место. Может он более меланхоличен, чем Москва или ещё какой эпицентр взрыва, но жрет свои внутренности без жалости и сожаления. И подчас больше похож на больного старика, чем относительно молодое «творенье».
Иллюзорность этого путеводителя очевидна. Всё равно его никто не прочитает и даже не порвёт бешеной рукой. Он так и останется осыпаться на моём старом винчестере. И через полтора года я и сам про него забуду.
Итак, ты в Санкт-Петербурге. Городе трёх революций, (кстати, во время третьей, мой прадед был одним из тех, кто брал зимний), столичной провинции. Начинается путь нелепо и неестественно, однако, так уж мне захотелось. С Казанского моста у Дома Книги, на Невском проспекте. Здесь всегда не продохнуть и каждый прохожий норовит стошнить тебе в карман. Дрянные музыканты что-то настукивают у перил, облезлые школьницы плюют в речку, свесившись вниз и оголив свои белые поясницы. Грязные цыгане, выпятив отъетые животы, клянчат на батончик «сникерса». Причёсанные иностранцы с жадностью фотографируют цветной Спас на крови. Вертоухие старушки машут картонками с сигаретами по штучно. Как всегда плохая погода.
Даже если это двадцать второе мая может пойти снег, серой бессмысленностью с мутного неба. Пойти и умчаться в гулкий тоннель, оставив долгий гудящий звук и мусорный ветер. Не бойся идти по всегда шумному невскому (даже во время ядерной зимы здесь будет людно). Подними повыше воротник или шарф, чтобы тебя не тронула липкая слюна прохожих и конечно закинь высоко подбородок (станешь звездой рок-н-ролла). Не забудь посмотреть, как стекает твой плевок по чистому стеклу открытой радио студии, и бесполезные кривляния ди-джея. Не понятно только, кто за кем наблюдает, мы за ним в стеклянном аквариуме «голливудских ночей» или он за нами, бегающими в клетке целлофановых дождей). Или можешь пройти мимо, если там берут интервью у какого-нибудь Бутусова. Спустись в холодную трубу и брось две копейки квартету индейцев, непонятно как очутившихся в наших северных краях. Хотя, можешь кинуть монетку и сумасшедшей бабульке, часами распевающей визгливым старческим голосом педарастические романсы. Или безголовому бомжу, потерявшему лицо в тропиках далёкой Анголы. Выбор велик, но лучше быстрее поднимись наверх – не захвораешь воздушно-капельными болезнями или слёзами радости…
Перемахни перерытую трудолюбивыми пьянчугами - муравьями садовую. И окажешься перед узористыми воротами Катькиного сада. Где жизнь сублимируется и становится утрированным гротеском на горожан, гордо именуемых – Петербуржцами. Здесь даже запах педофилический, приторный. Но заходить в этот незримый театр без прохладной доли алкоголя  - грех. Густая, нервная речка невского, вновь, окажется под ногами и добро пожаловать в Елисеевский гастроном. Шикарный обрюзгший магазин с позолоченными люстрами, сотнями зеркал, разбивающих пространство, и толстыми бархатными портьерами. Жирная продавщица обдаст усталым безразличием. Глухо звякнет бутылка о стеклянную поверхность. «Спасибо» можешь не говорить.
Включи погромче Pink Floyd  в поломанных наушниках и входи в сад с огромным телом Екатерины II и её приляжённых. Развались на скамейке и начинай наблюдать. Уличный театр спившихся актёров начинается.
С блаженной улыбкой и жиденькими усиками молодой парнишка поглаживает кривые колена носатой девицы, их разговор сбивается на комплементы:
- … Когда ты их вытравишь?
- Кажется… я люблю тебя.
- Ты мне льстишь.
- Ты мне тоже.
Или два подвыпивших псевдо искусствоведа, горячо обсуждающие подсознательное в произведениях Магрита:
- Это всё х…
- Да не п…
- Ты видел, как он тётку расчленил?
Всё это странно, неуместно, некрасиво, но это Питер. Напротив застыли две молоденькие девки, необычайно похожие на проституток, ожидающих своего тёмного часа. Они устало смотрят в сторону невского в ожиданиях  сутенёра. Чёрненькая достала пипетку и аккуратно стала вкапывать в нос … героин. Вторая, пухлая закурила, выдыхая мятный дым из своего беленького носика. Они ни о чём не говорят. Они устали от звуков. Они устали от фальшивых вздохов. Правда, возможно, это просто иногородние студентки. Хотя, какая разница?
Одну скамейку полностью занял колоритный бродяга. В лесу его грязной запутанной бороды остались крошки от найденной на кануне недоеденной булочки. Его клетчатый, кое-где порванный грязно-красный пиджачок с бравадным значком «общество борьбы за трезвость» покрыл озябшее, припухлое тело. Бомж перевернулся на другой бок и издал непонятного характера звук.
Здесь всё дышит изнеженной питерской эстетикой, опошленной, облёванной грязью. За монументом Екатерине, туда, ближе к Александринскому театру, в разных напряженных позах, над бессчетными шахматными досками зависли благополучные ленинградские старички. Ночью здесь будет самая главная ярмарка мальчиков. Жирные и тощие педофилы поспешат сюда за удовольствием, насытить свой неуёмный пыл. А завтра этот подросток умрёт от передозировки… Не стоит заглядывать туда даже днём.
Допив пиво и досмотрев бессмысленный спектакль, сверни на садовую в сторону начала. Вдохни влажный воздух и попытайся не споткнуться, она как всегда перерыта. Из щели подвала выскочит небольшая крыса и. заглотнув в мгновение два метра, нырнёт в вентиляционную дырку продуктового магазина. Туда же зайдёт довольный ребёнок с завитком мороженного. А вот и марсово пастбище, зимнее кладбище, здесь нашли покой не одна сотня человеческих тел. В центре разместилось несколько потрёпанного вида людей. Один из них сушит на звезде вечного огня свои нежильцовые ботинки. Ежедневно свежекрахмальные парочки подкатывают сюда, что б возложить дешёвые гвоздички на эту общую могилу. Такова традиция. Можешь погреться. Хотя этот огонь не греет. Подыши пеплом высохшего моря и отправляйся в сторону лиговки. Терминатор БКЗ клацнет стеклянной пастью афиш всяческих зыкиных, леонтьевых, петросянов, розенбаумов, кино фестивалей Всия Руси и прочей чепухой. Не пей тяжесть рекламы. Ближе к площади восстания находится сеентологический центр, где очумелые сектанты не дают прохода, пытаясь даунистическими улыбками заманить в свой обожённый мирок.
Московский вокзал – венец площади восстания, его гнойник и раковая опухоль, которая никогда не сможет рассосаться.
Это Мекка дешёвых питерских проституток. Здесь вечно киснут не взорвавшиеся бомбы, грустные менты и сопливые дети грязных цыган, отмеряющие босыми ногами хлорированный пол вокзала. Колек здесь не меньше чем на периферии, радостно машут культяпками и извещают о конце света. Который, в общем, наступил…
А если это ночь - шлюхи, те, что подороже, вылазят на старо невский и скучно зябнут, ожидая свою пьяную машину. Сутенёры – молодые ребята стоят в стороне, мерно потягивая своё бесконечное пиво, и наблюдают за тараканьем движеньем на дороге. Вот одна слащаво наклонилась в чрево вишнёвой девятки, оголяя ляжки в рваных чёрных колготках. Парень напротив забеспокоился. Их можно понять Кострома – бедный город.
Кончилась главная улица страны. Кончилась двойной станцией метро, пьяницами у старых ларьков, четырёхзвёздочной гостиницей «Москва», торжественным именем «площадь Александра невского». Да здравствует священная Нева и проспект Обуховской обороны, бывший почтовый тракт, путь в мой дом – невский район…

Родная обитель – вязкое место

…Частенько, опоздав на метро, я возвращаюсь этой дорогой из гулящего центра в мой рабочий район. Обводный канал – это граница праздничности, триумфальности и дворцовой ветхости. Дальше начинаются неказистые дешёвые постройки столетней давности для рабочих местных заводов, однообразные паралепипеды хрущёвок и массивы сталинских кварталов. Депрессивные страшные фабрики из ржавого красного кирпича, нависают над низким проспектом, шевеля одноглазыми фонарями на проводах. Я еле переставляю ноги в каше из грязи, соли и снега. Ночной холод лезет под куртку, шапку, в душу. Сон мутится в пьяном, как всегда, сознании. И нет денег на такси. В вязком фиолетовом небе нет ни одной звезды. Силы остаются лишьььььььь
 
Район алкашей, старух и беглых азербайджанцев – квартиры в наших домах самые дешёвые в городе, вот и тянутся как цветки  к солнцу, как мухи к навозу. А я дышу испражнениями. И растопыриваю туманные глаза из аквариума-автобуса, когда местные гопнички стенка на стенку идут биться с местными кавказцами. Изливая застоявшуюся энергию в удар ниже пояса.  И я такой же – матерюсь напропалую, плюю в ноги прохожих, пью дешёвый портвейн на могилах петербургских евреев в три часа ночи. И прыгаю пьяный по капотам неповинных грузовиков. Все кто выросли здесь - обречены. Вот и я встречаю своих бывших одноклассников, товарищей и чувствую их запах, их будущее – вертеп бытовухи, которой пропитаны их стираные рубашки, семейный омут, ЛТП, психушка, хоспис. А я заправляю их низкими вожделениями.
Питеру не идёт быть солнечным городом. Золочёные купола блекнут, улочки и проспекты обесцвечиваются, пот наполняет пустые каналы и стремится в финский залив. Город наводняет зловоние. Дождь смывает боль и радость, оставляя лишь настоящее, грустное и манерное, пошлое и святое. Как медленные капли с куполов Исакия, серой дымкой покрывая величественную панораму на колоннаде, разноцветные, разносортные крыши и улицы. Продувая невским ветром и финским бризом.
Здесь ночь – не ночь…

Белое тепло

Это наследственное. Отец север завещал. У бедных иностранцев мутится голова. Страшно спать, когда за окном это, дикое и беспробудное. Нет сил терпеть пот липкой простыни и вязкого света. И нет желания наблюдать это природное уродство. Мясное зарево на северном горизонте, бледное небо и серый мутный свет. Это занятие лимиты.
Мне нужен февраль, мне нужна она. Но есть, лишь, белая ночь…*
Меня раздавила жара, я чувствую себя подавленным. Тёмные улицы, хмурые тени, чёрные деревья и белое небо. Я попал в эту бесконечную ломку, дворцов, хрущёвок, каналов, площадей и стен. Если конец света произойдёт, то это случится в белую ночь…

Питер
          
Он дышал, как река подо льдом, он молчал как следы на песке…**
Он жевал эту безвкусную жвачку «принцесса» - белую ночь.
Он постоянно сопливил осенними дождями, доставляя непомерную боль в горле. Он тонул в чужой стране, задыхаясь от её величественной глупости.
Смотрел ветхими глазами на запад, но ничего не смог разобрать от зловонных испарений мазутного залива - пресной пародии на море. Он шептал Моцартом и говорил пошлым матом на старинных стенах. Пенился эпилептическими припадками – летними дождями на разбитом асфальте, изображая пьяную свадьбу бытия. Но всё это так нелепо и абсурдно, что он сам давно забыл, что хотел.
Он родился в болотной могиле тысяч рабов, захлёбывался сотнями наводнений холодной невской слюны, он нёс в своём чреве десятки владык страны. Но надорвался и, трижды изнасилованный, остался со мной.
Не рубите на хлев корабли, не торгуйте крестами на вес, эти камни грешней всей земли, это небо больней всех небес**
Его уродовали, понатыкав современного убожества, продали бритым личностям без лица, наводнили дешёвкой. Но он так же прекрасен и величественен как многие года назад. Серым туманным утром, из-под сводов чужой машины я наблюдаю, как открываются ворота в вечность – Володарский мост опускает свои крылья. Скоро я буду дома, я уже дома…

Престольный град Петра посвящаю тебе эту пошлую сагу!
10.07.01.


*   Михаил Науменко
** Юрий Шевчук