Не честно

               




Толпа зевак, огороженная синим пунктиром полицейской ленты, томилась в ожидании долгожданного финала. Прыгнет или не прыгнет? Полицейский, прижимая к посиневшим от холода губам микрофон радиостанции просил, кого то приехать побыстрее. Задирая голову вверх, он морщился, придерживая рукой сползающий на спину капюшон комбинезона. Выслушав нотации дежурного по городу - дождаться прибытие на место происшествия пожарных и бригаду «скорой помощи», он пожал плечами и принялся мерить шагами тротуар, отгоняя особо любопытных. Ничего не предпринимать. Ждать! Ждем-с.
 В оконном проеме пятого этажа, намеренно скользя по оцинкованному подоконнику босыми ногами, злорадно улыбаясь, стояла Верка Сухотько - известная всему околотку своим скверным характером переходного возраста. Шестнадцатилетняя  дочь владельца пункта приема стеклотары, по прозвищу Клякса, обиделась! Зажиточный и скупой на сострадания отставной боцман очень дальнего плавания по утру выпорол свою дочь широким брючным ремнем. Благодетель местных бомжей, промышляющих по помойкам в поисках пустых бутылок и заплесневевших в сырости железных коробов, еще съедобных объедков, был известен славой человека жестокого и бережливого. Обнаружив в кармане ее кожаной куртки, отливающую зеленью, крошку анаши, порол молча, зажав голову дочери между колен. Подивившись спелости, неожиданно подросшей дочери, долго украшал оттопыренные ягодицы пунцовыми оттисками флотского ремня, стараясь не попасть вдоль. И с чувством выполненного родительского долга уехал, как всегда, « на базу!».
В отместку своему родителю, за унизительную в ее возрасте порку, гонимая нестерпимым желанием нагадить своему отцу, Клякса решила покончить с жизнью самоубийством. Умирать в одиночестве казалось ей бессмысленным. Пыхнула, в последний раз, заначенным « косяком» и, с удовольствием, предчувствуя кривотолки и  дворовые сплетни, безусловно, осуждающие  папашу - изверга, взобралась на подоконник, с треском распахнув, оклеенную на зиму бумагой, оконную раму. Свежий, морозный воздух обжог на вдохе прокуренные легкие и окончательно опьянев от решимости свести счеты со всеми, одним махом, она встала на засыпанный снегом край.
Как ни странно, но никто не обратил внимания на ее готовность броситься вниз и расплыться бурым пятном крови на засиженном собаками снегу. Как и прежде, там внизу, семеня ногами по скользким тротуарам, суетливо разбегался по своим норкам-квартирам, скучный и безразличный ко всему людской муравейник. Промерзшие автобусы, выкрашенные в ядовито-зеленный цвет, отрыгивали на остановку серую массу пассажиров, укутанную в ворох собственных проблем и уползали, надсадно дымя солярной копотью. И всем - по барабану!? Какое свинство!
 Верка, остывшая в ожидании зрителей на сквозняке раскрытого окна, спрыгнула в теплую кухню. На минуту задумалась, ощупывая ладонью горевшую стыдом задницу. Ага! Ну, держитесь! Оставляя за собой мокрые следы босых ног, закипая от злости, она метнулась по комнатам, опрокидывая стулья.  Тихо подвывая, кроя всех на свете благим матом, она утирала рукавом халата жгучие, такие неожиданные слезы. Схватила магнитофон, трясущейся от гнева рукой, с треском, вогнала кассету, крутанула до упора рукоятку громкости и выставила аккомпанемент своей обидной смерти  колонками в распахнутое настежь окно. Нате, вам! Сволочи! Помирать - так с музыкой! И, отгоняя руками, непослушные на ветру занавески, закричала, срывая голос на поросячий визг, зазывая любопытствующих: - Козлы вы все-е-е-е-е!
Вынужденный подчиниться инструкции полицейский терпеливо топтался под окнами, затягиваясь согревающим озябшие пальцы дымком сигареты, спрятанной в рукаве. Рыжеволосая бестия куражилась в окне, пританцовывала, высоко задирая голые ноги, балансируя на шаткой опоре подоконника. Край осыпался комьями мокрого снега и пластами шумно падал вниз.
Клякса посмотрела в след ускользающему в пустоту снегу и вдруг  увидела себя, лежащую в глубине двора, свернувшуюся калачиком в приступе нестерпимой боли, пронзившей ее позвоночник. Неловко подвернутая рука сжимала крохотный кулачек, царапая ногтями твердую корку наста. Мокрые от крови волосы алыми сосульками прилипли ко лбу, рассеченному острым камнем, торчащим из под снега желтыми разводами кобелиной радости. Широко открытые, не мигающие глаза присыпало снегом, который почему то не таял. Этого не может быть! Ведь она все еще стояла на подоконнике и там внизу лежала вовсе не она! Верка вцепилась скрюченными страхом пальцами в оконную раму и с ужасом смотрела, как полицейский, встав на колено, ощупывает ее запястье, в надежде услышать биение пульса. Глухо кашляя в кулак, он прикрыл ее, оголившиеся в падении, ноги полой халата  и, зачем то, положил рядом разбросанные по снегу тапочки.
Машина «скорой помощи», остановилась за спиной напирающей толпы любознательных. Пожилой доктор, набросив на плечи, по верх форменной куртки, теплый пуховик, не спеша, подошел к Верке и укоризненно покачал седеющей головой. Сопровождающий его фельдшер, новоиспеченный выпускник медицинского техникума, присев на корточки около трупа, разбросал по снегу в неоправданной спешке содержимое чемоданчика, украшенного красным крестом, и  вопросительно посмотрел на коллегу. Доктор, махнул рукой, вернулся в машину, хлопнул дверцей и протирая носовым платком, запотевшие в насиженном тепле, очки, стал заполнять формуляр. Фельдшер, глядя на Веркино тело, деликатно вздохнул, укоризненно цокая языком, но встретившись взглядом с полицейским, сутулясь, побежал к машине, пряча озябшие на ветру руки за пазуху. Через минуту вернулся и сунул в лицо хмурого полицейского желтый лист бумаги, исписанный мелким почерком доктора. Полицейский, не читая, спрятал справку в карман, что то сказал невидимому собеседнику и прижимая к уху радиостанцию, долго слушал эфир, подчеркивая свою занятость, в не желании отвечать на вопросы суетливой старушки, напирающей в праздном любопытстве грудью на ограждение. Позвольте, а что случилось то?!
Клякса камнем рухнула на пол кухни, поднялась, скользя коленями, и торопливо захлопнула пугающее окно. Перекошенным лицом она кричала людям, собравшимся, там внизу, что было сил, но никто ее не слышал. Вы, что, козлы, вообще, оборзели!? Это не я! Эй, я здесь, я живая! Глотая воздух широко открытым ртом она, задыхаясь от страха, била кулаком в стекло, в надежде быть услышанной,  но там, во дворе, уже все происходило без ее участия. В предчувствии чего то страшного, неведомого она застыла с высоко поднятой рукой, готовой разнести вдребезги хрупкую преграду. Во двор, медленно переваливаясь в сугробах, вполз микроавтобус с затемненными стеклами. Толпа зевак, осаживая цыканьем надоевшую всем, любознательную старуху, перешла на шепот, почтительно расступилась и пропустила катафалк.
Двери микроавтобуса распахнулись и, щурясь непривычному солнцу, мрачный тип, гремя нержавеющим железом, выкатил на свет божий носилки. Его подмастерье, долго возился с непослушным на холоде пластиком и наконец то развернул огромный, как палатка, мешок цвета «хаки». Скрывая от посторонних глаз стылое нутро катафалка они плотно прикрыли двери автобуса. Степенно,  с заученной скорбью на небритых, отливающих синевой, щеках, медленно, без суеты, двинулись к бесформенному, как тряпичная кукла, телу. Ловко, придавив коленом не гнущиеся, задубевшие в ожидании суставы, расправили скомканное падением тело. Уложили труп на носилки, как новобранца, по стойке «смирно», спеленали, крест накрест, ремнями и провисая до земли краями тяжелых фартуков, тронулись в обратный путь, к чернеющему темненными окнами автобусу. Толпа, наступая, друг другу на ноги, шушукаясь, расступилась, пропуская скорбную процессию, суеверно сплевывая через левое плечо.
Дочь отставного боцмана ткнулась лбом, усыпанным бисером холодного пота, в запотевшее стекло. Тяжело дыша, в бессилии остановить этот жуткий, нелепый спектакль, больно топнула голой пяткой в пол, приседая на полусогнутых ногах. Животный страх острыми коготками рванул ей в кровь душу, разрывая воплем отчаяния немую, внезапно пересохшую, глотку. Еще мгновение и она, упакованная в пластик цвета «хаки», исчезнет в ненасытной утробе катафалка. Носилки все ближе и ближе.. Сейчас двери закроются и все! Все! Этого не может быть! Стоять!!!
За спиной Верки кто то тяжело вздохнул. Она резко развернулась всем телом и ошарашенная неожиданным появлением вытаращила глаза на человека сидящего за кухонным столом. Мужчина, катая пальцем по столешнице засохшие хлебные крошки, вопросительно посмотрел на Кляксу.
- Ты кто? - взвизгнула Верка.
- Ангел - хранитель. - пожимая плечами, ответил мужчина и собрав хлебные крошки в ладонь отправил их в рот.
- Какой ангел? - спросила Верка, прижимаясь спиной к стене.
- И твой тоже - успокаивая ее, ответил мужчина - вообще то я у дяди Коли, соседа твоего, а ты у меня так, в нагрузку, можно сказать. Орешь, как потерпевшая, музыка, народ собрался... Я и зашел, мало ли чего... Ты дверь не закрыла.
- А там что? - шепотом, спросила Верка, тыча пальцем в окно.
- Там? Ну, как тебе сказать? - задумался ангел - Как бы тебе это объяснить? Да ты ведь в Бога все равно не веришь!?
- Не-а. - растерянно покачала головой Клякса.
- Ну, ничего, ничего... Главное, чтобы Он верил в тебя! Можешь, считать, что показалось...
Ангел встал, аккуратно задвинул под стол табуретку, разгладил шершавой рукой клеенку и пошел к выходу. В дверях задержался и, глядя на Кляксу, попросил:
- Вера! Ты заканчивай куролесить, ладно!? И анашу брось. Достаточно уже.
          Верка захлопнула  дверь, повернула, громыхая связкой, ключ на два оборота и с опаской подошла к окну. Во дворе основная часть зрителей, утомленная Кляксой, успела разойтись, оставляя за собой многочисленные окурки в остывающих проталинах следов ботинок и сапог, натоптанных в долгом ожидании развязки. Полицейский, наматывая на локоть ленту ограждения, уверял настырную старушку в том, что больше ничего не будет! На сегодня все!
         И только стайка местной детворы носилась гурьбой, играя в «войнушку», не обращая никакого внимания на полицейского и нудную старуху. Раскрасневшиеся детские лица пылали отвагой! Обледенелые стены редута, сложенного из поверженной в прах «снежной бабы» укрывали за своими стенами обороняющихся. Не принятый в ряды враждующих по малолетству, Славка из седьмой квартиры, маялся в резерве, догрызая молочными зубами мороженную морковку и поддерживал штурмующих редут морально. Сражение разгоралось и снежки плотными зарядами ложились все ближе и ближе к осажденной снежной крепости.
        Ура!!!! И ватага бросилась на стены, сутулясь под градом плотно сбитых комков снега. Сашка Морозов получил заряд снега прямо в грудь, но продолжал упрямо бежать к ледяной стене, не обращая внимания на тупую боль, перехватившую дыхание. Славка, мелочь пузатая, выплюнув на снег остатки морковки, сглотнул слюну и заорал:
        - Сашка, так не честно! Не честно! Падай! Падай! Ты убит.
        - Не ори! Это я из последних сил бегу! Я во-о-о-т там умру. А здесь я  не могу. Тут собаки накакали!