Лядов, Анчуткин и Новый Год

Для начала – немного цифр. 31 декабря, около половины двенадцатого утра родители Анчуткина, после трёх часов шума, возни и ругани укатили за город, оставив после себя холодильник еды, запах горелого теста и гору грязной посуды. К двум часам пополудни подтянулся Лядов с большой коробкой ёлочных игрушек и маленьким коробком, о содержимом которого будет сказано чуть ниже. А ещё через две минуты наконец проснулся сам Анчуткин и пошёл открывать дверь.
– Ты во сколько лёг-то? – поинтересовался Лядов, озирая мешки под васиными глазами.
– А, не знаю даже, как предки встали, так я и лёг, – Анчуткин зевнул и направился в ванну. Митяй вытер ноги, вошёл в квартиру и попытался закрыть непослушную анчуткинскую дверь одной, непослушной с мороза, рукой. Потом, поняв, что это ему не удастся, Лядов стал разуваться, чтобы отнести игрушки в комнату. Он уже почти расшнуровал один ботинок, когда в коридоре показался Вася, чуть менее похожий на неудачливого пчеловода, чем пять минут назад.
– Накурился уже? – без удивления и не особенно ожидая ответа спросил он, взял коробку у Лядова из рук и направился в большую комнату. – Ты дверь, кстати, не закрыл.
Анчуткин опоздал. Митяй, обе руки которого были теперь свободны, выпрямился, чтобы стащить ботинок с ноги, а выпрямившись, ощутил потребность в опоре. А ощутив потребность, он опёрся спиной на дверь. Та распахнулась, и Лядов, грациозно взмахнув свежеснятым ботинком, вывалился на лестничную площадку.
– Ай-яй-яй, как Вам не стыдно, товарищ Лядов! – с укором воскликнул Анчуткин. – Вы, вставший на путь духовного развития, Вы, в поисках просветления выкуривший больше плана, чем иные выкуривают табака, Вы, пример для юных торчков всего мира, гордость всего прогрессивного человечества – ведёте себя, как последний синяк! Что станут говорить соседи?! – продолжил он, протягивая Лядову руку. – “Опять этот Лядов нажрался…”
– ****ь, Анчуткин, ****ый твой рот, ну не через порог же! – суеверно отказался от руки Митяй.
Вася, вздохнув, с готовностью вышел на лестницу и протянул руку вновь. Однако вместо руки Лядов сунул ему ботинок, который Анчуткин с деланым благоговением прижал к сердцу, позабыв про снег, набившийся в протектор, и теперь ручейками стекавший ему на пузо.
Митяй поднялся, балансируя на обутой ноге.
– “Молодец, Лядов,” скажут соседи, “с виду – алкаш-алкашом,” – не унимался Вася, -“а какая грация, какое равновесие, какая, чёрт побери, сила духа!”
И пропустив Митяя внутрь, Анчуткин закрыл дверь.

– А где ёлка, кстати? – спросил Лядов, оглядев анчуткинскую комнату.
– У предков в комнате, а что?
Митяй, ни слова не говоря, вышел и спустя минуту вернулся с торжествующим видом.
– Говно ваши игрушки! – заявил он.
– Чего говоришь? – донёсся голос Анчуткина с кухни. Лядов беззлобно выругался и пошёл на кухню.
– Я говорю, говно у вас ёлочные игрушки.
– Очень это может быть. Только не у меня а у предков. – пожал плечьми Вася. – Кофе будешь?
– Давай, – согласился Митяй и продолжил. –  А я гораздо прикольнее игрушки принёс. От бабушки остались, прикинь. И чего их прятали столько времени?
– Это игрушки у тебя были в коробке? – вяло поинтересовался Анчуткин. – И к чему  ты их приволок?
– Ни *** у тебя вопросы! На ёлку вешать, зачем же ещё! – возмутился Лядов. – Праздник всё-таки.
– И ты туда же, –  деланно вздохнул Вася. – Интересные у вас представления о праздниках. По вашему, праздник – это что-то типа повода для заморочек. Вы, наверно, думаете, что если все на уши не встанут, так и новый год не случится.
– Ты короче, что, хочешь сказать, что зря я игрушки притащил?
– Да нет, не зря, конечно, – поспешил утешить Анчуткин. – В том, что ты притащил игрушки лично мне видится глубокий смысл. Обычай украшать ёлки восходит к далёкой древности и имеет весьма сакральное значение. Новогодняя ёлка символизирует собой… Короче, хватай свой кофе и пошли в комнату.

– Анекдот, – обьявил Анчуткин, – единственный в своём роде. Мир полон анекдотами, сочинёнными обычными людьми про торчков. А этот анекдот сочинён торчками про обычного человека.
Лядов отхлебнул кофе и выжидательно посмотрел на Анчуткина.
– Так вот. Приходит мужик в магазин. “Вы знаете,” говорит, “я у вас на днях ёлочные игрушки купил, так вот, я бы хотел их обратно вернуть”. “А что с ними такое,” интересуется продавщица, “не блестят?” “Да нет. Не радуют.”
– Грустный анекдот, – оценил Лядов. – Про торчков веселее гораздо. Так что, мы игрушки будем вешать?
– Да будем, конечно, Митяй, куда мы денемся.
– Вот то-то же! Только надо дунуть сначала. Кстати! – спохватился Митяй. – У меня же для тебя подарок есть. – С этими словами он извлёк откуда-то из недр души изящную костяную трубку и торжественно вручил её Анчуткину. – С Новым Годом!
– И тебя с Новым Годом, – отозвался Анчуткин, доставая из ящика стола густо изукрашенную резьбой трубку тёмного дерева. – Курить тебе – не перекурить!
– Заебись! – прикололся Лядов и поставил свою трубку на полуразобранный корпус анчуткинского компьютера. Анчуткин поставил свою рядом. Несколько минут протекли в молчании. Слышно было только согласное хлюпание кофе.
Первым молчание нарушил Лядов
– Ты ж ещё не знаешь, что мы курить будем! – вспомнил он, извлекая из недр ещё более глубоких, чем душа, маленький коробок[1], и ставя его рядом с трубками. – Я тут таких ****ических шишек нарыл с утра! С одного напаса уносит! Реальные новогодние шишки!
Ни слова не говоря, Анчуткин полез куда-то под стол, порылся там, небрежно оставил в сторону баночку с шалой, порылся ещё и наконец с каверзно-торжествующим видом извлёк кусочек гашиша светло – коричневого цвета.
– ****ь, это что, тот самый гашик?! – ещё пуще оживился Лядов.
– Тот самый, – самодовольно подтвердил Анчуткин. – Я специально полграмма на Новый Год оставил, – он осторожно положил кропалик между двумя трубками и поставил рядом шалу. Потом допил кофе, поставил чашку на книжную полку, потёр руки и торжественно обьявил:
– Ну-с, с чего начнём?

Начали  с шишек. И был смех, и были гоны, и музыка заполняла собой мир, и не один прекрасный замок был соткан из дымного воздуха, населён чудесными созданиями и тут же забыт ради следующего, не менее прекрасного, и время, заслушавшись, плелось нога за ногу, и солнце улыбалось игрушкам, с тихим звоном скачущим по ёлочным ветвям, а когда лучи его начали приобретать красный оттенок…
– Ну что, по гашику? – предложил Лядов.
И снова был смех, и музыка, и грузы, и замки снова были тут, огромные, величественные, ****ически красивые и полные чудес, и время, устав переться, останавливалось, чтобы отдышаться, и снежинки, летящие из темноты, ластились к окну, и ластился к окну сигаретный дым. И Лядов, сидя в кресле, втыкал в первую попавшуюся книжку с картинками, и Анчуткин лежал на полу, глядя на люстру сквозь еловые ветви.

– Может, позвоним кому? – предложил Митяй, долистав книжку до конца.
– Например? – не поворачивая головы, спросил Вася.
– Ну мало ли, – неопределённо ответил Лядов. – Что у нас, друзей, что ли, нету?
– Друзей у нас – дай бог каждому, – согласился Анчуткин. – Только звонить кому-то мне сейчас глубоко в падлу. А тебя я, конечно, не удерживаю. Телефон целиком в твоём распоряжении.
– Да надо бы кому-нибудь позвонить.  Выяснить, где они Новый Год встречают.
– Это я тебе и так могу рассказать. Около шестидесяти двух процентов – дома с родственниками, тридцать четыре с небольшим – по клубам. Оставшиеся четыре с мелочью процента – это мы с тобой. Да все знают, Митяй, что у меня предки съебались, так что кто захочет – позвонит.
– Ну ладно, а сигареты у нас есть?
Анчуткин взял с пола пачку и кинул в сторону Лядова, который чуть не вывалился из кресла, ловя её[2].
– Слушай, – мечтательно поинтересовался Митяй, закурив, – а что бы ты хотел на Новый Год?
– Ты же меня одарил уже!
– Да я не про себя, я вообще. Вот если бы, к примеру, Дед Мороз на самом деле был, что бы ты у него попросил?
– Ну, – Анчуткин уставился сквозь ёлочные ветви куда-то чуть выше потолка, – ну, не знаю, комп, там, например, новый. Или музычки всякой. Или ролики. Или квартиру отдельную. Или шишек киргизских мешок.
– Ага, и к ним депутатскую неприкосновенность.
– Ну это только если в думу при этом не надо будет ходить. А так *** с ней, с неприкосновенностью. Лучше тогда голландское гражданство. А ты бы чего хотел?
– Я? Ну, комп с квартирой тоже неплохо, ролы у меня есть уже, музычка… ну, музычка лишняя никогда не обломает. Работу бы хотел грин за пятьсот хотя бы, а ещё лучше за косарь, и чтоб делать почти ничего не надо было. И гаша тоже неплохо какого-нибудь убойного килограммчик хотя бы.
– А я бы ещё, пожалуй, видеокамеру хотел с приблудой для ночных съёмок. И книжек, кстати, побольше всяких. Терри Прэтчетта всего в оригинале, Шекли, там, всяких, с Бредберрями, ну, Уилсона, конечно, МакКену, Гурджиева с Ошо…
– Ага, и кино всякого побольше, тоже на английском, игрушек для компа, шлем виртуальный... А ещё знаешь чего – ещё я паровоз хочу.
– Всего один паровоз? А почему так мелко? Где новогодний размах? Попроси уж сразу железную дорогу, со всеми понтами, с семафорами, переездами, стрелками…
– ****ь, Анчуткин, я же не про этот паровоз!
– Да я понял, про какой. Мне просто непонятно, как тебя не ломает, имея в распоряжении две трубки, забивать косяк.
– А вот не ломает! Я парик хочу принять! Новый Год, всё таки!

– А хотя железную дорогу тоже было бы прикольно…
– Слушай, Лядов, а не много ли ты забиваешь? Мы и так имеем дело с совершенно убойной фестивальной смесью, а ты, я смотрю, ещё и целую папиросу заколачиваешь.
– Я, помню, в детстве запал на одну железную дорогу. Прикольная была такая, вагончики красненькие…
– Ля-дав, – протянул Анчуткин.
– А что Лядов?! – возмутился Лядов. – Тебе, может, похуй Новый Год, а я праздновать хочу!
– Да ладно, ладно, – примирительно отозвался Вася, – просто срубит же, как в тот раз.
– Так что ж теперь, Новый Год не отмечать?!

На этот раз им было не до смеха. Комнату заполняла мрачная тишина, тени ползли по стенам, окна вздрагивали под ударами ветра, и о том, чтобы закурить сигарету, страшно было даже помыслить.
– Может, музыки поставить? – неуверенно предложил Лядов.
– Да я тебе и сам могу спеть. “Срубило нашу ёлочку под самый корешок”. – зафальшивил Анчуткин.
– Смешно тебе, да?
– Да не очень, честно говоря.
Шли долгие, до краёв наполненные зловещим молчанием, минуты.
– ****ь, что-то я совсем зарубаюсь, – проговорил наконец Лядов, растекаясь по дивану.
– Ага, – слабым голосом отозвался Анчуткин, падая сквозь пол.

На улице было холодно. Сухой снег летел с верхушек сугробов, припадал к земле, свивался клубком, снова взмывал в воздух. Обходя квадраты света, падающего из окон, уставя в землю седую бороду, в сторону окраины шагал Дед Мороз. Он был не в духе.
Деду Морозу не так уж много надо для счастья. Всего раз в год, ровно в полночь, когда все спят, он залезает в дом, находит ёлку, оставляет подарки, и с чувством выполненного долга идёт дальше. Но с каждым годом всё больше детей проводили новый год, уставясь в телевизор, потягивая детское – а кто и взрослое – шампанское, не ложась спать едва ли не до самого утра. Дед Мороз покачал головой. То ли дело раньше…
Так, бормоча и чертыхаясь, Дед Мороз вышел из города. Он быстро огляделся, сунул в рот два пальца и пронзительно засвистел. Лес откликнулся лошадиным ржанием и через минуту на дороге показались розвальни, запряжённые тройкой белых коней. Дед Мороз тяжело плюхнулся в сани, бросил рядом с собой пустой мешок с надписью “Лунёв” встряхнул вожжами, причмокнул, и кони послушно затрусили прочь от города, забирая влево и немного вверх.
Позади, в городе, на последнем этаже девятиэтажки, в квартире, пропахшей хвоей, табаком и планом, стояла тишина. Спал Лядов, свернувшись клубком, зажав ногами обе руки, беспокойно причмокивая и сопя. Закинув ноги на диван  и сложа руки на животе, спал на ковре Анчуткин. В соседней комнате, залитой лунным светом, плавали в воздухе игрушки, сонно колыхались тёмно-зелёные ветви и груда коробок тускло поблёскивала под ёлкой.


-----[примечания]-----
[1] Кто-нибудь, может, и забыл про маленький коробок, а я с базара сползать не намерен. Обещал про коробок рассказать, вот и рассказываю.
[2] А предупреждал минздрав насчёт курения!