Алкоголик

В избе навсегда поселились сумерки: маленькие окна снаружи почти сравнялись с землей и высокая лебеда вокруг дома неохотно пропускала дневной и утренний свет. Лишь когда солнце уходило за огороды, красные лучи проникали сквозь толстые стебли, качая их тени на белой стене. Тогда казалось, что неведомый холодный огонь прокрался в дом, и лижет стены и старую мебель, пробираясь под крышу.
На равных с сумерками в доме жила тишина. Только маленький мальчик с нездоровым рыхлым и бледным лицом перед сном тревожил гармонию:
- Баба, дай, баба.- капризничал и теребил он ветхий дырявый рукав бабкиного халата, повисая на нем, грозя оторвать.
- Ах ты, горе, и не уснет вить,- сокрушалась бабка, хлюпя носом, наливая в маленькую граненую рюмочку, дрожа, почти до краев, но так, чтобы не разлить, сладкую двухдневную брагу.
И внук, схватив крепко рюмку двумя руками, зажмурившись до темна, сладко и долго пил.
- А вкусно-о, да?- интересовалась бабка.
Малыш согласно кивал и тотчас шел спать, мгновенно засыпая, во всю ночь ни разу не потревожив бабку.
Бабка же долго еще возилась на кухне, двигая кастрюли и фляги, полные браги, ближе к печи, снимая пробу из каждой по рюмке. Напробовавшись, ложилась в постель, тяжело и долго отходила ко сну.
Кроме бабки и внука в доме больше никто не жил. Дом был стар и доживал свои дни - рядом раскинулась большая стройка, многие дома вокруг уже снесли, а из бабкиного дома ушли крысы; лишь верные сверчки остались за печкой и пели свои песни.
Утром малыш, только вот проснувшись, с болезненным выражением недетского сна, с постели еще тянул ручонки:
- Ба-ба-а!
Бабка, ни сколько не помедлив, сама поди знала, что такое похмелье, тотчас накренивала флягу на пол-рюмки и подносила внуку.
Малыш быстро пил, розовел, веселел, хватал деревянный "шмайсер" и убегал на улицу "Убью, сука, где была?!"- пугать окружающих.
"Нешто запомнил?"- качала головой бабка и принималась готовить обед.
Готовила бабка долго, обстоятельно и много: в обед приходили мужики со стройки, бабка кормила их, поила брагой и брала за то деньги,- тем жила.
Мужики входили шумно, стуча сапогами сбивали прилипшую глину, наполняя скучный спертый воздух избы здоровым духом рассаживались за столом. Следом непременно прибегал малыш и, давно зная всех, серьезно здоровался с каждым за руку.
Бабка кормила мужиков и внука, наливала браги в граненые стаканы и в рюмку, и себе в железную кружку. Затем все пили и хлебали щи, а малыш, веселя всех, заедал манной кашей. Еще он любил, подражая, занюхивать хлебной корочкой и мужики тогда просто давились от хохота.
За обедом малыш не ограничивался одной рюмкой: видя, как все пьют еще, требовал и себе, и мужики одобрительно гудели. Раз лишь, незнакомый мужик, обедавший у бабки впервые, сказал ей:
- Зря, мать.
И старуха подняла на него свои бесцветные глаза и неожиданно трезво и тихо сказала:
- А ты бы сам-то попробовал, умник. Когда он совсем малой то был, не знашь, куда его родителей то дели? А мне нешто разорваться одной? Налила ему раз-то, он и уснул разом. А теперь вот...

Мне говорили, что в пятнадцать лет он лечился от алкоголизма второй раз. Больше я о нем ничего не знаю.