На краю

   Я шёл по полю, город уже давно остался позади: высоченные дома, бесконечные магистрали превратились в игрушечные картонные домики и ленточки от банта.
       Исчезли звуки шумных проспектов, вся повседневная суета бесследно испарилась.
        А поле, казалось, не имело границ. Оно простиралось повсюду, и лишь позади, на юге, по-прежнему виднелся город. Это успокаивало – значит путь к отступлению есть. Но я шёл на север, шёл не оглядываясь, потому что знаю – посмотри на город, обязательно вернёшься. Испугаешься и вернёшься: всех нас привлекает неизвестность и нелогичность, но ещё больше мы её боимся. Там-то в городе всё предсказуемо, спокойно, повседневные будни похожи друг на друга и становится очень легко предугадать завтрашний день. Не хочу. Надоело.
        Поле поросло однообразным кустарником, и больше ничего – ни деревьев, ни цветов, ни хотя бы ромашек или колокольчиков. Насколько видел глаз, вокруг не было ни гор, ни рек -  лишь плоская равнина. Оттого поле казалось каким-то ненастоящим, нарисованным, словно кто-то поленился наложить на картину другие предметы ландшафта.
         Я был совсем один на просторах этого поля, даже стаи птиц давно перестали кружить над головой. Друзья, родные – все остались там, позади, на юге, где теперь была такая же равнина, – города больше не было видно.
           А ведь никому не запрещено покидать пределы города, но почему-то люди всё равно бояться оставить обжитые места, улицы, названия которых давно знаешь наизусть.
           Шёл я уже часа 4, но усталости не чувствовалось; я буду в дороге столько, сколько потребуется, для того чтобы дойти. Куда? Я не знаю, но всё равно не остановлюсь.
            И тут вдруг на горизонте замаячил лес, бесконечной стеной полукругом опоясывающий поле. Почему-то я был уверен: за ним я найду то, для чего я иду, для чего все мы идём…
            Помимо того, как я приближался к лесу, выгнувшемуся сплошной дугой на север, начинало ощущаться чьё-то присутствие. Вскоре у меня уже не было никаких сомнений, в том что я был здесь не один.
             Лес накрыл меня своей тенью и избавил от августовской жары. В нём было хорошо и приятно, даже не хотелось больше никуда идти. Я заметил, что сверху с деревьев свисают грозди винограда – только потяни за ветку; тут и там краснели ягодки земляники, вот только…не это первым бросилось в глаза. Люди… их было довольно много здесь в лесу….все какие-то молчаливые, грязные, оборванные, невидящими глазами смотревшие вокруг. А ещё я заметил, что многие то и дело уходят по тропинке в глубь леса. Да ЭТО было там… На меня никто даже внимания не обратил, отсутствующие, безжизненные лица – в общем, я сразу передумал с кем-либо заводить разговор. Я направился по тропинке вслед за всеми: грозди винограда и кусты дикой жимолости так и норовили помешать тебе пройти. Но мне надо было дальше… не знаю откуда, но я знал ещё пару сотней метров… и идти будет некуда… поэтому многие возвращались обратно.
                Я сам не заметил, как догнал странную молчаливую процессию, в которой на самодельных носилках несли человека, такого же худого и дряхлого, как все. Он был мёртв. Я не решился ничего спросить, просто осторожно их обогнал, сойдя с тропы. И тут я почувствовал, как лес подходит к концу…он не был таким же бесконечным, как поле, наоборот – очень тесным для всех. Но это уже было не важно. По сравнению с тем, ЧТО было впереди. А точнее и впереди, и под нами, и везде. Это, наверное, невозможно описать. Просто лес обрывался, и на краю самом краю, свесив ноги в пустоту, сидели люди, десятки, сотни, тысячи. Сидели молча и смотрели. И я сел и посмотрел, ведь больше некуда было идти. Невозможно было сказать, что было видно нам, сидящим на краю. Наверняка каждый видел совершенно разное. Но одно объединяло нас всех – нам больше некуда было идти… не возвращаться же в город – проживать жизнь заново… Оставалось только одно… я увидел тех людей, который несли мёртвого. Они сняли его с носилок и положили на землю, постояли в молчании пару минут, а потом столкнули тело за край… Каждый из сидящих на краю и смотревших на эту безмолвную сцену, подумал об одном. А о чём ещё мы могли думать – те, которым больше некуда идти.
                Алексей Нечипоренко.
                Г. Владивосток, 2001, ноябрь.