Лорелея

Мороз. Градусов тридцать. Да еще ветер - коренной петербуржец - шальной, порывистый, терзает со всех сторон разом, точно стая лютых гиен.
А до ближайшей станции метро далеко. Метров пятьсот. Пешком.
Не раздумывая, соглашаюсь на робкое предложение жены заглянуть погреться в салон красоты, что совсем неподалеку. Главное - есть повод: в салоне как раз в это трудное для нас время нежилась в потоках ультрафиолетовых лучей Эльвира - подруга жены, о которой якобы она мне рассказывала. Не помню, но это не главное.
Сворачиваем с курса, плутаем по проулкам, наконец останавливаемся.
Над входом в желанное заведение громоздятся размашистые неоновые буквы. Наливаясь фосфоресцирующей кровью, они провозглашают - ЛОРЕЛЕЯ.
Затаив сомнения, навеянные надменной роскошью огромной резной двери с бронзовой ручкой в виде коварной сирены, входим в салон. Золотистый колокольчик-соглядатай, подвешенный над дверью, оповещает о нашем вторжении. Мы застываем на пороге экзотичной гостиной: стены сплошь увиты декоративным плющом; в пушистой зелени развалились две огромные софы тигровой масти; элегантные напольные вазы по углам увенчаны фейерверком  тропических букетов. И в центре композиции - причудливый фонтанчик, своим дизайном символизирующий гармоничное единение женского тела с флорой и фауной планеты Земля.
Веет теплом, парфюмерными садами и материальным излишеством.
Бессловесно располагаемся в несвойственном нам интерьере. Стараемся устроиться как можно естественнее - вальяжно, но в то же время и пластично. В нашем распоряжении журнальный столик из цветного стекла, в виде веселого осьминожка. Его содержимое сулит увлекательнейшее путешествие в царство Ее Величества Высокой Моды. С журналами на коленях и под музыкальное журчание фонтанчика начинаем переживать боль, созревающую в пальцах наших промерзших конечностей.
Вскоре доносится приближающийся цокот каблучков. Он исходит из павильона, где, судя по всему, и происходят косметические таинства и вход в который завешан многоцветными косичками, сплетенными из вьетнамской соломки.
Я отвлекаюсь от боли и жду.
Прошелестел соломенный занавеса и в оазис вступает рыжеволосая “лорелея” в черном костюмчике, который своим кроем не мешает видеть, но и не позволяет глазеть.
- Здравствуйте, - говорит дива, улыбаясь коралловой розой. - Чем мы можем вам помочь?
Каждое слово подается ею, как отдельное блюдо: Апельсиновое желе... Малиновый пудинг... Земляничный лукум...
- Простите, но мы просто хотели бы подождать Эльвиру, - сбивчиво начинает жена, пока я сглатываю слюну и облизываюсь. - У нее сейчас сеанс... в солярии.
- Она освободится минут через десять, - медовой слезой изливается ответ, и “лорелея”, выполнив изящный поворот, исчезает за соломенной ширмой.
Мучительно защемило чувство утраты, и я вдруг явственно осознаю всю глубину и силу того облегчения, которое дает женщина вечно ищущему мужскому сердцу.
“Десять минут!” - моделирую я в своем сознании певучий голос и принимаюсь смаковать его интонационный аромат. Боль в конечностях уже размякла, и по всему телу ползет приятное жжение. Щурясь от удовольствия, я погружаюсь в туман наползающей дремы, сквозь который постепенно проявляется фантасмагория сна:
Огонь пожирает соломенный занавес, и я вплываю в хрустальный замок; со стен струится вода; доносится шум моря;  златовласая лорелея  сбрасывает с себя черную строгость; я пытаюсь приблизиться, но она ныряет в зеркальный лабиринт, и живое тело теряется в бесчисленном количестве отражений...
- О господи! Как вы здесь оказались! - врезается резкий возглас в эфемерную плоть моих видений.
Я вскакиваю и, пошатываясь от легкого головокружения, пытаюсь сфокусировать взгляд.
Наконец мне удается навести резкость. Предо мной Эльвира - оживший стремительный набросок, выполненный цветными фломастерами: ядовито-оранжевая водолазка, зеленые джинсы и белые лаковые сапожки - темнокожая дива, стряхивая золотую крошку с пышной гривы, кружится по гостиной.
Оттаявшую душу мою охватывает восторг.
- Тороплюсь! Лечу! Мой мышик! Ко мне сегодня приедет мой мышик! - щебечет Эльвира.
Черный кожаный жакет взмывает над копной пшеничных волос и, раскинув крылья, оседает на оранжевые плечи.
В словесной неразберихе мы выскакиваем на мороз и несемся к проспекту - снующему, рычащему, клубящемуся дымами.
- Такси! Такси! - порхает впереди нас Эльвира - бесстрашна и бурна, среди (но вопреки) изъеденных чернотой сугробов, скрюченных деревьев, заиндевелых домов.
- Такси! - воплю я во всю глотку, вовлеченный в безумный бунт против самой природы. - Такси!!!
Апельсиновая “Волга” выныривает из общего потока и останавливается у моих ног.
- Увидимся! Лечу!
Хлопнула дверца и...
- Опять у нее с этим крысиком канитель закручивается, - слышу я за спиной простуженный голос жены. Стряхнув наваждение, осматриваюсь - осиротелые, мы стоим на обочине.
- Нет, все же какие вы мужики суки, - бубнит сгорбленная фигура жены. – Она, бедняжка, на изнанку выворачивается. С утра до ночи пашет в ларьке, сама квартиру снимает, дочку к родителям отправила, чтобы ему на нервы не действовала. И все надеется: вот на выходные мышик придет и все, наконец-то, решится. А этот грызун ни мычит ни телится. Придет, потрахается всласть и свалит. Кое-какие нюансы, видите ли, его не устраивают! Сказал бы откровенно - от жены не уйду. И отвалил. Нет же, зачем? Ему и так хорошо. Разжирел до безобразия и доволен. Идем, чего стоишь-то, не май месяц!
Двинулись. Мороз. Ветер. До метро далеко. Метров пятьсот. Пешком. Прощай, “Лорелея”. О, проблеск... О, всплеск... О, дуновение...