Отрывок

Ходить было почти не тяжело: вот только руки… Валера попробовала было примостить их на взбухшую, теплую макушку живота, но испугалась, что тому будет неудобно и в очередной раз проехалась ладонями по байковым мягким бокам. Карманов опять не оказалось.
Вокруг - с трудом разворачиваясь в узком, слепом коридорчике, уткнувшемся носом в клеенчатую грязную дверь, и неразборчиво, густо гудя – тяжело носили себя такие же большие, медленные женщины.  Дверь изредка приоткрывалась, вырезав в стене полоску неестественно резкой, белой комнаты, и оттуда кричали: "Следующая!"
Женщины сразу тревожно стихали и, мгновенно и сложно пере-строившись, выдавливали из себя одну – со стершимся от волнения измятым лицом. Она, чуть приседая, боком, как лодка, вдвигалась в прижмуренную дверь, и в коридорчике опять становилось темно от ожидания.
Валеру дернули за рукав, и она с трудом – всем телом – обернулась, описав собой выпуклый и бережный полукруг.
- Рожать? – Толстая молодая санитарка поправила сухую, скрипучую стекловату, выбившуюся из под низко – по пиратски – повязанной белой косынки. – Очередь не скоро?
И, не дожидаясь ответа, потянула Валеру за собой, объясняя по дороге пустому, расступающемуся воздуху:
- Ты в саду гуляй, пока не позовут. Чего в теснотище толочься – вишь, их тут сколько…
В саду было почему-то почти так же сумеречно, как в коридорчике, только прохладнее. И женщин совсем немного. Валера посмотрела в квадратную санитаркину спину и послушно пошла по неуловимо наливающейся крутизной дорожке. Из-за неподвижного твердого живота она не видела своих шагов – как будто плыла или летела – и поэтому, чтобы не упасть, все время напряженно, изо всех сил, держалась глазами за белую щербатую пуговицу, лежащую почти на самом полюсе халата.
Живот начал светлеть неожиданно и прямо сквозь байку, медленно становясь прозрачным, и Валера, не понимая, что с ним, испуганно остановилась, схватив себя растопыренными пальцами, как детский надувной мяч, будто живот мог выскользнуть и, звонко подпрыгивая, поскакать в тусклую негустую траву.
- Что это? – слабо позвала она, и тут же к ней, быстро переваливаясь, подкатилась одна из женщин: вам нехорошо? – но сразу же запнулась, и обе они близоруко склонились над Валериным животом – как над глобусом или большим круглым аквариумом, внутри которого, смутный и живой, плавал ребенок – мальчик. Он с каждой минутой все яснел, делаясь выпуклым, и Валера почти видела его сморщенное  мучительное  личико и крошечные, тесные кулачки.
- Смотрит, глядите, он смотрит… - сдавленно ахнула женщина и, вцепившись в Валерино запястье, наклонилась еще ниже, щекотнув шею мелким дымком кудряшек. Ребенок и правда искал кого-то мутными, едва прорезавшимися глазами, неумело пытаясь повернуть слабую, жалкую голову. Женщина рядом теперь дышала громко, едва подстанывая на выдохе и часто сглатывая слюну.
Но глаза ребенка наконец нашли в плавающем изогнутом мире Валеру и сразу успокоились, отвердели, и вокруг зрачков начал расползаться горячий, золотисто-коричневый цвет, словно туда из пипетки капнули густого концентрированного йода. Мальчик еще немного повозился внутри живота, устраиваясь поудобнее, потер плечиком щеку и, не сводя с Валеры яркого взгляда, медленно, неестественно медленно, улыбнулся.
На секунду Валере показалось, что от крика женщины пригнулись деревья в садике. Она испуганно отшатнулась, оберегая живот, в котором, неподвижно поблескивая крупными белыми зубами, все еще улыбался ребенок, и ветер, взметнув застиранные полы халата, обдал ее ноги колючей мелкой волной.
Женщина неторопливо бежала по дорожке, оступаясь и бесшумно раздирая рот. Зубы мальчика чуть-чуть подрожали и медленно, по одному, начали таять, как пиленый, плотный сахар, пока не остался только пустой внутри, красный, словно  вырезанный на маленьком лице треугольник улыбки.
Валера подняла голову: навстречу ей, от больничного корпуса, обгоняемые темнотой, спешили странные, точно обугленные тени.