Свирепая битва

Светало. Старый измученный кругляшек солнца, кряхтя, медленно выползал из-за поросшего хмелем холма. И была б его воля, остался бы он за этим перевалом на веки вечные, по ему одному ведомым причинам, но раз таскал он свое бренное тело по столь изменчивому небосводу изо дня в день – от холма к бирюзовой глади моря, - не по доброму согласию творил он чудо сие.

- Не дать ли вам, почтенный сударь,
прям в ухо со всего размаху. -
Вежливо попросил разрешения, грубо руша всю утреннюю идиллию гнусавый голос от подножья холма.
– Ведь нынче мой размах огромен,
да ухо то висит как надо.

- Позвольте мне вас опечалить,
мой уважаемый противник, -
принялся "допорчивать" остатки идиллии второй голос,
- у уха нет обыкновенья
кулак мозолить каждый встречный.

- Простите же меня, невежу,
возникло недоразуменье,
не собирался я вас вовсе
бить в ухо крепким кулаком.
Удар ногой куда сильнее
выходит у меня все время.

- Ногой, ах, что вы говорите?!
Ну, знаете, это обидно,
тут надо быть совсем лишенным
какого-либо воспитанья,
дабы размахивать своими
сто лет немытыми ногами.

Один из противников, вышедших выяснять сложнейшие отношения в столь ранний час, принял боевую стойку:

- Да вы козел как видно, с-с-сударь!
Как можно было сметь такое?!
Я каждый день до битвы с вами
старательнейше мою ноги!

- Неужто ваши речи - правда?!
Не явите ли предо мною
плоды всех достижений ваших
на поприще сем расчудесном?

- Извольте, я не взял с собою мыла.

- Я ж речь свою завел не в это русло.
На опознание, прошу вас яро,
явите ваши ходовые члены.
Аль вы их тоже дома позабыли?

- Ан нет, не позабыл, простите.
Вот, нате и любуйтесь на здоровье!

- А! Боже ж мой, какое диво!
Клубничное я мыло узнаю. –
Принюхался противник.
– Монеты три за фунт давали?

- О, вовсе нет, любезный оппонент.
Просто при выходе случайно
я наступил в саду своем на грядку.
Но ничего постыдного нет в этом,
клубника в данный год невероятно уродилась.

- Неужто и жилище ваше
своим присутствием почтила тетушка Удача?!
Я разумел и в этот раз
придется вам кормиться лишь одним навозом.

Обладатель гнусавого голоса являлся также и счастливым владельцем пяти голов крупного рогатого скота, и в самом деле добывал себе пропитание, выменивая отличное фирменное удобрение на еду и одежду, а потому только лишь заподозрил скрытое оскорбление, но для приличия решил возмутиться.
    
- Не вы ли давеча ведро укропа
сменяли на кастрюлю первоклассного навоза?
Или быть может сны мои прервали
границу тривиальных грез?

- То был отравленный укроп, побойтесь.
Не быть вам более мужчиной полноценным,
откушавши продукт обмена честного меж нами.

- Да ну! Не очень-то на вас это похоже
– вручать щепотку яда задарма.
Но потреблять его и не был я намерен,
а послужил он кормом для коров.
Страшусь теперь я кушать ваши подаянья, сударь,
о вас такое люди говорят…

- И что ж слагают те умы скупые?
На чем я промахнулся невзначай?

- Соленья ваши полдеревни ело,
назначив опосля свиданье нужнику.
И если б не ведун, поспевший к часу,
десяток кряду дней летал бы огорченья дух.

- Так дух летал!
Недолго, право слово,
но я-то думал, вы давно не мылись.

После некоторого замешательства гнусавый голос, немного сменив тон проговорил:
    
- Открою страшную вам тайну.
Соседа помните, Архипа?
Так у него на днях на горе
подохло сразу две коровы.

- Коровы? Что вы говорите!
Ужели накормил их дрянью,
или коварные селяне
терракт устроили злодейский?

- О нет, терракт тут невозможен:
одну нашли с петлей на шее,
вторая же, пуская слюни,
сжевала мерзкие таблетки.

- Ух, эти мне самоубийства!
Я ненавижу слабоволье!..
Но те бедняжечки, скажите,
оставили письмо какое?

- Письмо оставили… что толку?
«Му-му», - там только на прощанье.

- А было, может, завещанье?
Кому отходят их пожитки?

- Не найдено такой бумаги
и адвокат в недоумении,
но детектив у них хороший,
раскроет дело на неделе.

- А как дела у вас с женою?
Я слышал, что случались драки.
Конечно, глупо верить людям,
хочу у вас узнать подробно.
 
- О да, жестоки были схватки,
до крови даже доходило:
порежешь руку, ей представишь,
она и в обморок всей тушей.

- Не стоит так пугать хозяйку.
Кто будет всем жратву готовить?
Ведь, коли правильно я помню,
детишек трое бродит в доме.

- А с вашей то женой в чем дело?
Как не своя в деревне ходит.
Обидели ее быть может
или хандра ее достала?

- У нас Хандра всего неделю,
гостить осталось ей полгода,
но всех она уже достала
и жить уж больше нету мочи.

- Но, ничего, мой друг, спокойней,
вы ж знаете, готов помочь я
в любое время дня и ночи.
И приютить смогу на время.

- О, разлюбезнейший дружище,
ценю я ваше благородство!
В беде не кинете вы друга,
вот это ведаю я с детства.
    
- Не стоит, что вы в самом деле,
так поступил бы каждый рыцарь.
Будь в латах он или без оных,
а все равно о чести помнит.

- Прям завтра к вам переберусь я!
И не заставлю ждать вас боле.
Что может быть того прекрасней,
чем жить с товарищем бок о бок?!

- Конечно, милости прошу вас…
но вы не помните случайно,
зачем сюда пришли сегодня
мы пробудившись спозаранку?
    
- …Ну, хоть убейте, я не знаю…
была же видимо причина,
чтоб целый день стоять на поле
и разводить друг с другом речи.

- Я думаю, это не важно,
и если вспомним мы об этом,
то непременно прямо завтра
назначим встречу здесь еще раз.

- О да, мудры вы, мой дружище,
согласен с вами я всецело…
Ну, до свиданья что ли скажем,
да разойдемся по домам мы?

Неспешно и лениво скатывающийся за колючие вершины елей - к скучающему морю - розовый диск устало приостановился на пару стотысячных секунды, поднатужился, вымучил из себя протуберанец, покрутил им у предполагаемого виска, плюнул вниз горстью тучек, тотчас пролившихся вялым дождем на двух, пожимающих на прощание друг другу руки людей, да поспешно удаляющихся по хорошо утоптанной тропинке. Диск твердо знал, что и завтра и еще много-много дней потом ему предстоит так же крутить у виска и так же плевать моросящим дождем, как делал это и вчера, и позавчера…. А потом… а потом он начнет плевать сухими листьями, затем снегом. Так уж устроена жизнь. Его жизнь… Смеркалось…