Судьба

  У учителя литературы средней школы №113 Ефима Абрамовича каждый день до невозможности похож на предыдущий: все то же серое обшарпанное здание школы, те же ничем не интересующиеся ученики, открыто обсуждающие на занятиях свои интимные проблемы, одинаковая из урока в урок бубнежка, уже давно “отшлифованная” до полного автоматизма. Часто он вспоминал времена молодости, учебы на филологическом факультете ЛГУ. Тогда были  мечты стать крупным литератором, большим писателем, но потом они несколько потускнели, и Ефим уже стал соглашаться даже на роль скромного литературного критика. Шли годы, друзья и подруги защищали сначала кандидатские, а потом и докторские диссертации, издавали пухлые собрания своих сочинений, становились доцентами, профессорами и ректорами, но Ефим Абрамович так и застрял на должности учителя литературы ничем не примечательной обычной “совдеповской” школы. В чем же причина? Наверное, Абрамыч когда-то где-то что-то не так сделал, не то сказал или еще что-нибудь в этом роде, что, впрочем, бывает и у 99% подлинных гениев, к которым престарелый литератор вряд ли относился. Так что, пенять не на кого...
Впрочем, на вопросы друзей детства о причинах его жизненного неуспеха, он по привычке, пошедшей со времен молодости и кружков “шестидесятников” винил во всем Систему. Проклиная беспощадную “эпоху застоя” он сам отлично осознавал, что лукавит, ибо истинные таланты пробивались всегда вопреки Системе и никогда не произрастали в теплоте государственных оранжерей, но не признавать же, в конце концов, факт собственной бездарности!
Однако для себя у него существовало и другое объяснение собственных неудач, которое вполне устраивало Ефима Абрамовича и давало прекрасную возможность жить тихо, не высовываясь и не подвергая себя лишней опасности. Чтобы понять эту концепцию, надо узнать историю жизни ее создателя, Ефима Абрамовича Левина.
Сын еврея-выкреста Фимочка не мог в детстве глубоко проникнуться ни иудаизмом, который в его семье уже и не помнили, ни православием, которое воспринималось исключительно формально, ибо истинное Православие и не могло бы породить такого явления, как “выкресты”.  Советский атеизм впитывался Фимой вполне охотно, однако ощущалась его некая недостаточность, потребность в некоей Высшей Силе, стоящей либо непосредственно над людьми, либо, при наличии Бога - и над Богом. Семье не везло: в 1937 году Абрам Исакович, отец Ефима был этапирован на Колыму для каторжной работы на прииске “Комсомольский” прямо из своего теплого кабинета в ГЛАВПОЛИТИЗДАТЕ. Следом за ним последовала и мать, Анна Давидовна. Осиротевшего Фиму сдали в детдом, где он натерпелся всяческих унижений как за свою национальность, так и за статью, по которой его родители были отправлены на другой край СССР. Потом была амнистия, радость восстановления семьи, учеба в Университете, участие в кружке шестидесятников. Но через четыре года отец и мать скоропостижно скончались, кружок разогнали, “расселив” половину его членов по психбольницам, а самому Ефиму пришлось срочно бежать из Универа в  непрестижный пединститут, про который в народе говорили “Ума нет - пойду в пед”. Чем его жизнь не доказательство всевластия судьбы?!
Фанатичнейший фатализм стал основой жизни Ефима Абрамовича, и с великим наслаждением он цитировал в классе стихи Пастернака, когда-то давно услышанные им на одном из диссидентских сборищ:
            
Но продуман распорядок действий
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе,
Жизнь прожить - не поле перейти...

Молодая поросль не слушала, то там, то здесь раздавались шепотки и шелест бумажек. Однако учителя это не расстраивало: подрастут - поймут. Чтобы ускорить это необходимое, по его мнению, понимание, Ефим Абрамыч стал задавать эти стихи учить наизусть. Более-менее все справлялись, правда, без выражения и того артистизма, который вкладывал в прочтение литератор.
 Рекомендуемые школьной программой произведения он давал просто, прямо по институтским методичкам: зловредные отрицательные герои, ненавидящие людей, борются с положительными героями, людей обожающими. В ходе борьбы, из которой и состоит любое произведение, побеждают, разумеется, последние. Однако, в расширенном толковании, Ефим пытался объяснить, что ни те, ни другие, в конечном счете, ни в чем не виноваты, ибо все заранее решила Судьба. Произведения, которые никак не хотели ложиться в прокрустово ложе подобного анализа, он просто отбрасывал, давая им обидные ярлыки.
В этом году он ходил на премьеру оперы Вагнера “Валькирия”, которая ему страшно не понравилась. С точки зрения Ефима Абрамовича приписывание кому-либо, даже неважно, людям или ангелическим сущностям, свободы воли - это и есть основа фашизма, и поэтому, не зря Рихарда Вагнера многие считают “фашистским” композитором. Другим запоминающимся эпизодом стало введение в школьную программу знаменитого произведения Михаила Булгакова “Мастер и Маргарита”, чему старый учитель был ужасно обрадован.
Литератор очень любил это произведение, ибо в нем, по его мнению, наиболее четко был выражен именно фатализм. Злой Воланд, делающий разнообразные пакости людям, не верящим во всесилие Судьбы, в конечном итоге оказывается всего-навсего инструментом в ее руках, и в конце произведения уносит в Рай (а по смыслу выходит именно так) великого писателя Мастера. За что Мастер удостоен такой чести? Да за то, что он написал новое Евангелие, которое можно назвать Евангелием Судьбы! В нем показано, что даже очень любимый Богом пророк Исус (названный в романе таким милым для Ефима Абрамовича еврейским именем Иешуа) не смог уйти от Судьбы, и оказался в конечном итоге пронзен ее копьем. То, что Исус - пророк явно следует из текста, названного “романом о Понтии Пилате”. Но, если предположить божественность природы Исуса, то тогда получается нечто еще более страшное - значит, и Господь бессилен перед Силой Судьбы! Что же тогда говорить о Понтии Пилате, который был только простым человеком и, следовательно, ординарной пешкой в руках Высших Сил, ничуть не большей, чем, скажем, Лонгин Сотник - владелец Копья Судьбы?! И вот Мастеру было неизбежно положено об этом рассказать и отправиться в Рай. Может, судьба Ефима Абрамовича состоит как раз в том, чтобы на примере разнообразных произведений рассказать ученикам о всесилии Фатума и тоже куда-нибудь попасть?
С этими мыслями литератор и сегодня провел свой урок. Опять к ученикам явился не то злой, не то добрый Воланд, который всего-навсего являет беспощадную силу Судьбы, от которой не скрыться... И так - пять уроков подряд.
Устало стареющий школьный учитель спускался с крыльца родного учреждения. И вдруг заметил, что его ждут. Внизу стоял человек, точь-в-точь соответствующий внешности профессора Воланда в романе, о котором Ефим Абрамович совсем недавно так горячо рассказывал.
- Здравствуйте, Ефим Абрамович, - сказал тот, сверкнув золотыми и платиновыми зубами. - Представляться не буду, ибо, наверное, Вы и так меня узнали...
У Абрамыча перехватило дыхание: “Неужели всерьез?! Чертовщина какая-то...” - пронеслось у него в голове. Словно прочитав его мысли, нечистый ответил:
- Да-да, именно всерьез. И именно чертовщина, как Вы, дорогой Ефим Абрамович, уже догадались. Я пришел, чтобы выполнить предначертания Вашей Судьбы, и ни для чего иного.
- В ч-чем же это пре-предначертание? - заикаясь спросил Ефим Абрамович.
- Роман Вы знаете почти наизусть, и мне хорошо известно, с кем в нем Вы себя соотносите. Так что, вопрос лишний. Тот, кто проникся какой-то идеей и отдает все свои силы ее распространению, заслуживает ничуть не меньше, чем ее создатель, ибо полностью понять гения способен только гений. Надеюсь, Вы согласны?
- С-с-согласен, - дрожа ответил литератор. - Так куда же вы меня отнесете, дорогой Люцифер? - задал он совершенно ненужный вопрос.
Лицо Воланда пронзила гримаса ярости, от созерцания которой может повянуть даже трава.
- Я не Люцифер, - почти зарычал он. Люцифер - мой враг, и только полные метафизические идиоты, не отличающие право от лево, путают нас. Впрочем, Вам, старому совковому атеисту, этого не понять...
Из-под дорогущей шубы профессора сверкнули два горящих зеленых глаза и показалась черная кошачья морда, но тут же спряталась обратно, наверное испугавшись мороза.
- Простите пожалуйста. Значит, в дорогу, на Небо?! - спросил Ефим Абрамович, понимая, что его никчемная жизнь закончилась, и даже не удивившись этому. “Когда-нибудь это все равно должно было бы случиться. А они там знают все наперед, и про нашу жизнь в произведении сказано: “Подумаешь, бином Ньютона!”, - без сожаления думал литератор. Говорить больше было не о чем. Ефим Абрамович вопросительно взглянул на своего проводника, мол, что дальше?
- Огонь! - страшно закричал Воланд. - Огонь, с которого все началось!!!
Послышался ужасающий грохот и черное зимнее небо окрасилось заревом. В ответ школьное здание ответило огненными отблесками из всех окон. Языки пламени поглотили все вокруг, и тут Ефим заметил, что летит. Внизу расстилались бесконечные белые просторы, расцвеченные кое-где озерцами огней, а  над головой уныло мерцали созвездия. “Прямо как у Булгакова”, - пронеслось в голове бывшего литератора. Полет становился все быстрее и быстрее, и тело стало отставать, слезая с некоего внутреннего стержня, как дрянное пальто с вешалки.  “-А-а-а”, - заорал он и заметил, как то, что некогда было Ефимом Абрамовичем вконец сползло с него, потерявшись в заснеженных просторах. И тут начались смутные сомнения: “Может, я что-то не так понял? А не мог ли он меня обмануть, ведь православные не зря, наверное, считают дьявола “отцом лжи”? А если все не так, все по другому? Может, и в романе “Мастер и Маргарита” это черное существо появилось только благодаря людям, которые погрязли в своих житейских делах и забыли о том, что надо идти к Богу, пусть даже вопреки “судьбе”, которая подчас оказывается просто иллюзией? А Мастер? Но его Евангелие противоречит библейским, особенно - Иоанну именно в этих вопросах, и сын священника Булгаков это отлично понимал! Может, не награжден он оказался, а наказан, и наказание настигло его именно от той сущности, которую он и вызвал своим произведением - от Воланда? И тогда правильно, что наказан он жестче, чем простые обыватели - ведь Мастер не просто грешил, а своим трудом соблазнял на грех фатализма других! Ничего там не сказано о том, куда они отправились, но чую я, что не в доброе место! И я теперь лечу туда же?! Не хочу-у-у!!!”
Оставшуюся от Ефима Абрамовича сущность пронзил столь острый страх, что он мигом снова материализовался, вернувшись в родное тело. Когда он очнулся, кругом были унылые грязно-зеленые стены и засиженный мухами потолок, однако виднелось все это сквозь туманную дымку. Попробовал пошевелить ногой - не вышло, рукой - тот же результат. Однако, ясно чувствовалось, что тело здесь, оно лежит безполезной грудой мяса рядом с ним и от этой бессмысленности становилось вообще тошно.
Послышались торопливые шаги, слева от кровати мелькнуло что-то белое, похоже - врачебные халаты.
- Подобран вчера на школьном крыльце. Предварительный диагноз - геморрагический инсульт. Третьи сутки без сознания, - послышался женский голос. И тут же мужской ей ответил, рассчитывая, очевидно, на то, что больной его не слышит в силу своего “растительного” состояния:
- Вот, лечи их всех, а потом получай *** с маслом в благодарность. Будь моя воля, я бы их сразу пристреливал, чтобы не валялись полутрупами и не портили жизнь окружающим - вот лучшее для них лекарство... А так и этого жида пархатого еще лечи, которому явно место в крематории, а уж никак не в больнице. Ладно, прокапайте ему аминокапронки, а там - видно будет, хотя я бы на его месте лучше сдох...
“Судьба”, - обречено подумал Ефим Абрамович, но тут же усомнился в своих словах...

                ТОВАРИЩ ХАЛЬГЕН

                2001 год