Стихи

А.А.
Хочу тебя. Ноябрь. К тебе в стихах
В лучистых венах на руках
Вдохнув, вздохнув, хлебнув из кружки,
Беру перо и вьются стружки
чернильные, на клетчатой бумаге,
которой не у кого занимать отваги.
К тебе в шафранном осени бреду
летят слова листвою. Упаду
и я когда-нибудь. Сорвусь с ветвей
с небес, с размаху оземь. Вей
же ветер, пой же лес. Прощай,
прощайся, вскоре забывай,
как выглядел ноябрь,
как крики птичьих стай
слышны среди полей пустых,
как прячется, уходит мир. Притих
и голос мой. До мая, до тепла,
до времени. Сегодня я ушла.


А.А.
Сентябрь плыл по Сене
в сонной лодке. Один
грусть, гордость в нем - не вне.
Число, бороздками дробящее
чело и первое из величин
и зло торчащее. А следующее: два.
Бледнела беспокойная листва,
мне голову кружа, летела
размерно, плавно, словно песню пела
навстречу своему предназначенью,
как части обрамления реки,
вплестись в взволнованное отраженье
осиротевшей ветви - моей прервавшейся строки.
И два тогда мне виделось одним,
союз двух единиц бесценен, неделим,
ему присущи были грусть и гордость,
но подводила каменная твердость
и кажущесть - прозрачная стена,
смотрясь в которую ты знаешь,
что одна.

Л.К.
Ах, все наладится, устроится еще!
Нам только кажется, что сводит с нами счет
жизнь, раздавая щедро тумаки,
суча ногами, пальцы в кулаки
сворачивая, поворачиваясь задом,
ах, будь она жива! Будь рядом!
Но нет. И жизнь проходит в склепах
на колесах
или без,
по водам не ступить,
не дотянуться до небес.
Обставившись так с четырех сторон,
разменивая пачки крон,
рублей и лиры
хрупкий голос
все для того, чтобы
понять, как холост,
пол, пуст патрон судьбы
и узнаем, что вовсе не четыре стороны,
что множество других нам были не видны,
но все же утешаемся словами
"Ах, образуется", нашептанными Вами.

***
Ты курила, думая,
Дым - это красиво.
Ты, шагая в ногу с модой,
Крестик на шее носила.
Не умея в линзах, очки ненавидя,
Предпочитала плывущее марево видеть.
Выгибая брови дугой,
Говорила: Я - мясо?
Я была влюблена в тебя совершенно напрасно.

***
Вот и все, кажется, спал жар,
прошла лихорадка
стихов, любовная. Пар
осел на листах,
обмельчала кадка
где с осени слов мариную горсти,
украденные с пьедесталов, погостов,
украдкой подсмотренные
через чьи-то немытые окна
я пока еще не встречала чаши без дна

А.А.
Все кажется, что так и не скажу
Споткнусь, запнусь, потуплюсь виновато,
Что влюблена была в тебя когда-то
Теперь - болею и с ума схожу.

Все чудится, что с черного моста
Мне тень знакомая шагнет навстречу
И приземлится грузно высота
Мне под ноги и екнет подсердечье.

Все грезится, что белый лист немой
Под затупившимся карандашом забрызжет
Капелью слов, апрельской жижей.
На перекрестке арестует галку постовой.

С.С. и М.Б.
Сквозь геометрию полей
на угол марочку наклей
с портретом королевы
с коровой черно-белой.

По стриженной вчера траве
тоску из глаз развей,
разлей дождем бордовое вино
и слезы заодно.

По сгорбившимся мостовым
с прохожими - на Вы.
Вдоль кирпичей особняков
и серых по небу мазков.

На влажных ночи простынях
не в бровь, не в глаз, а прямо в пах!
Безудержно, безмолвно
до утреннего звона.

Все ваше пребывание -
рассыпавшимся табаком.
Дверь, ухнувшая сквозняком
навстречу, на прощание.

М.Б.
Вы в появлении моем не виноваты.
Не жарким было лето. Аты-баты,
солдаты где-то непременно шли,
в порту Земфира поджигала корабли,
но вспыхивали почему-то фонари,
она ей подливала пьяное Шабли,
а в лампочках зашкаливали ватты.
Вы, милая, и здесь не виноваты.

Вошла, сняла великоватые ботинки.
Был остро ощутим лопаткой угол спинки
стула, желтушно бредили часы,
гудели трубы отопленья, сыр
подсыхал на блюдечке, варенье
краснело приглашающе, куренью
в квартире объявили бой,
а гостья, недовольная собой,
смущенно теребила прядку
и чай пила с хозяйкою вприглядку.

Слова, оставшись образами мыслей
невысказанными в воздухе повисли.
Себе позволив только ломкий жест,
в карманы руки прячу под арест.
Я в доме этом не оставлю даже тени;
не вас люблю, живу не там, не с теми.


Подражание А. Ахматовой

М.Б.+C.C.
Она любила шоколад,
порядок в доме, горы, лето,
целовать в висок на скамейке.
Не любила губную помаду,
сухое вино, передачу «про это»,
пластмассу. А одной девочке
казалось, что она ее знает.

Она любила писать
стихи, получать виртуальные вести,
плод авокадо, профессию лицедея.
Не любила рано вставать,
наводить порядок, слова «ненависть»,
борьбу, особенно, за идею.
А я любила ее жену.

***
Сентябрь. Скамья под дубом.
Дуб – не пальма,
Но шишка будет капитальной.
Красавица с распухшим лбом.

Сентябрь. Конец приходит лету,
И солнечному утром свету,
И средствам, впрочем, никогда их нету.
Ура непромокаемому интернету!

Сентябрь. Дождит и листопадит
На простынях раскидистость ланит,
А в зеркале, о горе, не веснушки,
Не любит меня солнце, канапушки!

Сентябрь. День города Москвы
Меняю майку на футболку
Учителя день Знаний – Вы
В «Продуктах» нагружаете кошелку.

Сентябрь. Прохладней одиночество квартиры
И парка пламенная рыжина
Уже отчетливей видна.
Строители шпаклюют в стенах дыры.

Сентябрь. Тюльпанов не достать.
Зато подсолнухов в избытке.
Ван Гог, он знал, что рисовать.
Как не замерзнуть без накидки?

Сентябрь. Все меньше бегунов,
Трусца – не средство против облысенья.
Зачем написано так много слов?
Ладони требуют отдохновенья.

М.Б.
Как же стану тосковать
по накрашенным ресницам,
сквозь ангину зимовать,
в сумасшедшие рядиться.

По глоточку запивать
строчкой горькое лекарство,
суетливо воровать
перочинное лукавство.

Занавешивать окно,
рвать улыбочки картаво
претворяться просто сном
вывих левого сустава.

Выбирать из сотни зол,
робко таять под гитару,
выжимать глазную соль,
снова быть тебе не парой.


М.Б.
Заскучала, достала лист,
обмакнула перо в чернила -
зимней ночи батист
с желтым пятном светила

в левом верхнем углу
окна, ограждающего от ночи
наступления,
проникающей бисером строчек

на бумагу, лишенную чувства
страха при натиске темного,
больше не дерево -
не дрожит ни от чего,

и чем больше чернила
зальют пространства,
тем мне слаще, милая,
это – вид пьянства,

это верный способ
класть на лопатки
мой слух, особо
на голос падкий,

голос, которого ждут
витрины, стадионы,
чужие уши в чужих гостиных
и тишина тут.

Скука давно прокисла,
загустела, стала тоской,
а квадратик ночного окна
мемориальной доской

моего стремленья к тебе,
горсткой ладони к паху,
неизбежности измены судьбе.
В подарок оранжевую рубаху

преподнесу, разделю на части
черный ломоть дрожжевого счастья,
попрошу на прощанье совсем не помнить,
петь, блудить, обещания не исполнить,

споткнусь на пол слове, потру колено,
хочется верить, что и половина слова нетленна,
запрыгнув на подножку трамвая,
легонько коснусь лица, сердца не задевая.

С.С. + М.Б.
Родимые, все тот же Амстердам
Кирпич все так же красен
Здесь, там – бур, у стен
Есть уши, как по проводам
Потоки звуков, пилигримы эха
Здесь стены звуку вовсе не помеха,
Что, впрочем, верно и для там.

Мои хорошие, воды не избежать
И солнцу, всходит, ноги замочив,
Легко теряются зонты, ключи,
Часы, трамваи весело визжат,
Черпаются чернила из каналов
Ловко, из памятных, распутных слов
Уловки под каждым мостиком лежат.

Родимые, все так же мне без вас
Не так совсем, как без меня вам
И жизни рожа, в профиль ли, в анфас
Видишь лишь то, что хочешь видеть сам,
Картинки, кажется, ничуть не искажая,
Свет гасишь, из не дома уезжая,
Храня лишь сигареты про запас.

М.Б.
Что ж, остается прятать по углам 
Пристанищ временных тоску мне,
Делить краюху ломко пополам
Мне половину, половину голубям,
А крошками закусывать во сне.

Брать напрокат улыбку и слова
Не по размеру, оттого и кривоваты,
В искусственный камин подкладывать дрова
И удивляться, что теплей становится едва,
Посуду праздничную бить, в набат и

Сутулясь за столом сидеть,
Вертеть в руках перо, ждать стука,
Раскатов грома, окрика – разлука
Беззвучно редко настает, но скука
Разлуки нотками поможет овладеть.

Нелепо, правда, прятать и самой
Искать тоску, разучивая ноты
Мелодии прозрачной, ветреной, немой,
Провозглашать себя свободной и банкротом,
Не помнить, как прийти домой.

М.Б.
Как не хотелось бы избежать обращений,
но рот сам собой разрывается на: Дорогая, Милая.
Снова май. Ночь вползает в окно. Не моя квартира.
Еды – хоть шаром покати: ни тебе щей, ни
даже кусочка засохшего старого сыра,
на всем покрывало пыли. Былого пыла я
воскресить не в силах – суббота, Милая,

Дорогая, интересно изменится что-нибудь
если нас станет не трое, а двое или, скажем,
четверо? (может, не в цифрах суть;
четные проще делить, нечетным – делиться)
Незнакомые руки, свежие лица.
Или – совсем никого: строем,
парами, гуськом, вразброд, вереницей
другие в роскошный войдут гарем

по адресу с кораблями, чьей-то фамилией,
с книгой подмышкой, картонной флотилией,
на закатную лавочку в парке
без индекса приходить будут разные:
глупые, милые, странные, страстные,
безучастные к прошлому – штампик на марке
почтовой им промолчит, свечные огарки

солнце заменит, плюс, электричество,
скука, усталость, прожитых дней количество
проступят рисунком, обогащенным подробностями,
набором вещей, связанных с теми,
светлеющими расстоянием днями,
подвижными милыми, дорогими тенями,
парусами, раздутыми белыми простынями.

ХХХ
Солнце жадно впивается в кожу,
становится ожогом, загаром. Пожух
куст смородины, выцвел газон, лопух

единственный выстоял. Я для лета
не приспособлена, не до конца раздета.
За старомодность расплачиваюсь – вендетта

времени, провозглашающего «завтра» летом,
всеобщим праздником, садовым раем,
точкой отсчета, I am

против такого расклада и ради завтра
не откажусь от позавчера. Пора
прятаться в тень, не то одолеет жара.

В тени пугаю муравьев, колю орехи,
дразню детей соседских для потехи,
считаю в будущего рубище прорехи.

Здесь эдельвейса не сорвать, канала
не вырыть: первые не водятся, последних мало
не покажется – вода пришла сюда, настала.

и осталась. Угаревшее солнце в нее садится.
В стакане плещется огненная водица.
Морю у вздыбленной дамбы не спится.

Жара пошла на попятную, вроде отлива.
Разум переминается на краю обрыва.
Нервы ушли в авангард, т.е. за грань срыва.

ХХХ
Прилетят весною в город снегири,
Протрезвеют по пивнушкам все хмыри,
Дружно крикнут мамы детям «не ори!».

Циркуль, ножку грациозно отведя,
Крутанет квадрат, а от дождя
Перестанут промокать, под ним идя.

Прохудится интернета сеть,
Рыбки данных выплеснутся все,
Модны станут шляпки и корсет.

«Быть!» – трамваи хрипло провизжат,
«Нет, не быть!» – зажжется солнышка закат,
«Может быть…», ответит лампа в 40 ватт.

Шаг вперед все те, кто виноват
Сделают. Что делать – то слова
Скажут. Рукоблудию виват!