Вошь

 


               
               





- Мама, пойдем домой?! - заканючил Слава, вложив ей в руку маленькую ладошку, согретую шерстяной варежкой.
- Сейчас пойдем, - ответила Лена, безнадежно оглядываясь по сторонам, в поисках убежища, - погуляем еще немного и пойдем. -  поправляя воротник пальто, она старалась не смотреть сыну в глаза.
 Согреваясь мечтой в свете огромных витрин магазинов, призрачно манящих своим, не доступным учительнице начальных классов, сытым изобилием, они гуляли по мокрым улицам, залитых моросящим дождем, третий час. Изредка забегая в огромные залы «супермаркета», спасались от пронизывающей до костей сырости. Под пристальным взглядом охранника, она долго бродила вдоль прилавков, капризно плутая  руками в завалах упакованных в пластик, забытых на вкус, деликатесов. Порадовать сына было не то чтобы нечем, скорее не на что. Очень многое Лена не могла позволить ни себе, ни своему сыну.
 Упрямо высеивая на поле малолетних циников своего, третьим «а», класса «разумное, доброе, вечное», она старалась не упускать любую возможность где-нибудь подработать и  группа продленного дня, навязанная ей директором школы, изматывала ее своим визгом и гомоном жизнерадостных недорослей. Но приносила, хоть и малый, но такой необходимый приработок. К семи часам вечера она бежала в детский сад, нагруженная  тетрадями, как ломовая лошадь, и забирала Славу, ждущего ее у темного окна, заранее застегнутый на все пуговицы не терпеливой воспитательницей, Надеждой Константиновной.
Утомленная ожиданием, взопревшая в пуховом платке и войлочных ботах «прощай молодость»,  она, укоризненно покачивая головой, многозначительно поглядывала на часы, упрекала за опоздание и гасила свет в игровой комнате, громко щелкая выключателями в пустых коридорах. Привычно извиняясь, Лена, выходила во двор и присев на скамейку, виновато улыбаясь сыну, отдыхала, поджимая промокшие ноги, в клееных не единожды, сапогах. Экономить приходилось на всем, что не имело отношение к ее сыну. Даже на трамвайных билетах, которые, поднаторев, она проглаживала каждое утро горячим утюгом, маскируя проколы компостера.
Выйдя за ограду детского сада они, не спеша, шли по улицам, обмениваясь новостями и замолкали, когда кто то из них, по неосторожности, вспоминал дом. Там, в такой уютной, маленькой квартире, согретой желтым абажуром настольной лампы, год назад, появился человек, который научил их бояться. Откуда он взялся Слава не помнил, но встречая по утрам заплаканную маму, стыдливо прикрывающую синяки, ни в какую не хотел называть его папой. И сколько не прикармливал его чужой человек конфетами и заводными игрушками, упрямо отворачивался и не шел на руки.
Мама перестала рассказывать ему добрые сказки, забирая на ночь к себе в постель и часто отнекивалась на его просьбы рассказать, что же было дальше в истории о мальчике, прогнавшего крыс из города и его волшебной флейте. Обиженный не вниманием, Слава, укутав голову одеялом, забывался в дреме, засыпая под монотонный гул ритуального скандала, тлеющего каждый вечер липкой злобой, за стеной его комнаты. Слово «дом» пугало, заставляло вздрагивать в предчувствии боли и унизительного бесправия. Дом стал чужим. Опасным.
- Слава,  пойдем в «магдональдс», а!? Я тебе мороженое куплю, ванильное! Посидим немного. Пошли? - заглядывая в хмурое лицо сына, попросила Лена.
- Ну, пошли - тяжело, по стариковски, вздыхая, ответил Слава, - а ты будешь мороженое?
- Нет. Я его не люблю.... Ты же знаешь. - перебирая пальцами, мелочь в кармане, ответила она сыну.
- Тогда я тоже не буду! Ты же знаешь.
- Знаю. - уверенно сказала Лена и обняла сына, прижимая его голову к теплому бедру.




Алексей Бантиков, сорокалетний, без малого, мужичок, цепко, как платяная вошь, прижился на учительском диване. В двухкомнатной квартире, с туалетом и ванной раздельно. Обаял таки легковерную выпускницу педагогического института показной щедростью освобожденного досрочно, по амнистии, и начитанностью завсегдатая тюремной библиотечки!
Познакомились они по переписке. Надо же где то пристроиться!? Считая нудные дни до освобождения из мест не столь отдаленных, Алексей перелопатил все брачные объявления, опубликованные в газетах,  в поисках желающих познакомиться с одиноким и самостоятельным, без вредных привычек, мужчиной не старше сорока. Уж одиночества ему не занимать. А что до вредных привычек, так ведь у кого их нет!? Стерпится - слюбится! Однако наличие судимости отпугивало скупых на сочувствие одиноких дам, обеспеченных местом «для встреч» и материально не нуждающихся. Увы!
Но однажды ему просто повезло. Надоумил старый «зек», по прозвищу Мармеладка. Кобелей на воле много, ты прикинься папой! И завязалось так завязалось. Мармеладка, слюнявя языком химический карандаш, упражнялся в каллиграфии, воплощая на листе бумаги в клеточку, буйные фантазии Алексея. Проштудировав учебник по детской психологии и сказки А.С. Пушкина, перспективный папа, без удержу сыпал цитатами и заповедями, как пулемет, закипая от нетерпения и попрекая Мармеладку за чрезмерную педантичность. - " Не гони! Надо, чтобы было красиво! - оправдывался Мармеладка, - Когда красиво -  бабы любят!» Письма с воли множились пыльной стопочкой, перетянутые шнурком,  в тумбочке, выставленной у панцирной кровати.
Откинулся Бантиков по осени. С «волчьим билетам» на руках и адресочком Лены, записанным на клочке бумаги, он вернулся в город, который о нем и думать забыл. Проехал на трамвае от Балтийского вокзала шесть остановок и вытирая ноги о коврик, деликатно постучал в дверь, отвыкнув за пару лет от электрических звонков. Дверь распахнулась и на порог явилась Лена, знакомая ему пухленьким лицом по многочисленным фотографиям, которые она в огромных количествах присылала ему на «зону». Товар лицом! Лена с плюшевым медведем, под малолетку. Лена на уроке правописания в любимом классе, строгая. Лена с сыном на пляже, у моря. По бедности, у Балтийского. Последнее понравилось всем. Уж больно заманчиво впилась резинка купальника в «кустодьевскую» красоту. Хозяйка улыбнулась и суетливо озираясь, смущенная долгожданным прибытием, пропустила гостя в комнату. Проходите, чай пить будем! Чайку то он попил, конечно, а вот как прижился, одному Богу известно!
Ну, ничем не примечательный, серенький мужичок, заметно лысеющий «метр с кепкой», ленивый на руки и весьма не чистоплотный на оставшиеся конечности, вовремя уловил наивные стремления юного педагога изменить его жизнь к лучшему. И согласился, в меру кокетничая, теребя концы белоснежной скатерти, на перевоспитание в условиях, максимально приближенных к милосердию и холодильнику, набитому домашней снедью, заботливо наготовленной впрок его сердобольной спутницей новой жизни - Леночкой!
Дармовую кормежку и душеспасительные беседы, и даже исключительную терпимость в постели, Бантиков, очень скоро научился воспринимать, как должное, само собой разумеющееся! Воспитывать желаете? Ах, душечка, извольте! И вот здесь еще. Чуть ниже, дура! Со временем, он позволил себе не столько соглашаться, сколько требовать желаемого, возлагая ответственность за частые неудачи на хрупкие плечи добросовестной мученицы. Ежедневно, повышая голос еще на пол октавы, он очень скоро добился беспрекословного подчинения своим прихотям. И когда в первые ударил ее кулаком в лицо, сам подивился молчаливой покорности Лены. Лишь бы Слава, сынок, не услышал!
Нигде не работая и не утруждая себя заботами о хлебе насущном, уповая на прирученный холодильник, Бантиков, коротал отпущенное время халявной благодати в казино, притулившись бочком, где попроще, у игральных автоматов, в числе тех, кому не дано было понять таинство рулетки по скудоумию. Выиграть по крупному не удавалось. Да он и не стремился, играя на интерес. Исподтишка вкупаясь в созревшую ставку брал долю малую и уходил, не оглядываясь.
Возвращаясь к десяти часам вечера домой, он устало укладывался на диван, у телевизора, и  открывал дежурную бутылку темного пива, бросая пробку в заваленную до верху окурками, вонючую пепельницу. И все бы хорошо. И жизнь ручейком по камешкам! И Ленка-дура на все уже согласная, молчит в тряпочку! Эх, ему бы еще и прописаться в «хатке». Но, сынуля названный, Славка, не давал покоя. Уж больно не по-доброму смотрел он в глаза Бантикову. И подарками да карамельками эти ненавидящие глаза не замажешь. А бить нельзя! Ленка, дура дурой, а этого ему не простит.




Лена вошла в квартиру, стянула с усталых ног, натоптанных в пустой маете по городу, раскисшие сапоги, скинула на вешалку тяжелое  пальто, заглянула в комнату и шепотом сказала сыну:
- Слава, иди к себе.. Не бойся.
Ребенок, обойдя островок журнального столика, заваленного газетами с обведенными красным карандашом брачными объявлениями, искоса посмотрел на разваленный диван. Дядя Леша, уткнувшись в экран телевизора, не обращал на него никакого внимания, приберегая отрепетированную заранее неприязнь для матери. Лена, предчувствуя неладное, суетливо подталкивая сына  ладонью в спину, отвела мальчика в детскую и плотно прикрыла за ним дверь.
- Где была? - прозвучал, хлестко, как удар кнутом, вопрос Бантикова.
- В школе, на продленке.
- Ну-ну. Ты учти, найдешь себе кого ни будь, враз порву на ленточки для бескозырок! Ты меня знаешь. - вопросительно глядя на Лену, сказал Бантиков. Знает ли? И заметив мелькнувший в ее  глазах животный страх, довольно усмехнулся. Хм, знает!
 - Леша, прекрати, пожалуйста. Я же работаю! - умоляя и в то же время оправдываясь, попросила Лена.
Из детской, на шум привычного скандала, вышел Слава и остановился на пороге, подтверждая кивком головы слова оправдания матери.
- Да знаю я, чем ты работаешь! Еще и пацана за собой таскаешь. То - то он все помалкивает. Ишь, как зыркает!? - процедил сквозь зубы Алексей, дожимая готовую расплакаться сожительницу.
- Я прошу тебя, не трогай Славу. Он то здесь причем!?
- Да? А если трону? Ментов позовешь?! Эти козлы приехали и уехали, а я останусь, поняла? Не я, так корефаны мои. Они то дорожку к тебе не забудут. Вся « зона» фотки твои разглядывала! Приласкают - не засохнешь. Век помнить будешь! А мне не в падлу, пусть пользуются. Ведь не жена. Так, при «дурне» моем состоящая. - захихикал Алексей, смакуя ее страх. Почесывая у себя в штанах и прихлебывая пиво из горлышка бутылки он, почему то, вспомнил Мармеладку.
- Леша, возьми стакан на кухне. Ну, что ты как на вокзале!? - попросила Лена, уводя опасный разговор в сторону.
Бантиков вскинулся и пулей подскочил Лене:
- Что ты все меня лечишь? Это нельзя, это не «кулюторно». Надоела ты мне - и оглядываясь на Славку, добавил - вместе со своим последышем. Во как, как смотрит то, волчара!? Не нравиться папка, да? Не нравиться, вижу! Ну, сейчас, погоди, я тебя научу Родину любить!
И тут Бантиков решился. Все равно, рано или поздно, но придется отвечать и на этот вопрос. Простит она ему Славку или нет? А вдруг!? Там уж, хоть веревки вей!
Он  толкнул ее кулаком в грудь, схватил Славу за шиворот и, как щенка, вынес на вытянутой руке в детскую, с грохотом переворачивая ударом ноги колченогий журнальный столик. Лена бросилась в след, скользя ногами по полу на россыпи газет, но не успела и больно ударилась плечом о запертую дверь. Прислушиваясь к пугающим своей неизвестностью звукам за дверью, замирая оборвавшимся сердцем, она, с ужасом, осознавая свою беспомощность, услышала глухие удары и жалобный зов своего ребенка. Мама-а-а-а-а!
Сатанея от навалившейся на нее ненависти к Бантикову, не чувствуя боли, она била коленями в дверь, оставляя кровавые пятна на глянцевой поверхности и брызгая слюной, скороговоркой, осыпала проклятиями своего сожителя. На время умолкала и чутко прислушиваясь, подзывала стоном сына. Сдавленный голос ребенка подгонял ее. И теряя рассудок, она царапала дверь ногтями, и билась лбом о край дверного косяка. Измотанная напрасными усилиями она, тихо по - сучьи подвывая, сползла на пол. Намеренно лишенная живодером возможности видеть, что происходит в комнате, она прижалась побелевшим лицом к замочной скважине, чуя запах своего ребенка, тяжело дыша, по-звериному втягивая в себя воздух.
Дверной звонок - «меломан» грохнул в душной квартире залихватским «Светит месяц, светит ясный». Бантиков, бочком, выскочил на порог комнаты, оттолкнув ногой женщину. Бросая на ходу щепоть едкого, угрожающего « молчи, стервь..», мелкой трусцой пробежал  по коридору и прищурился в глазок.
Лена, пользуясь предоставленной случаем возможностью, бросилась в пугающую тишиной детскую и упав на колени, прижала к себе Славу, стоявшего у шкафа. Мальчик, не мигающими, успевшими привыкнуть к темноте, глазами, испугано смотрел на свою мать, с трудом узнавая перекошенное страхом, такое постаревшее, лицо.
- Куда он тебя бил? Где болит, покажи! - задирая фланелевую рубашку и обжигая горячим шепотом голый живот Славы, спросила Лена, поворачивая сына из стороны в сторону.
- Он меня не бил. Это он по кровати ремнем. Я хотел тебе сказать, но он мне рот рукой закрывал и говорил, чтобы я громче кричал. А когда я кричал, я дышал. Мне  больно, отпусти..
Лена, поднялась на ноги, присела на край кровати и усадив Славу к себе на колени, прижала к себе сына. Вздрагивая острыми плечами, беззвучно заплакала. То ли от счастья, то ли от горя. Кто их поймет?!




- Кто там? - спросил Бантиков, прижимаясь ухом к двери.
- Полиция.
Алексей высунул нос в узкую щель, придерживая дверную ручку:
- А мы не вызывали!
- Соседи вызвали. Говорят, что вы тут какую то собаку мучаете. Воет, говорят. Спать мешает.
- Да нет у нас никакой собаки, начальник. - успокоился, в надежде на ошибку, Бантиков и гремя цепочкой, распахнул дверь, - показалось им!
- Нет собаки, говорите? Кто же тогда воет?
- Слышь, начальник, ну, с женой поцапались не много. - переходя на доверительный шепот, покаялся Бантиков настороженному полицейскому, - Ну, с кем не бывает, а?! Ну, сейчас то утихомирились. Тишина и симметрия! Не боись! Все будет «чики - чики», начальник!
- Ну, а документы у вас есть? - спросил полицейский, выигрывая время и осматриваясь наметанным глазом в узком коридоре. Три пары обуви, одна детская. Судя по синему цвету - мальчик, лет пяти, не больше. Он потрогал пальцем воротник женского пальто, еще не согретый домашним теплом. Не давно пришла, капли дождя не успели высохнуть.
- Документы? Паспорт, что ли? Есть. Без бумажки - ты букашка, а с бумажкой - человек!
- Один дома? - разминая пальцами глянцевую обложку паспорта, спросил полицейский и пристально посмотрел в глаза Бантикову. Соврет ли?
-  Слушай, мужик, да я же говорю тебе, с женой поругался. Там она, в комнате. - заметно нервничая, ответил он и махнул рукой куда то в сторону.
- Мужики на базаре семечками торгуют. - отрезал полицейский, отодвинул плечом Бантикова и прошел в комнату.
- Ой, да ладно.. - гнусаво затянул Алексей.
- Хозяйка!?
Лена вышла из детской, трясущимися пальцами, поправляя растрепанные волосы.
- Да ты не слушай ее, начальник, она тебе такого наговорит..
- Не суетись. А вы, - обращаясь к испуганной женщине, сказал полицейский, - пройдите на кухню, что ли!? Поговорим.
С опаской, поглядывая на самозванного мужа, она скользнула в кухню и затаилась там на краю табуретки, утирая слезы.
Алексей плюхнулся тощим задом на диван и уставился в телевизор, нутром чувствуя, что это добром не кончится, лихорадочно, по ходу, решая, как бы ему по - хитрому « обставиться». Чтоб и волки, глядя на мента, подумал он, сыты были, и овцы целы!?
«А чего, собственно, бояться!? Бить не бил. Следов то нет, разве, что на диване. Так это я по хозяйству хлопотал - пыль выколачивал. Хи- хи -хи! Да пусть, что хочет, говорит. Это еще доказать надо. Свидетелей то нет, а мать человек заинтересованный, по любому! Оговор это, на почве психологической несовместимости характеров. А дядюшка Фрейд? Может, я ее сексуально не удовлетворяю!? Кто ж в этом разбираться будет!? - успокаивал себя Бантиков.
Но, что то его все равно настораживало. То ли не привычная настойчивость полицейского, упорного, в своем желании разобраться в происшедшем, то ли предупреждение Мармеладки, всплывшее в мозгу, как сигнальный буек. « Мать ребенком сильна, помни! Вот это у баб от Бога! Все остальное - на передок слабость! Ты только святого не тронь, Леха. Горя хапнешь.». На душе было не спокойно и повинуясь скорее инстинкту самосохранения, чем здравому смыслу, Бантиков решил слинять, от греха подальше.
Он вскочил с дивана и на цыпочках, стараясь не шуметь, и просочился в коридор, поближе к выходу. Накинул на плечи, не по сезону, тощую куртку и оглядываясь по сторонам , призадумался, чем бы еще поживиться в этом гостеприимном доме? Ну, так пиво же на столе! Бантиков, казня себя в не простительной забывчивости, прошел в комнату, ухватил осиротевшую бутылку темного пива и на посошок прислушался к разговору на кухне.
Дверь неожиданно распахнулась и больно ударила его по лбу. Полицейский, подчеркнуто вежливо извинился за неловкость, презрительно ухмыльнулся и спросил:
- Уже готов? И оделся? Ай, молодец, какой! Правильно понимаешь. Ключи не забудь оставить.
- Чего правильно то?! Я может погулять собрался. Перед сном. - пряча за спину початую бутылку, упирался Бантиков.
- С собачкой погулять? - не добро улыбнулся полицейский. - Спать будешь, где попало, не здесь! Возьми паспорт и свободен. Заявление она писать, сам знаешь, не станет - боится! Но, ты здесь не прописан и делать тебе тут не чего. Давай, шагай на выход, Макаренко хренов!
- За что? Ну, почему, начальник!? - не унимался Бантиков.
- По печени.
Да, что тут спорить?! Против власти не попрешь. Вот еще, опять на «шконке» париться, геморрой наживать!? Под конвоем полицейского Бантиков, нехотя, сунув руки в карманы, вразвалочку, на полусогнутых ногах, пошел к выходу, по - киношному, запевая фальцетом «Собака лаяла, на дядю фраера!».
- На пол тона ниже, певун! Люди спят! - засопел полицейский, подталкивая его в спину.
- А тебя, Ленка, слышишь, я достану. Я тебя....Сука! - заглядывая в квартиру через плечо полицейского, заорал Бантиков, досадуя на то, что так не удачно вкупился в чужую жизнь.
Полицейский схватил обеими руками Бантикова за плечи и резко потянул на себя, на встречу высоко поднятому колену. Удар пришелся точно в солнечное сплетение, на вздохе сминая ребра грудной клетки. Сложенные лодочкой ладони звонко шлепнули его по ушам, оглушительной болью ломая тело пополам. Бантиков согнулся в три погибели и увидел высоко зашнурованный ботинок, медленно, как во сне, приближающейся, к его лицу. Он зажмурился, закрыл испуганное лицо руками и принимая удар, упал на пол, прижав локти к бокам, оберегая почки. И, вдруг, понял, что его не бьют. Его сейчас будут убивать. Прав был Мармеладка! И в испуге заверещал затравленным зайцем. Не надо-о-о-о-о!
- Тьфу, зараза! - буркнул полицейский, глядя в след, уползающему вниз по лестнице Бантикову, сплевывая себе под ноги. И прикуривая сигарету, от дареной на день рождения зажигалки с надписью «... и чтоб тебе за это ничего не было!», осмотрелся в подъезде, в поисках, таких не желательных, свидетелей экзекуции. Кажется, ничего не будет! Где то внизу ухнула дверь.
- Он больше не придет? - услышал он за спиной детский голос. 
В дверях квартиры, уцепившись за ручку двери, восхищенно глядя на человека, затянутого в бронежилет, стоял мальчик, пораженный увиденным решением всех своих бед, таким  простым и понятным, и ему, и маме, и даже, дяде Леше! И, кажется, соседям.
- Тебя еще тут не хватало!? Марш домой, спать! Рано тебе на это смотреть. Отбой, по полной форме. - смущенно забасил полицейский, гася сигарету носком ботинка. -  Он больше не придет. Я сказал. -  уверенно добавил он, успокаивая Славу.
А Бантиков больше не появлялся. Забился, наверно, куда ни будь. Под плинтус. Такой не пропадет!