Кто уходит последним

                <друзьям>

По большей части, жизнь есть череда случайностей, чьих-то необдуманных шагов, неосторожных движений и спонтанных решений. Это называется стечением обстоятельств. Но иногда, и все чаще - в последнее время, когда я сижу наедине с самим собой в восьми квадратных метрах панельной кухни, мне хочется назвать это судьбой.
***
Нас было четверо: Баха, Юша, Саня и я. Начало осталось в тех золотых, нет, пожалуй, бледно-розовых, карамельного цвета, временах, когда мы лазили в чужие сады за незрелым урюком, рискуя быть пойманными сторожем с собакой. Там, где не возникало вопросов из раздела "сколько". Там, где  вообще не возникало вопросов.
<БАХА>
В пятом классе к нам пришел длинный колючий мальчишка. Он смотрел на всех свысока, ни дать, ни взять ботаник с завышенным самомнением, только без очков. Через месяц выяснилось, что ботаник силен в математике, и грымза-математичка пересадила Баху с последней парты ко мне, за вторую, поскольку в этой науке я был полным профаном. Данное событие никак не отразилось на моей успеваемости, но зато с Бахой мы стали лучшими друзьями. Неторопливый и рассудительный, он оказался полной противоположностью мне, шумному и непоседливому. Порой меня до бешенства доводило подобное спокойствие и медлительность, и я начинал с пеной у рта доказывать Бахе его же неправоту. Чем громче кричал и чем сильнее размахивал руками я, тем невозмутимее становилось его лицо. Тихим, но уверенным голосом он доходчиво объяснял мне, что я веду себя неразумно, приводя при этом сорок неоспоримых аргументов. Я соглашался, и мы садились за шахматы. Или за компьютерную приставку. Или кидались яблочными огрызками в прохожих. Или шли гонять мяч. Или…
<ЮША>
На самом деле его звали Юсуф, но сначала мы этого не знали, а потом просто уже не могли называть иначе – для нас он навсегда остался Юшей, большим и добрым.
Для меня он был не просто другом - старшим братом. Трудно припомнить все случаи, когда он вытаскивал меня, молодого и глупого, из всяческих приключений, переделок, и, что таить - проблем, иногда совсем недетских. Может быть, все потому что его собственное детство кончилось слишком рано - в тринадцать лет, когда умер отец и Юша остался единственным кормильцем в семье. Началась взрослая жизнь, со взрослыми проблемами и главным вопросом: где взять денег. Девять классов школы и кулинарный техникум - все Юшино образование, но ни разу в жизни мне не пришлось слышать жалоб по этому поводу. Он умел работать. Умел делать все. Его заветной мечтой было открыть ресторан дунганской кухни - настоящей, а не той, чем потчевали в те годы в Алматы. Он почти осуществил свою мечту.
Юша был хулиганом-переростком из параллельного класса, и мы, до глубины души презирая немощных одноклассников, предпочитали общество этого громогласного верзилы. Нам нравилось вместе с ним на переменах курить в туалете, шпынять щеглов и бренчать на гитаре теплыми вечерами. Это было гораздо интереснее, чем зубрить монолог Чатского или с прилизанной челкой ходить к двоюродной тетке на пироги. По крайней мере, сейчас мне есть, что вспоминать.
<САНЯ>
 Нам с Бахой было по двенадцать, Юше – уже четырнадцать. Вместе с парочкой друзей-хулиганов мы, от нечего делать, решили подшутить над тихим и добрым мальчиком Сашей: заперли его в темном школьном чулане, где уборщицы обычно хранят свои швабры. Просто так заперли: нас было много, а он - один, хотели посмотреть, что же будет... Сначала Сашка принял все за шутку и попробовал веселиться, но когда понял, что выпускать мы его не собираемся, начал громко кричать и биться в дверь, угрожая расправой. Через полчаса, вдоволь наслушавшись воплей и насмеявшись, мы ушли, оставив Шурика запертым в коморке. И, едва выйдя на крыльцо, тут же забыли о его существовании. Каково же было наше удивление, когда, минут через пятнадцать, из школы, красный от ярости, со шваброй в руках, вылетел каким-то чудом высвободившийся Узник Коморки. С нечленораздельным воплем он бросился на нас, мирно играющих в футбол, с явным намерением убить - по одиночке или всех сразу. В первый момент мы растерялись, решив, что он просто хочет нас попугать. Но когда швабра со всей тяжести опустилась на нос одному из игроков, стало понятно - Шурик не шутил. Пользуясь численным преимуществом, мы живо скрутили буйного пацана, отобрали швабру и, пожалев несчастного, отпустили восвояси небитым. Спотыкаясь, оглядываясь и бормоча какие-то невнятные угрозы, тот скрылся из виду. Однако не прошло и четверти часа, как он вернулся - один, но с отцовским охотничьим ружьем. Он бежал, размахивая им и крича что-то типа "Всех ненавижу, всех убью!" Убить не убил, но нам всем стоило немалых сил успокоить его - пришлось даже просить прощения. Мы настолько не ожидали от невысоко щуплого мальчишки подобного порыва, что после этого случая между нами зародилось чувство глубокого взаимного уважения. Так к нашей троице присоединился Саня.
<РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ>
Как-то, лет в шестнадцать, мы договорились: у нас будет семьдесят лет, чтобы найти новый путь спасения человечества. Тогда мы думали, что нам принадлежит вечность, и по этой причине беспечно прожигали время, думая, что это - ничто по сравнению со всей жизнью. Впрочем, нет, мы не бездействовали - мы протестовали. Против всего. Гитара - стонущая, поющая, кричащая - под прокуренными пальцами, надрывающееся горло, прожженное дешевым суррогатом - тоже форма протеста. Необязательно ложиться на рельсы. Наповал сражая своим глупым цинизмом  дворовых мамаш и пенсионерок-семечниц, мы были убеждены в своей уникальности. Вот они мы, революционеры, которые перевернут мир, смотрите! Но мир перевернул нас.   
<ЛЮБОВЬ>
Еще, после гитары и водки, мы любили девчонок. В начальной школе любовь выражалась подножками и дерганьем за косички, в средней школе – задиранием юбок и пребольными щипками за что только можно, в старшем возрасте – бесконечными признаниями в любви. Неважно, кому, тогда гораздо значимее был тот факт, что ты влюбился, пусть всего на неделю. Хотя Баха, наверное, был исключением. За все то время, пока цела была наша компания, девушка у него появилась лишь однажды. Альфия - маленькая, неприметная; мы так и не узнали, где он ее нашел. Впрочем, довольно скоро они разошлись, и до третьего курса института Баха в женском обществе замечен не был. Не в пример нам, гулявшим направо и налево. Абсолютный рекорд в этой области был установлен Юшей, и побить его, как мы ни старались, ни мне, ни Сане не удалось.
А потом появилась ОНА. Ее звали Леночкой. Шустрая блондинка с серыми глазами. Ничего особенного, но почему-то мы все умудрились в нее влюбиться. Разом. А она выбрала Саню. Счастливчик! Часто, собирая нас у себя на кухне, Саня выдыхал: "Ей-Богу, женюсь на ней, пацаны! Увезу к собой". "Не сквернословь, богохульник!", смеялись мы, нисколько не сомневаясь в его серьезности. Он бы и увез, да не успел.
После школы он уехал учиться в Самару. Звал Леночку с собой, но она не согласилась, сказала, буду ждать здесь.
Мы провожали его в последнюю ночь лета. Нас было четверо, и мы еще не знали, что это - в последний раз. До объявления рейса просто сидели и травили анекдоты. Вот и все. Потом  поднялись, Саня взял свою сумку и ушел. И он один знал - навсегда. Вернее, это сейчас, спустя годы я думаю, что знал. Но, с другой стороны, зачем ему было знать? Просто сначала он не захотел возвращаться. Потом решил никому ничего не говорить. Потом пропал. А потом...
Мы писали, и он - я почти уверен - получал все наши письма, но почему-то не отвечал на них. Но хотел, а, может быть, уже не мог...
Мы были в курсе его проблем: разведенные родители, любимая сестренка, больная подростковой шизофренией, проблемы в институте, постоянная нехватка денег и... Леночка. Саня любил ее безумно, но боялся, что она не дождется. Постоянно носил в себе этот страх. Мы знали все, но почему-то не придавали большого значения, думали, уладится.
О том, что Саня повесился на балконе общежития, мы узнали только зимой. И никак не могли взять в толк - почему? Зачем?
На какое-то время мы сплотились еще больше - чтобы пережить это потрясение. А потом, когда боль отпустила, начались взаимные упреки. Будто Саня, уйдя, вошел клином между нами. Конечно, не мы толкали его в петлю, но никак не отпускало чувство вины за то, что нас, верных друзей, не оказалось рядом в нужный момент. Однако, быть вместе при виде смерти - это дружба. Следовать за ушедшим товарищем в могилу - уже фанатизм. Друзья выбрали жизнь.
<ГЛАВА 6>
Весной того же года Юша ни с того, ни с сего решил идти в армию - в пограничные войска. На вопрос, зачем ему, здоровому двадцатилетнему парню, обеспеченному приличной работой, это надо, он совершенно невозмутимо ответил: "Ну, как же, а родину кто защищать будет? Вас кто защищать будет?"
Он уходил с присущими ему шутками, словно для него это было так, в скверик прогуляться: "Ничего, в орденах вернусь, вы еще мною гордиться будете!" Так и ушел - с улыбкой на лице. Мы боялись за него. Но он вернулся - такой же веселый и, как обещал, с наградой «за доблестную службу». Вернулся и женился на Леночке. Это никого не удивило, словно так и должно было случиться. Подчас мы действительно воспринимаем в порядке вещей то, что еще совсем недавно считали кощунством.
Вскоре женился и я. Баха был свидетелем на наших с Юшей свадьбах, но сам старательно избегал этой, как он говорил, "дурацкой затеи". Всю свою невостребованную любовь, нежность и заботу он вложил в груду металла, компьютер - величайшее изобретение человечества, опять же, по его словам. Почти сразу после моей свадьбы Баха начал отдаляться, но тогда никто ничего не замечал - наверное, все были слишком счастливы. А потом стало поздно что-то менять, да и вообще, семья, работа... В общем, нас осталось двое.

<ВОСЬМОЕ СЕНТЯБРЯ>
В тот вечер мы с Юшей сидели у меня на кухне. Жены - моя, Ирка, и его, Леночка - как всегда, обсуждали что-то в другой комнате. А мы планировали скорое открытие ресторана, так долго ожидаемое. Последние месяцы Юша носился будто на крыльях - словно вернулся в первое лето нашей дружбы. Работа шла в гору, подрастал сын, любимая жена ждала второго ребенка. А главное - ресторан, тот самый, о котором Юша мечтал уже десять лет. Мечта была не просто рядом -  она исполнялась. Как, что и где - Юша искрился идеями, мы ужу обговорили все до мельчайших деталей. До его самого счастливого дня оставался всего месяц.
Через пару часов после их ухода, когда мы с женой были уже в постели, раздался телефонный звонок. Я не сразу понял, кто на том конце провода. Леночка плакала. Юша... Юсуф... Инсульт... Внезапно... "Скорая"... Не спасли...
Юши не стало.
<ГЛАВА 8>
Сейчас мне двадцать семь и, кажется, жизнь сложилась совсем не так, как хотелось. Не то юрист, не то международник. Скорее, просто неудачник.
Полгода назад от меня ушла жена, и теперь шесть прошедших лет кажутся мне потерянными абсолютно зря. Вот уже шесть месяцев я вожу к себе малознакомых женщин. Одни задерживаются на час, другие - на сутки, третьи - на пару недель. Зачем они мне? Да ни за чем.
Наверное, я потерял способность ценить дружбу. А в любви вообще разуверился. Мне чуть больше четверти века, но я чувствую себя стариком.
Все чаще я вспоминаю Юшу в нашу последнюю встречу. Он, по крайней мере, что-то искал, чего-то хотел. Просто не успел... А мне, наверное, уже нечего искать. А у меня столько времени, и я не знаю, куда его девать. Времени стало слишком много.
На днях пытался найти Баху. Единственное, что удалось выяснить через цепочку знакомых: в городе его нет. Он уехал, холостым программистом, кажется, эмигрировал в Канаду. Или в Австралию - это уже не важно. Можно, конечно, попробовать искать, но - зачем? Ведь легче напиваться в одиночку, теша себя мыслью, что двое лучших друзей умерли, а третий пропал в неизвестном направлении.
Время, как ветер, выветривает память-песок, заставляя желтеть фотографии и покрываться лица еще живых морщинами. Оно подчиняется законам, которые создаем мы сами. Просто в определенный момент мы перестаем его контролировать.
Вчера я шел по улице и краем уха уловил отрывок из разговора двух подростков. "...любой атеист начинает верить в Бога перед смертью. Любой, отвечаю..." Почему? Мы, атеисты, в момент эмоционального или физического напряжения никогда не преминем упомянуть имя Божье... Господи, помилуй...не дай Бог...ей-Богу...Боже, помоги...слава Богу... Зачем мы просим того, кому - вернее, в кого, заведомо не верим? Я скажу: мы обращаемся за - хотя бы чисто символической - поддержкой к Нему, ибо... ибо...
...ибо подсознательно чувствуем - нет, знаем - больше не к кому.

В конце чего угодно - повести, кино, песни - должна быть оптимистичная нота, иначе, стоит ли жить? В голову лезут осколки фраз, и я, в глупой надежде воскресить их полностью, бессознательно кидаюсь на поиски этой самой последней ноты. И - я чувствую - она уже где-то рядом, вот... вот... еще немного, и я поймаю ее. Она уже почти звенит. Знаете, в чем  заключается сия оптимистичность? В том, что я ее все-таки чувствую.