Гнездо паука 1 глава

Люди мстят за сделанное им добро.
   
        Селин "Путешествие на край ночи"

                1
Как это кому-то удаётся такое неслыханное дело - быть собой?!
   
            Кизи  "Над кукушкиным гнездом"

В один из тех знойных июльских дней, когда кажется, что огнедышащий воздух сгущается в тёплую слизь, стекающую по всему, особенно чуждому в эти минуты усыхающему сознанию, телу. Сгруппировавшись в три кучки, сидели на раскалённой солнцем сковороде выжженной поляны, отгороженные завалами бесформенных рюкзаков, более полусотни молодых  людей. Жадное небо  не выпускало ни одного своего раба - облака. Оно убило все чувства и эмоции расставания с домом. Любое, малейшее, движение казалось невозможным под таким  игом огня. После энтузиазма первых минут, родивших море ругательств в адрес запаздывающего автобуса, теперь, иссушив все свои чувства, в людском сознании воспоминания о нём вызывали только предчувствие отторжения.
Наконец, сквозь призрачную дымку исходящего от земли пара, показался красный, как спекшаяся на солнце кровавая капля, автобус. Радостный крик, со скрытой глубоко внутри досадой, разнёсся над поляной. Его подхватил возмущенно-ленивый шёпот нескрываемого раздражения. Казалось, никто не сдвинется  со своего места не то, что реагируя на прибытие этой ископаемой машины, но даже в ответ на предложение пересесть в комфортабельный проветриваемый лимузин. Но, лишь только заслышав шум мотора, все, будто испугавшись этого звука, сорвались с насиженных мест и заняли позицию, где, по расчётам должна была остановиться машина. Распределение мест между равноправными членами коллектива развернуло бурные дискуссии на разнообразные темы, сводящиеся к одной, главенствующей над всеми: о витающем в современном обществе духе неравенства. По прошествии получаса, все разногласия были улажены. Утрамбовав последних пассажиров в салон, чем-то напоминающий невидимую медузу, окутывающую слизью любое движение и не пропускающую сквозь своё тёплое тело свежий воздушный поток, водитель-мизантроп захлопнул, как тюремное окно, двери и, сделав два толчка, резво стартовал в направлении неизвестной определённости, перевернувшей судьбы, посмеивающегося глупой шутке, молодого наполнимого автобуса.

Всю дорогу по салону, от "хвоста" к первым рядам, перекатывались волны смеха, криков и пустых бутылок. Картёжные потасовки через мгновение перерастали в дружеский брудершафт. Любая шутка рождалась из оскорбления и все ругательства перетекали в смех. Липкая внутренняя атмосфера проникала сквозь глаза, уши, сквозь все микроскопические поры организма, разъедая плавящиеся мозги, высасывая всю грязь из  глубин подсознания на поверхность. И даже за окном нельзя было укрыться от неё: только серые выжженные поля, выбеленный огнём асфальт, да обречённые одинокие деревья-призраки, как обломки некоего былого величия, угнетали своим видом случайного путника. Пустота, скорбь земная, билась об окна, скреблась своими мёртвыми пальцами, вгоняя тоску, как занозу, как осиновый клин, в истекающее кровью сердце, стараясь предупредить, предостеречь от чего-то страшного, неизбежного, надвигающегося стаей чёрных воронов с горизонта будущего. Ответом же этой агонии были плескавшиеся по салону звуки содомисткого веселья, ударяющие молотом пьяного смеха по пальцам ужасной действительности. И было жутко от невозможности достойно объяснить, причину властвующей за окном серой окраски в этот неестественно яркий солнечный день. Но в этой гелеобразной человеческой массе находились, зажатые в самый угол банки, два зерна, как две лягушки в известной притче, старавшихся выползти из горшка с молоком. Но никак не могла эта пара сделать из окружавшей их слизи твёрдое, единственно верное, вещество. Как всегда, стараясь быть, по возможности, подальше от всей группы, Сергей и Алекс сидели на предпоследнем ряду справа, окружённые сзади и слева схожими по интеллекту приятелями. Внешне являясь, по сути, полной противоположностью друг другу, в совокупности они составляли совершенный образ древнего спартанца эпохи расцвета. Но из отброшенных частей тела получалась фигура среднестатистического, ничем не выделяющегося из общей безликой массы, человека славянского типа. То же самое происходило и с их интеллектуальным и моральным обликом: это был выложенный как из мозаики образ богоподобного гения, но теневой стороной являлся эгоистический зануда, отягченный ограничением худших качеств нигилизма и мизантропизма. Но вместе, вкупе, это был полуфабрикат сверхчеловека, не бог, по причине существования тени, но высшее создание, солнце освещающее жизнь зрячим душам, но страдающее от ядовитых плевков не удостоенных этой чести. Их ненавидели все: бесчисленные тайные и явные враги, высшее начальство, непосредственное псевдоинфантильное руководство, близкие и дальние знакомые и, конечно, в первую очередь друзья. Глупцы выражали враждебность в открытую, подлецы, скрываясь за маской отчуждённости, путём метких действий, некоторые использовали орудие слабаков - презрение, другие самобичевали своё сознание бесплодной ненавистью… Никогда нельзя было застать их за одинаковым занятием: в своём развитии они использовали разделение труда, проявляя ничем не схожие интересы, но каким-то поразительным образом, словно магнитом, поддаваясь необъяснимому притяжению, сходились во всех своих начинаниях в одной точке эмпирея. Вот и сейчас, противопоставляя бессонному забытью мощного аполлонова тела Сергея, интеллектуальное отчуждение чрез тяжёлую для понимания, и вследствие этого презираемую обществом, книгу Алекса, они одинаково далеко находились от этого безумного собрания.
Когда они, также почти одновременно, вновь узрели, опутывающий ядовитой  паутиной их взор, ад сознанья, автобус уже находился далеко от каких-либо проявлений цивилизации. Взбираясь, подобно увешанному тяжёлыми тюками ослу, по горной дороге, вибрируя всем телом, во избежания риска сорваться в мохнатое, от обилия всевозможных деревьев, ущелье, он полз червеобразной тропой вверх к свинцовым облакам, всё ближе к вершине к уединению от жизни.
      Опьянённые радостью, вызванной дешёвым вином и эфемерной свободой, юноши и девушки, если их можно так назвать, основываясь исключительно на возрасте, восторженно встретили убогое место своего обитания на ближайшую неделю. Это были каменные одноэтажные лачуги, в начале строительства замышлявшиеся как турбаза. Но по мере приближения завершения работы над ними было заметно как теряли, в своё время, энтузиазм строители, чувствуя, что в эту местность никто из индустриализованных людей приехать не может, а остальные удовольствуются и плохо сконструированной крышей над головой. Но, сами того не понимая, они добились симпатичного эффекта, невзначай, придав отелю вид полуразрушенного памятника архитектуры конца позапрошлого столетия. Сделав последний прыжок, исчерпав все выданные ему при рождении ресурсы, автобус выполз, наконец, на небольшую равнину. Он издал выдох облегчения и уткнулся, как загнанная лошадь, носом в землю, выплюнув из своего чрева жирные, окукленные пылью, рюкзаки. На старой обветшалой табличке времён прогрессивного застоя красовалась полуистёртая надпись: "Турбаза "Дружба народов". Она находилась на высоте никак не менее трёх метров, но несмотря даже на это безымянный творец исправил в последнем слове буквы "на" на "у". Торжественное вошествие в это поселение, вызвало неожиданный шквал приветствий, обрушившихся на головы путешественников по научной нужде, с крыши, наполовину сгнившего, монастыря. Сохранившаяся часть его была  переустроена под развлекательное заведение с лаконичным, не испорченным избытком фантазии, далёким от истины, но имеющим что-то общее с правдой, названием: "Бар". Как оказалось при ближайшем рассмотрении, эти, не в меру агрессивные, угрожающие вопли издавала бедная молодежь угнетаемого народа. Смысл же шумового эффекта создаваемого беженцами выражался двумя, вероятно малопонимаемыми ими самими словами: "Алла акбар". На этом их гостеприимство и ограничилось: в течение последующих двух часов воители старались поселенцам больше на глаза не попадаться, наблюдая за "миссионерами" из укрытия. Многочисленная группа была разделена по половому признаку на две неравночисленные общины. Около двадцати юношей были размещены в сохранившем облик жилого помещения здании почты. Она всё ещё считалась действующей, но было совершенно непонятно: кто в ней  может работать. Это так и осталось загадкой: за всё время пребывания здесь никому так и не  удалось увидеть её открытой. Вероятно, почтовики отчаянно и небезуспешно маскировались в диких условиях, партизаня против мусульман. Основным же его недостатком  являлось наличие только пяти маленьких комнат, единственным украшением которых были лишь тонкорунные полотна искуснейших в мире портных - пауков. Кроватей, по сравнению с нормой, было и того меньше. Ну а постельное белье достойно завершало эту арифметическую прогрессию, а точнее регрессию. Себе в комнату Сергей и Алекс приняли, на две кровати, соединённые впоследствии досками, ещё двух человек: ярого адепта обоих - Андрея Мукова и хорошо образованного и прилично развитого фаната науки - Самцова. Женская же часть была и вовсе  помещена в барак, над дверью которого предупреждающе висела символичная табличка: "Пункт проката". Кроме этих трёх зданий невдалеке, через холм, находились ещё два, внешне выглядевшие поуютнее, строения: в  них расположились несчастные, обездоленные дети экстремистов. Границей двух лагерей служила танцплощадка, замышленная как плац для построений и официальных мероприятий. Напротив неё, на единственном флагштоке, плавно перетекающем в стальные ступени лестницы, ведущей к "пункту проката", висело боевое знамя враждебной республики, обрамлённое всеми воинскими почестями: золотой вышивкой, инкрустацией и далее по списку. Он и вызвал наибольший гнев Сергея и Алекса, решивших, в отличие от сокурсников, активно занявшихся обустройством своего жилища, а также продолжением автобусной вакханалии, немедленно изучить окружающую обстановку. Окончив непродолжительный обход территории, они расстались: Алекс, увлекшись окружающей растительностью, углубился в лес, так и не заметив момент расторжения пути с Сергеем отдавшем предпочтение перед природой изучению бара.

Небо, своими неуместно яркими красками, неприятно резало глаза. Жара, незаметно исчезнув ещё в автобусе, уже более не подавала признаков жизни. Высохшая красно-чёрная почва напоминала недавно остывший лавовый поток. Буйные краски пожирали друг друга: золотой, алый, бирюзовый, молочный, малахитовый, бездонно-чёрный, вульгарно-коричневый… Всё вокруг было погружено в радугу с её колоритными цветами и бесчисленными оттенками. Но, убивая одна другую, они при этом подчинялись общему потоку негатива, завезённому Алексом в эту попользованную природную девственность. Не смотря на все свои усилия, они всё же не привлекали его взор: всё вокруг, в своей общей жизнеутверждающей меланхолии, казалось ему серым. И хоть каждая отдельная часть всемирного полотна при этом представлялась во всём своём многообразии, оно, тем не менее, не создавало ощущения своей обычной радости в каждом атоме.

Алекс с трудом взбирался в гору, опутываемый многочисленными травами, кустарниками и стелющимися по земле колючими лианами. Он, не ощущая озлобленных пощёчин агрессивных веток, облокотившись взором оземь, шёл прочь от людей, променяв общение с ними на лицезрение мельчайших насекомых  на дикой  почве. Камни выскальзывали из-под ступней, жертвовав своим местом во имя непонятного желания унести вместе с собой нежданно вторгшегося иноземца. Неожиданно Алекс так резко остановился, что, уносимый вперёд инерцией, только чудом не упал на  шествующую, возле носка ботинка, колонну муравьев, схватившись за безрассудно-пассивно свисающую ветку. Но даже не длинная, чётко расчерченная, шеренга насекомых изумила юношу, а аккуратная, небольшая, без сомнения искусственная, ямка в песке на их пути с вертикально торчащими в центре миниатюрными ятаганами. Ведущий муравей уже находился на грани падения в неё. Несмотря на  опасность, он не замедлял движения, не желая отступать ни на шаг в сторону. Вступив на стенку ямы, предводитель муравьев, похоже, осознал свою роковую ошибку, но было уже поздно: песок посыпался, унося с собой жертву. Превосходящее в размерах своих сородичей насекомое, яростно ударило лапками, почти выскочив на ровную поверхность. Но в последнее мгновение, когда он двумя передними конечностями уже упёрся на ступень, обрушивающуюся вниз на пики, но другой своей стороной приносящую свободу, неожиданный плевок песка, как язык хамелеона, смертельным выстрелом ударился о спину жертвы, утащив её на самое дно. Одновременно с падением главного, в воронку рухнул и, следующий за ним везде по пятам, второй член стада. Озадаченные  таким успехом живые сабли, вытащили за собой на свет бронированное серое тельце муравьиного льва. Он был меньше своих жертв на порядок, но в одно мгновение оценив выгоду, вонзил свои, позаимствованные у турков, ятаганы в живот первого. Отчаянно сражавшийся со смертью муравей, быстро ослаб и, потягиваясь, растянулся на дне, не позаботясь даже о спасении заместителя, повторившего, с большей обречённостью в движениях, судьбу  первенца. Но, лишившись двух своих первопроходцев, колонна продолжала двигаться в заданном ритме и проложенном направлении, на пути к склепу собратьев. И только нетребовательный аппетит хищника, а также отсутствие места для складирования пищи, спасло их от, заслуженной по глупости, расправы. Вкушая пары, оставленные на песке погибшим путеводителем, они соскальзывали в глубь воронки. Этот идеальный, по мнению многих людей, образец человеческого строя столкнулся с трупами своих родственников: след оборвался. На одно мгновение все замерли, как показалось из уважения к почившим. Но никто не попытался их спасти, предпочтя обойти соплеменников стороной, куда их и повёл новый, самоизбравшийся, лидер. Никто не бросил взгляда, никто не дотронулся до своих кумиров. Через минуту колонна скрылась из виду, изрядно попортив облик воронки. Тельца брошенных муравьев худели на глазах: сок общинников переходил в уста гнусного индивидуалиста. Наконец, по прошествии пяти минут, от некогда мощных, дышащих, каждой клеточкой своего молодого организма, жизнью муравьев остались лишь, изуродованные прямолинейным мышлением владельцев, мумифицированные, но обречённые на скорое разложение, тельца. И даже навечно утеряв возможность движения, они не обрели покой, взлетев, по прихоти убийцы, высоко в воздух, катапультированные презрительным кивком, уставшего от наслаждений, антигероя фауноутопийных теорий.
Прикованный цепями любопытства, подавленный наркотиком изумления, Алекс недвижимо сидел возле логова хищника. Он не мог отвести взгляд от этой воронки, уносящей его мысли в свои глубины. Скоро яма начала растворяться в прохладных сумереках, отдавая ей на поглощение себя часть за частью: сначала, конечно, сцену убийства, скрывая все следы жертвоприношений, затем скользкую тропу ко дну - горлышко, и последними, смешались с мглой пологие склоны. И только когда на земле уже нельзя было различить даже местонахождение сцены действия. Лишь при наступлении абсолютной тьмы, создаваемой мощными кронами деревьев, Алекс, наконец, прозрел. Продолжая перерабатывать представившуюся картину, он побрёл прочь из лесу  к миниатюрным копиям цивилизации. Ныряющее за пушистые горы, солнце воровато уносило  с собой очертания, движущейся в направлении базы, ссутуленной фигуры Алекса.

Вообще-то у него в паспорте было указано другое имя -Артемидор, данное при рождении мальчику его экзальтированными родителями, всецело поглощёнными страстью выделяться всегда и во всём. Но, несмотря на все их усилия, никто никогда ни дома, ни на улице, ни в школе и вот теперь в Университете, его так не называл. В конце концов, по прошествии семи лет с рождения, они и сами убедились в своей ошибке, встретив неожиданно сильное, в его годы, нежелание мальчика откликаться на любые производные от этого имени. Уже в возрасте четырех лет, по неизвестной, даже для самого Артемидора, причине, он решил зваться только Алексом, услышав это "грозное" имя по телевизору. Своим упорством он добился того, что никто из друзей не знал его истинного имени, а в школьных и университетских журналах он был даже внесён в официальные анналы под, вызывавшем у него до  сих пор непонятное восхищение, вымышленным прозвищем. 

Рассматривая мерцающие вдали огни дискотеки, Алекс вспоминал последние десять месяцев, проведённых в угнетающих трудах во имя науки и во благо непосредственных руководителей: их меркантилизма и лености. Он помнил как в первый раз, охваченный энтузиазмом, увидел этот разношёрстный, словно слепленная неумелым мастером из контрастных, несхожих материалов статуя, коллектив юношей и девушек примерно одного возраста: от восемнадцати до двадцати. Но возраст был единственным объединяющим их фактором: здесь были представлены все противостоящие классы общества, интеллектуальные группы… Да, не долго он верил светлое будущее этой компании… Менее чем через месяц произошёл радикальный раскол на три ярко выраженных "лагеря": малочисленную группу интеллектуалов-снобов и просто мизантропов. Немного превышающую её общину "абортов жизни", в народе называемых ёмким словом "быдло". Но две трети составляла та самая расплывчатая серая масса середняков.
Алекс припоминал огромное количество локальных конфликтов, в основном провоцируемых посягательством посредственностей на превосходство элиты. Были и драки, и праздники, и трагедии, и редкие периоды единения. И вот сейчас, перед столь долгим и даже опасным путешествием, они, казалось бы, сошлись, притеревшись друг к другу во время многочисленных совместных испытаний, настолько, что практически все считали друг друга товарищами и даже приятелями. Не было ни одной пары откровенных врагов: элита презирала всех, а все - подсознательно боялись морального, а часто и физического, превосходства элиты. Серый же цвет, в свою очередь, очень плавно и незаметно перетекал в чёрный. И вот сейчас это плохо размешенное комкообразное тесто на неделю вылили в дикие условия самовыживания ради нескольких листов научных данных. На почти шестьдесят человек присутствовало только пять представителей старшего поколения.

На слабо освещённой фонарём площадке, ведущей к туалету, из окружающих сумерек материализовалась фигура Топорова - сокурсника Алекса.
- Хей, Ал, ты на дискотеку врываешься, - выкрикнул он безразличным тоном, приглашая исключительно ради формальности. Он обожал подобные мероприятия, да в принципе ему ничего не оставалось кроме как боготворить их: ведь за неимением оных Топорову ничего не оставалось бы в жизни, кроме разве что умереть.
- Что ещё за дискотека, - нахмурившись, спросил, удивлённый, Руднев.
- Ну и отсталый же ты тип! Чичи приглашают нас на "знакомство"… У них это традиция, так что готовься: теперь такое каждый вечер будет, - небрежно ответил неудавшийся лидер и скучный юморист, поглядывая в сторону, где надо полагать, должна была находиться танцплощадка.
Поправляя зализанный клок волос, упорно желавший упасть на пятнадцатимиллиметровый лоб, скрывавший за собой всю, почти лысую, яблокообразную голову, юноша, по лошадиному, кивнул и пошёл в сторону мерцающих огней лагеря беженцев. Он единственный умудрялся поражать всех, далеко не гениальных, людей своей безграничной глупостью. Но именно отсутствие разума, выражавшееся, кроме всего прочего, и в отсутствии каких-либо комплексов, среди которых, как они считали, состояла и культура, и привлекали симпатии, находивших в нём отражение своего уровня, девушек.

Не отдавая новости слишком много внимания, которого она, без сомнения, не заслуживала, Алекс спокойным размеренным шагом направился в противоположную сторону: к месту предстоящей ночёвки.
Небо чёрным бархатом укрывало землю, но рассыпанная по ней пыль - звёзды - выхватывала, из густеющей на глазах тьмы, расплывающиеся очертания предметов.
Встретив по  пути ещё трёх возбуждённых знакомых, но ни с кем из них не заговорив, Руднев взобрался на крыльцо дома. Пару секунд он провёл в раздумьях, чем заняться в ближайшие часа два: о сне не могло идти и речи, да и само помещение вызывало неукротимую скуку только от одной мысли, что внутрь этого сырого тухлого здания настанет необходимость войти. Подняв глаза на, стоящую напротив в полумраке, старую лавку, он увидел окутанное, будто туманом, табачным дымом расслабленное лицо Сергея. Не поддаваясь каким-либо чувствам, Алекс соскользнул со ступеньки, и побрёл к мощной, неприступно, словно друид, выдвигающейся из дерева лавки, фигуре юноши.
- Ну что слышал о надвигающемся всенародном приступе братания, - соединил в одной фразе приветствие и начало разговора Сергей.
- Да, вроде, говорят, мусульмане дискотеку устраивают. И много наших туда пойдёт, - до сих пор не смирившийся с происходящим, спросил подошедший.
- Все… в том числе и мы, - усталым тоном протянул Сергей.
- Но…, - попытался возразить Алекс.
- Тебе что не интересно посмотреть на наших принципиальных собратьев, искренне, в течение часа, ненавидящих исламистов, в естественной среде обитания, - перебил его, знающий натуралистические наклонности собеседника, и сам не лишённый тяги к ним, Сыроежко, подведя итог любым протестам, - Или ты  хочешь спать?
Последняя фраза была произнесена не саркастически, как следовало бы полагать, а инерционно, полушёпотом.
- Ну ладно, - только и оставалось ответить юноше.
Одновременно с последним звуком вынужденного согласия, расслабленную пару настигла волна неразборчивых звуков, напоминающих популярную музыку. Лес ответил возмущённым шёпотом, выдохнув прохладную волну, впитавшую в себя противные звуки. Фонарь, над крыльцом, по-стариковски затрещал, пронзил тьму резкой вспышкой, и начал медленно затухать. Из двери выскочило человек пять и, застёгивая  на ходу пуговицы, полукрича от нетерпения, побежали, как неразумные  мотыльки, на свет, высосавший, на своё неуместное подмигивание, все соки из локальной электросети. Две тени поднялись со скамейки: сначала одна - высокая, а за ней по инерции, будто на резинке, вытянулась и вторая - много ниже.

Дискотека представляла собой довольно тривиальное зрелище, лишённое какой-либо привлекательности, недостойное и мизерного интереса, если бы не участие в ней практически поголовного контингента теоретически противоборствующих сторон: агрессивных нацменьшинств и запуганных особей женского, и не только, пола, весь вечер поносивших их последними словами и клятвенно убеждая друг друга о невступании с ними в какой-либо контакт. Сейчас же эти две группы слились в единое месиво содрогающихся, переплетаясь и эпилептическими толчками отчуждаясь, тел.

- Всё-таки теория эволюции Дарвина полнейшая чушь, - неожиданно разрядился, не терпящим возражений, но и не вызывающим на  спор, тоном, Сергей.
-Что ещё за приступ агрессивной невежественности! Или ты открыл что-то новое, - спросил, как если бы это был риторический вопрос, не скрывая сарказма, раздражённый своим присутствием в этом месте, Алекс.
- Похоже, Дарвин был настоящим уродом, - не замечая выпада собеседника, как бы про себя и в то же время в попытку прояснить свою мысль, заметил Сыроежко.
- Да что это ты к нему пристал?
- А ты  посмотри вокруг: нас окружают одни физические и моральные уроды; вокруг почти не встретишь ни одной красивой женщины или умного мужчины. Вот и как после этого верить в теорию естественного отбора.
- Так ты, по-моему, только подтверждаешь его идею о происхождении человека от обезьяны. Алекс всё никак не мог понять к чему ведёт свою мысль Сергей. А во власти недоумения он привык, полагаться на авторитет учёного, не находя под рукой всех нитей разговора.
Сергей устало выдохнул, показывая своё недовольство собеседником и готовность прервать разговор если он не докажет свою состоятельность как слушателя.
- Да не об этом я вовсе, - наконец выдавил из себя юноша. - Меня всегда удивляло: почему в мире так много отвратительных людей, ведь, по идее, для продолжения рода должны отбираться лучшие представители класса существ. И это не только закон биологии, но и логики: каждый должен избирать лучших особей из предложенного ассортимента… Сергей выдохнул, резко поменяв дорогу к цели. - А ты обращал внимание: сколько вокруг девушек, в том числе и привлекательных, но как не увидишь беременную  или с грудным ребёнком, так обязательно такое чудище, что просто диву даёшься - кто же на неё мог позариться.
- Но ведь и ты не гнушаешься спариванием.
- Я… Я исключение, да ещё и не уверен буду ли жениться. А ведь, например, ты и тебе подобные об этом не только не помышляют, но и заручились на будущее... Кто у нас нимфоман? - Топоров и ему подобные тупицы, использующие череп только для складирования второсортного семени. Кто рожает? - Бедняки, бомжи, наркоманы, не имеющие возможности дать детям какое-либо образование. Уроды, у которых нет шансов выйти замуж за богатых.
- Деградация…
- Не-ет, это как раз не деградация, такое положение  дел было всегда, а человечество в какой-то мере даже прогрессирует. Кто уходил и уходит в аскетизм? Учёные, философы… А эти животные, своим беспрерывным спариванием, так опротивели думающим людям, что у большинства гениев вызвал отвращение ко всем женщинам. Тебя не  интересовал вопрос: чтобы было, если половина гениев истории была бы гетеросексуалами?
- Ну, я думаю, они тогда не были бы гениями.
- Вот и ты поддался влиянию стада, отравившему твой взор.
Не любивший разговоров на эту тему, презиравший любовь как первичное проявление животной подкладки в человеке, Руднев, изобразил на лице отвращение и, скривив губы, отвернулся.
- Давай сменим тему, в конце концов, это их проблемы…
- Да в том-то и дело, что не только их… Я считаю, что главным преступлением, ставшем первопричиной остальных, является отвращение, то есть причина, вызывающая  отвращение.
- Деньги, - устало возразил Алекс.
- Не всегда, далеко не всегда. Именно вера в  подобное клише и есть, в частности, причина слабой раскрываемости преступлений: все, везде и во всём ищут присутствие денег. Меркантилизм страшная вещь - она порабощает и разлагает мозг.
- Ой, кто это говорит?!
- Да, я не отказываюсь от добычи больших денег, но мне они нужны для противоположной цели: не занять своё место в обществе, а наоборот абстрагироваться от него, стать выше всех ненужных мне отношений, добиться полной независимости.
Уходящий в тупик разговор прервал, подбежавший к скамейке, чтобы положить на неё куртку, задыхавшийся в угаре самовознесения, Топоров:
- Э, что вы тут сидите… Хватит тормозить, давайте, зажигайте… Чичи, хоть и козлы,  но красавцы, такое закрутили, - прокричал, убегая в гущу тел, возбуждённый до беспамятства, возомнивший себя человеком, юноша.
Сергей раздражённо проглотил окончание своей тирады, не видя возможности продолжать разговор на такую волнующую, и как следствие ценную, для него тему, после лицезрения жалкого существа, отравившего серьёзную атмосферу смехотворным презрением к своей глупости. Возможно в другой раз Сергей бы посмеялся, расшивая смирившегося со своею судьбою Топорова, изысканной издёвкой или прямолинейными оскорблениями, но сейчас он вызвал в нём лишь кратковременную неутолённую злость. Справившись со своим раздражением, Сергей всё же решился подвести черту под несложившимся разговором.
- Но вот что меня волнует: почему они беспрестанно увеличивают свою популяцию?!
- Ну ты даёшь, это как раз та самая, презираемая тобою, теория эволюции, выраженная в естественном отборе под окружающую среду, только здесь судиёй служит не природа, а общество. Вычёркивая лишних, не подходящих под средние параметры, путём изгнания, а чаще всего с помощью изысканейшего оружия, не пачкающего руки и уничтожающего без остатка: не только физическую оболочку, но и память, общественное мнение о субъекте, а главное его интеллект "преступника". Это достижение человеческого сознания, милосердная, но заржавевшая, гильотина - самоубийство. Человеческая природа основана на рабстве: масса должна подчиняться, у неё должен быть кумир, который укажет им путь, цель и способ продвижения по их прямой дороге жизни, конечно не один кумир - один не удовлетворит их фантазию о свободе, но в каждой области: власти, искусстве, религии, протесте, есть место только для одной личности. Остальные же, при попустительстве немногочисленных индивидуалов, молчащих в страхе за своё нестабильное место, уничтожаются озлобленными, от невозможности осознать всю бездну различия между рабом и человеком, массами. Нет, конечно, не физически, но, что гораздо хуже, выкуриванием из защищённой норы в бесконечную пустыню или бездонную бездну. Ты говоришь о красоте. А ведь апатия физической красоты и является, во многих, но не во всех случаях, наиболее наглядным примером агрессивного оттенка серого цвета. Она уверена, что всё у неё удастся, её не волнуют неудачники, ведь они же призваны служить ей, они и служат, пока не наступает момент, когда подстилка прорывается и оказывается сверху экспоната. … Закроем тему: я устал! У меня нет сил идти к истине, а правду ты знаешь и сам.

Несколько минут они молчали, рассматривая бессмысленную игру светотени. Но, прыгавшие по площадки некрасивые куклы из плоти и костей, подёргиванием своих рук скоро начали доводить до мигрени. Усталость от долгой поездки расплавила все чувства. Спать не хотелось, но это скопище народа, не обещавшее в ближайшее время ничего интересного, источало из себя скуку. А тут ещё и жуткий набор нот, свистящий на всю долину, не давал возможности для развития спокойного разговора.
- Хватит, - раздражённо прошипел Алекс сам себе. Угнетаемый визуальной и шумовой экспансией бесформенных образов, он резко вскочил на ноги и, не оборачиваясь, побрёл к дому.
- Да ладно тебе, я признаю свою ошибку. Наши соотечественники оказались гораздо примитивнее, чем я представлял. Зато ты узнал, что они не способны не то, что на принципиальность и самоуважение, но и даже на создание иллюзии развлечения, - оправдывался догнавший его в два шага Сергей, остановив Алекса дружелюбным жестом положенной на плечо руки.
- А ты ожидал чего-то другого?!
- Но по теории заполняемости пустого пространства, должны же они быть хоть на что-то способны?!… Хорошо, я фантазировал, разыскивая развлечения. Но я готов исправить неудавшийся вечер бутылкой вина в местном пабе. Кстати, ты, насколько я знаю, обожатель рептилий, так вот там я заметил одну большую прекрасную змейку, которая не сможет провести ночь без твоей оценки, да и мне интересно было бы узнать её породу.

Продолжая обвивать друг друга изысканными фразами и скрытыми комплиментами, они, поднимаясь на пути своего настроения, опускались по дороге к "Бару". Это оказалось сумрачное, довольно просторное, помещение с замашками на готику и элементами тератологизма. Стены и потолок были выложены из эффектной подделки под средневековый гранит, уносящий в глубь тёмной стороны духовного мира. В некоторых углах были заметны инкрустации под паутину и закопчённые лампы в виде романских канделябров. Над банальным прилавком бармена висела огромная фигура алюминиевого чёрного паука, словно готовящегося атаковать неплатежеспособных покупателей. По отдельности каждая деталь интерьера создавала удачное впечатление изысканности и чувства вкуса, но всё вместе казалось аляповатым и излишне мелочным, вызвавшим у Алекса непонятную ассоциацию с кунсткамерой. Но главная достопримечательность заведения, известная на всю округу, находилась в углу второго зала. Разделяя стеной двух великих охотников, хозяин бара поместил увесистого, очень ядовитого, змея рекой породы аспидов, в длинный, более двух метров, аквариум. Появление в этих глухих местах такого редкого животного, а также ценного места его обитания оставалось неразрешимой загадкой для всех посетителей. Хозяин, интригующе, отказывался от любых комментариев, добиваясь, по возможности местности, своей профессиональной цели - привлечение новых и задержку старых клиентов. Сергей и Алекс, незамеченными, уселись возле аспида, ничего вокруг себя не различая. Змея, переполненная неподвластным ей чувством собственного достоинства, проигнорировала внимание к ней новых посетителей. Море успокоения захлестнуло их с головой. Прохлада камня, кисловатая свежесть красного вина, разливающего по телу ненасильственное тепло, вкупе с ласкавшими слух звуками флейты под готический хоровой вокал загадочной музыки, и возвышающем чувства облике божественного создания, недвижимо греющегося под солнечными лучами лампы накаливания, создавало ощущение идеальности момента, изгоняя из  памяти жалкие облики, ожидающие их за дверьми бара. Одухотворение лишало разум желания и даже возможности для разговора. Одновременно с началом пятой, более современной, в худшем смысле этого слова, мелодии, замечтавшийся Сергей задал искренний, но немного пафосный, вопрос:
- Ты можешь назвать себя счастливым?
Алекс даже вздрогнул  от неожиданности и чувства обиды, что его грёзы были прерваны такой глупой репликой.
- Что за филистерство, конечно нет… как, впрочем, и ты, - ввернул он упрёк за бестактность вопрошающему.
- Почему, - Сергей сделал удивлённое лицо. - У меня есть любимая девушка, я материально обеспечен, с помощью денег могу предоставить себе любые удовольствия, меня со всех сторон окружают толпы идиотов, которые веселят и забавляют мой честолюбивый разум беспрерывно. Я молод, силён и нет ничего, чего бы я желал из того, что может предложить мне мир. Так почему мне не быть счастливым?! Ведь счастье, в конце концов, это отсутствие желаний.
Удостоверившись в том, что продолжить прерванное размышление без ответа, и желательно грубого ответа, не удастся, Алекс, исполнив традиционный тяжёлый выдох, выпустил из себя обыденную тираду лекционным тоном:
- Зачем ты паясничаешь перед своей душой?! Ты же не хуже меня знаешь, что счастья, любви, верности и других, тому подобных, измышлённых недалёкими людьми для развлечения, и их подсознаниями для облагораживания своих низменных побуждений, эмоциональных обязательств, не существует и не может существовать - это полная утопия. Конечно, есть физические и, в несравненно меньших количествах, моральные удовольствия, но они эфемерны и предназначены для серого мира, нам же они не доступны в больших количествах. Но даже если ты и добьёшься самовнушённого счастья, то скоро неизбежная волна тоски смоет все яркие краски с твоего взора. "Скука - быт счастья". Страдания. Наш удел: одни чистые, беспросветные страдания. Не предназначен этот мир для интеллекта.
- А не кажется ли тебе, что твое горе также самовнушено как моё счастье, - парировал, не желавший сдаваться, Сергей, вдохновлённый абсолютизированной патетичностью последней фразы. 
            Алекс бросил в сторону Сергея укоряюще-оценивающий взгляд и повернулся лицом к засыпающему в своём маленьком мирке, лишённом всех желаний и эмоций, змею.
Презираемая им тема, поднятая Сергеем, безусловно, окончательно испортила ему настроение на весь затухающий вечер. Она напомнила ему невозможность переубеждения человечества в его предрассудках и вытекающих из них желаниях и идеалов, а если нет шансов создать себе подобных, то какой смысл существовать в чуждом обществе. И не видя проблеска выхода из абсурда жизни, мысли Алекса вновь пришли, намагниченные стремлением к облегчению, к его любимой теме самоубийства.
- Наверное приятно умереть, отравленным частью организма этого совершенного создания, - вожделённо протянул он, продолжая безотрывно взирать на дремлющую змею. 
- Эффектно, но очень не приятно, - автоматично ответил Сергей, всё ещё думая о своём.
- Я бы не отказался, ведь "для человека, который действительно жил, смерть - сущая безделица".
- А ты, я вижу, всё ещё не избавился от своих суицидальных замашек.
- Тебе приятно биться головой о стену? А представь как себя чувствует голова, если стена бьется об неё в течение нескольких лет.
- Что ни говори, а жизнь бесценна!…
- Да, у неё нет цены - это самая дешёвая вещь в нашем мире. Нам насильно её вручают, всё время ею же попрекают и также бесцеремонно безвозмездно отбирают. Как уличная девка, она отдаётся первому встречному. 
- Да ладно тебе!… Живи для себя, не думай ни о ком, и всё будет нормально.
- А какой смысл существования в помойной яме, удовлетворения окружением из второсортных отбросов?! Я не хочу быть крысой, - неожиданно истерично вскричал Алекс.
- Тихо…, - убеждающе прошипел Сергей, улыбаясь взволнованным посетителям, обернувшимся на звук, а также, выглянувшему из-за угла, бармену, уже приготовившемуся применить, в случае необходимости, физическую нейтрализацию возмутителя спокойствия.
- Хорошо, я готов смириться с несовершенным миром, - продолжил, также неожиданно успокоившийся, будто бы ничего и не произошло, Алекс, - но ты покажи мне цель жизни, ради какой духовной идеи мне истязать свое тело.  Деньги, слава, власть… Зачем?! Что мне делать со всем этим на Земле? Власть над кем? Над бездушными существами, мечтающими подчиниться кому попало. Не знаю как ты, но я не желаю быть кукловодом. Слава? Но что мне похвала людей, которых я ни во что не ставлю. Ты же не наслаждаешься восхищением тобою твоей собакой. Стать кумиром? Ну уж извините, я не желаю, чтобы за моих последователей считали существ с животным нутром. Стать злым гением? Для кого?!!! Что за удовлетворение мне от этого. Чтобы добиться этого ощущения я могу пойти в лес и раздавить половину муравейника. Они будут возмущаться, может укусят, если у меня хватит желания заснуть, могут причинить большие физические страдания, даже убить…, но никогда они встанут на один со мною уровень, чтобы в интересной битве побороться за ценную победу. Де-еньги?  У-у-у. Не буду распространяться на эту тему, так как боюсь вызвать долгий спор с твоей стороны, а мне этого как-то совсем не хочется, да ты, я вижу, и так уже порываешься запротестовать. И всё же позволь мне закончить. Деньги - это наиболее бессмысленная вещь. Они напоминают мне кнут мазохиста-францисканца: убивать время и силы во благо их количества, исключительно ради продления бесцельного существования, что за самоистязание?!

Сергей, исчерпавший всё своё терпение, бессильный далее сдерживаться, уже наполнил огромные лёгкие воздухом для исчерпывающего ответа, когда в Бар влетела раскрасневшаяся староста факультета, а следовательно наместник власти в данном месте. Её грубое в очертаниях лицо, какой-то внутренней, звериной силой, доносящейся из глубин веков, захватывало взоры особей обоего пола и, исторгая из себя неистощимую, бьющую через край, энергию, казалось уже со второго взгляда не то привлекательным, а скорее непреодолимо возбуждающим такие же бурные инстинкты - любви и зависти. И лучше любой косметики её, не тронутый мыслью, лик украшало отсутствие малейшей тени интеллекта, так портящего, подобно шрамам естества, любые, даже самые изысканные, черты детей природы.
- О-о, а ecce ancilla Dei *, - прервал наготовленное негодование сергеевой души, фразой из любимого языка древних римлян Алекс.
Паяцова подошла к стойке и, с привычным жеманством неизвестной природы, заученным жестом заказала, как видно, очередную бутылку спиртного.
- Ай-яй-яй, как же vinum non habeut **, - крикнул однокурснице Алекс. Он неожиданно повеселел от наблюдения последствий излитого из себя яда, а главное вследствие того, что удалось уйти от нудных последствий монолога, выражающихся в настолько же  продолжительном ответе.
Вздрогнув от знакомого голоса, Ирина мгновенно овладела собой, узнав владельца, и без особой охоты, лениво, обернулась точно в направлении источника. И сразу же без предисловий выпалила необходимое по негласному кодексу приглашение:
- Алекс! Сергей! Что это вы всё одни да одни? Пошли к нам: в бараке продолжается феерия. Но поторопитесь: напитки уплывают вместе со слабаками, выплескивающими их, со своим желудочным соком, на улицу, - прокричала в ответ давно привычным, безнравственно-веселым, тоном Паяцова.
Считая свой моральный долг выполненным, староста, и не думая дожидаться ответа, выскочила из бара, стремясь не упустить ничего интересного из происходящего в, выполняющем роль храма Диониса, бараке, уже начавшем отрыгивать из  своего чрева непристойные по форме, но приличные в своём обыкновении, крики и завывания.
- Что ж пойдём взглянем что делается в аду, - неожиданно для себя увлёкся приглашением старосты Алекс.
- Пропустить грехопадение такого количества людей мы естественно не вправе, но всё же по пути, пред вошествием в горнило безумства, где нет места  для разговоров, я, несмотря на твоё противление, выскажу своё краткое мнение хотя бы по поводу власти.
До последнего оттягивая протест собеседника, Алекс стал напевать, под популярный мотив, запомнившуюся ему цитату из Мильтона:
   -        "…Жаждущий достичь
Вершины власти, должен быть готов
На брюхе пресмыкаться и дойти
до крайней низости…"
Не припоминая продолжения отрывка, юноша, не теряя ритм, плавно заменил слова мотивом из куплета Мефистофеля.
- Что-о, - презрительно воскликнул Сергей, вслушавшись в стихотворение.
- На самом деле это, конечно, в данном случае отношения к делу не имеет, так что не обращай внимания. Но при этом не забудь вглядеться в подкладку…
- Я не понимаю: ты что хочешь быть наравных с ними?…, -спросил Сергей, выйдя из заведения и указывая левой рукой в сторону барака.
- Единственное, что я хочу - умереть, - полушутливым тоном заметил Алекс. - Мы, в силу обстоятельств, по определению не можем быть близкими по уровню с ними. Но, при этом, есть множество гораздо более эффектных способов добиться величия, не опускаясь до приземлённого пути. Ведь чтобы ты не говорил, но существо есть часть того, над чем он властвует.
- "Но уж лучше быть владыкой Ада, чем пленником Небес!"
Алекс бросил укоряющий взгляд, чудом сдержавшись, чтобы не вступить в долгий пылкий,а главное не выказывающий каких-либо признаков приближения к развязке, спор.

* - вот раба господня ( лат.) ** - вина нет у них (лат.)
Сейчас его лицо напоминало вид старика, снисходительно взирающего на неопытного юнца. Оно свойственно им особенно в тех случаях, когда по причине деградации и заплесневелости разума "жизненным опытом", они не хотят, потому что не могут, вникнуть в смысл высказывания. И в этот момент вступает в силу закон  человеческой самообороны: ведь то, что человек не понимает, он либо боится, либо презирает.

Звёзды, словно дыры от моли, просвечивали безгранично чёрный атлас южного неба, закрывавший, прорывающийся с изнанки, яркий белый свет. Но никто не был в обиде на него и, изрядно попорченное, бескрайнее шелковое покрывало продолжало исполнять свою вечную роль.

- Сергей, - посыпался шёпот из всех углов, мгновенно переросший в натянуто-громкое восклицание. - Мы тебя так рады видеть, что разрешаем присаживаться к столу даже без бутылки.
Глупо улыбающиеся маски, перед лицом Сергея, сливались в один расплывчатый облик отвратительной химеры: с телом подобострастного трусливого шакала и лицом вакханки с проступающими исподволь чертами сатира. Страшное чувство накатывало на сердце, как приливная волна, вызванная лунным притяжением толпы, она подминала все мысли - вечное чувство  абсолютного отторжения. Нет, не то безобидное противление, никогда не покидающее души людей, а бездонное, словно Медуза, поглощающее всё на своём пути... Его душа горела. Она воспламенилась и, утопая в чёрном вселенском озере, вспыхивала всё сильнее и сильнее. Она тонула во взрывоопасном водоёме: огненном Стиксе. В это болото легко попасть путнику, стремящемуся к обманчивому огоньку истины, но из него невозможно выбраться - нельзя спастись из бездны всеобъемлющей ненависти.

Отдавая все силы на борьбу с яростью, Сергей продолжал стоять на пороге. К нему, по одиночке, подошли около десятка однокурсников, предложив присоединиться к их компании, и, получив молчаливый отказ, сгущённый вызывающим посвистыванием Алекса, не замечающего никого вокруг, все постепенно вернулись к своим местам: жизнь в каменной клетке продолжила своё равномерное течение по террасированному скату. Заметив, что Сергей пришёл в себя, к нему приблизилась Паяцова. Желая сделать красавцу приятное, она шепнула ему публичным тоном, сама того не осознавая, цезарионский комплимент:
-Пожалуйста, не стой отдельно. Осчастливь хоть кого-нибудь своим обществом. Ты же видишь: … народ тебя любит!
-Нет боится. Но это гораздо лучше, - мгновенно, продолжая невольно начатую цитату, ответил Сергей, сделав неожиданное ударение на слове "гораздо", и пропустив "боится", как нечто само собой разумеющееся.

Он упорно убеждал себя, что ему всего лишь противны эти люди, а главное: именно эти. Он хотел, чтобы это было только разочарование от искусственного продолжительного сближения, казавшееся ему насилием над психикой. Но ядовитые пары Стикса отравляли желания, разрушая стену сопротивления. Наконец Сергей сдался.
Он подошёл к ближайшему столу, сидевшие за ним шесть человек были охвачены самым жарким, из всех возможных, спором без темы. Этот процесс не может заменить даже самый всеобъемлющий полилог: никакая тема не вберёт в себя желания всех присутствующих. Ведь, как известно: единственный разговор, где каждый может найти свой интерес - это бессмысленный разговор. А самое замечательное в них именно то, что при всей своей разноголосости, они и в самом деле имеют одно направление: дорога Инстинкта ведёт всех особей Земли к одной цели, не утруждая себя затруднительными для сознания развилками.
Заметив Топорова, восседающего посередине стола, Сергей отвернулся, изобразив на лице разочарование контингентом, и проследовал к следующему. С краю, обнажаясь визгливым смехом, который, по идее, следовало принимать за кокетство, сидела, давно и беспочвенно вожделеющая Сергея, девушка, скрывающая вульгарную пустоту ума за миловидным лицом и стандартной упаковкой тела. Видя как к ней приближается мечта, Лисьева едва не подавилась куском мяса, набросив на шею юноши лассо желания. Подойдя к ней вплотную, Сергей элегантно наклонился с двусмысленным намерением что-то по секрету сказать, а может даже и поцеловать. Охваченная бесконтрольным пламенем страсти, девушка подскочила из-за стола... Сергей тут же распрямился, брезгливым жестом левой руки отстранил домогающуюся его лица сокурсницу, одновременно выхватив из-под неё стул. Резко обернувшись, он, на прощание, удивлённо покачал головой, изображая праведное возмущение, и направился быстрым шагом к посмеивающемуся пантомиме Топорову.
- Как тебе это вино, - присаживаясь, спросил Сергей, отпивая от его стакана.
- Ну, прошибает нормально, - слегка смутившись, насколько это позволяет отсутствие культуры, ответил, слегка опьяневший, юноша.
Сыроежко судорожно искривился и сделал выпад в сторону говорившего, вылив на него почти полный стакан красного вина.
- Да, ты прав, меня, вот видишь, тоже прошибло, - еле сдерживая смех, сказал Сергей, рассматривая, шокированного отчаянием от испорченного лучшего платья, Топорова. - Только ты не обижайся, сам понимаешь, так получилось, я не специально… Но сейчас мы всё высушим.
Сергей схватил пострадавшего за ворот и потащил на улицу.

Горная прохлада вобрала их в своё безграничное тело.

Подгоняемый разгорячённым Сергеем, Топоров приблизился к ограде, обрамляющей человеческое  гнездо от, убегающего в бездну, крутого склона горы.
- Какой же ты неаккуратный: как можно было не предугадать мою реакцию. Теперь вот всю рубашку намочил, - причитал, еле сдерживая смех, Сыроежко, расстегивая пуговицы на запаниковавшем недавнем герое вечеринки.
- Не надо, - предпринял отчаянную попытку отстранить его руки Топоров.
- Нет-нет, не надо мне помогать, я виноват - я же всё и исправлю. А ты наслаждайся свежим воздухом. Там внутри такой возможности у тебя не было… или наши друзья, наконец, окончательно превратились в растения и занялись полезным делом: выработкой кислорода?

Не встречая серьёзного сопротивления, Сергей аккуратно снял с показного оппонента рубашку и, так же нежно, повесил её на перила. И уже через секунду, вставая, как бы невзначай, задел её рукой таким образом, что этот образец неомоды, предмет зависти всего курса, взмахнув на прощанье рукавом, навсегда покинул хозяина, отправившись в ночной полёт на встречу природе. Этот поступок, вызвал неожиданное одобрение у большинства продвинутых однокурсников, заглушивших своим восхищённым шёпотом, потаённый гул недовольных. Более не обращая внимания на пострадавшего, Сергей влился в поток всеобщего веселья.
За последующие два часа он только пару раз повторял свои обыденные, но всё время разнообразные выходки, что для него было совсем миролюбивым показателем. Отчасти причиной этому послужило неожиданное исчезновение Алекса, покинувшего приятеля без предупреждения. А ведь ему так хотелось повеселиться с философским оттенком в паре с ним. Оборвавшая алкоголем тонкие цепи приличия, Антимина воспользовалась паузой, возникшей из-за массового оттока присутствующих к своим постелям. Причиной чему послужило осознание ими невозможности проведения этой процедуры по прошествии ещё даже получаса. И своей неуместной фразой, направленной к ещё одному представителю элиты, распущенному, но привлекательному, любящему удовольствия, но также презирающему толпу, Артуру, подвела итог вечеру. "Поцелуй меня и я тебе отдамся", - провизжала, поддерживаемая затухающим смехом, не то просьба, не то наглое, обречённое, предложение.
Сергей в это время курил на веранде, очередную, не поддающуюся счёту, сигарету. Решив пойти спать, он, в качестве прощания, схватил большой пакет мусора и с криком "прах к праху", бросил его в окно. Естественно, по небесному проведению, он, своими тяжёлыми бутылками, обрушился на голову отвергнутой нимфоманки. Но на этом её беды не закончились. Почти через час,  вдохновлённый рассказом о признании Антиминой, неутомимый Сергей с обиженным посягательством Артуром вернулся в спящий барак снова. При сотрудничестве нескольких однокурсниц, презирающих её за откровенность, с которой Антимина высказала общие мысли, они открыли дверь и без проблем отнесли раскладушку, со спящей героиней, на центральную площадь. Когда миссия была успешно завершена, Сергей шепнул, погружённой в свои неприхотливые сновидения девушке, фразу, истинный смысл которой так никто и не понял: "Ты возжелала человека, близкого своего, так отдайся сначала Богу".
Перед сном Сыроежко ещё раз зашёл в закрывающийся пустой бар, чтобы пропустить успокоительный бокал вина. Его встретила "Осень" из "Времён года" Вивальди. Испачканная, проведённым вечером, душа его сбросила с себя все путы. Нежданная лирика утопила в себе все чувства. Но за воодушевлением пришло тяжёлое бремя предчувствия чего-то страшного и неизбежного. Уже слышался вдали грохот надвигающейся лавины, уже сковал скулы мороз краха. Да он ощущал своё падение. Слишком высоко он вознёсся над коллективом, чтобы уцелеть в этой неравной схватке. Судьба сына неба - подвал. И как прямая угроза обрушилась на него безжалостная мелодия "Зимы".
Соло скрипки, вобрав в своё бессмертие всё существо Сергея, достойно исполняла его роль. Как же схожи были судьбы этих двух инструментов: земного, высеченного из дерева, и божественного, полученного путём обработки человека истиной, - души. Скрипка билась, сражаясь, разрушая безликую массу, угнетающий, накатывающийся как чёрная волна смерти, тоски, хор безликих существ. Но не было шансов на победу, бессильна была индивидуальность. Извиваясь в агонии, отдавая все силы в борьбе с серостью, отчаянно взрываясь, падая и взлетая в небо, было обречено на неудачу прекрасное создание. Окровавленная, вступившей в действие новой массой подражателей, менее сплочённой, но гораздо более агрессивной, она взлетала снова и снова, удерживаемая снизу липкими путами. Остервенело, как мотылёк на пламя, бросаясь на остриё их пик, она погибает… и нет пути к спасению, и идут вверх пики, поддерживаемые изнутри слугами изнеможения. Плач, тонкая жалобное рыдание, но не мольба о пощаде, сползает по остриям пик. В смертной скорбной, песне погибающей красоте, растворяется прекрасный поток, но нет ему прощенья за взлёт, нет пощады: давят, давят серые волны. Обречённо, медленно поднимается он к последней своей вершине, и  обессиленный падает в объятия смерти. Мёртвая, растворяется прекрасная птица во пламени преисподнего экстаза, слившегося воедино агатового духа смерти и серой тоски. Яркий цветок погибает под свинцовыми плитами. Одинокий светлый луч тонет в объятиях массивных жестоких туч. А торжествующая безликость оканчивает произведение добровольным схождением в бесцветные воды забвения, унося с собою растоптанный труп музы, духа, личности…
Симфония окончилась, и раздавленный Сергей направился к ночлегу.