Гнездо паука 2 глава

                2

Не исключено, что в психике человека ещё глубже, чем жажда убивать, скрыто желание быть убитым.

Годар

          Рваная бесцветная простыня, называемая четырьмя днями, прошитая белыми нитками даже в чёрной промежности - ночи, промелькнула перед, задыхавшимися от скуки, Сергеем и Алексом. Она незаметно унесла с собою всю нервную уравновешенность и жалкие остатки оптимизма, так ничего и не предоставив взамен. Единственное интересное событие в эти, отвратительно составленные, принудительно-трудовые будни произошло в "Баре" - последней, редкой, отдушине вынужденных снобов. Спасаясь в нём от вампирического общества, они накапливали такую ценную в этом месте энергию для бессмысленных сражений во имя спасения агонизирующих душ. Предметом же исцеления, бальзамом совершенства, служил тот самый замечательный аспид. Одной из его особенностей были вкусовые пристрастия: он питался исключительно белыми мышами, закупаемыми, с большим трудом, хозяином в городе, во время своих редких и, к  сожалению для обоих, непериодичных выходных. На содержание пресмыкающегося в должном состоянии он тратил практически всё своё свободное время  и значительные финансовые  ресурсы, единственно из мнения, выуженного откуда-то из далёких пластов памяти, что владелец этого зверя получает энергию и жизненную силу своего питомца, а также исключительный знак почёта и уважения наподобие египетских фараонов. Приговорённые же к смертной казни мыши, проводили свои последние часы в беспрестанном поедании пищи и отчаянном бессмысленным экстазе, вырываемых из лап смерти немногочисленных удовольствиях предоставленных им жизнью. Потом их всех вместе высыпали в террариум к змее, небеспочвенно полагаясь на её рассудительность. И даже здесь они не прерывали  своей глупой суетливой возни, не замечая потери одного за другим своих собратьев. А когда оставалась одна, последняя, мышь, то и она не предпринимала ничего сверхъестественного в свои последние часы, лишь безропотно ожидая приближения обручального со смертью чешуйчатого кольца, Прекрасно осознавая свою судьбу и предназначение в жизни, она меланхолично, словно очарованная несравненным могуществом прекрасного создания, ожидала своей  гибели в нетребовательном чреве, обречённого на пожизненное одиночество, змея.
В четверг, как обычно, Алекс с Сергеем сидели рядом с террариумом, погруженные в размышление и созерцание, лишь изредка перебрасываясь через бокалы вина редкими фразами. В четыре часа дня наступило время кормёжки пресмыкающегося, вызывавшее наибольший интерес у посетителей. Усталый от скуки официант, подошёл к террариуму с маленькой металлической клеткой, в которой сидело с десяток, естественно белых, мышей. Широко зевнув, обнажив окружающим свой объёмистый зоб, он двумя пальцами растворил дверцу клетки и, несмотря, высыпал всё её содержимое с листьями и экскрементами в специальный, выдвижной, отдел длинного аквариума. Сбывшись в кучу, млекопитающие тут же, как обычно, занялись своими обыденными примитивными занятиями, не желая замечать врага. Змея же не обратила на их появление никакого внимание по целой смеси причин: начиная от презрения и заканчивая ленью, но основной и возможно единственной, являлось уничижительное приравнивание ей этих существ к таким неодушевлённым предметам интерьера как песок, вода или лампочка. Стоическая сцена продолжалась не менее пяти  минут, когда, наконец, аспид соблаговолил приняться за приём пищи. Не тратя ни единого лишнего движения, одним лениво-быстрым броском головы он ухватил ближайшую, оказавшуюся наименьшей, мышь. Мгновенно, по привычке, парализовав её уже не нужным в этих условиях сильнейшим ядом, он принялся методично, не спеша, её заглатывать. И тут произошло  невероятное: обычно запуганные, мыши неожиданно встрепенулись, резко прервав все свои действия, уставились на хищника. Впервые их позы выражали всё что угодно: удивление, ненависть, злобу, но только не страх, ничего похожего на смирение с судьбой или панику, характерную для всех их предшественников. Но змея не замечала произошедших метаморфоз. Проглотив добычу, её посетила жажда. Кольца начали медленно расходиться, постепенно выпрямляясь. Мыши не двигались. Совершив долгий обряд перестройки тела, аспид направился в сторону водоёма, находившегося недалеко от пищевого отсека. Но когда ядовитое пресмыкающееся необычно резким движением положила голову на песок, устремив её в сторону грызунов, они восприняли это как очередную атаку и, противореча всем аксиомам биологии, сотворили настоящее чудо: в одно мгновение безропотные твари, обречённые на вечную поживу змеям и другим хищника, казалось бы, с рождения лишённые агрессии и стадного чувства самосохранения, ограниченные скопившемся в челюстях и желудке интеллектом, они подняли бунт против врагов, против природы, против бога. Сергей и Алекс не верили своим глазам: все мыши одновременно напали на змея, вцепившись своими, отточенными разгрызанием семян, клыками в шею, тело, хвост рептилии, не решившись только притронуться к, богообразной в их глазах, голове. Шокированная змея потеряла контроль над собой, она не могла понять, что происходит, ничего подобного ни она, ни её предки, не могли себе представить, так что не в памяти, если можно так назвать инстинкт, ни в опыте, она не могла найти ни одной адекватной реакции на подобный случай. Окажись на месте грызунов любое другое животное, она, безусловно, смогла бы дать достойный отпор, возможно погибнув, но унеся с собою и жизнь соперника, но достойного соперника! А что делать с низшими существами, не представляющими, по её мнению, никакой угрозы, не способные даже на логические действия?… Ошеломлённая змея лежала парализованная шоком, а мыши кусали и кусали её мощное тело. Увидевший развернувшиеся события, удивлённый не менее змеи, официант бросился на помощь своему питомцу. В два шага он достиг аквариума и специальными щипцами вытащил змею из камеры безумия, попутно отрывая взбесившийся корм. Не выпуская из рук щипцов, он устремился куда-то вглубь помещения.
В течение двух последующих дней официанта на его посту заменяла дочь, ничего не отвечая на расспросы об отце. Когда же, под вечер третьих суток, расстроенный владелец аспида вернулся за стойку, Алекс и Сергей поспешили узнать у него о судьбе змея. 
- Он умер, - еле сдерживая слёзы сказал бармен, - два дня он лежал без движения, не ел, не пил и даже не грелся… С его организмом было всё в порядке… Он погиб от ужаса, от позора… Его тонкая натура не пережила такого унижения…

Это происшествие добило Сергея  в его губительной депрессии. Он впал в кому, истинный глубочайший шок, выражающийся в отсутствии желания к любому проявлению жизнедеятельности: он не хотел есть, спать, говорить, работать, ходить, лежать - ничего! Он заболел неуловимой лихорадкой, растянувшейся на четыре дня. Но этот отчаянный, откровенный вопль небес разбудил Сергея, оборвав последнюю надежду на спокойную жизнь в окружающей бессмысленности, слиться с которой он не оставлял попыток постоянно посещая местную сауну и бар. И осознав это, в тот же вечер Сергей решился-таки на своё, не дающее покоя с самого приезда, мероприятие: сорвать этот ненавистный флаг, объявить войну наглым иноверцам, а чрез них и всем ничтожествам, продавшим убеждения за эфемерную радость благоволения агрессивной толпы. Окружённый пятёркой, таких же свободных от пут страха, юношей он наивно надеялся найти поддержку среди хотя бы малой части курса, что было необходимо для объявления открытого ультиматума старшему поколению, откровенно забившему на всё и вся. Нехотя  исполняя свои прямые обязанности, они, не обращая внимания на свой почтенный возраст, всё остальное время использовали для непозволительного, относительно занимаемых должностей, распутства, нескончаемого отдыха, и даже умудрялись извлекать из данного положения какие-то меркантильные выгоды. При этом они никому не доставляли неудобства: потакая всем безумствам массы, а главное, обеспечивая  оба инстинкта толпы: выживания и непритязательных удовольствий.

В полночь с пятницы на субботу Сыроежко, в компании Андрея и Валентина, как обычно, вышел из сауны по направлению к традиционной объяснительной записке. Развратная луна бессовестно выставляла себя на всеобщее обозрение. Прохлада дышала жизнью. Лес наступал, угрожая чёрной бесконечностью. Ничего в округе не привлекало  внимания в своей обыденности. Но незаметное правосудие свершилось уже сейчас, никто не заметил его, но суд состоялся: Сергей принял роковое решение. Лишь только шелест сменяющих порядок богинь Ор не давал ему покоя. Наконец, дойдя до развилки, Сергей малословно объявил о своём желании приближённым. Восторг не заставил себя ждать. Нет, властолюбивая Тихе в этом решении участия никакого не принимала, и в отместку за пренебрежение собой решила наслать на это, незаконнорожденное, дитя протеста всевозможные разрушительные совпадения. Они обрушились на возмутителей спокойствия одновременно с началом процесса. Сначала, чистящая зубы мусульманка, увидела как Сергей снимает флаг. Её наглая рожица не выражала ничего, кроме неутолимого желания всем, как возможно быстрее, всё рассказать, перемежая редкую правду невероятными подробностями межнациональной ненависти, разжигаемой русскими. Но это было только начало: когда всё уже было кончено, троица заметила, стоящего в кустах, жалкого изгоя коллектива, наполненный вакуумом "флаг отбросов". Это был настолько ничтожный в глазах коллектива юноша, что никто из знакомых не утруждал себя запоминанием его имени или фамилии, и даже у преподавателей иногда вырывалось нарицательное символичное прозвище, навязанное жизнью молчаливому созданию: бучо. Разглядев  всех участников, инвалид интеллекта убежал в дом, подальше от преждевременной расправы.
Было поздно, да и глупо, что-либо менять, но досада от грубой очевидности своей виновности и наглядности правонарушения, занозой сидело в ликующей душе. Да, теперь уже не удастся поиздеваться над самонаречёнными судьями, изображая неискушённость…
Когда утомлённый Сергей вернулся на ночлег, отказавшись, вследствие испепеляющего предчувствия, от "банкета по поводу", предложенному другими участниками, уверенными в забитости свидетелей, а, следовательно, и в собственной неуязвимости, ожидая явления  коменданта с предложением показать ему литературный талант в образе объяснительной записки, он на своей кровати обнаружил книгу. Этот сборник мыслей давно привлекал внимание своим непрерывным присутствием в руках Алекса. Спать не хотелось. Сыроежко открыл заложенную страницу. Мёртвый свет луны, ликуя, выхватил подчёркнутый отрывок и цинично швырнул его в глаза сына вечной тьмы. Ведь только в ней можно спрятаться от общества, от времени, от беспричинности существа миров. Уйти от поглощающей всё и вся богини вселенной, первопричины мира - Глупости. Предрешённость пугала, но слова уже нашли щель для проникновения в мозг и их нельзя было остановить. Сознание проглотило отрывок, как одно слово, и, переварив его, отторгла все остальные мысли. Навечно утеряв радость, Сергей уснул. А Луна, злорадствуя, всё била, как по клавишам, по словам пьесы, оживляя их героев:
"Калигула:  Ошибаешься, глупость на всё способна.
Цезония:      Глупость не убивает. Уж она-то благоразумна.
Калигула:    Она смертоносна, Цезония. Она становится такой,  как
только её заденут за живое. О, поверь, меня убьют не те, которых я лишил отца или сына. Эти понятливы. Они со мной - ведь у них тот же привкус крови во рту. Но зато другие, те, которых я высмеивал, над которыми издевался… Против их тщеславия я беззащитен".


И вот настал судьбоносный, шестой, день пребывания в сетях огромного гнезда, свитого пауком на вершине вызывающе живописной горы. Выбеленное многодневной жарой, небо первым подало знак приближающейся бури. Одновременно с рассветом, от каймы горизонта отломился внушительный осколок неба, неукоснительно заполнившийся сочной тьмой надвигающейся тучи. День навалился как огромное ватное одеяло в душную ночь. Уже через три часа после подъёма, приговор был вынесен: тягучая жизнь в муках родила уродливое, но не лишённое своих чар, дитя бытия - Событие, одно из тех, что жестоко овладевает умами людей, не выпуская их разум из своих наркотических сетей до полного истощения одного из двух. Сергею ничего не оставалось, как  только проснуться… 
- Я рад, что ты снова ожил, - Алекс первым поприветствовал вышедшего уверенным шагом на улицу Сергея. - Я вижу легкомысленный румянец на твоих щеках - ну слава богу, ты, наконец, понял истину, что нет на свете ничего нелепее серьёзного отношения к жизни. Бери от жизни всё и ты останешься ни с чем. Анализируй её и сойдешь с ума. Борись и погибнешь. Остаётся только существовать, развалившись на матраце уносимым  течением реки.
- Ты знаешь о событиях ночи, - прервал бодрую философию Алекса, умеренно серьёзный Сергей.
- Да, мне уже всё рассказал Андрей. Вы, конечно, молодцы, но я возмущён почему на это историческое событие не была приглашена моя скромная личность.
- Ты сам виноват: нечего было менять общение на чтение. Ну и как там флаг?
- Никак, - грустно ухмыльнулся Алекс.
- В каком смысле?
- Никто из наших даже не заметил его отсутствия, а "чехи" ограничились банальной угрозой расправы в виде ножа у входа в барак.
- Вот и наступило это ужасное, отвратительное время, о приходе которого предрекал философ, время человеческого падения - когда человек уже не может презирать самого себя. "Земля  смердит до самых звёзд"
Приняв позу проповедника, Сергей попытался лукаво улыбнуться, но отчаянье не позволило ему это сделать.
Секунду молчания завершила своим появлением руководитель научной части поездки, старейшина коллектива, Майовская Беата Андреевна. Её ссохшееся, при жизни мумифицированное, тело, облачённое в нескладный панцирь моды двадцатилетней давности, незаметно тряслось, как сито, просеивающее мысли. Раскрашенное до смешного уродства, лицо не выразило никакого подобия  удивления. Только нога, торчащая, как гвоздь, в правом ботинке, слегка подкосилась от поспешной остановки, спровоцированной Сергеем.

Эта женщина работала в Университете с незапамятных времён, посвятив ему всю себя без остатка. Но, несмотря на все усилия, за эти годы ей так и не удалось достичь звания кандидата наук - показной цели жизни. Всю злобу неудач своей карьеры она вымещала на неприглянувшихся ей студентах. Отбирая их в первую очередь по внешним признакам, она, если обнаруживала, что при этом они ещё и образованы, превращала всё последующее их сосуществование в непрерывный ад. Своими злоупотреблениями и, отточенными до полной неуязвимости, способами вымогательства Майовская заработала непререкаемый авторитет образца науки. Уничтожая на корню всех молодых специалистов в своей области, она была воистину бессмертна. Даже название её предмета во всём городе ассоциировалось исключительно с фамилией Майовская. В конце  концов о ней стали думать как о каком-то воплощении дьявольских сил, которые нельзя уничтожить и с которыми бессмысленно бороться, а можно лишь только потакать, уводя подальше от своих интересов. Излишне уточнять, что предметом её гонений на этом курсе стали, в первую очередь, Сыроежко и Руднев. Они разбудили в ней такой энтузиазм, что эта почтенная старушка не успокоилась пока не убедила всех своих сотрудников в их беспросветной греховности, начиная от поведения и отношения ко всем старшим и заканчивая глупостью и неспособностью учиться. Естественно все поверили. Она настолько посвятила себя уничтожению этой пары и нескольких их приближённых, что практически забыла об остальных. Следствием этой недальновидной политики стал финансовый провал на сессии, когда она не набрала и половины запланированной суммы "вознаграждений". Два месяца она была не в себе от двойной ошибки и вот теперь план созрел. Увидев предмет своей надуманной ненависти, Майовская, с плохо скрываемым злорадством, сообщила о внеплановом собрании, ожидаемом в три часа у барака.
 
- Можно, в честь надвигающегося семидесятилетия, подарить вам томик Цветаевой.
Явная провокация Сергея нанесла двойной удар по израненному самолюбию Майовской. Её иссохшая, чудом не рассыпающаяся, кожа на, измятом морщинами, безжизненном лице, на невидимое мгновение дёрнулось и опять вернулось в начальное положение, чтобы больше не выдать не частицы эмоции. В одном, невинном, предложении Сыроежко прилюдно раскрыл, страстно охраняемый, секрет бывшей женщины. И напомнил главную обиду, нанесённую им же в начале года этой одуревшей от безделия рабыни науки, решившейся, от избытка времени и недостатка разума, заняться поэзией. Рифмы иссякли довольно быстро, а убивать лекционное время и создавать непонятный имидж, представляемый ею чуть ли не сверхчеловеческим, приходилось ещё долго. И после непродолжительных раздумий она, здраво размышляя, решила, что поскольку факультет к литературе отношения не имеет, то они её и не знают. Расчёт был верен. Но по роковому стечению обстоятельств, когда она в очередной раз пафосно читала стихотворение собственного сочинения, в аудитории случайно присутствовал образованный человек. Он настолько был шокирован насилием над Цветаевой, что решился открыто заявить Майовской о её ошибке… Зря он это сделал! Месть была злобна и продолжительна…

- Спасибо, не надо: у меня дома уже есть её собрание сочинений: оно осталось мне от родителей, - натянув благожелательную улыбку, как резиновую перчатку, сквозь зубы выдохнула Майовская.
Желание ответить соответствующей гадостью вывернуло пожилую женщину до пластов девишнего сквернословия, всплывших, словно экскременты, в памяти. Но мысль о скорой расплате успокоило её, насколько это вообще возможно. Майовская молча направилась вниз: к туалету.
Увидев цель похода старейшины, Сергей поддался, самому сильному из всех постинстинктивных явлений: стадному чувству. Только оно способно заставить делать человека то, чего не желает его подсознание. Вспомнив о своих биологических потребностях, он увидел сидящего в углу бучу. На сморщенном, непомерными усилиями, лице его читалась бездна страданий, вызванных безуспешными попытками наполнить вакуум головы ещё более концентрированной пустотой, добытой из жизненно необходимого ему учебника. Этот редкий экземпляр, благодаря коему он рассчитывал сдать отчёт, лежал на аккуратно сомкнутых коленях. На пожелтевших страницах было рассыпано его будущее в Университете, да и во  всей жизни, ибо на творчество, чем и  является жизнь Человека, он определённо способен не был. Вот ему и оставалось только цепляться за грубые, но ещё  не совсем пропахшие гнилостным запахом разложения, выделения чуждых ему интеллектов. Он верил, что если основательно впиться в них когтями, зубами, то, постепенно преодолевая контейнер за контейнером, наполненными чем далее, тем более бессмысленным и сквернопахнущим хламом, он сможет достичь определённой ступени, взирая с которой можно управлять такими же ничтожными созданиями как он сам. А ведь он опирался на исторический опыт!… Сергей тихо подошёл к бучо и, не обращая внимание на отчаянное сопротивление, вырвал учебник у него из рук, добавив, в качестве уведомления в  своей правоте, лишь одну фразу:
- Дай же и мне просветиться. Вот выберусь из трясины невежества и верну тебе твоего любимчика.
Открыв книгу наугад, Сергей направился вслед за Майовской.

Через пару минут, раскрашенное просветлением, лицо юноши возникло перед замученным дурными предчувствиями бучо. Когда его, затуманенный тревогой, взгляд выловил пустые Сергеевы руки, лишившись самого ценного, юноша едва  не  упал в обморок. Конечности затряслись в паническом бессилии. Гортань отказывалась произносить ненужные слова. Упрёк рисковал обернуться болезненными последствиями, но загнанный в угол зверёк, чуя погибель, решился напрощанье хотя бы огрызнуться:
- Где книжка?
- Там, - не указывая никуда, цинично ответил Сергей.
- Что ты с ней сделал?
- Я так увлёкся, что уронил её к центру Земли, в отверстие. Я думаю, она всё ещё там, так что вместо того, чтобы домогать меня вопросами, поспеши.
- Отдай книгу, - потеряв последний ориентир рассудка, прорычал бучо.
- Иди забирай, пока её не поделили твои братья - навозные черви.
В нервном припадке, вызванном слабостью пред неизбежным, бучо накинулся на тирана. Сергей одним брезгливым движением руки, как перхоть с плеча, откинул от себя взбесившееся ничтожество.
- Что я тебе сделал, - почти рыдал бучо.
Он был до того жалок, что  в Сергеевой душе проснулось нечто вроде милосердия, и он соблаговолил ему ответить:
- Ты глуп - а это самый страшный грех.
Стало ясно - это конец. Для обоих: Сыроежко, вдохновлённый агонией, поспешил к другим участникам своих развлечений, удовольствие от которых ему необходимо было получить по максимуму; бучо же - в объятья тоске, беспрестанно пересказывающей ему трагедию существования, заживляя раны несправедливости, и успокаивая сладкой пилюлей мечты о воздаянии.

Почувствовав нежную прохладу, Сергей взглянул на небо: туча уже значительно приблизилась, обнаружив весь свой мистический объём. Она уже напоминала огромное крыло исполинского ворона Ада. 

По дороге к "Бару" он встретил, измеряющего статистические данные температуры и давления Филисенко, дежурившего на посту. Его треугольное лицо, сужающееся с высотой, от напряжения, казалось, уже готово было оторваться от нескладного цилиндра шеи. Главным, и единственным, достоинством этого существа был его объективный взгляд на свою глупость. Казалось, даже, что Филисенко этим гордился. Когда в компаниях, в которых он присутствовал, речь неожиданно доходила до подобия философских или научных споров, этот экс-медалист старался быть по возможности незаметней, чтобы, не дай бог, не вступить в спор или, самое страшное, показать себя хоть чуточку умным. Лавируя таким образом меж рифов обвинений в необразованности, которое никто ему не мог предъявить вследствие отсутствия причины, и потугах на знания, он оставался своим для всех слоёв факультета, закрепив за собой твёрдое место уважаемого члена коллектива. Но в глубине души его терзала мысль о том, что некоторые, в том числе, конечно, и Сергей, занижают его интеллект до минимальной величины, уготованной нетребовательной Фемидой Науки своим обложенным данью рабам для влачения дальнейшего животного существования в Университете.
- Сергей, объясни мне, пожалуйста, принцип применения этих формул, - попросил Филисенко, памятуя о выдающихся способностях юноши, загубленных системой.
Сергей поступил благородно: он просто рассказал ему всё так, что даже для такого ограниченного существа стала очевидной абсурдность ответа, да, судя по тону и поведению собеседника, и самой  просьбы.
- Ну и зачем было обманывать? Сказал бы просто, что тебе лень, - почти обиделся работник.
- А мне не лень.
- Ну так почему тогда ты говоришь неправду?
- Потому что говорить правду - пошло, а иногда и глупо.
Сергей рассмеялся.
Секунду, для создания видимости размышления, помолчав, Филисенко, воспользовавшись относительной благожелательностью Сыроежко, начал разговор на давно мучившую его тему:
- Ты ведь считаешь меня полным идиотом, да?
- Не совсем. Ты слишком зависим от системы*. Да и что-то мне подсказывает, что ты  имеешь в виду несколько другое понятие, а  точнее твой процесс мышления. Так вот если быть точным, как учат тебя в Университете, то ты относишься ко второй групее, то есть те, которые умеют перебирать в голове мысли, в основном, конечно, чужие. Нет, точнее к "чистилищу" второй группы: ты перебираешь, конечно, не мысли, а модернистские, либо даже самоизобретённые понятия.
- А, позволь, коли так, полюбопытствовать, какие ещё существуют категории людей?
- Хм. Так уж и быть: первая, она же и наиболее распространенная в нашем несовершенном мире, - это  существа, перебирающие в голове атавистические понятия и подбирающие определения из внушённого им опыта на любой случай жизни. Вторую ты уже узнал. А третья, представляющая собой высшее общество, умеет, кроме всего прочего, даже иногда ещё и думать. И, наконец, вымирающий, четвёртый вид - умеющие размышлять… Но в общем, конечно, твоё самомнение, выраженное через призму моего взгляда, верно.

Оставив юношу в недоумении от всего сказанного, скоро переродившемся в тривиальную заботу о работе, Сергей, в своём бесцельном путешествии, отдался на волю течения реки времени. В этот момент его и нагнал Алекс.

- Подожди!
Задыхаясь от эмоций и острого привкуса сенсации на языке, юноша остановил, измождённого кнутом скуки и раскалёнными иглами ожидания битвы, Сергея.
- Сейчас я, по секрету от старосты, узнал реально фантастическую новость, - возбудил он усохшее сознание. - Ты сделал это! Майовская повелась! Она не выдержала и сорвала свою вечную маску. Помнишь историю с термометрами?
Сергей покачал головой.
- Ну, в общем, в первый же день она, как бы между делом, сообщила, что у неё есть ценные инструменты, стоящие пять тысяч. Так вот они испорчены! И, ослепнув от ненависти к тебе, она решилась на открытое правонарушение. Да, всё было рассчитано идеально: чистое вымогательство с последующим очернением всех неугодных. Она срывает куш и избавляется от последствий своего любительского подхода к работе. Сегодня же она прилюдно и собирается выдвинуть ультиматум, обвинив весь курс в поломке заведомо ею испорченных термометров. И знаешь кто раскрыл этот замысел? Никогда не угадаешь! Паяцова с подругой! Это они искали у неё в ящике журнал и случайно наткнулись на бракованные вещи. Да, мы не имеем права упускать такую возможность. Свидетели гарантированы. Волк в загоне!
- Что ж она первая начала войну. И эту игру я доведу до конца…, - обращаясь не то к небу, не то к собеседнику, наигранно, резюмировал Сыроежко.
- У тебя есть какие-нибудь задумки?
- Будем импровизировать. Сергей усмехнулся. - Сколько у нас времени до собрания.
- Почти два часа.
- Тогда надо пойти развлечься, - убедительно покачал он головой.

А вдали первая гора уже отдалась во власть тьмы несомой тучей…

* - в переводе с древнегреческого "идиот" означает независимый человек