Гнездо паука 3 глава

                3
Удел мучеников всегда одинаков: их или эксплуатируют, или поднимают на смех, или забывают. Но понять - никогда.

                Камю "Падение"

Что делает умный человек в часы досуга? Конечно размышляет, созерцает и проводит опыты над остальным миром. А чем может заполнить время глупый? Только работой и, в крайнем случае, настолько же обязательными для него процедурами как сплетни и другая пустая болтовня.
Бучо, с соответствующими своему социальному положению товарищами, сидел в этот предобеденный час в своей комнате, расчерчивая график температур. Левой рукой он аккуратно поглаживал ватман, только недавно избавившийся от участи эффектного рулона, настолько любовно свёрнутого, что до сих пор лист не желал смириться со своей горизонтальной судьбой, стремясь вернуться в состояние покоя, заключающемся в цилиндре. Бучо был настолько поглощён излиянием своего негодования, что даже термолиния, аккуратного выводимая им чёрной пастой, напоминала мысли юноши: прямая с кратковременными и незначительными по величине, легко предсказуемыми, всплесками.
Неожиданно в окно огненным вихрем влетела пропитанная водкой зелёная тряпка с завёрнутой внутри бутылкой. Кроме незначительного морального вреда присутствующим, никакого влияния на обстановку это происшествие не возымело.
- Опять этот дурак бесится, - сказал Сосуненко, главный болотный товарищ бучо, тоном не слишком громким, чтобы его можно было услышать на улице, но достаточно уверенным, для того чтобы произвести впечатление присутствия этого желания. - Он меня доведёт, в конце концов! Как-нибудь я не сдержусь!
На беду этого тщедушного человечка, напоминающего паяца при дворе Дожей, Сергей именно в этот момент направлялся к двери их комнаты.

Скорбно взирать на нечестивцев, осмелившихся роптать на бога, даже если в величие этого бога ты испытываешь сомнения. Противны жалкие потуги своей низостью, подобно "чёрной дыре", засосать ко дну возвысившихся существ. Как ничтожны оскорбления не претендующие на взаимность. К сожалению, первопричину этого видят немногие, зато очень многие собратья по несчастью принимают ругательства за протест, а богохульников за идеологов новых идей. Это происходит так  часто, что истинных светил, затмевающих гуттаперчевых божеств, принимают в лучшем случае за антихристов, а обычно, в худших традициях невежества, за умалишённых. Но самое ужасное наступает тогда, когда Валгалла принимает вызов троллей и вступает с ними в схватку. Даже побеждая, они оскверняют себя грязью мира на очень длительное время, если не навсегда. И Сыроежко поддался этому страшному искусу.
Ворвавшись в комнату, он, как всегда обернув все свои действия в упаковку изысканных шуток и философских материй, несильно, частью подушками, как бы случайно, избил бучо и Сосуненко, попутно безвозвратно испортив работы и разбив плафон. Таким способом он отомстил, за сплетни, наговариваемые преподавателям, а главное за свою безмерную скуку, вызванную окружающими лицами, попутно при этом убив, сопротивляющиеся из последних сил, два часа до собрания.
- Зачем ты их так жестоко? В принципе, они уже стали посмирнее, - спросил немного удивлённый Алекс, когда жертвы, из последних сил сдерживая слёзы, покинули оккупированное помещение.
- Как ты говоришь: sine causa. Без причины. Это свойство только высших и больных душ творить что-либо, прекрасное или ужасное,  "просто так". Причина развратна.


       * Sine causa - без причины (лат.)
             - Но ведь ты совершил банальное зло: обидел убогого.
- Зло в отличие от слепого милосердия не  бывает банальным. А искать причину для ненависти, по меньшей мере, глупо. Зло можно творить исключительно во имя зла, не оскверняя поступок какими-либо мотивами.
Перья кружились в пыли, вытесняя воздух. Золотые лучи полуденного солнца прокладывали себе дорогу по белой песчаной мостовой, взмывшего в воздух, осадка времени. Четыре грязно-белые стены раздавливали настроение, прессуя мысли. Несмотря на открытое настежь окно, казалось, что вакуум камеры, заменяющей комнату на шесть персон, высасывает весь кислород из опухших лёгких. Два часа, наконец, погибли мучительной смертью, и пора было идти на собрание.
Сергей и Алекс вышли из пустого - все жильцы уже заканчивали обед в столовой - здания. Туча, угрожающе, раскрыла пасть чёрной бездны. В лесу, где-то невдалеке, послышалось перешёптывание духов - шпионов, насылаемых бесформенным телом богини дождя. Но запах, непередаваемый вкус свежести, предвкушающий игру стихии воды и пара, ещё не чувствовался в воздухе.

Из столовой вывалилась кучка, вяло обсуждающих, судя по всему, какую-то важную тему, людей. По прошествии тридцати сергеевых шагов, за ними потянулись ещё около двадцати, чем-то напоминающих по своему расположению письмо индейцев майя, людей, образующих "узлы" из трёх-пяти однокурсников, жестикулирующих не менее однообразно. И, наконец, когда Сергей и Алекс находились не далее чем в десяти метров от дощатой площадки, находящейся  между столовой и бараком, принадлежа к последнему, на авансцену, выбросив в сторону леса очистки мандарина, вышла и сама Майовская. Пара нарождающихся отщепенцев молча и почти незаметно примкнула к общей массе. Удивительно, но, несмотря на всеобщее неведение (об истинной цели имели представление пять человек) практически никого не интересовала причина внепланового  собрания. Обсуждалось что  угодно: обед, вечеринки, дискотека, проблемы работы, в наименьшей, конечно, степени - все будничные заботы скучных людей и никого не смущали многочисленные ещё мелкие, но уже достаточно отчётливые штришки к  намечающейся буре, не говоря уже о возмущении по поводу отвратительной еды и условий для работы.
- И с этим вот нам придётся совершать переворот, - скосившись в сторону спорящих, грустно ухмыльнулся Сергей.
- Ничего, они разогреются, и тогда всё сметут в поле зрения, - попытался спроецировать исторический опыт на действительность Алекс.
- Единственное, что их может разогреть: это бутылка водки и возможность анархично отдаться лени. Сергей облокотился о перила, отвернувшись, спиной к стоящим, в сторону леса.
- В какой-то степени мы им и предлагаем облегчить свою ношу, ну а на что тратить полученную энергию - это их проблемы.
- Да, но надо, чтобы они это ещё и поняли. Объяснять времени нет, а с логикой и, тем более, вдумчивостью в наше время острый дефицит. Пойми, мы пытаемся создать союз ящерицы и акулы: а ведь, как известно из биологии, хищница останавливаясь умирает от удушения, а пресмыкающихся постигает эта участь, только если заставить их двигаться, бороться без остановки. Ты понимаешь: они погибнут, они не способны на это?!… А, ничего ты не понимаешь! Но они-то, самое главное, прекрасно это чувствуют… Нельзя совместить две стихии.
- Но ведь во Франции же удалось.
Сергей выдохнул.
- А ты знаешь метаморфозу лилии - эмблемы французской монархии? На самом деле это не цветок, лилия - лишь стилизованная пчела. А пчела, в свою очередь, родилась из скарабея. Пчела, скарабей, понимаешь!… Это животные труда! Их, народ, подняло нежелание оставаться на своих должностях, трудится так же, как предки. Только лень, мишурированная ожиданием вселенского, нескончаемого праздника после свержения сподвигла их. Да и то, если бы им оказали хоть малейшее сопротивление, народ не пошёл бы: он порвал бы уздечку ведущих их кучки погонщиков, истинно спровоцировавших все знаменитейшие сцены переворота. Порвал и разбежался бы обратно по полям. Народ ничего не делал: не казалось ли тебе, что в женском хлебном бунте, участвовало слишком много волосатых ног, а в походе на Версаль подозрительно часто встречались модные костюмы?… Единственное на что способна толпа - орать. Вот именно это мы и должны заставить их сделать. Но для этого нам необходимо хотя бы привлечь их внимание.
- Это, конечно, серьёзная проблема, но…
Окончание фразы Алекса захлебнулось в проглоченной, по-рыбьи, уже приготовившейся к излиянию, порции воздуха. Это, появившаяся из-за двери, знакомая угловатая фигура, мгновенно привлекла к себе все мысли, без которых невозможно разумное колебание воздуха. И взамен неоконченного меланхоличного диалога, разговаривавшие были вынуждены смешаться с, недавно осуждаемой с привкусом презрения, толпой.

В это время, цыкнув больным ртом, чтобы вытащить кусочек пищи из зубов, на площадку, не лишённой достоинства походкой, никак не вяжущейся с убогой внешностью, поднялся, воплощённый в женский образ, дряхлый Агасфер.
Выдержав уверенную паузу, заполненную осмотром всех присутствующих, и убедившись, наконец, что все главные лица на месте, Майовская начала свою осудительную речь.
- Я бы пожелала вам всем доброго дня, если бы это было возможно.
Масса недоумённо вздрогнула.
- Нет, я не имею в виду результаты ваших исследований, хотя и они неутешительны, речь о них пойдёт позже, в означенное для этих целей время. Я бы также не стала бы вас собирать, чтобы сообщить о лени отдельных индивидов, следствием чего стало отсутствие работ у соответствующих личностей: с ними у нас разговор будет очень серьёзный, но не сейчас. Произошло же нечто экстраординарное: вчера, вы все помните, весь курс участвовал в проведении исследований климатологических факторов местности. И практически каждый из вас, в большей или меньшей степени, пользовался термометрами, причём в большинстве случаев одними и теми же по несколько человек. Хотя я предупреждала, что лучше будет, если каждый возьмёт прибор под личную ответственность... Кроме того, сразу же по приезду я обратила ваше внимание на ценность этих приборов, даже назвала конкретную цифру. В общем, я предупреждала вас об аккуратности как могла. Но если у человека нет трудовой ответственности и не заложены основы элементарного уважения к общественному имуществу, то тут уже не помогут никакие увещевания. И жизнь всегда наказывает таких людей. Так что вы должны благодарить судьбу за то, что она дала вам понять это так рано. А ведь, будь на моём месте другой человек, вы могли бы потерять очень многое и ценное в вашей жизни, вплоть до карьеры. И вот результат этой безалаберности: вчера вечером я обнаружила, что три термометра испорчены.
Несколько человек из толпы ахнули, кто-то разразился звуком удивления: "ого", а один даже нервно, но очень тихо и отрывисто, так что почти никто не заметил, рассмеялся.
- Да, совершенно испорчены. Но, к сожалению, я пала жертвой чрезмерной доверчивости. Не проверив всё тщательно у каждого лично, я не заметила поломку сразу. Так что теперь, фактически, невозможно определить виновника.
Разнёсся выдох смущения, со скрытой радостью в надежде, что всё обойдётся. Сергей тихо улыбался.
- Но вы все, конечно, знаете о финансовых проблемах, захлестнувших нашу кафедру, после шторма вызванным этим неумелыми реформами. Понимаете, как трудно, почти невозможно, бывает достать необходимую литературу. А в получении нового оборудования мы уповаем уже на одного Бога. Поэтому потеря каждого материала является для нас трагедией личного масштаба. При этом не забывайте о последующих поколениях: им всем придётся использовать в занятиях предметы, оставшиеся от вас. Вследствие всего этого, а также вашей безответственности, мне ничего не остается, как только принудить вас оплатить расходы за три испорченных термометра и порванную книгу в размере десяти тысяч рублей со всего курса.
Сергей не видел, как вздрогнула и выдохнула в едином порыве человеческая масса, он не слышал скромных всхлипов возмущения - его существо в этот миг принадлежало небу. И только он один заметил, как оно, на одно неуловимое мгновение, взорвалось золотым огнивом, опалившем верхушки ближайших холмов, ещё не поглощённых тучей, и, осветив чёрную силу отвращения, безжалостно накатывающуюся на жизнь, также стремительно погасло. Как луч фонаря в тумане. Он опустил голову и улыбнулся какой-то странной, сумасшедшей улыбкой. Подмигнув Паяцовой, Сергей ещё на один шаг отступил вправо от толпы и, вскинув голову, словно приговаривая себя к смерти, чётко расставляя слова, бросил в Майовскую, как перчатку, решающую фразу:
- Мы устали платить по вашим неоплаченным перед жизнью счетам. Нам надоело получать двойные удары от вас - вас, лишающей нас знаний и за это же вымогающей деньги. Мы уже не то серое море, молча сносившее ваши плевки в течение десятилетий. Да, мы отказываемся оплачивать, испорченные вами, термометры. И если понадобится, то свидетели письменно подтвердят очевидное вымогательство...
Сергей на секунду закрыл глаза: огонь, безумное пламя взорвалось за опущенными веками. И когда они вновь поднялись, он уже понял свою ошибку: то видение, посетившее его в первый же день при входе в барак, не обмануло реальность - слева  от него сжалось одно пугливое стадо. Всего лишь запуганное до полного безумия стадо, способное в порыве страха, единственного сильного чувства доступного им, загрызть  кого угодно: хоть друга, хоть бога. Стало больно и смешно. Как в огне сквозь воду. А сзади (Сыроежко сам не заметил, как оказался впереди всех) уже накатывал гул подхалимского возмущения наглостью ровесника и готовности на любую жертву во имя науки. Майовская, полминуты находившаяся в моральном нокдауне, снова взяла все нити от кукол в свои руки. Война проиграна. Как мог Сергей забыть свою же аксиому: чтобы стать вожаком стада, надо и относится к толпе как к стаду, взлететь можно только лишь оттолкнувшись от его животных побуждений. Какая глупая оплошность: высматривать в толпе людей! Не дожидаясь расправы, Сергей побрёл дожидаться приговора в свою комнату-камеру. Никто не пытался остановить его…
В это же время с противоположной стороны на площадку поднялись два, вечно пьяных, милиционера, тайно ненавидящих мусульман, но не высказывающих открыто претензий за постоянными подношениями от своих врагов по многочисленным праздникам. Майовская уже начала уничижительную речь, спровоцированную неожиданным абсолютным триумфом, когда её не очень вежливо прервали "слуги закона": не то Фемиды, не то Вакха.
- Извините, я должен вас прервать, - остановил, постепенно входящего в экстаз пожилого оратора, старший по званию.
Это была достаточно колоритная фигура по одной только причине: все свои вопросы он обычно заменял словами "какого чёрта". Причём часто в самых  неуместных сочетаниях: "какого чёрта сегодня подадут в столовой" или "какого чёрта изобрели эту религию" и далее в том же роде. Удивительно, но при этом, казалось бы, экспансивном восклицании, он оставался поразительно спокойным, даже апатичным человеком, не выражающем ни к чему интереса. Вот и теперь, не в силах подобрать подходящие слова, он начал с обыкновенной прелюдии.
- Неизвестно какого чёрта сегодня ночью был похищен "гориллов флаг". Мы не хотим вмешиваться, но эти, - лейтенант как-то весь скривился в сторону лагеря беженцев, - обещают поножовщину устроить. Короче, они вам дают сутки на поиски. А какого чёрта от них потом ожидать я даже боюсь думать. Так что на нас особо не надейтесь. Ну, что я вам могу пожелать, так это лучше отдайте флаг сейчас сразу. А если никто не хочет признаваться - тогда проведите у себя обыск. Всего два помещения…
Милиционер значительно сплюнул.
- Ну, в общем, всё.
Оба лениво обернулись и стали медленно удаляться от, окончательно разбитой столькими неприятными событиями, монолита сознаний. Шок парализовал всех - всех, даже вечно готовую ко всему Майовскую. Минуту висело молчание. Минуту в душе Алекса жила надежда. Жалкая нитка надежды… Разыскав глазами бучо, он убедился в его страхе - молчаливом ужасе, загнанного зверя, остерегающегося любого выдоха, чтобы не привлечь внимание охотника. Конечно, он ничего не скажет… Но минута мечты прошла, тишина распадалась, разрезаемая отрывистым шёпотом, сплетающемся в единое омерзительное мнение. И только бегство: пустое, бессмысленное бегство по глухому тёмному бесконечному лесу от засады к засаде, слышалось в их надорванных голосах.
Они ВСЕ подозревали друг друга. Все до единого.
Адреналин смыл с их неверных обликов обманчивый образ человека. Всего одна капля уничтожила, выела, словно кислота, всё высокое, незыблемое - все основы человеческого, воспеваемого так обожаемым ими обществом. Обретя своё истинное лицо, общество в зверином оскале пожрало человека. "Мираж, извечный, нескончаемый обман, - проносились в голове Алекса обрывки мыслей, - всеобъемлющая ложь. Как глупо. Как я не понимал, что общество, это эффектное наименование обыкновенного стада. Стада, борющегося в естественном отборе со всем нешаблонным". Алекс закусил кулак, чтобы не закричать. Вопль разрывал его существо и всю природу. Ему показалось, что он воплотился в того зелёного, всеми покинутого, человечка с картины Мунка "Крик". Маска бесконечного ужаса. Тело, небо, земля - всё сотрясалось в невидимом, беззвучном вопле. У Алекса закружилась голова и, опасаясь потерять сознание в этой чужой, опасной среде, окружённым хищниками-падальщиками, он поспешил к приюту, к личной камере-обскура.

Тела Сергея и Алекса уже более часа молча лежали на кровати в сырой комнате. Солнечные лучи больше не тревожили их мёртвый взор, растворившись в туче, покрывшей своим покрывалом, видимую с этой стороны дома, часть неба. После собрания они так и не обмолвились ни словом: всё было очевидно без слов, боль ошибки, в чертах у каждого не схожей, но одной природы, а главное одинаково безысходной и глупой, жгла их души. Они страдали, но не могли и представить, насколько низко могут пасть их наречённые товарищи, на которых они так откровенно надеялись ещё совсем недавно. Ядовитый сок обиды на себя питал бесплотный полёт их мыслей. И не давал им опуститься, обжигая мозг отчаяньем. В эти мгновения каждая клеточка их тел разрывалась на миллионы кусочков, и не в силах свершить это желание, бренная оболочка лишь бессильно подпрыгивала, нервно переворачиваясь или ударяя бесцельную материю своими грубыми отростками.
- И что теперь будет?… Алекс, порывисто вскочив с кровати, прервал гнетущее молчанье.
- Сражение, - Сергей спокойно поднялся и уставился в окно.
- Против кого, а главное с кем.
- Не против или за, а во имя величайшей богини вселенной. Помнишь, как ты её называл? - Liberta.
- Но как?…
- А с чего это такое упадничество. Помнится, ещё сегодня ты был полон энтузиазма…
- Как же, неужели ты ничего не видел вокруг себя час назад?…
- А что изменилось? Ты о той глупой неудаче. Так этого и следовало ожидать. И при должном осмыслении оно ещё сыграет нам на руку. Люди как лист Мебиуса: как не подойди - везде у них одна сторона. Понимаешь: они односторонни. Тут не может быть различий. Даже Великий Янус был плоским. Глупцы, они наивно  верят в свою хитрость; думают, что могут обмануть бога; надев стереоскопические очки невежества, видят себя в трёхмерном пространстве… Но в действительности они также просты как та бумажная лента соединённая учёным противоположными концами. Я чувствовал это, но тень их обманов закрывала её. Но сегодня луч света упал на поверхность и я обозрел её полностью: от начала и до конца, каждая точечка запечатлелась в моей памяти. Теперь они все у меня как на ладони. И сегодня вечером я сожму кулак, и когда, по своему желанию, открою его перед глазами Врага, они, разъярённые, вопьются своими жалами в её трухлявое тело.
Сергей тяжело и размашисто дышал, но лицо его было спокойно, ни одной морщинки злобы не было видно на  нём, и только какой-то внутренний свет, излучение просветления мести, одухотворяло его.
- Ты действительно в это веришь. Веришь в свой успех в схватке со зверьми, причём заручившись их же поддержкой.
          Сергей любовался со всех сторон пальцами своей левой руки:
- Зверьми? Хм. Смешно, но справедливо. Вот именно, что зверьми, поверишь ли ты мне, если я скажу, что вечером кину им кость и, пока они будут наслаждаться сладчайшим костным мозгом, пообещаю им целую жирную тушу. Как ты думаешь: тогда они пойдут за мной?!
- Ну, если ты знаешь, где достать кость, тогда я в тебе уверен.
Покачивая головой, Сыроежко, рассмеявшись, отвернулся и вновь упал на кровать.
- Ты хочешь сказать всем правду? - спросил, незаметно вошедший во время монолога Сергея, Иван.
Сыроежко так далеко запрокинул голову, чтобы бросить вопрошающему насмешливый взгляд, что его плечи на мгновение оторвались от кровати.
- Что может быть примитивнее правды, - проповедовал он, уставившись на жёлтый в разводах потолок, - её может говорить любой ребёнок, любой недоумок, даже птица. И всегда, повсеместно, пользуются ей только отчаянные глупцы. Правда, в отличие ото лжи, никогда не бывает прекрасной. Обман - великое действо, это сложнейшая игра и великолепнейшее развлечение для мозга, и очень часто он перерастает в истинное искусство. Но только умный человек способен создать настоящую искуснейшую сеть лжи, вовлекающую своей неземной красотой простенькие душонки. "Правда - это нескончаемая агония. Правда в этом мире - смерть" - надо же до чего самокритичны иногда бывают люди. Вот замечательный пример: классик сказал истину, но для этого ему необходимо было воспользоваться правдой, заметь между правдой и истиной пропасть различия глубже, чем между действительностью и вымыслом, ну и чем это одолжение ты думаешь для него закончилось… правильно, естественно проклятием и смертью. Не знаю как вам, а мне правда всегда рисуется в виде петли…
- Ну ты и тип, - Иван издал странный промежуточный звук между смешком и громким выдохом.

Вы когда-нибудь видели одурманенный свободой табун мустангов, несущихся по просторам прерии. Не замечая ничего вокруг, они охлаждают бурлящую от безрассудства кровь страстной погоней за далёким огненным горизонтом. В эти часы в округе редко встречаются живые существа - стадо сминает всё, без разбору, на своём бесцельном пути. Но гордые твари, не располагающие возможностью быстро передвигаться в надежде на спасение, гремучие змеи - истинные властители этих полей, способные убить любую лошадь, бессильны в эти часы. Напрасно они предупреждают об обоюдной опасности леденящем душу треском, словно фимиам окутывающим их гнездо. Напрасно… Глухо стадо… Безжалостно оно в своём экстазе ко всему миру… Тупы его чувства и ничто не в силах разбудить их. Но если и заслышат они судный треск и даже разберут его истинный смысл, то и тогда только глупую ярость разжигает в них это предупреждение и лишь желание, пусть и ценой своей гибели, уничтожить нарушителя спокойствия руководит ими. Топчут, отчаянно втаптывают в грязь, быть погружёнными в которую они обречены навечно, лошади невинных змей. И погибают с ними, пав жертвой своего безрассудства.
Нечто подобное, только в двух измерениях, временно разделивших жертв и невольных убийц, происходило в эти часы на базе "Дружба народов".

Отчаянно убегающее Солнце, не успело скрыться за горизонтом, когда его проглотило бескрайнее чрево каменной тучи. И невозможно было понять: ночь ли это, не утерпев, столь рано обняло землю или чёрный туман задушил свет, когда неожиданно, как-то незаметно, но очень быстро наступил абсолютный мрак. Не добродушная многообещающая темнота, а злобная, мстительная, вечно обиженная, сумрачная мгла опустилась на весь мир в округе.

Только вернувшись с ужина, все собрались на небольшой асфальтированной площадке перед зданием почты. Через пять минут должна была состояться обычная перекличка с обнародованием рабочего плана на следующий день. До прихода преподавателей все были на удивление спокойны: события дня не упоминались ни в одной беседе. Алекс сидел на дальней, неосвещённой, скамейке, обсуждая питание в столовой с Минаевым и Филисенко. Минаев  был первым в учёбе на курсе, превосходя даже убогих рабов науки,  и почти настолько же, как и Алекс, начитан. Но его гедонистические наклонности, совмещённые с чистейшим снобизмом, заключённом в отрешенности от ненужного для познания и удовольствий мира, а также ярко выраженные предпосылки к потребности в лидерстве, то есть полное зеркальное отражение характера Сергея, не оставляли возможности для сближения с ним. Надо сказать, что Руднев лишь изредка, обычно  раз в день, посещал столовую, чтобы пополнить свои хлебные запасы. Это не было хлебно-водной забастовкой, но, единожды увидев: суп с зелёным отливом, котлету с ясно просматриваемыми крахмальными комьями, вялые огурцы в грязевых разводах, Алекс не мог больше без приступов тошноты заходить в помещение столовой. Так что он имел достаточно смутное представление о предлагаемом в ней ассортименте. Но воспоминания не давали покоя. И заметив сегодня выходящих из столовой беженцев, выбрасывающих шкурки бананов за крыльцо, безуспешно запихивающих разнообразное печенье и конфеты в карманы, где уже лежало по одному апельсину, Алекс, в какой-то мере спонтанно, решился на организацию временной голодовки. Пять людей уже согласились с его доводами. Но он повторял их снова и снова, не выражая какой-либо усталости, достаточно эмоционально, но в пределах спокойствия.
- Если вам так нравится быть свиньями, набивающими свой желудок чем попало, лишь  бы только наполнить. - Будьте ими. Я не требую от вас полный отказ от еды. Хотя это возможно… Но можете вы хоть один день, хоть десять часов прожить без этих отбросов? Осмотритесь, неужели вам не обидно, что эти будущие убийцы (не могут дети, родившиеся в семьях экстремистов, всю жизнь видевшие одну только войну, не умеющие совершенно ничего, не верящие в мир, пойти по иному пути, нежели их отцы), и вот эти наши же убийцы, за наши же деньги, питаются несравненно лучше нас. Неужели вы думаете, что хотя бы половина заплаченных нами денег вернулась вам здесь в виде сервиса. Конечно, нет. Они осели в карманах преподавателей, организаторов; и пока будете молчать и довольствоваться всем тем, что вам бросят из снисходительности, они будут спокойны, наглея раз от раза.
- Это всё избитые истины. Ты что серьёзно надеешься, что если мы один раз не придём на завтрак, то что-нибудь изменится, - прервал Алекса скептичный Минаев.
- Вот именно, - поддакнул Филисенко.
- Если не придёт три человека, то да - ничего. Но если не будет двадцать-тридцать человек, то они испугаются. Не забывай, они отвечают за наше  здоровье. Капля воды испаряется огнём, а поток тушит его. Это первичный закон всех бунтов. Не придём один раз, промолчат - не придём во второй раз… Они, со своей ответственностью перед законом, в наших руках. И когда в панике они соберут всех отказников, вот тогда мы и объявим наши требования и эти новоявленные диктаторы обязаны будут их выполнить. Всё выполнят!
- Ха, красиво придумал, - рявкнул Филисенко.
- И всё равно у тебя ничего не получится: все наши любимые сокурсники будут жевать свой домашний запрятанный корм у себя по углам. Как мыши.
Алекс даже подпрыгнул от неожиданно точного сравнения.
- Да, ты разве не знаешь: они же все мыши, - продолжал Минаев. - И, как грызуны, либо сдадут нас, либо опять же выдадут своей подпольной грызнёй. И вот тогда нам всем придёт конец. И чем больше у нас будет теоретических шансов на победу, тем хуже нам придётся после неотвратимого поражения.
Алекс попытался что-то возразить.
- Не надо ничего доказывать, я прекрасно тебя понимаю… И именно поэтому я с тобой не согласен. Но, тем не менее, я завтра не приду на завтрак и, если понадобится, на обед. Но по своей причине.
- По какой же, позволь поинтересоваться?
- К твоей она отношения не имеет.
Минаев встал и молча побрёл к петле света фонаря.
- А ты? - обратился Алекс к немного удивлённому Филисенко.
- Ну, раз так, тогда и я не пойду.
Руднев отрывисто засмеялся.
Неожиданно где-то невдалеке раздался хрустящий звук резкого удара. Свет на площадке агрессивно взорвался жёлтым огнивом и, два раза вспыхнув, будто в смертельной агонии, погас, опустив всю площадку, вместе с почтой, на дно озера тьмы. Вся округа наполнилась криками, визгом и проклятиями. Откуда-то справа,  с противоположной от источника звука стороны, раздалось длинное грязное ругательство. Совсем близко прошелестели две пары ног в шлепанцах, но выловить во мраке фигуры не представлялось возможным. Когда они приблизились вплотную, так что казалось можно вытянуть руку и ухватить хулигана, рядом с Алексом раздался приглушённый звон, будто упала обёрнутая в материю монета. Словно светлячки, вспыхнули несколько зажигалок, но сколь-нибудь светлее от этого не стало. Алекс сел обратно на скамейку, что-то громоздкое опустилось рядом. Он настолько быстро погрузился в свои мысли, что не почувствовал как к его лицу приблизилась рука. И когда, после резкого шуршания, около его глаз возникло бело-голубое пламя, Алекс от испуга, вызванного неожиданностью, подпрыгнул и в непонятном аффекте выбил из руки соседа зажигалку, улетевшую куда-то под склон.
- Алекс, твою мать, что ты делаешь, - ругнулся Сергей.
- Тьфу, это ты. Как говорит наша милиция, какого чёрта было так пугать, ты мог меня и подпалить, - полушутя оскорбился Руднев.
- Ну конечно, я буду обсуждать революцию с первым встречным, выбранным наугад! Кстати, здесь больше никого нет? Вот ты подлец, что мы теперь будем делать без огня?
Сергей пошарил рукой по скамейке.
- Да, вроде, Филисенко был, - постарался его предупредить Алекс.
- Я с ним только что столкнулся. Итак, ладно, а теперь рассказывай: скольких ты  сумел привлечь под свой… под наш план.
- Семерых. С учётом людей Минаева: девятерых. А с учётом наших людей, - Алекс хмыкнул, - тринадцать. Но-о, это без учёта нас двоих.
- Что ж, помощь Дьявола нам ещё понадобится. Так, теперь слушай план. Как только включают свет, Валент и Гром выносят, нарисованный нами на простыне российский флаг, на просушку. Стоп, сначала преподаватели должны уйти. В общем, не важно, я думаю, они догадаются. Его вид мы используем для поднятия патриотического духа. А на флагшток, ознаменовав начало битвы, водрузим его на рассвете: именно на место ранее занимаемое мусульманским. Этим мы объявим войну детям террористов, направив их гнев на неугодные нам массы. Как? - Не волнуйся: я уже знаю. Через минуту после ухода преподавателей я произношу речь, а ты высматриваешь и, по возможности, переубеждаешь несогласных. Далее мы объявляем им первичные цели: бойкотировать завтрашние трудовые мероприятия и утренний поход в столовую.
- Игорь сказал, что все будут есть у себя по углам…
- Вот и отлично, тогда они могут не идти и на обед. Потом все распускаются на отдых, а мы идём праздновать до утра - сауна заказана. Как тебе? Это, конечно, только в общих чертах: подробности узнаешь ночью и по ходу действа.
С последним Сергеевым словом из-за угла выскользнул жёлтый луч, а через пару секунд он вытащил за собой и источник - большой фонарь, радиоприёмник и ещё бог знает что в одном флаконе. Его несла, восторженно улыбаясь,  Паяцова. Когда она поднялась на крыльцо, все удивлённо заметили, что преподаватели уже здесь. Майовской не было, но по регламенту её присутствия и не ожидалось. Паяцова поставила фонарь перед ними, а сама направилась к скамейке, занятой бунтовщиками.
- Ой, ребята, что щас было! - заливисто начала староста. - У нас, в бараке, сразу после собрания началось такое! Все друг на друга орут, повытряхивали сумки, раскидали чужие вещи - ищут друг у друга флаг. Шёпотом многие тобой восхищаются, но, вместе с этим, уже рассчитали: сколько надо собрать с человека, чтобы выплатить долг.
- Что ж ты Сергея не поддержала на собрании? - не удержался, чтобы не ввернуть упрёк, Алекс.
- Я, как представитель данной мне народом власти, не могла высказывать личные мнения, не узнав, что о них думает мой народ, - ответила официальным тоном, еле сдерживая смех, староста.
- Ладно, мы даём тебе ещё один шанс исправиться, - остановил её Алекс. Для этого ты должна: во-первых, удержать людей после собрания на пять минут. Во-вторых, не прийти завтра на завтрак и работу. И, в-третьих, переубедить сегодня ночью в бараке всех не согласных с идеей Сергея.
- Что это вы замыслили?
- Скоро узнаешь. А сейчас ответь: согласна?
- А почему это я не должна завтракать?
Алекс повторил свой пятиминутный агитационный монолог. И когда ему показалось, что он убедил старосту своей пока безотказно действующей моделью, Руднев повторил вопрос.
- Ну и что? А я так и не поняла: почему я должна голодать? - Паяцова сделала почти серьёзное лицо.
- Как же ты не…
- Да оставь ты её в покое, - прервал, приготовившегося к очередному монологу Алекса, Сергей. Его улыбка, в неверных лунных лучах лампы, казалось почему-то зловещей. - Не трудись объяснять ей: природа лишила пол, к которому она  принадлежит, возможности понимания высоких идей, да и не зачем этого от них требовать. Если бы все  женщины научились размышлять, тогда уже через несколько десятилетий вымерло бы всё население Земли. Думающая женщина - это уже не женщина, а ошибка природы. Ты, - Сергей повернулся к Паяцовой, - можешь выполнить хотя бы первую просьбу?
- Задержать? Как нечего делать!
В это время на площадке, в полутьме, уже шла перекличка, следующая за объявлением плана. И когда в списке оставалось три фамилии, раздался тихий щелчок и после нескольких подмигиваний зажёгся свет.
- Всё, на сегодня все свободны, - закончил пересчёт преподаватель. А Бийева, Сыроежко, Дубныша и Мовсесьяна просим зайти в комнату Беаты Андреевны.
- Чёрт! Не упусти их, - прошипел, вставая, Сергей одновременно Алексу и Ирине. - Не отпускайте никого.
В дверях он столкнулся с бучо, также направлявшегося по приглашению. Толчком локтя по почкам, Сергей пропустил его вперёд, наградив недвусмысленным взглядом.

По прошествии пяти минут, за троицей преподавателей во главе с Майовской, направившихся из здания в сторону "Бара", на веранду вышел, заметно взволнованный и чем-то взбешённый, Сергей, покрытый незначительным малозаметным налётом бледности на лице. Через открытую им дверь, было заметно как выглядывает из своей комнаты бучо. Но всё вокруг него было  пусто и спокойно. Сыроежко резким ударом ноги захлопнул вход в здание. На площадке оставалось человек двадцать. Сгруппировавшись вокруг фонаря, но не вступая в светлый круг, они о чём-то  лениво переговаривались. На крыльце Сергея ждали напряжённые, как кони на ипподроме, Алекс, Андрей и Самцов, а чуть далее на веранде курили Валентин, Гром и Иван.
- Ну что  там? - первым подскочил к Сергею Руднев.
- Бучо, мерзавец, нас выдал!… А этих насекомых вызвали, чтобы они его охраняли от меня… Сыроежко, стянув в плоские линии губы, оголил стиснутые в невероятном усилии зубы. - Ну ничего, грядёт… Сергей оборвался нервно вздохнув.
- Dies irae… Закончил фразу Алекс отрешённым тоном.
- Да, Dies irae: День гнева, День Страшного суда. Она подняла борьбу на новый уровень. С этой минуты игра пойдёт всерьёз.
Было заметно, что в данный момент Сергей не готов к выступлению. Ненависть переполняла его и не оставляла возможности для спокойного убедительного монолога. Злоба овладела разумом, прогнав за его пределы рассудительность. Алекс понял, что его аффект оттолкнёт от себя всех потенциальных сторонников. Но убеждать было бессмысленно: Сергей уже шёл к народу. На его искривлённом, словно в судороге, лице металась дьявольская усмешка. В последний момент, когда Сергей уже раскрыл  рот для начала выступления, Алекс, незаметно, в два прыжка оказался за его спиной и, практически одновременно приблизился к перилам, чтобы иметь хоть какую-то возможность контролировать гнев Сергея.
- Приветствую вас, мои…, - Сергей еле сдержался, чтобы не сказать "пушистые друзья", - …мои товарищи по несчастью.
Шум разговоров разом оборвался, и все обернулись к новоявленной трибуне.
- Сегодня вас… нас всех, в очередной раз, многократно унизили. Если вы и дальше хотите служить лишь безголосым предметом для издевательств, если вы желаете, чтобы вас, как в тюрьме, продолжали также насиловать в течение всех пяти лет. Да какой там пяти! - Всю жизнь! Тогда можете спокойно идти спать. Но если в вас осталась хоть капля самоуважения, тогда слушайте и действуйте. Сегодня вы все слышали, как я днём объявил ультиматум Майовской, и не важно, что вы потом говорили, главное, что он был вынесен. Я действительно располагаю доказательствами её виновности, и не только в этом вопросе, но также и по поводу взяток. Кроме того, вы все знаете, что они повязаны нашим здоровьем по рукам и ногам, и если хоть кто-то из вас… из нас пострадает или напишет жалобу, то им будет очень худо. Так что мы в моральном праве объявить им забастовку. Я думаю, Алекс уже разъяснил вам её подробности.
Молчание. Неуверенные отдельные выдохи "ну, да", постепенно охватывающие всех присутствующих.
- И когда мы исполним эту увертюру, мы начнём настоящую битву. Сейчас я был у неё: Майовская обессилена, - Сергей солгал. - И если мы объединимся, если мы не будем, по-крысиному, боятся малейшей опасности, как сегодня с мусульманами, если вы полностью доверитесь мне - то мы уничтожим её.
Сергей несколько раз порывисто астматически вздохнул, нервы предавали его. Он начал срываться.
- Именно сейчас вы должны быть стадом, да стадом, а не роем насекомых. Я не требую от вас понимания идей. Мыслить слишком сложно для обременённых животным счастьем людей, и на это сейчас нет времени… Я хочу от вас лишь одного: вспомните кто вы, верните только на один день свой человеческий облик и ваши души не погибнут. Честолюбие, справедливость… Неужели ваша душа никогда не  слышала этих понятий?! Уколите её иглами оскорбления. Убейте страх, задушите дочь его - лень... Вас унижают, смешивают с грязью, вы жертвы доктора Моро, вы уже наполовину свиньи… Где ваша  гордость: неужели она навсегда утонула в смердящем болоте гедонизма?!
Сергей так сильно стиснул зубы, что на его щеках ясно вступили два бугра; глаза будто бы увеличились и горели неуловимым светом. Он тяжело дышал ртом.
- Ты тут всё кричишь о какой-то ерунде, - раздался голос откуда-то с задних рядов. Лица не было видно. - А ты лучше подумай, что будет с теми, кто с тобой согласится: они все будут изгнаны. Ты призываешь стать волками… Да, ты прав, нас сделают ими - нам всучат "волчий билет"…
Из толпы раздалось одобрительно-осудительное ворчание. Многие отворачивались. Некоторые хотели уйти. Оставался последний шанс, надо было идти ва-банк, либо предприятие обречено. Сергей на шаг углубился в центр веранды и молча показал на, вынесенный Андреем и Иваном, флаг, который они вешали на боковые перила. Он был встречен непонятным гулом, из которого невозможно было разобрать отношения к явлению. Но через мгновение всё стало ясно: семь человек быстро направились к "Пункту проката". Оставшиеся молчали: это была элита. Всё те же самые лица, вечно сражающиеся с обществом - никого нового привлечь не удалось. Лишь изредка среди них попадались чуждые этому "классу" фигуры: Филисенко, Паяцовой и других, подобных им, приверженцев подчинения новшествам. В одно мгновение затихло всё, словно из розетки выдернули граммофон: пластинка продолжает вертеться, но звуки оборваны и не восстановимы. Запуганная толпа не дала даже высказать предложения. Но Сергей не отчаивался: надо сделать только первый шаг, самостоятельно, и остальные, завидя успех, потянутся вслед за победителем. Все мирно расположились возле двух скамеек и веранды. Около получаса Сергей, Алекс, Андрей и Самцов мирно спорили о мотивах с компанией Минаева. Не находя точек соприкосновения ни в чём, они тем не менее сходились во всех решениях.
Вдруг за углом послышались крики. Не прошло и половины минуты, как перед скамейкой возникла взбешённая толпа, возглавляемая той самой, участвовавшей в раскрытии подтасовки с термометрами, подругой Паяцовой - Агавыч и адыгейцем Неумаевым. Всё происходящее напоминало взбешённый рой пчёл, ещё не определившийся со своей жертвой.
- Что это значит, - издалека закричала Агавыч, - ты хоть сам понимаешь, что делаешь?! Тут же завтра начнётся резня. Мусульмане тебя предупредили. И они будут правы, они же такие же люди, как и ты.
Неизвестно к кому обращалась предводительница женского бунта, но когда Сергей, скривив лицо в невыносимом сожалении, быстро, отталкивая всех попадавшихся на пути, направился в здание, по пути схватив за рукав Алекса - Руднев отмахнулся - оставил его одного, Агавыч переключилась на задержавшегося.
- Как ты смеешь их унижать?! Почему ты издеваешься над ними?! А как ты бы сам поступил на месте этих, обиженных жизнью, детей?! … А ты, вообще, о своих девочках подумал?!
- Но ведь мы лишь хотим восстановить на законное место флаг страны, на территории которой мы находимся, - попытался возразить Алекс, немного смущённый яростью, обрушившейся на него с неожиданной стороны.
 - Ты сорвал их флаг. Ты унизил достоинство горного народа, а его не сравнить с русским, - включился в атаку Неумаев.
- Всё завтра будет резня!… - словно в истерике причитала Агавыч.
В это время Иван, Гром и Валентин быстро свернули флаг и передали его, вышедшему на секунду из здания Сергею.
- Алекс брось их. Ты что не видишь это крысы, зачем ты попусту тратишь силы и время, - постарался в последний раз уговорить приятеля Сергей. Алекс отмахнулся.
Вся группа, кроме Руднева, Самцова и Андрея исчезла за дверью.
- Вот именно, пока мы не перестанем так мыслить, считая себя - себя, русских: недочеловеками, полурасой, хуже всех остальных народов. Пока мы, при малейшем намёке, будем плевать в лицо Родине. До тех пор мы и останемся лишь жалкими рабами. Маленькими забавными животными - не больше. Мы презираемы всеми. И вы питаете это презрение собственными соками, втаптывая себя в грязь, а также и всех остальных, имевших несчастье оказаться соотечественниками ничтожеств.
- Да пошёл ты, - набросился на Алекса, разгорячённый адыгеец.
- Подожди, не трогай этого отвратительного эгоиста, - остановила его Агавыч. - Ты думаешь только о себе, - снова обратилась она к Алексу.  - Но пойми, если будет плохо нам, то и ты не спасёшься. Должно же остаться в тебе что-нибудь человеческое?!
- Ничего не будет: мы только восстановим справедливость, - вмешался Андрей.
- Плевал я на твою справедливость, как и на твои идиотские идеи, когда идёт речь об опасности, - брызгал пеной Неумаев.
Алекс закрыл лицо руками и, схватив за локти Андрея и Самцова, опустив голову, пошёл вслед за Сергеем. Самцов молча вырвал руку.
"Beati pauperes spiritu*", - металась в голове, не то укором, не то завистью, одна мысль.
- Слушай, не отдашь сам, мы заберём силой, - прошипел вдогонку, прорывающимся к простору бунтовщикам, адыгеец.
Почти никто их не останавливал.
В фойе Алекс встретил курящего Сергея. Он был один -голоса остальных слышались сквозь открытую дверь комнаты, находящуюся напротив входной двери, в дальнем от второго коридора, выводящего к комнате Сыроежко и Руднева, углу.
- Это конец. Мы проиграли. Мы обречены, - потусторонним голосом выдавил Сергей.
- Ничего, мы справимся, главное не сдаваться, не сгибаться под систему, - стараясь взбодрить товарища, продекламировал Алекс. Помни: все sperent in te**. В конце концов, это  безмозглое стадо нам, в общем, и не  могло принести ничего конструктивного.
- Ты не понял: она нас задавит!…
- Причём здесь Майовская?
- Это она запугала их, это она натравила их на нас. Она сжимает пресс. И он задавит нас…
- Не сможет…
- Нет, руки её будут чисты, нас убьют наши же товарищи. Как ты  не понимаешь: они предали нас, они сдались, они с ней… они за неё.
- Не посмеют…
- Нет ничего опаснее и бесстрашнее испуганного зверя. С потерей последних мыслей, человек лишается и страха и тех объедков, которые он  называет моралью. Мы приговорены, они ждут её  жеста - жеста палача.
- И что ты хочешь делать.
- Ты прав: надо сражаться - бороться до конца. Честь и славу они у нас не отнимут…
- Аdhaesit pavimento anima mea***! Но я готов разорвать её.
- Она не должна победить. Мы должны спровоцировать битву до того как она овладеет ситуацией, а произойдёт это уже очень скоро.
- Но что теперь делать?
Сергей выглянул в окно: толпа сбилась в кучку вокруг Агавыч и Неумаева; последний агрессивно жестикулировал; раздавалось множество неразборчивых криков.
- На ближайшие пару часов нам надо спрятаться. Незачем трать силы на битву с безмозглыми исполнителями. Надо убить Голиафа, а остальные сдадутся сами. Мы обязаны дожить до утра.
Троица заперлась в комнате Ивана, Валентина и Грома.
Безмолвие незаметно вытянуло из бесконечности пять минут, когда его решился прервать риторическим вопросом Иван: "А что мы теперь будем делать с Самцовым?" Услышать ответ он

* - блаженны нищие духом (лат.), цитата из Библии. ** - уповают на тебя (лат.) ***прилипла к праху душа моя (лат.)
не надеялся и сам, но звук его голоса добился своей цели: пелена оцепенения была разорвана и разговор, как куб по пологой поверхности, сначала нехотя, а далее, всё наращивая скорость, пополз, захватывая новых участников. Говорили о чём угодно: завтрашнем утре, судьбе флага, участи Самцова... Говорили все и обо всём, только не о действительности и реальных планах на будущее: не могли их, не подготовленные, моральные силы выдержать такого напряжения неопределённостью, когда знаешь, что в двадцати метрах от тебя стоит огромная неконтролируемая толпа, с предателем во главе, готовая на что угодно против тебя, а ты, несмотря на своё моральное превосходство, ничего не можешь противопоставить превосходящем в десять раз силам. Что может быть страшнее, когда твоя судьба находится в руках безумной, охваченной паникой, толпы?! И омерзение от осознания того с кем ты находился, разговаривал, работал вместе в течение целого года, откровения, что тебя окружала лишь стая гиен, уничтожающих своих собратьев ради одного куска тухлого мяса, трусливых созданий, объединяющихся в стаю только во время пира или атаки на одинокого льва, разрывала на части чувства, плевало в глаза их мировоззрения. И только двое из шести молчали, пережив всё это в более глобальных масштабах уже давно, смирившееся с постоянными пощёчинами, получаемыми от слабого, ненавидящего Личностей, общества. И они отвечали ему взаимностью. Как же им надоела эта вечная бессмысленная война… Обречённые на поражение, они лишь бичевали себя чужой  рукой. Да, иногда удавалось отрешиться от своей миссии, забыть обо всём и с головой погрузиться в пучину развлечений, но чем полнее и дольше оно было, тем больнее было впоследствии похмелье сознания.  Сергей и Алекс молчали, не позволяла боль шевелиться их языкам. Покинув действительность, они ждали прибытия невидимого Вельзевула, влекущего за собой своих рабов: мух.

Шуршание, раздававшееся на улице около двадцати минут, резко ослабло и постепенно растворилось в тишине полнолунной ночи.

Неожиданно Сергей резко вскочил и молча вышел из комнаты, оставив её незапертой. В это же мгновение входная дверь с грохотом ударилась о стену и в фойе ввалилась женская толпа с ошалелым Неумаевым во  главе. Молча, как стадо онемевших каторжников в засаде за своим палачом, они бросились наперерез Сыроежко. Но он, в два шага, достиг своей коморки. Адыгеец в последний момент вбил клин ноги в устрицу дверного проёма. Сергей же высокомерно-ленивым толчком ботинка, словно мидия, легко очистил свою раковину от мусора агрессивного невежества. В его комнате не было замка, поэтому в течение минуты Неумаев предпринимал отчаянные попытки выбить дверь плечом. Наконец, сдавшись, он громко крикнул:
- Мы тебя последний раз предупреждаем: лучше сам отдай знамя.
Молчание. Гром тишины, и только тяжёлый вой дыхания толпы.
И, отдышавшись, хриплым, но спокойным, голосом адыгеец швырнул в мёртвую дверь слова всеобщего приговора:
- Раз ты такой мерзавец, то мы решили, что как весной мы подписались, чтобы тебя не отчисляли за выходки в общежитии, так теперь мы все, как один, слышишь: как один, подпишемся за твоё отчисление. И поверь, мы своего добьёмся. Ты не достоин общества!
Вышедший в фойе Алекс, услышав всё это, громко зааплодировал и, с глубоко сидящем внутри кровоточащем сарказмом, хотел крикнуть, но лишь задыхаясь прошипел:
- Великолепно! Вы, наконец, признались в своей сущнось…
Но, увидев ЭТИ лица, он даже не смог, не захотел докончить и слова.
Успокоившаяся масса направилась к выходу и только небольшая её часть завернула в комнату, куда, еле переставляя ноги, зашёл Алекс.
- Прекрати паясничать, - тихо упрекнула его грустным голосом Агавыч.
- Что ж вы добились своего. Теперь больше ни один человек не осквернит своим присутствием ваши животные ряды ничтожеств.
- Ты думаешь тебя не избежит та же участь?
- Почему? Я в этом уверен. И я даже этого хочу.

- Ну что, как мы вас! Ха-ха. Что вы теперь можете сделать, негодяи? - откуда-то из угла, бесцельно, но непрерывно, прыскал Дубныш, прославленный на следующий день Топоровым: как "задавивший всех базаром".

После непродолжительных апатичных споров все разошлись. Убитый Алекс с Андреем отправились спать. По пути они встретили Паяцову.
- А ведь я его почти любила, насколько это вообще возможно… Почему он нас предал? - жалобно спросила она.
Руднев прошёл мимо, и только когда он потерял из виду даже тень её, Алекс прошептал:
- Нет, ты лишь любила в нём себя, ты мечтала овладеть собой, отдаться себе… А когда он очистился от всего мелочного, грязного, глупого, то ты поняла, что этот человек не имеет с тобой ничего общего. Ты, подобно бацилле, искала родную среду и сильно перепугалась, когда, в предмете своего изучения, обнаружила антитело… Это-то и убило твою "любовь".

Когда они пришли, Сергей уже лежал в забытье, словно от наркоза. Все молчали…

Через полчаса на улице раздались крики. Оказалось, что это Неумаев, осознав бесперспективность победы, спровоцировал сердечный приступ, чтобы вырвать её из, скованных агонией, пальцев Сергея. И он добился своего: этот шаг привлёк на его сторону всех: даже группу Минаева. Все восхищались его  самоотверженностью. Все приняли страх, всего лишь страх обиженного адыгейца, за мужество. И даже он сам видел в своём страхе только любовь к обществу. Он гордился своей трусостью.
А вокруг него, скрюченного судорогой героя битвы, бегала с листком для подписей торжествующая Лисьева. Все подписались. И второй в списке, вслед за бучо, стояла подпись… Самцова…
Сергей исчез. Исчез вместе с флагом.
А в это время: бывший прислужник Сыроежко - Букаев, прыгал с какой-то железной палкой вокруг барака и громко, неистового кричал: "Где он, я его убью!"
Половина девушек откровенно веселились. Другие пытались уснуть. Неумаев приходил в себя…

Алекс вышел на улицу и, сквозь капли срывающегося дождя, увидел как сдавшийся Сергей прикрепляет на один флагшток рядом два  флага: российский и мусульманский. Это было знаковым самоубийством. Моральным самоубийством. Его мысль, его память не желали жить после такой ошибки. Он понял, что вместо мира всю жизнь видел одни лишь свои фантазии, только сладкие мечты. И когда он узрел эту бездну, называемую миром, он не мог далее существовать, бегство бесполезно - она найдёт его везде, она засосала и полностью уничтожила его. Это и есть конец…
Дождь усиливался. Алекс вернулся в  комнату. Охваченный вселенской скорбью, он взирал на бушующую за окном стихию.
 Капли, как жуки,  ползли по старому, пыльному стеклу, догоняя одна другую, все они стремились к одной цели: как можно быстрее достигнув рамы, влиться в общий поток; засветившись, закончить своё отдельное существование, забывшись средь себе подобных. Некоторые немного задерживались, приближаясь к концу с неприлично, по мнению большинства, минимальной скоростью, как бы вкушая последние секунды свободы, откладывая в памяти то, что им уже не суждено будет когда-либо ещё раз прочувствовать. Будто осуждённый на казнь невиновный, втягивая в свою, сдавленную рыданиями, грудь, взирает на беспощадную толпу, не замечающую такой яркий солнечный день, окутывающий, ожидаемую ими, плаху. Но этих, выбивающихся из общего ритма, представителей водного братства догоняли активистически настроенные возмущённые собратья и, вцепляясь мёртвой хваткой, так что их тела нельзя уже было разделить на два, внешне идентичных, но ничем во истину не схожих, составляющих, тянули, с ещё более быстрой скоростью, вниз - к смерти индивидуализма, полной потере осознания своей исключительности в море себе подобных. 



На следующий день Сергея нашли на дне ущелья в километре от турбазы. По заключению милиционеров он упал в неё поскользнувшись. На флагштоке висел один флаг. Российский, весь в грязи, распятый ветками, лежал на дереве за бараком. Майовская подала в отставку, отказ на которую с удовольствием прииняла по прибытии в город. Наказание за смерть Сыроежко никто не понёс. Вопрос об отчислении Алекса Руднева поднимался на собраниях дважды, но оба раза был отклонён по требованию преподавателя математики, принёсшему в аргументацию его олимпийские дипломы. Больше в Университете Алекс не появился. Остальные участники бунта отреклись от его идей, предоставив в доказательство  записку от Руднева, возлагающего всю вину на себя. Но, не смотря на это, трое из пяти бунтовщиков были отчислены в зимнюю сессию. Неумаев был избран  старостой. Самцов стал гордостью факультета. О событиях последнего дня никто ничего так и не узнал, свидетели забыты…