Кьеркегор о природе женщины

  Женщина всегда была и останется для меня неисчерпаемым материалом для рассуждений, вечным источником наблюдений и выводов. Человек, не чувствующий потребности в изуче-нии женской природы, может, по-моему, быть чем угодно, только не эстетиком. Божествен-ное преимущество эстетики именно в том, что предмет ее исключительно прекрасное: изящная литература и прекрасный пол. Я восхищаюсь, видя, как солнце женственности и красоты, сияя бесконечным разнообразием переливов, разбрасывает свои лучи во все уголки мира. Каждая отдельная женщина носит в себе частицу этого всемирного богатства, причем все остальное содержание ее существа гармонически группируется около этой блестящей точки. В этом смысле женская красота бесконечно делима, но каждая отдельная частица ее непременно должна находиться, как уже сказано выше, в гармоническом сочетании с внут-ренним содержанием женщины, иначе от нее получится неопределенно-смешанное впечат-ление — как будто природа задумала что-то, да не выполнила. Взор мой никогда не устанет любоваться этими разбросанными, отдельными проявлениями красоты — ведь каждая час-тица представляет своего рода совершенство, свою особенную прелесть. У каждой женщины есть нечто свое собственное, принадлежащее одной ей: например, веселая улыбка, лукавый взгляд, поклон, шаловливый нрав, пылкое волнение, тихая грусть, глубокая меланхолия, зем-ное вожделение, повелительное мановение бровей, тоскливый взор, манящие уста, загадоч-ное чело, длинные ресницы, небесная гордость, земная стыдливость, ангельская чистота, мгновенный румянец, легкая походка, грация движений, мечтательность, стройный стан, мягкие формы, пышная грудь, тонкая талия, маленькая ножка, прелестная ручка... — у каж-дой свое, не похожее на то, чем обладает другая. Налюбовавшись вдоволь на это разнообра-зие сверкающих лучей красоты, вызывавшее во мне тысячу раз и улыбку и вздох, и угрозу, и желание и искушение, и слезы и наслаждение, и надежду и страх, я, наконец, закрываю веер — разбросанное сосредоточивается в одно, частицы в целое. Тогда душа моя исполняется блаженства, сердце бьется и вспыхивает страсть. Есть, однако, девушка, которая одна соеди-няет в себе все, что разбросано в тысячах других, и эта единственная во всем мире девушка должна быть моей. Я оставлю правоверным весь Магометов рай — пусть только она принад-лежит мне. Я знаю, что выбираю; я знаю, что, принадлежи она к числу гурий, сам рай не за-хотел бы расстаться с ней. Что же и осталось бы в нем, если бы я ваял ее?  Правоверные му-сульмане были бы обмануты в своих надеждах — им бы пришлось обнимать в раю лишь бледные бессильные тени, встречать всюду лишь бескровные уста, потускневшие очи, без-жизненные груди, слабые рукопожатия. Да и как иначе? Ведь вся теплота сердца сосредото-чена в ее груди, румянец на ее устах, огонь в ее взоре, волнующая страсть желаний, обеща-ние рукопожатия, упоение объятий —все, все соединено в ней одной, отдавшей мне одному то, что хватило бы тысячам других на целую жизнь и на земле, и в раю Магомета! Я вообще часто думаю о женщине и всякий раз. увлекаясь сам, представляю себе и ее такой же пыл-кой, горячей, полной страстных желаний. Теперь же я хочу, для разнообразия, попробовать нарисовать себе ее, не выходя из роли хладнокровного мыслителя, хочу представить себе и уяснить существо женщины категорически. Какое определение выразит сущность женщины? «Бытие для другого». Не следует, однако, понимать этого определения в дурном смысле, предполагать, что она существует и для другого, и для третьего и т. д. Нет, тут, как и почти всегда при абстрактном мышлении, следует вообще строго воздерживаться от всяких ссылок на опыт. Иначе мне самому пришлось бы на основании опыта говорить теперь и за, и против себя. Опыт ведь, собственно говоря, странная персона, его сущность в том, чтобы быть и за, и против чего-нибудь. Итак, женщина — это «бытие для другого», и напрасно ссылаться на опыт, поучающий нас, что, напротив, женщины, к которым бы действительно подходило это определение, встречаются очень редко, что большинство из них остается «ничем», как для себя, так и для других. Определение свое —«бытие для другого», женщина разделяет ведь со всей природой и с отдельными частями ее, принадлежащими к женскому роду. Вся органи-ческая природа также существует для другого — для духа; отдельные части ее — также; рас-тительность, например, развертывается во всей своей могучей прелести не для себя самой, а для других. То же с другими категориями женского рода,— загадка, тайна, гласная буква и т. д.— все это ничего не значит само по себе, все это — «бытие для другого». Вполне понятно, почему Творец, создавая Еву, навел на Адама сон": женщина — сновидение, мечта мужчи-ны. Можно прийти к тому же выводу, что женщина есть «бытие для другого», и иным путем. Сказано ведь, что Истова взял одно из ребер мужчины; возьми же Он, например, частицу его мозга, женщина, конечно, оставалась бы «бытием для другого» — хоть в качестве бредни, но все же это было б не то, что теперь. Теперь она стала плотью и кровью, а через это стала и частью природы, которая вся —«бытие для другого»; кроме того, как уже сказано выше, женщина есть мечта, сновидение; она перестает быть мечтой, сновидением, т.е. пробужда-ется лишь от прикосновения любви. В период сновидений и грез женщины можно, однако, различить две степени: когда любовь грезит о ней, и — когда она сама грезит о любви. Что же такое подразумевается под этим определением «бытие для другого», в чем оно состоит? В девственности женщины. Надо заметить, впрочем, что девственность лишь отвлеченное понятие, и получает оно свое истинное значение «бытия» только тогда, когда проявляется в действительности, т.е. отдается другому, то же самое можно отнести к понятию о женской невинности. Итак, если смотреть на женщину как на самостоятельное бытие, она исчезает, становится как бы невидимкой. Вот почему, вероятно, и не существовало изображений Вес-ты, богини, олицетворявшей саму по себе вечную девственность. Стараться изобразить или хоть представить себе невидимое значит ведь исказить самую сущность его. И тем не менее во всем этом кроется кажущееся противоречие: то, что существует для «другого», как бы не существует на самом деле, и самое проявление его всецело зависит от этого «другого»! Про-тиворечие это, впрочем, не имеет в себе ничего нелогичного, и человек с логическим мыш-лением не только поймет его, но и придет от него в восторг. Лишь нелогичные люди могут воображать, что все, существующее для «другого», существует в обыденно-определенном смысле, как и всякая вещь, о которой можно сказать: «Вот это мне пригодится».
  Это «бытие» женщины (слово «существование» слишком широкое понятие, так как она не существует сама по себе и для себя) лучше всего назвать «благоухающей прелестью» жен-ского существа: выражение это вызывает представление о растительном царстве, а женщина ведь вообще похожа на цветок, как любят говорить поэты, в ней даже духовное ее содержа-ние растет, развертывается, как почка растения. Она всецело подчинена определению, при-сущему самой природе, и свободна только в эстетическом смысле, в действительном же
смысле становится свободной лишь тогда, когда освободит ее своей любовью мужчина. И если только он влюблен в нее, как следует, не может быть и речи о выборе с ее стороны. Это не значит, впрочем, что женщина совсем не выбирает, и она выбирает отчасти, но нельзя же представить себе, что этот выбор является результатом долгого обсуждения, подобный вы-бор был бы не женственным. Оттого получить отказ от женщины — позор для мужчины, это значит, что он возмечтал о себе слишком много, вздумал освободить женщину и не сумел. В самих отношениях между мужчиной и женщиной, с момента ее освобождения его любовью, кроется, однако, глубокая ирония. То, что существует лишь для другого, получает вдруг пре-обладающее значение: мужчина признается в любви — женщина выбирает; женщина по са-мому существу своему есть лицо побежденное, мужчина же — победитель, и тем не менее победитель преклоняется пред побежденной... И все-таки, все это, в сущности, настолько естественно, что надо быть очень грубым, глупым и ничего не смыслящим в делах любви, чтобы вздумать игнорировать то, что раз навсегда установилось так, а не иначе. В основе та-ких отношений лежит глубокая причина: женщина ведь непосредственное бытие, мужчина — размышление, потому она и не выбирает сама по себе; она может выбирать лишь тогда, когда мужчина уже признается ей в своей любви. Таким образом, объяснение со стороны мужчины — вопрос, выбор женщины — лишь ответ на этот вопрос, так что, если в одном отношении мужчина стоит, пожалуй, выше женщины, зато в другом — бесконечно ниже.

  Итак, самая сущность бытия женщины для другого состоит в ее чистой девственности, по-следняя же, как сжатию, понятие отвлеченное и становится действительностью лишь тогда, когда отдается другому, т.е. перестает существовать, исполняя свое назначение. Если же она захочет проявиться в жизни в какой-нибудь другой форме, то единственно возможной явля-ется в таком случае форма прямо противоположная: абсолютная неприступность. Но эта же самая противоположность доказывает, что существование женщины —«бытие для другого». Диаметральная противоположность тому, чтобы отдаться всецело, есть полная девственная неприступность, которая в своем истинном значении существовала лишь в виде отвлеченно-го понятия, не поддающегося никаким объяснениям и представлениям, но зато и не перехо-дящего в жизнь. Если такая девственность пойдет дальше, то проявится она уже в форме от-влеченной жестокости, которая представляет собою карикатурную крайность истинной дев-ственной неприступности. Этим объясняется, почему мужчина никогда не может быть так бессознательно жесток, как девушка. В мифах, народных сказаниях и легендах — везде, где только изображается стихийная сила, не знающая пощады в своей бессознательной жестоко-сти, она олицетворяется девственным существом. Сколько, например, бессознательной жес-токости в рассказах о девушках, которые безжалостно дают погибнуть своим женихам! Ка-кой-то сказочный «Синяя Борода» убивал своих жен на другой же день после свадьбы, но ему ведь не доставляло наслаждения убивать их — напротив, наслаждение уже предшество-вало убийству; жестокость совершалась, следовательно, не ради самой жестокости, а вслед-ствие особых причин. Возьмем затем Дон Жуана. Он обольщает девушек и бросает их. но и для него наслаждение не в том, чтобы бросить, а в том, чтобы обольстить — и здесь нет при-знаков упомянутой отвлеченной, девственной жестокости.

  Словом, чем больше я думаю о существе женщины, тем более убеждаюсь, что моя практика вполне гармонирует с моей теорией. Практика моя основана на убеждении, что женщина есть «бытие для другого». Поэтому минута приобретает здесь бесконечное значение: «бытие для другого» исчерпывается одной минутой. Может пройти много или мало времени, преж-де чем минута эта настанет, но раз она настала — абсолютное бытие прекращается, перехо-дя лишь в относительное, а затем и конец всему! Я знаю, мужья много говорят о том, чтго женщина есть «бытие для другого» в высшем смысле, что она для них — все в продолжение всей ид совместной жизни. Что ж? Приходится простить этим добрым людям их заблужде-ние, хотя, правду сказать, я думаю, что они, утверждая это, только отводят глаза друг другу. Во всяком обществе существуют ведь известные установленные обычаи, в особенности же известные «обманы»; к последним относится, между прочим, и этот взаимный отвод глаз. Уморить минуту, понять, что она настала, впрочем, не легкая задача, и нечего удивляться, если профаны навязывают себе, благодаря тугому соображению, скуку на целую жизнь. Ми-нут — все, и в эту минуту женщина также — все; последствий я вообще не признаю. Мало того, одного из таких последствий, детей, я (хоть и считаю себя последовательным мыслите-лем) даже представить себе не  могу, не понимаю даже возможности его — для этого, веро-ятно, нужно быть женатым.

  Вчера мы с Корделией были в гостях в одном знаковом семействе, живущем на даче. Обще-ство почти все время проводило в саду, занимаясь различными играми. Играли. между про-чим, в серсо. Я воспользовался случаем занять место одного господина, игравшего с Корде-лией. Какую бездну женственности и грации проявила она в бессознательном увлечении иг-рой. Какая чудная гармония отражалась во всех ее движениях, воздушных и легких, как тан-цы эльфов при лунном свете! Какая смелость, энергия, какой вызывающий взгляд! Самая сущность этой игры кольцами представляла для меня особенный интерес. Корделия же, по-видимому, не догадывалась об этом, и вскользь брошенный мною одному из партнеров на-мек на прекрасный обычай обмениваться кольцами поразил ее как молния. С этой минуты игра осветилась каким-то особенным внутренним светом, получила глубокое значение... для нас обоих. Энергия самой Корделии все разгоралась... Вот наконец я схватил оба кольца и немного подержал их оба на своей палке, разговаривая с окружающими... Она поняла эту паузу. Я перебросил кольца к ней, она схватила их и как бы невзначай взметнула оба сразу прямо вверх, так что они разлетелись в разные стороны и мне нельзя было поймать их. Дви-жение это сопровождал взгляд, полный безграничной отваги.
  Рассказывают об одном французском солдате, участвовавшем в походе на Россию, которо-му надо было ампутировать ногу вследствие гангрены: когда мучительная операция окончи-лась, он схватил ногу за ступню и... подбросил ее вверх с криком: «Vive fEmpereur!». Такой же вдохновенный порыв охватил и ее, когда, прекрасная и торжественная, бросив оба кольца вверх, она воскликнула про себя: «Да здравствует любовь!»... Я счел одинаково рискованным и последовать за ней в этом сверхъестественном разбеге ее души, и предоставить ей увлечься этим душевным движением одной: за таким сильным возбуждением следует обыкновенно упадок душевных сил. Потому я счел за лучшее успокоить ее своим равнодушным видом, притворяясь, что ничего не заметил и не понял, и игра продолжалась... Подобный образ дей-ствий придаст ее силам еще большую упругость.

***
  Если бы в наше время возможно было ожидать сочувствия к подобного рода исследовани-ям, я назначил бы премию человеку, сумеющему ответить на вопрос: кто, с эстетической точки зрения, более целомудрен — молодая девушка или новобрачная, несведущая или све-дущая, и кому из них можно предоставить поэтому большую свободу? ...Но, увы. Подобные вопросы не занимают никого в наш серьезный век. Вот в Древней Греции такое исследова-ние возбудило бы всеобщее внимание, взволновало бы все государство, особенно — самих молодых девушек и женщин.

  В жизни замужней женщины есть две эпохи, когда она бывает интересна,— в самой первой молодости и затем мной» лет спустя, когда сделается гораздо старше. Есть, впрочем. в ее жизни минута, когда она бывает милее, прелестнее молодой девушки, внушает к себе боль-шее уважение. К сожалению, такая минута случается в действительной жизни очень редко, место ей скорее в воображении... Представьте себе женщину — молодую, цветущую, пыш-ную... Она держит в руках ребенка, в созерцание которого ушла всей душой. Это самая чуд-ная картина, для которой только может дать сюжет действительная жизнь,— это какой-то поэтический миф! Но поэтому его и нужно видеть лишь в художественном изображении, а не в действительности. На этой картине не должно быть других «фигур, никаких декораций — все это только мешает впечатлению. В церкви, при крестинах, например, часто можно встретить мать с ребенком на руках, но окружающая обстановка, не говоря уже о раздра-жающем крике ребенка и о беспокойных лицах родителей, встревоженных мыслью о буду-щем крикуна, сводит впечатление к нулю... Особенно мешает в этом случае присутствие от-ца — один вид его уничтожает почти всякую иллюзию, а как увидишь затем (страшно ска-зать даже) целое войско кумовей и кумушек — что же останется тогда?! Картина же матери с ребенком на руках, рисуемая воображением, прелестна, и, случись мне наблюдать ее в дей-ствительности, признаюсь, у меня не хватило бы ни духу, ни безумной дерзости отважиться на эротическое нападение — я был бы обезоружен...