Когда умерла моя страна...

  Мне было больно, когда умерла моя страна. Грешница, злодейка, простолюдинка, безграмотная и внебрачная дочь прачки и форейтора в гневе часто побивавшая своих детей… И потомство ее онанировавшее в чуланах, вышло на двор пинать ногами труп своей дряхлой матери.
  О мертвых не злословят и по смерти не волокут мертвого за волосы по дворам. По смерти, если не плачут, то хоть соблюдают обряд, отдают должное.
  И мне претила жестокость страны-матери, и мне медный лоб ее казался безобразным, и на моей спине отпечаталась ее тяжелая длань. Но это она меня извергла из своих темных недр и давала мне пить несладкое свое молоко. Это ее грубый голос пел песни моего младенчества. Ее лицо не было ни красиво, ни благородно, но именно это лицо склонялось над моим детством. Это ее развратные дети приходились мне братьями и сестрами.
  Как же я стану топтать теперь память о своей родительнице!? Напротив, над ямой я должен сказать следующее: наша страна-мать не былы блудной девой, не была корыстной и алчной, скупщицей краденого, мелочной. Грубой, неженской рукой кроила свои неизящные одежды, но не влачила за собой сумы, не собрала в чулок на черный день. Хоть была и недалекой, но не была легкомысленной, не брала подарков и не ложилась под чужих мужчин, но чужих детей принимала и давала им от себя то, что давала и своим детям. Была очень живой и дыхание ее горячим.
  Разве не прожила, не выдюжила она свою непростую жизнь, разве бежала своей судьбы? Срок свой, сравнимый со сроком человеческим, незамысловато и безропотно совершала. Юность ее не была бурной и полной надежд, не была жестокой и вдохновенной? Зрелость черствой и деятельной, самоотверженной и в час испытаний решительной до предельного хруста суставов и напряга жил? В ожидании внуков, обзаведясь, наконец, неказистым своим скарбом, не потеплела, не оттаивала ли она под южным солнцем для последней, санаторной, короткой любви? И была исступленной, жалкой, загнанной, полуослепшей, когда она в предсмертной агонии с пеной у рта до самого последнего хрипа хваталась за обманчивые надежды, за полы равнодушно уходящей от нее жизни.
  Я не намерен здесь да и вообще писать апологию своей страны, но мне болит как болит сироте по кончине матери. А другую правду уже сказали, скажут еще и без меня.