Девять сигарет

ДЕВЯТЬ СИГАРЕТ

   Меня никто никогда не ждал. В один летний вечер, года двадцать два назад отец немного хватил лишнего. Полночи мучил себя и мать безрезультатной возней, а когда случилось «страшное» не успел вытащить. Козел. Век ему не забуду.
   Нет, конечно, я не изгой. У меня есть друзья.  Много хороших знакомых. Иногда кажется, что даже слишком… Но сколько бы мы не пили, например, «в троих-четверых», всегда один из них признается другому в том, что тот его лучший друг, а другой с восторгом соглашается. А я сижу рядом и курю со спокойной, глубокомысленной миной. И в общем-то, мне действительно все равно. И так почти во всем. Многие рады меня видеть. Я знаю, что такое  искренняя приветливая улыбка на лицах при моем появлении, теплые бравурные возгласы, лестный, веселящий интерес в глазах. Но скоро все куда-то незаметно испаряются… Каждый находит что-то или кого-то лучше, более для него близкого и интересного. (Или просто устает видеть мою вечно похмельную рожу?) Так всегда. Часто я даже этим доволен. Я привык. «…И ко всему-то подлец-человек привыкает!». Откуда это? Из Гоголя?
А несколько месяцев назад моя любимая девушка, ласково выспросив меня о моих, очевидных, впрочем, чувствах (нет ничего проще, чем спровоцировать меня на никчемную исповедь) и выслушав мой затянувшийся монолог, сказала:
   - А я вот к тебе ничего не чувствую. Ну, то есть вообще ничего. Понимаешь, последнее время я и встречаюсь с тобой только потому, что обещала… может, нам нужно подождать, не встречаться некоторое время?..
   Тупая, скоблящая прямолинейность фраз и жиденький, скучающий трагизм интонации пробудили во мне какую-то неистовую театральную горделивость. С постыдным позерством я намолол какой-то чепухи в духе: "Все или ничего!" и ушел. Вернее, навязался проводить ее в последний раз. Потом еще недели три скулил в телефонную трубку всякие гадости; в страдальческом исступлении докатился до совершеннейшего безобразия (в ответ мне стали раздаваться чудовищные фразы, вроде: "Где твоя гордость?!", "Да пойми ты, наконец - мы больше никогда не увидимся! Никогда, понимаешь?!" и т.п.) и, наконец, был изгнан окончательно даже из виртуального пространства телефонных линий. (Кстати, о линиях: кто-нибудь понимает, как мой голос бежит по проводам? Да еще так быстро. Вот чудеса! Как-то я даже пытался читать школьный учебник физики. Протоны, электроны, мембрана какая-то - ни черта не понял. Чудо - оно и есть - чудо.)
В общем - красивый финал не удался.

   Как ни странно, я не стал пить больше (хотя, куда больше-то). То есть, я пил, конечно, нередко и помногу, но никогда не переходил какую-то незримую запойную черту. Обидно. Всегда признавая за собой кучу слабостей, никогда не предполагал, что алкоголик из меня тоже не получится. Что ни говори, алкоголь не такая уж плохая штука. Он может, конечно, быстро похоронить какие-то благоразумно-полезные планы, сорвать благие (и не очень) начинания, здорово подпортить репутацию в каких-то очень нужных и страшно занудных кругах; но когда все и так в полной жопе…

   Я уже с полчаса валялся на старом не разложенном диване. Наконец мучительная жажда взяла верх – я поднялся, шумно, с наслаждением выпил кружку ледяного молока. Возвращаясь в комнату, увидел себя в зеркале и отвернулся. Зазвенел телефон. Я поднял трубку и минуты три с удивлением и досадой молчал в неё, лишь изредка выдавливая: «Да… да… конечно… хорошо…». Звонили из университетсткой библиотеки. Довольно давно уже я взял там какой-то увесистый исторический талмуд и, как всегда, отдал его кому-то. Этот «кто-то», к сожалению, не оказался библиотекарем и скоро исчез в сессионной суматохе. Я помнил об этом долге, но такой инициативности от престарелых обитательниц пыльных книгохранилищ не ожидал, и звонок для меня явился, мягко говоря, неожиданностью.
   Выругаться не хватило сил. Я обшарил карманы пиджака и куртки (при этом обнаружил на рукаве вышеозначенного свежее пятно; спина куртки была густо покрыта известью). Пересчитал остатки недавней стипендии (третий месяц я не работал и жил на подачки государства, многоступенчатые займы и материализованные преимущественно в продуктах питания приношения окрестных пьяниц и раздолбаев, то и дело вваливающихся в раздраженно распахиваемую мною дверь, всегда неожиданно, но почти всегда – не с пустыми руками.); похоронил надежду на глоток пива. Затем еще раз прикинул стоимость утраченного фолианта и заставил себя забыть о сигаретах. Вернее, вспомнил и начал жадно вращать глазами, вскоре почти с ликованием обнаружив возле переполненной пепельницы немного помятую пачку. Заглянул в нее, пересчитал белоснежные фильтры: два, четыре… девять.         
   Щелкнул зажигалкой, приятной, прохладной тяжестью ложащейся в ладонь. «Восемь…».
    Потом я снова пил молоко, кое как почистил одежду, закурил. Меня тяжело стошнило творогом.

    В ванной особенно хорошо были слышны неистовые вопли соседей, видимо, тоже только что пробудившихся, и принявшихся усиленно воспитывать маленькую дочку. Я напустил в ванну прохладной воды, со стонами погрузился в нее. (С похмелья я всегда забираюсь в холодную ванну. Это не помогает, но зато я все время слегка простужен. Одна девушка, видимо, начитавшись Байрона, говорила мне, что это очень романтично. Усталый взгляд. Болезненная бледность. Чуть дрожащие пальцы. И так далее. Какой вздор!. Впрочем, может, я это сам когда-то выдумал, или это мне приснилось. Девушка, читающая Байрона! Конечно, приснилось… Да и Байрон здесь, вообще, при чём? Экая дичь в голову лезет…)
    Я скоро вылез, старательно кутаясь в полотенце. Видимо, оно считается большим… Почему у меня до сих пор нет халата, черт побери?!. Заставил себя посмотреть в зеркало, начал вяло бриться. Девочка за стеной заплакала. «Замолчи, ****ь ты такая! Замолчи, я кому сказала!! Заткнись сейчас же!» – визжала ее истеричка мать. Кстати, красивая сука! Как-то раз стою в подъезде, выискиваю ключи в карманах, а она подходит и говорит…  Впрочем, я отвлекся.

   На улице было тепло. Именно в такие февральские дни сильнее всего ощущается запах весны. И чем это так пахнет? Никто не знает. Да, по-моему, никто об этом и не думает. Просто так и говорят – весной запахло. Я знал одну девушку, которой в такие моменты казалось, что пахнет арбузом. Она останавливалась, с улыбкой закрывала глаза, вдыхала влажный, солнечный воздух и, продолжая улыбаться, сладко и как будто немного виновато выговаривала: «Арбузом пахнет…». И я ее целовал. Два года назад она ехала ко мне. Почти перед самым моим городком в машину, которая ее везла, на полном встречном ходу врезался какой-то сумасшедший. Мне позвонили через час. Я помогал отыскивать родных. Ей почти полностью сорвало обе груди.

   На остановке я стоял и трусливо не курил (меньше, чем на свой желудок, я полагаюсь только на свою силу воли). Однако затянувшиеся ожидания скоро заглушили дрожащий голосок благоразумия. Я опустился на подозрительно пеструю лавочку. Яркое солнце, не по времени униженная зима, сухой теплый дым, величаво выкатывающийся из ноздрей.
Меня рассмешил нарядный ребенок, немного косолапой походкой семенящий впереди меланхоличного тяжеловесного папаши. Выронив что-то на грязный снег, он медленно развел маленькими ручками, немного склонил головку и спокойно, отчетливо произнес:
- Вот ****ство!
И только затем нагнулся за своей игрушкой.
    Среди голых черных ветвей дерева запутался яркий сдувшийся воздушный шарик. В его расплывшихся очертаниях ещё можно было угадать контуры геральдического сердца. Наверное, он болтается там с прошлой недели - со дня всех влюбленных.  «День всех влюбленных…». Звучит неплохо. Но есть в этих общедоступных праздниках что-то ущербное, неполноценное. Какая-то унылая ритуальность. Даришь девушке цветы, какую-нибудь загодя приобретенную безделицу (или кого там на что хватит, конечно…), и чувствуешь, что в этот момент сотня тысяч каких-то балбесов, заглянув в календарь, проделывают тоже самое. Близкие, любящие люди, особенно мужчина и женщина должны радовать друг друга иначе. Хорошие слова, улыбка, которую невозможно и не хочется удержать, несвоевременный поцелуй… А когда для этого нужно ломающее редкий стройный ряд выходных красное число в календаре, дарованный правительством выходной и поминутные напоминания идиотически-задорных радиоведущих…
   Лично я всегда старался праздники создавать (фу, как звучит-то паршиво, но это правда!). У меня никогда не получалось, но, как говорил один из моих любимых авторов, такая неудавшаяся попытка в нравственном отношении даже выше удавшейся, так как она исключает вознаграждение. Впрочем, все это вздор. Чего это я разбрюзжался? Радуются люди, да и пусть радуются. И слава богу…
   Тем более, что за все мою сознательную жизнь (Вот тоже фразочка: «сознательная жизнь». Жуть какая. Хоть врагов проклинай: «Чтоб тебе век жить сознательной жизнью!»). Так вот за всю мою сознательную жизнь это едва ли не первый такой праздник, с которым я никого не поздравил. Некого. И идеология здесь не причем. Не будешь же поздравлять с днем влюбленных свою бывшую девушку. Да еще когда так опаскудился. Даже при самых бескорыстных и благопристойных намерениях обязательно выйдет какая-нибудь дичь… Хотя, с такими намерениями «дичь» как раз и выйдет обязательно, сто процентов!.. С благопристойностями этими… Кому они нахрен сдались?
   Короче, никого я не поздравил.

    В автобусе я стоял, крепко ухватившись за поручни и с омерзением ощущая, как мои поры впитывают в себя липкие застарелые испражнения сотен чужих ладоней. Всю дорогу меня преследовал запах копченой рыбы.

   В стеклянном «аквариуме» обшарпанного университетского здания ко мне подошёл высокий парень с пухлой кожаной папкой подмышкой и красивым аристократическим лицом. (приношу извинения за устаревшую терминологию, но, к счастью, еще встречаются у нас такие лица), крепко пожал мне руку. Мы закурили.
- Как жизнь? – спросил он. И, приглядевшись ко мне, добавил, коротко рассмеявшись: - Что, состояние «Поднимите мне веки!»?
- Близкое к тому. – ответил я и подумал: «Сильный человек. А потом заметил легкую щетину на немного впалых щеках и подумал: «Все-таки сдает…».
- Ты как здесь? По диплому? – спросил я.
- Да. Думал с Бердниковым поговорить. У него дежурство сегодня. Не пришёл… - он был явно огорчён, но совсем не злился. И я опять подумал: «Замечательный человек».
Он быстро докурил до половины, выбросил окурок, протянул мне крепкую сухую ладонь и сказал:
- Мне пора. Счастливо.
И добавил, заглянув мне в глаза:
- Держись, не расстраивайся. Все обойдется… Удачи!
И, уже уходя, бросил с улыбкой, быстро обернувшись:
- Соломоново кольцо вспомни!
И я тоже улыбнулся.
   Я недолго смотрел ему в след. Я ничем не мог ему помочь. А может быть мне было просто лень попытаться.
Несколько месяцев назад у него заболел и умер отец. Еще через месяц – мать. И совсем недавно, под самый Новый год, не выдержав, повесилась сестра. С ним осталось два младших брата, и теперь он работал одновременно в трех местах. Еще у него была очень красивая подруга, но недавно она ушла. Чертовы шлюхи. Всегда уходят, когда больнее всего…
Медленно докуривая, я думал, что о нем можно написать неплохую книгу. Люди читали бы и говорили: «Так не бывает». А я ничего не говорил бы и никого не разубеждал. Пусть – не бывает. Пусть так ни с кем никогда не бывает.
И еще я думал о том, как легко переживается чужое горе и боль. Как легко перелить их в строки и сюжеты. В сентиментальные истории и мрачно-романтическую недосказанность. Мне стало грустно и противно. И немного страшно. Однако, отшвыривая короткий горячий окурок, я уже снова думал о своем.

   А мне предстояли унизительные объяснения с библиотекарями, позорная беготня -–в местную книжную лавку и обратно; непрекращающийся поток брюзжащих упреков, запоздалых наставлений, иногда почти угроз. Я выслушивал все с каким-то туманным равнодушием, несущим на себе легкий оттенок умилительно-расслабляющей жалости к себе. Вот, мол, ни с того ни с сего… из-за такого пустяка… хорошего человека…
   Кстати, мне никто никогда не говорил, что я хороший человек. Кем только меня не считали, как ни называли! И лжецом, и лицемером, и подлецом, и самодовольным, самовлюбленным черствым эгоистом (интересно, а бывают эгоисты мягкие и искренне в кого-нибудь влюбленные?), и даже своекорыстным, пардон, засранцем. А одно время, довольно долго даже, вокруг меня распространялась легкая, щекотливая слава этакого полу бродячего донжуана. (Ха! Вот умора! Да я каждый раз, когда девушку раздеваю, умираю от страха. А особенно – за минуту до этого… Наверное, хоть в тысячный раз буду это делать, а все так же дрожать.). В общем, много кем я перебывал. А ведь тем временем, я совершенно уверен, что я просто хороший человек. Я в этом всегда был уверен. И гордиться здесь нечем. И для радости поводов, прямо скажем, маловато. Ни одна знающая себе цену женщина не останется надолго с хорошим человеком (я уж не говорю: связать жизнь, объединить судьбу, все дела…). Только почуют неладное - и все, и след простыл. И винить-то, опять же, некого. Кроме себя… хорошего… 

   В сумеречном коридоре меня остановила одна сокурсница. Приветливо поздоровалась. Я негромко ответил, мучительно вспоминая ее имя. Заговорили. Естественно, о дипломе.
- Нет, - говорю, - Не начинал еще. Не пишу.
Девушка экспрессивно удивилась (а, может, возмутилась? с нее станется…)
- Как?? Тебе же к январю надо было главу сдать?!
И знает же откуда-то? И помнит!?
   Уже давно при мысли об этой непробиваемо-занудной, чертовски объемной и катастрофически запущенной работе (я о дипломе, если кто не понял) меня охватывал неподдельный ужас. Вечно я так. Наплевать-то на дела - наплюю, а вот успокоиться не могу. Впрочем, я уверен, что в этой сфере все и в этот раз закончится благополучно. Как всегда. И поступал, зевая, "авось да и прокатит"; проучился пять лет, неплохо притом; вот, заканчиваю теперь… С работой, правда, не особенно… Ну да обустроюсь как-нибудь. Опять, зевая… Мне на этот счет везет, грех роптать. Вообще, как я заметил, на что больше всего плюешь, то к тебе в руки и идет. Само. Без проблем. И я не удивлюсь, если парой этих грубоватых фраз сформулировал один из основных законов жизни. И, по моему, веселого в этом мало. Хотя, кто его знает…
Короче, не люблю я о дипломе и всякой подобной дряни разговаривать. Да еще черт знает с кем. И сейчас мне страшно захотелось поджечь паклеобразную шевелюру моей "собеседницы", но я лишь попытался вяло отшутиться:
- Так ведь еще февраль только…
    Девушка оставалась серьезной, и я, пробормотав что-то еще для вежливости, быстро ретировался. Демонстративно разворачиваться спиной и уходить по коридору постеснялся. Свернул в ближайшую дверь. Попал в читальный зал. Тоже масса интересного…
    Совсем было приуныв, я разглядел за столом у окна скорбно согбенную фигуру одного моего приятеля. Тот гнил над ворохом каких-то "Вестников"… много их есть, разных "Вестников"… Чтоб им пропасть!..
Я протиснулся между заваленными сумками и одеждой стульями; ткнул в него скрюченным указательным пальцем, выпалил, немного громче, чем следовало:
- Еретик! Нечестивец! Борода многогрешная, срамное брюхо, щучий сын! Отринь, яко не бымши! Отринь, грю! От лукавого то, от анчихриста! Погибель будет, погибель!
Тот медленно поднял полные скорби глаза и тихим, утробным голосом проговорил:
- Убейте меня…
Я засмеялся.
- Пойдем, - говорю, - покурим.
- Кто табак курит - тот из себя бога турит! - немного оживившись, выдал он и шумно поднялся. Под косыми взглядами мы пробрались к выходу. Повстречали в дверях какого-то аккуратного резвого паренька с внушительной охапкой свежих ксерокопий в руках. Он поздоровался с моим спутником, протянул руку мне. Мы почти не останавливались, но он успел таки поинтересоваться темами наших дипломов, расписаниями преподавательских дежурств и ещё чем-то… чем-то… Что-то насчет "нового курса" в американской политике 30-х годов и фермерских реформ…
- Что за мудень? - меланхолично спросил я, когда мы отдалились на безопасное расстояние.
- Мудень как мудень… Учится с нами. В моей группе. – пожал плечами мой приятель.
- Что-то я его не помню… - попробовал удивиться я.
В ответ, возмущенное:
- Да ты кого, вообще, помнишь-то? Пятый год здесь шаришься (учишься я уж не говорю…), ни разу вокруг не огляделся!..
Я промолчал. Наверное, он был прав, но, честно признаться, мне всегда казалось, что я только и делаю, что «оглядываюсь вокруг». Вот только результат несколько странный: почти постоянное чувство мезантропической тошноты и мучительные спазмы под ребрами… Да ну их всех!..
    Мы покурили и я поехал домой. Точнее, остался, и мы еще покурили. И потом я поехал домой.
   Точнее, я собрался было поехать домой, но уже на крыльце напоролся на еще одного знакомого. Сокурсника. (На редкость убогое словцо, правда? «Сокурсник». Хуже только «однокашник»). Здесь было совсем плохо. Этот субъект был мне откровенно противен, и, по моему, я пользовался самой глубокой взаимностью. Тем не менее, он не упускал случая со мной «пообщаться». Сволочь…
Вот и сейчас. Поздоровавшись, он участливо спросил меня о работе. Как будто не знает… Я вяло отбрехался. Затем, внимательно и несколько брезгливо оглядев меня, с укоризной и, как мне показалось, подавляемым возмущением в голосе он изрек:
- В чём ты ходишь? Так никогда никуда не устроишься. Ты бы оделся, как следует… Марина говорит, если бы ты оделся как следует…
Марина – это его подруга. Уже, вроде, невеста. Кстати, эта Марина звонит как-то раз… Впрочем, я опять отвлекся…
- Извини, - говорю, - пора мне. Спешу…
И почему я никак не могу просто послать его куда подальше? Может быть, знаю, что после минутного грубо-эйфорического кайфа придет долгое, тягучее чувство стыда и раскаяния. А может, просто от природы трусоват… Наверное, и то и другое.

   Дома я попытался поесть. Выкурил сигарету, прилежно контролируя капризную конфорку. Вяло поковырялся вилкой в пятнисто-бурой пережаренной картошке. Оставил немного, чтобы не пришлось отскабливать, отмывать сковороду (со своей квартирой я могу сделать какие угодно чудовищные вещи, но грязной посуды у меня в раковине вы никогда не найдете! Ну и похвастался, ну и что такого?.. Раз больше нечем…).
    Стараясь не заглядывать в пачку, извлек сигарету. Включил телевизор. Через минуту – выключил. Мне никогда не везло на хорошие фильмы. Вечно я натыкаюсь на какую-нибудь гадость. Я понимаю, конечно, всю наивность ожиданий чего-то от телевидения, но бывает же! Нет-нет- да и наткнется кто на что стоящее… Рассказывают потом… Я же сколько раз зарекался, но иногда все же припрёт, совсем ничего делать невозможно: сяду – кофейку, сигаретку… А там… Очередной Каннский фаворит или вообще, что-нибудь с Брюсом Уиллисом…

    Взял распластанный на стуле возле дивана томик Камю. Не без труда перебираясь зачумленным взглядом со строки на строку одолел пару страниц. Ударившись о мрачно громоздкую фразу: «Он понял, что ему самому мир заказан навсегда, точно также как не существует перемирия для матери, потерявшей сына, или мужчины, который хоронит друга…», мысли мои окончательно взбунтовались, в один миг сбросив веригги удушливого чужого сюжета. Я выразительно зевнул. Друг – не друг… - думал я, - Как легко все это рушится. Одним щелчком!.. Я совершенно уверен, что любой неглупый человек может без особого труда перессорить всех своих знакомых. Во всяком случае, посеять серьезное недоверие. Во всем. Навсегда. И для этого даже не придется напрягать фантазию или устраивать каких-то пошлых, пафосных сериальных драм. Пара фраз тому, пара фраз другому… хорошо обыгранная «нечаянная» обмолвка, своевременный прозрачный намек… Вот и все дела. Вот и все: «Друг – не друг»… Вот и все «Till the end of time…».
   Потом меня окончательно понесло. Церемонно закуривая, я уже думал о том, сколько людей сейчас бреются в последний раз перед пыльным зеркалом, пробуют дрожащим пальцем тусклое лезвие, наполняют теплой водой ванну или включают газовую конфорку, отбросив ненужные спички. Сколько людей открывают дверь и, увидев мрачного почтальона с лоскутом телеграммы в руке, сразу понимают все и стоят не в силах шелохнуться или проглотить набухающий в пересохшем горле комок. И о том, что кто-то сейчас не может даже шевельнуть головой и, еле вращая запавшими глазами, видит лишь белый подмокший потолок и часть никелированной арматуры бессильной уже капельницы; а в груди что-то горит, давит и мучительно перекатывается, и человек, тяжело выдыхая, с ужасом, к которому никогда не привыкнешь, старается угадать – хватит ли ему сил на вдох…  А кто-то стоит сейчас под дулом пистолета, и кто-то – заслуженно. А кто-то нервно месит разбухшими сапогами окопную грязь и, вцепившись потными пальцами в автомат, ждет последней команды. А неподалеку кто-то уже извивается с нечеловеческими воплями в траве; и сквозь разрывы уже доносятся чужие гортанные выкрики и брань. А кого-то просто хряснули сейчас в какой-нибудь дрянной подворотне бутылкой по голове, и  где-то его уже не дождутся… А кому-то сейчас просто сказали: «Уходи…». И ему кажется, что хуже этого ничего не бывает.
И еще я думал, почему думать обо всем этом считается патологией, а не думать – нормой. И о том, что думай обо всем этом, не думай – ничего не изменится. Никогда. Ничего никогда здесь не изменится!!

    Оживший вдруг телефон бесцеремонно  оборвал патетичный финал моего безмолвного параноидального монолога, оставив его унизительно незавершенным.
Я поднял трубку. Равнодушно-радостно-суетливый голос одного моего хорошего знакомого (И друг не друг, а так, товарищ по пьянкам. Не слишком лестно звучит, но все же, хорошие собутыльники тоже на дороге не валяются…) бодро поприветствовал меня.
- Чем занимаешься?
- Трудно, - говорю, - сказать. Если не принимать во внимание работу мысли и системы кровообращения, то ничем.
- Может, того… Поганку замутим?
Я вспомнил недавнее посещение недорогого местного бара. Легкий табачный полумрак. Редко прорывающиеся сквозь музыку удары бильярдных шаров за спиной. Две чудовищные женские фигуры за соседним столиком слева. Хорошенькая юная официантка. Телефон на стене (до сих пор работающий на жетонах), обитая светлыми лакированными рейками тяжелая дверь, и светящеесе, зеленое, как в советских кинотеатрах: "Выход" над ней. Ощущения были довольно противные, но все же я немного замешкался. Наконец, стараясь говорить как можно решительнее, ответил:
- Нет. Сегодня не катит…
- Да ладно тебе, пошли. Я, - говорит, - полон сил…
- У меня денег нет. - пустил я в ход тяжелую артиллерию.
Молчание в трубке. Затем, уже не так бодро:
- Все равно пошли. У меня хватит. Сильно, конечно, не разгуляемся, но…
Я решился на компромисс.
-Нет, - говорю, - извини, не могу сегодня. Хреново совсем, да и вообще… Но ты, если что, заходи, приводи… Я дома.
В ответ, вяло:
- Ну ладно… Смотри. Как хочешь…
И через паузу:
- Только… ты бы прибрался, что ли… Штаны надень… Или хоть побрейся…
- Все, - говорю, - нормально… Ну, давай, удачи! - я повесил трубку и мысленно послал его к черту.

   После распиравших голову мыслей, сверлящей телефонной трескотни и неловкого, нежелательного разговора сильно обострилось ощущение какой-то странной, почти абсолютной тишины. Но это было лишь мимолетное ощущение, и через несколько секунд я уже снова слышал однообразные переливы автомобильной сигнализации под окном, тревожное дребезжание какой-то жестянки в вентиляции, старательно урчащий, не чувствующий своей пустоты холодильник.
Что-то загрохотало у соседей, за стеной кухни. Послышалась неразборчивая мужская брань, скоро сменившаяся пронзительными женскими воплями. Я вставил в рот последнюю сигарету. За стеной уже неистовствовал дуэт. Громко заплакала девочка. Я щелкнул зажигалкой, медленно смял в кулаке жесткую пачку, глубоко затянулся, аккуратной струйкой выпустил дым в быстро остывающую от поднявшегося на улице ветра комнату. За стеной снова что-то гулко загрохотало, еще сильнее развопилась мать. К ней не замедлил присоединиться хриплый пьяный, щедро пересыпающий матами баритон.
   С каким-то патологическим вниманием я вслушивался во все это (Хотя, вслушиваться как раз было не обязательно. и без каких-либо усилий все прекрасно слышно. Архитектура, так сказать, позволяет…). Потянулся было к магнитофону, но остановился. В голове опять поднималась какая-то дикая, клубящаяся замеса. "Ничего не изменишь!…". "Или?…". "Нет, никогда!…" - мелькали в этой темной каше мысли-слова, мысли-слоги, короткие и яркие, как маленькие молнии.
Девочка что-то выкрикнула сквозь заливистый, захлебывающийся плачь. Что-то утонувшее в материнской брани. послышались хлесткие удары. я раздавил окурок о дно пепельницы. "Ничего не изменить…". "Или?…". Я поднялся, натянул носки, потрепанные "ветеранские" джинсы. Вышел в подъезд, деликатно позвонил в соседнюю дверь. Почему-то не удивился тому, как быстро потемнела мутная точка глазка, и мужчина, не столь грубо, сколько тревожно пробурчал, не отпирая: "Что такое?".
- Извините, у вас телефон работает? Я ваш сосед… У меня что-то совсем ничего. Ни шума, ни гудков. А мне позвонить срочно нужно. Вы позволите? - не слыша самого себя, разродился я лживой тирадой. Щелкнул замок, дверь осторожно приоткрылась, и к образовавшейся щели прильнуло широкое темное лицо.
- Что? Чего надо? - уже не только не грубо, но и без особой тревоги, скорее устало, немного раздраженно переспросило лицо.
- Позвонить, говорю, можно?
- Нет. Не работает…
   Я чуть дернулся было, несколько раз сжал и разжал кулаки и… вернулся к себе. Вдавил неподатливую клавишу магнитофона, плюхнулся под накатывающийся гитарный рев в потертое кресло. Перед потухшим, невидящим взглядом моим проплывали феерически нереальные, уже нереальные картины…
    Как изо всех сил я толкаю не успевшую захлопнуться дверь, и врываюсь в аккуратный, ярко освещенный, коридор.  Как что-то мычит хозяин квартиры, держась за ушибленный лоб и поднимаясь с низенького пуфика у тумбочки, куда его опрокинуло дверью. Как, не давая опомниться, коротко размахнувшись, я ударяю его кулаком по лицу и,превозмогая острую боль, прострелившую мне руку от ладони до локтя, яростно пихаю ногой в живот. Как неистово визжит женщина - вылетев на шум из комнаты, стоящая теперь в конце коридора, зачем-то ухватив себя за маленькие сережки. Как, перепрыгнув через раскинутые на полу ноги в застиранных тренировочных брюках, я отталкиваю бросившуюся на меня гибкую, издающую прерывистые вопли фигуру. И дальше… А что дальше… Туман, блеск, лязг, звон, крик… И девочка… Все плачет…
    Я посмотрел на часы. "Час-полтора подожду, и пойду…Может, встречу его… Тут баров-то - раз два и обчелся… Не в "Нирвану" ж он укатил! В любом случае - хоть прогуляюсь…".
    Я убавил громкость и лег на диван, уставившись в потолок. Попытался представить картины "случайной" встречи в ближайшем кабаке, привычно-бодрую суету, продолжение (это уж какое выйдет, конечно)… Но желание куда-то идти или кого-то принимать все же быстро испарялось. Какое-то саднящее, тягучее чувство не оставляло меня. Я отвернулся к стене. "Надо будет все же найти работу… И поскорее…".



2001г.


Рецензии
На это произведение написано 9 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.