Я Вас любил или наказание страшного грешника

Почти что драма (потому, что про смерть) в трех частях (потому, что так получилось).
И спасибо Vampire за диалог о грешниках, случившийся после одной ее истории и приведший к постепенному проявлению данной рассказки.


«Человек – это душонка, обремененная трупом»
                Эпиктет

I. Часть первая - утопическая.

Нет, ну это ж надо! Эта стерва меня послала. Год (целый год!) я ее обхаживал, подарки дарил. Отдыхать возил, между прочим, куклу эту. А в результате что? - шиш собачий. Ой, как муторно на душе-то. Прям жить не хочется.
Может и правда? Того?  Вены там себе порезать, или из окна выпрыгнуть? А еще лучше  под поезд, как Каренина.
Вот только сначала оборотов подбавить, а то страшно. Но потом - харакири. Решено!
А она потом пусть плачет, пусть терзается. Поймет какой я хороший был, какой добрый. Где ей еще такого найти? Не найти днем с огнем. И ночью с огнем. И без огня.
- Девушка, у вас водка есть? Любая, но хорошая: чтоб наутро голова не болела.
Ну вот и она, родимая, белая, горькая. Из горла или стаканчик купить?
Скажите мне, что эту дуру крашеную не устроило? Девочек, говорит у тебя много. Верность ей подавай. Да на! Только ты, пожалуйста, и сама проявляй, так сказать, уважение. А то в «голодном теле – свободный дух». Вот была бы поласковее, так и девочки эти не нужны б были. У меня ж сил не как у коня педального – на все не хватит.
Ну ничего, теперь она будет знать! Поплачет еще над могилкой-то, поплачет. Только поздно. И утешить некому будет. Некому! Пусть мучается. Решено, точка. Прощайте все, я вас всех любил.
Гля, вон набережная рядом. Прыгнуть и утопиться. Я храбрый? – храбрый. Люди, я храбрый!!! Топлюсь. Беру низкий старт.
Е! Чере-бом по бордю…

II. Часть вторая – прозаическая.

Да-с, не обманула давешняя продавщица. Голова после той водки не болит. И с души не воротит. Только двигаться не могу. Даже пальцем в ухе не поковырять. Но это ладно, бывало и хуже. А вот тряпка на лице мешает. Впрочем, слава Богу, что всего лишь тряпка. Было дело, заснул однажды на ботинках приятеля своего – еле спасли. Меня от интоксикации, его от утопления в унитазе.
Что ж это такое – ну нигде ничего не чувствуется! Страшно даже, все ли на месте. А может у меня перелом какой, позвоночный? Там же все напрочь, вроде, отрезает. Хотя нет – голову я ж как-то чувствовал бы… колобок хренов. Ну и что, спрашивается, мне тут думать? Надо на помощь звать. Чтоб тряпку эту с морды сняли, массажик сделали. Или второе не надо? А то как-то красавица одна насмотрелась фильмов, решила мне массаж ногами сделать – так, говорит, будет эротично. Я согласился, лег, да не посмотрел, а она как была на своих семисантиметровых шпильках, так и пошла. Ох… с тех  пор мы с ней не посещали кинотеатры: во избежание искушения. А то эта милая леди - впечатлительная и эмоциональная, - вдруг еще чего воплотить попытается?
Все-таки интересно - где я сейчас? И вообще – почему не то, что шевельнуться, даже сказать ничего не получается? Никогда еще такого странного похмелья не было. Бывало плохо, бывало очень плохо, но никогда не бывало никак вообще.
О! Слышу шаги. Судя по частоте стука, близкого к пулеметной очереди, женщина на каблуках и в очень узкой юбке. А за ней еще чье-то более тяжелое и неравномерное топанье. Так ходят только фримены в песках Дюны или, бывает, вечно пьяные мужики. У тех и других нелегкой жизнью выработан свой особый, неповторимый стиль хождения.
- Ну вот, смотрите, наши сегодняшние мальчики! – раздался звонкий девичий голосок.
Подобно лебединым крыльям в принудительном взлете надо мной забилась белая простыня, открахмаленная до состояния чертежной бумаги. Сбоку к ней подлетела еще одна, затем еще и, смешавшись в белоснежного угловатого монстра, тряпки рухнули вниз.
Моим глазам открылся грязно-серый потолок с яркими люминесцентными лампами. И все – смотреть я, оказывается, мог тоже только прямо перед собой. Совсем хреново.
Одно стало ясно – это какой-то офис. В домах сверху всегда свисают люстры.
- А ты вообще кто такая? – почти внятно спросил низкий голос со стороны моей правой ноги.
Да, мне это тоже небезынтересно. Что за дамочка чувствует себя полновластной хозяйкой над моим недвижным телом и, по-видимому, не только моим, раз сказала «мальчики».
- Прозектор, – милостиво откликнулась все та же девочка – колокольчик.
- Про- кто?
- Не «прокто», а про-зек-торрр! Как бы доктор мертвых.
А мертвым нужен доктор? Зачем? Или теперь это лечат?
Так, а что мне это вдруг так нехорошо на душе стало? Будто наконец нахлынуло тяжелейшее похмелье со всеми сопутствующими, вытекающими и прочими.
- У первого причина смерти точно не ясна. По слухам это стрелок какой-то. Только свернутый с пути истинного, православного. Народу поубивал с полсотни. А потом, говорят, проиграл жизнь в карты другому маньяку. Второго у нас переехал трамвай, причем, заметьте как неординарно – вдоль. Третий скончался, захлебнувшись в луже у обочины дороги.
Ухоженный тонкий пальчик с алым ногтем замер в нескольких сантиметрах над моим лбом.
- И присутствует также черепная травма, но она не могла служить причиной летального исхода, поскольку внутри мы обнаружили только мозжечок, а он совершенно не пострадал.
Почему это на меня так бесцеремонно показывают пальцем? Я ж живой человек! Почему она говорит обо мне, как о неодушевленном предмете, как о трупе?
«Скончался… захлебнувшись… черепная травма…»
Так это что, я скончался?!
Нет. Услышьте меня: я жив. Я жив! Жив!!! Я же вот: живой, теплый.  Теплый? Или нет? Но не важно: я мыслю - следовательно, существую, и пока дышу – надеюсь!.. Дышу ли?..
Кажется, девица в чем-то права.
Господи боже! Неужели? Я труп? Я мертв? Все кончено?
Тогда почему я все еще вижу, слышу, думаю? А! Умерло тело, а душа у нас бессмертная. Молодцы, значит, все эти религиозные дядьки и тетки – знают что-то такое, но скрывают ото всех. Да ладно. Главное, что «продолжение следует».
Только бы вот встать, только бы вот вырваться… Почему я не могу избавиться от своего тела? Ведь Призрак Свейзи то смог! Чем я хуже Призрака? Смерть не должна делать скидки для американцев.
А вдруг это наказание такое? За грехи? Возьмут и не выпустят из тела?
Меж тем диалог между этой «доктором» и посетителями продолжался:
- Ну что, узнаете кого-нибудь?
- А как же! Этот вот, последний - дружок мой заклятый, Евграфчик.
Кто? Кто?!!  Люди, да что же это делается? Да как же можно? Что ж ты делаешь, душегуб такой, растакой и разэтакий? Еще и похоронят под чужим камнем…
Тем временем человек наклонился ко мне. Вглядывался, блин. Меня чуть не подкинуло. Его лицо скрывалось внутри огромного остроконечного капюшона, на глазах сидели маленькие черные очки, за которыми поблескивал леденящий мою мертвую душу адский огонек. «Ку-клукс-клан…» - испугался я, тщетно пытаясь раствориться в воздухе. Видимо дала знать о себе генная память – согрешила однажды бабка с водолазом… Или с трубочистом. Ну с кем-то черным в общем. Если до сих пор я сомневался еще как–то, что все происходящее – наказание за грехи мои пудовые, то теперь уверился мгновенно и безусловно. Господи, ну разве же я такой страшный грешник, а? Неужели мне даже чистилище не светит?
- Да, не – не похож. – склонилась рядом еще чья-то голова, за ухом которой красовался потрепанный временем, но вполне еще пригодный к употреблению тапок.
Впервые в жизни (или в смерти?) мне захотелось зацеловать мужика до потери сознания. Хотя, если б я смог это сейчас сделать – не думаю, что пришлось бы долго усердствовать… Быть мне тогда дважды трупом.
- А может на другие сегодняшние поступления поглядите? У нас тут много всяких – разных, еще же второе отделение за стенкой – сладко промурлыкал женский голосок.
Оба - и куклуксклановец, и второй, коронованный монарх домашней обуви, - удалились из моего ограниченного поля зрения.
На душе как-то заметно полегчало. Особенно когда сбивчивое топ-шлеп-плюх-шкряб стало удаляться, затихать и исчезло вообще, перекрытое скрипом закрывающейся двери.
Но заскучать не пришлось. Весьма скоро бойкий цокот, уже слышимый мною ранее притащил с собой очередную пару. Теперь, кажется, мужчину и женщину, судя по негромким звукам - голосам: гулкому глубокому покряхтыванию и тоненькому взволнованному жужжанию. Я навострил уши – кого еще принесла нелегкая? Гудение и звон потихоньку начали декодироваться и обретать признаки человеческой речи:
- Ой, как эротично: столько голых тел! – восхищенно протянула женщина
- Ээээ… эротично?.. Ну, каждому - свое. Кстати о своем: тело-то свое опознать можете? – слегка заикнувшись, поинтересовалась прозектор.
- Свое могу, а вот его… Он же у меня скромник был жуткий: даже в постель ложился не снимая носков и часов.
О! Это про меня: носки – чтоб не искать с утра по всей квартире, часы – чтоб всегда знать сколько еще можно спать.
- Ну а по другим приметам не сможете опознать? У него вот лицо почти сохранилось.
Снова тонкие пальчики с острыми ногтями, напоминающими алой раскраской когти вампира, замельтешили у меня перед носом и вдруг дернув за него повернули голову на бок. Мой взгляд уперся в пухленькую аппетитную попку, почти прикрытую коротким белым халатиком. Эх, не будь я сейчас покойником…
Заговорил мужчина:
- Из примет у него: две ноги, две руки, одна голова, два глаза, двадцать девять зубов, двадцать пальцев, сто одиннадцать родинок…
- Стойте - стойте! – радостно прервала поток статистических данных звонкая работница местных апартаментов:
- Этих примет уже достаточно, берите – Ваш!
Легкий сквозняк от открывшейся двери пролетел по комнате, поиграл с подолом халата прозектора. Та спохватилась, оглядываясь на вошедшего молодого человека, заляпанного бурыми пятнами и несшего в руках внушительный тесак мясника:
- Товарищ, хрен ли Вы сюда приперлись в таком заляпанном виде? Из Вас же можно делать рекламу кетчупа: пикадор в собственном соку. Вот девушке плохо стало из-за Вас. Смотрите, как побледнела – не хуже мыши у вас в кармане.
Вошедший внимательно оглядел комнату:
- Мыши – крысы не беспокоят? А то у меня опять кончились. Да Вы не волнуйтесь – я вообще то гуманист, даже грызунов этих люблю, но наука требует жертв. А на кровь внимания не обращайте – это так, пустяки. Вот у меня в лаборатории сейчас… Ладно, пойду я дальше.
Послышалось негромкое «ой» и доктор мертвых спешно развернулась в сторону посетительницы:
- Девушка, не садитесь туда! Вы ж не у себя дома. Там отрезки всякие человечковые!
- Какие отрезки? – судя по голосу, его хозяйка находилась сейчас в полуобморочном состоянии.
- Говорю же, всякие – большие, малые.
- Меня сейчас стошнит!
- Погодите, вот вам стаканчик, я вам сюда сейчас капелек накапаю. Смотрите какие веселенькие, разноцветные, – радостно засуетилась девушка в белом халате.
- И что, не стошнит?
- Ну почему же? Стошнит, но красиво. Как на показе у Зайцева.
Торопливые шаги переместили стройную фигурку к дверному проему и, перед тем как исчезнуть за дверью девушка непонятно к чему сообщила:
- Если я сейчас не съем чего-нибудь, у меня начнется глубокий зимний депресняк.
Надо же какая впечатлительная натура оказалась. Догнать бы ее, утешить, обнять…
- Вам тело на завтра готовить? – меж тем деловито зашуршала какими-то бумагами прозектор, обращаясь к оставшемуся в одиночестве мужчине.
- Готовьте. Хуже то не будет,  – флегматично ответил он.
- А в чем бы Вы хотели его похоронить? Одежду какую-нибудь принесли?
- Да вот…
- Что?.. Что это? – до сих пор остававшаяся невозмутимой докторша заметно обалдела.
- Скафандр. Мда. Он с детства мечтал стать космонавтом. Даже вот скафандр приобрел, гулять в нем иногда ходил, привыкал так сказать к форме. Считал, что если есть скафандр – он уже готов к путешествию.
- Таких не берут в космонавты, – авторитетно заявила девушка, швыряя драгоценное облачение под мой стол, и добавила:
- Завтра утром  нарядим. И даже дырку во лбу зашьем, хотя как раз это лишнее. Она у него наверняка там всегда была.
- Ладно-ладно. Ты только это, понежнее с ним. Хм. Неплохой мужик был, хоть и сука порядочная. Мда…
- Не волнуйтесь. Приходите завтра, все будет готово.
И, наконец, мы остались наедине с красивой девушкой. Я мог совершенно беззастенчиво пялиться на ее ножки и прочие соблазнительные формы, а она, не смущаясь исследовать мое тело вдоль и поперек.
А вдруг эта симпатяшка – некрофилка? А? Господи – господи - господи, пусть она будет извращенкой! Должна же у покойника быть хоть какая-то радость?
Девушка, вы не некрофилка?
Впрочем, толку-то? Я ж труп бес-чув-ствен-ный. Едрена вошь... Ну хоть моральное удовлетворение было бы.
Взяла досада, загрызла тоска. Обидно мне, досадно мне, но ладно – в будущем отыграюсь. Ведь не может же быть, чтоб я застрял в теле своем навечно? Говорят, еще реинкарнация есть. Вдруг в любой момент я реинкарнируюсь во что ни будь хорошее: разумное, доброе, вечное? Впрочем, на тупое, злое и рано сдохнущее я тоже готов согласиться, только бы не торчать больше в трупе как соломинка в слепне. А то еще вдруг повезет, и я стану высокой длинноногой блондинкой с голубыми глазами. Вдобавок дурой беспросветной. Это ж мечта любого мужчины, настоящая классика! Как бы я тогда оторвался. Как бы я тогда всех… ой, нет – тогда бы все – меня. Не годится.
Дверь в очередной раз застонала, отворяясь, и пропуская внутрь улыбчивого светловолосого молодого человека:
- Привет! – кинулась ему на шею красавица – прозектор с такой радостью, что я чуть не начал ревновать.
- Ты нынче откуда?
- Из лесу, вестимо, – оскалился тот во все тридцать три зуба.
- Тоже мне, лесной санитар.
- Не, я санитар местный. И пришел за тобой – хватит с дохликами возиться, домой же пора ехать, а то кактусы совсем засохнут и бабочки зачахнут.
Прозектор небрежным жестом скинула с плеч халатик, отчего стала еще симпатишней, и, пристально вглядевшись в санитара, спросила:
- А почему это у тебя вдруг такие большие зубы?
- Это не зубы. Это челюсть. Вставная. Большая потому что не моя. Свою я потерял, а эту нашел в метровом вагоне… то есть метральном… ну ты понимаешь - в том, что под землей.
А после, обнявшись, они ушли прочь, оставив мне грусть, одиночество, ночь. Даже свет выключили.

III. Часть третья – моргинальная.

Оказывается даже трупу может быть не по себе ночью в морге. Все вокруг тонуло в тусклых серых красках, на уши давила тишина.  Я вообще редко ночью оставался один, а тут кирдык полный. Хоть волком вой. Тут еще и Луна взошла, засветила в окна. Стало, конечно, светлее, но свет оказался слишком холодным, неживым. Господи, ну пусть хоть кто-нибудь сюда придет, а? Пусть хоть муха какая пролетит? Только не эта пустота.
Господи, я даже помолиться могу! Хотя кроме «аминь» ничего и не знаю больше. Ну кто ж знал, что такие вещи когда-нить пригодятся? Господи, помоги, а? – аминь-аминь-аминь-аминь-аминь… Бля. Как фигово то все!
И все-таки кто-то там сверху меня услышал: неожиданно неизвестно откуда перед моим взором предстала пухленькая рыженькая девица в облегающей короткой маечке и оборванных во всех местах старых джинсах. На душе резко захорошело – всегда любил рыженьких.
Девушка, а Вы к трупам как относитесь?
- Как и ты. Отношусь, – пожала она плечами, с недоумением разглядывая меня - обнаженного и беспомощного, распростертого на столе, будто тушка курицы на разделочной доске.
- Ты меня слышишь? Ты меня слышишь?!!
Ура. А вдруг? Вдруг я жив?
Огневолосая красотка подсела на краешек моего стола:
- Конечно слышу. Ты только не ори, а то оглохну, и не буду слышать. А чего ты все валяешься-то?
Если б я мог заплакать, я бы уже рыдал на ее груди. Такой пухлой, высокой, мягкой груди…
- Со мной что-то случилось. Ничего не чувствую, не могу и пальцем пошевельнуть. Я думал, что умер, что это наказание такое – я где-то слышал,  так наказывают души самых страшных грешников.
Она глубоко вздохнула, отчего ее грудь возбуждающе колыхнулась вверх-вниз.
- Нет, так наказывают души самых тупых грешников. Наша жизнь на самом деле – ад.  А после нее рай. Встань и иди!
И я встал. И пошел. Я почувствовал себя живее всех живых! А над ее головой засветился нимб -  ангел, спасительница, повелительница. Моя душа ликовала и парила.
Ой, мать! И правда парила, а тело валялось все там же, такое же голое, синее и никому не нужное. Я таки умер. Грустно как.
Впрочем, нам ли быть в печали? Наедине с такой девушкой в столь экзотичном месте…
- А ты когда-нибудь занималась любовью в морге?
Ее манящие фиолетовые губы скривились в странной усмешке:
- Ты, правда, болван. Мы ж души. Душам плотская любовь уже не светит. Если только в кино. Зато у нас впереди настоящий рай, представляешь?
Какой  же рай без любви? Не, рай без любви – это ад.