14. Дуня и Семнадцать мгновений весны, или рыбалка с Пожарником

В голодные двадцатые годы несколько казахских семей откочевали далеко на север, в Россию. Они прошли сквозь Оренбуржскую область и остановились в нашей области, менее чем в ста километрах от областного центра. Сейчас там совхоз с казахским населением. А чего удивительного, если в
нашей области расположены рядом русские, татарские, мордовские, украинские, чувашские, башкирские, даже немецкие (со времен Екатерины) деревни?
Один - два раза в год за мной заезжает Пожарник, и мы с ним едем в этот степной совхоз, ибо на  его территории, среди невысоких безлесых холмиков Пожарник присмотрел небольшое озерцо с мутной водицей, поросшее местами чахлыми камышами. Вопреки моим ожиданиям, в этом озере водятся неизвестно каким образом взявшиеся там караси и раки, ловить которых местное население считает ниже своего достоинства. (Санька утверждает, что карасья икра переносится на лапах летающей дичью, это доказано. Мне нет резона с ним не согласиться.)
Именно этой спесью местных жителей мы и пользуемся безнаказано, ибо встреча с рыбнадзором в такой степной местности нам никоим образом не грозит. В багажнике у Пожарника под брезентом тщательно замаскирован бредешок. Две клячи, для того чтобы растянуть этот бредень, давно уже
спрятаны нами в прибрежных кустах. Дорогу Пожарник помнит отлично, по одному ему ведомым приметам.
По прибытии на место, мы оба раздеваемся догола, но на случай непрошенных гостей надеваем вместо трусов плавки, приводим в рабочее состояние бредень, то есть растягиваем его и привязываем по краям к клячам, после чего лезем в воду и начинаем кругами ходить по озеру вдоль берегов. После того, как мы первый раз процедим воду через ячейки нашего бредня, вода становится еще более мутной. И вот тогда-то в ячейках начинают застревать золотистые карасики и темнозеленые раки. Сделав три – четыре заброда, мы сворачиваем сеть, прячем клячи в кустах, отжимаем плавки, одеваемся и садимся в машину.
Если суммарное количество выловленных нами голов однозначно не превышает двух десятков, мы отправляемя ко мне или к Пожарнику домой, чтобы наши жены пожарили нам карасей и отварили раков. Если же число голов превышает три десятка, мы отправляемся к Сугубому. (Ни к Саньке, ни к Володьке мы никогда после рыбалки не ездим, чтобы не позориться перед ними своими жалким уловом.) Трудности возникают только тогда, когда суммарное количество рыбьих и рачьих голов
лежит в промежутке между двумя и тремя десятками. Тогда мы легко убеждаем друг дружку, что, благодаря двум – трем особо крупным экземплярам, каждого из которых можно засчитать за двоих, а также используя при оценке качества рыбы и раков созданную нами же систему коэффициентов, наш
улов все же превышает три десятка. В результате чаще всего мы все же отправляемся к Сугубому, ибо если одна голова – хорошо, а две лучше, то три головы еще лучше. (Вы, конечно, понимаете, что в данном случае речь идет уже не рыбьих головах.)
Дверь обычно открывает Миша, сын Сугубого и Марианны.
- Кто там, Миша? – тут же раздаются с разных концов квартиры голоса его родителей.
- Две прекрасные синьоры, - отвечает Миша, если мы приезжаем с женами (а именно так чаще всего и бывает.)
- Одни?
- Нет, с ними два дона.
- Какие именно?
- Дон Хосе и дон Педро.
Если же мы прибываем вдвоем, то Мишка заявляет просто:
- Папа, мама! К нам пожаловали дон Хосе и дон Педро.
- Веди их в столовую, - немедленно приказывает Сугубый.
Миша старается во всем подражать отцу, а его отец не перестает изощряться в трансформации моего имени. Записанное в паспорте - Иосиф, а также применяемое Саней, Володей и другими – Джо, Сугубого почему-то не устраивают. Поэтому он постоянно называет меня то на польский лад –
Юзеф, то на немецкий – Йозеф, то на итальянский – Джузеппе, то на испанский – Хозе или Хосе. С этими именами я уже как-то смирился, но ласковые и сокращенные образования от них типа Зепп (на немецкий лад) или Пеппе (на итальянский или чешский) выводят меня из себя, хотя я и стараюсь
не подавать вида. Правда, и Пожарника, и себя Сугубый также старается называть как-то по-своему, а уж никак не Пожарник, и не Сугубый. Чаще всего они оба называют друг друга по отчеству, ибо обоих зовут одинаково - Александрами.
- Привет, Давыдыч! – говорит, например, Пожарник, входя в комнату.
- Привет, Петрович! – отвечает ему Сугубый.
Иногда это звучит так:
- Салют, Дэвид!
- Здорово, Пит!
Сегодня тон задал Миша, поэтому приветствия звучат вот так:
- Приветствую тебя,  дон Диего!
- Здравствуй,  дон Педро! Салют, дон Хосе!
… Не успеваем мы поздороваться с доном Диего, как в комнату из кухни приходит его половина - донна Мария и она же донна Анна.
- Дуня просила передать вам свое до свиданья, - сообщают нам донна Мария и донна Анна в одном лице.
… И тут настало время покончить с темой рыбалки и познакомить вас с Дуней.
В тяжелые сороковые годы, вскоре после окончания войны, Дуня пришла из далекой мордовской деревни в город. Она разыскала там будущих родителей еще не родившейся Марианны и поселилась в их маленькой комнатушке. Родители Марианны и Дуня, (впрочем, как и все жители или выходцы из этой деревни) приходились друг другу дальними родственниками. Дунин муж погиб на войне, а дети скончались от голода и тифа. Сначала Дуня вынянчила Марианну, а потом отец Марианны устроил Дуню работать на тот же завод, где работал сам, и выхлопотал ей место в общежитии. В самый вредный и самый женский цех на заводе – гальванику. Но в другие цеха Дуню брали только уборщицей, а здесь зарплата была побольше, чем у уборщицы, да еще давали молоко за вредность.
Дуня получила разряд, постороила кооперативную квартиру на свою небольшую зарплату, а часть молока относила своей любимице Марианне, оттого, наверное, и выросла Марианна рослой и статной.
После ранней смерти Марианниных родителей, Дуня и Марианна еще больше привязались друг к другу. Появление Сугубого Дуня встретила отрицательно. Разве такого старого, да еще в добавок разведенного желала Дуня для своей ласточки? Но после рождения Миши, Дуня примирилась с тем, что Сугубый на десять лет старше Марианны, и безропотно вынянчила Мишу, как когда-то она же вынянчила его мать. И Марианна, и Сашка Сугубый, даже Миша всегда называли Дуню только по имени. Не удивительно, что и мы все тоже называли ее не иначе, как по имени – Дуня.
По своей привычке сочинять усные рассказы, Сугубый немедленно ввел в них Дуню и теперь в каждый наш приезд рассказывал нам очередную новеллу из бесконечного цикла “Дуня и “Семнадцать мгновений весны” ”. Поводом к этому послужила Дунина любовь к этому телесериалу, сделанному по одноименной повести Юлиана Семенова.
Сначала Дуня вроде бы стала интересоваться у Сугубого, что такое “характер нордический”, и у кого из нас такой характер. Так как сейчас уже выросло поколение, которое не видело этот телесериал, мне придется дать кое-какие разъяснения. В фильме используется такой прием, как голос за кадром, читающий служебные характеристики персонажей фильма – генералов и офицеров третьего рейха.
Как правило все эти характеристики заканчивались стандартной фразой “характер нордический”. Не знаю из каких соображений, может быть, просто, чтобы отвязаться от Дуни, Сугубый сказал ей, что “характер нордический” у Саньки. После этого Дуня стала смотреть на Саньку с немым восторгом и обожанием. Сугубый даже утверждал, что Дуня тайно в него влюблена, но только врожденная порядочность и повышенная скромность не позволяют ей написать Саньке письмо, как когда-то Татьяна Ларина написала Евгению Онегину.
Но потом Сугубый отказался от этой версии и пришел к выводу, что Дуня влюбилась не в Санькин нордический характер, а в голос Копеляна, который вышеупомянутые характеристики зачитывал.
Впрочем, вскоре и этой версии была дана отставка. На смену пришла новая трактовка: оказывается Дуня влюбилась сразу в двух гитлеровских генералов – Мюллера и Шелленберга. Более того, оказалось, что содержание фильма она трактует довольно своеобразно, считая Штирлица отрицательным персонажем, а Мюллера и Шелленберга положительными героями. Ее, вроде бы, ввели в заблуждение обаятельные улыбки Броневого и Табакова, игравших этих немецких разведчиков. Что нам было доподлинно известно и подтверждалось Мишей и Марианной, это то, что уговорить Дуню, что оба эти персонажа являются нашими страшными врагами им так и не
удалось.
Дуня страдала из-за своей ветренности и решила в конце концов выбрать из них кого-либо одного. После долгих и мучительных сомнений, выбор пал на Броневого. Этому способствовали следующие обстоятельства. Во-первых, фамилию Маляр (так Дуня переделала фамилию Мюллер) ей было
произносить несравненно легче, чем Шелленберг. Во-вторых, она посчитала, что персонаж Табакова слишком молод для нее. Были еще соображения, но сейчас я уже их всех не помню.
Короче, Дуня решила писать  Броневому письмо и, зная от Марианны, что Сугубый уже написал одну книгу, решила поручить сочинение этого письма профессионалу. Когда мы пришли, Сугубый как раз занимался сочинением этого письма. Начиналось оно так:
“Дорогой Маляр-Броневой! Пишет Вам неизвестная, но преданная Вам Дуня, имени которой Вы так никогда и не узнаете …”
Но здесь наше появление застопорило сочинение письма, и если окажется, что оно так и не было отправлено, то вина за это целиком и полностью ложится на меня и Пожарника, прервавших творческий процесс писателя Сугубого.
Марианна, Пожарница и Джося отправляются на кухню жарить карасей и варить раков, а мы с Пожарником помогаем Сугубому, виноват, дону Диего накрывать скатертью стол, расставлять тарелки, вилки и ножи. Впрочем, вы и сами прекрасно знаете, что в таких случаях должны делать хозяин и его гости…

*  *  *
Скажу откровенно, в одном мелочи я все же обманул читателя. Я написал свой рассказ в настоящем времени, а надо бы в прошедшем. Нет больше Пожарника. В молодости, после окончания пожарного училища он деcять лет проработал то ли на урановом руднике, то ли на обогатительной фабрике (сам
он об этом не распространялся, а мы особенно не распрашивали), пока Пожарница не настояла на его переводе в наш город.
Вот уже несколько лет, как друзья сообщили мне, что Вислоцкий Александр Петрович, описанный мною как Пожарник, скончался. Светлая ему память…