Наследство, переданное через века что связывало константина роше

СОДЕРЖАНИЕ

1. Пророческое послание Константина Роше Афанасию Фету
2. В песнях Бога славить
3. Отвергнутое и… принятое наследство
4. Нет замены незаменимому, и все же…
   (Константин Роше и Саша Черный)
5. Эхо голосов перекликающихся судеб


1. ПРОРОЧЕСКОЕ  ПОСЛАНИЕ   КОНСТАНТИНА  РОШЕ
   АФАНАСИЮ ФЕТУ

В шесть часов вечера 28  января / 10 февраля 1889 года в одном из залов «Эрмитажа» торжественно праздновался творческий юбилей Афанасия Афанасьевича Фета – пятидесятилетие Музы.  Можно лишь представить,  сколь много великих людей, составляющих цвет России, пришло в этот день его поздравить, и каков был поток писем и сердечных приветствий со всех концов страны в адрес блистательного поэта-созерцателя, всю жизнь свою положившего на то, чтобы в чистом, ясном и отточенном до совершенства слоге  выразить невыразимое, к неприкасающемуся и святому благоговейно прикоснуться и во всей неизбывной красе раскрыть перед читателями  непередаваемо-прекрасный образ нежно любимой своей Музы.

Поющие люди всех возрастов и сословий благодарно и искренне отозвалось на голос неизъяснимо совершенного, что не переставая звучал в любящем сердце поэта. Одним из них был сорокалетний Константин Константинович Роше, несомненно, принадлежавший к той же плеяде поэтов «серебряного века», что и Афанасий Фет, и, быть может, как никто другой, понимавший, что гений Фета, по крайней мере, в  открытой и блестяще разработанной им области русской поэзии, уже не будет превзойден никогда. 

Константин Роше приготовил к юбилею столь любимого им Мастера свое послание. Вот оно, перед нами:


      А.А. ФЕТУ
    28 января 1889 года

Полвека ты поешь, и преданная Муза
На краткий даже миг не прервала союза,
С тобой, пленительный певец!
И на чело твое блистающий венец
Она теперь с любовью возложила,
И в радужной его оправе совместила
Все, чем богат твой дивный стих:
Алмазы крупные чистейших вдохновений
И жемчуг звонких рифм твоих,
Грань легких строф, блеск ярких выражений,
Заката яхонты и изумруд лугов;
Опал туманов предрассветных,
Эмаль небес, и вянущих лесов,
Оттенки золота и красок разноцветных,
Мерцанье тихих звезд и отблеск сонных вод,
И вечные цветы классических красот.
И в день торжественный, – день свадьбы золотой,
С твоей подругою – Поэзией святой,
Когда к тебе, со всех концов России
Несется гул похвал, когда друзья – витии
Слагают гимны в честь твою,
Внимая радостному пиру,
Безвестный, я мою настраиваю лиру,
И робко песнь тебе пою.
Завиден жребий твой: в поэзию свою
Так много ты вложил высокого искусства,
Любви и тонкой красоты,
Так много искреннего чувства,
Что звук твоих чудесных песнопений
До отдаленнейших достигнет поколений,
И вечно дорого, поверь мне, о, поэт,
России будет имя «Фет»!

Хочется верить, что Роше был  в числе приглашенных на праздничный вечер и имел честь лично прочесть свое пророческое  послание юбиляру в кругу близких по духу людей.  Бог весть. И пророчество Константина Константиновича в точности исполнилось («звук твоих чудесных песнопений до отдаленнейших достигнет поколений, и вечно дорого, поверь мне, о поэт, России будет имя «Фет»»), и мы, живущие век спустя, живые тому свидетели! 

Но представим себе, каково же было изумление Роше, когда 70-летний старец, в ответ на горячие поздравления друзей, разразился изумительно чудесным стихом, в котором неувядаемое очарование юности ощущалось столь же явственно, как и  размеренные волны   покойно-сдержанных, удивительно гармоничных музыкальных фраз, возводящих и чтеца и слушателей к безмятежной умиротворенности  «небесного возраста», в меру зрелости которого Господь призывает прийти каждого из нас ко скончанию земных дней своих. 

На этом юбилейном  вечере, среди сердечных друзей, родных и учеников,  Афанасий Фет,  приближаясь к безмятежному закату  дней своих,  присутствовал, воистину, как смиренный подражатель апостолу Любви, любимому ученику Господа, Иоанну Богослову, удостоившемуся в молодости чести возлежать на персях у Самого Спасителя, а затем все свои многотрудные дни, до глубокой старости  апостольским служением и любовью ко многочисленным ученикам как бы повторяющему эти незабываемые минуты – величайшие минуты в истории Земли, – когда Бог принимает человека, припадающего к Его груди. И Фет, много веков спустя, пусть в несоизмеримо меньшем масштабе, в меру сил своих, невольно ограничиваясь лишь областью «чистого искусства»,  подражает образу  служения апостола и, конечно же, не задумываясь об этом, благословляя, прижимает к своей слабеющей груди  любимых учеников,  друзей и близких – всех уже  ставших для него «родными и кровными» поющих людей, тех, чьи сердца отозвались на песни сердца поэта, сотворенные его добрым гением, его вдохновенным Ангелом, которого автор именует Музой:   

«НА ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЕ МОЕЙ МУЗЫ»

На утре дней все ярче и чудесней
Мечты и сны в груди моей росли,
И песен рой, вослед за первой песней
Мой тайный пыл на волю понесли.

И трепетным от счастия и муки
Хотелось птичкам Божиим моим,
Чтоб где – нибудь их налетели звуки
На чуткий слух, внимать готовый им.

Полвека ждал друзей я этих песен,
Гадал о тех, кто им живой приют;
О, как мой день сегодняшний чудесен! –
Со всех сторон те песни мне несут.

Тут нет чужих, тут все родной и кровный,
Тут нет врагов, кругом одни друзья! –
И всей душой за ваш привет любовный
К груди своей вас прижимаю я.

Созерцающий закат своих земных дней, слабеющий старец Афанасий Фет, с любовью прижимает к груди всех тех, для кого он пришел на землю,  –  петь и любить, – и для кого еще будут звучать, до скончанья веков, его дивные благоуханные стихи. В своей предвечерней песне он, как и всегда,  обращался ко всем, кто слышит его.

Быть может, кто-то возразит, что ни о чем подобном Фет тогда ни думал. Но служение поэта ведь, по природе своей, таково, что он сам не всегда в силах постичь весь сокровенный, символический смысл написанных им строк, посвященных некоему, для него милостью Божьей открывшемуся, крохотному подмножеству Великого. И смысл этот бывает раскрыт, порой, лишь в веках – когда наступает срок.

Конечно же, Афанасий Фет получил к юбилею огромное количество поздравлений, и послание Роше было лишь малой песчинкой средь них. Но поэт не хотел оставить без ответа ни один знак внимания, ни одно из искренних слов любви.  Друг Фета, поэт Яков Полонский,  посоветовал «Всем  присутствующим на юбилее раздать печатные экземпляры стихотворения и послать их тем, от кого пришли телеграммы – вместо того, чтобы такое заявление благодарности печатать в газете». Просьба была в точности  исполнена.

Один искренний порыв вдохновения может вдохновить многих, и каждый из вдохновенных, в свою очередь, становится источником вдохновения, –  в этом заключается одна из тайн служения поэта. И вот, услышав из уст Фета стихотворную речь «На пятидесятилетие моей Музы», вдохновленный Роше тотчас  (судя по датам стихов) пишет блестящий ответный экспромт, который, возможно, был и прочитан тут же, на юбилее:


Какое сладкое волненье,
Какой восторг я испытал,
Когда твое стихотворенье
И твой ответ я прочитал!

Верь, силой свежести чудесной,
Что бьет ключом в твоих стихах,
Ты, будто «влагою небесной»,
Врачуешь скорбь в больных сердцах.

Они, как крылья Серафима
Возносят мысли к небесам,
Созвучья их неизъяснимы
И сладостны, как фимиам.

И часто звуком благодатным,
Аккордом кратким, но живым,
Ты сердцу делаешь понятным,
То, что казалось необъятным,
Что обнял ты лишь, гением своим.

…Круг друзей, соратников по перу, людей одного духа. Фонтан вдохновения. Потоки красноречия. Сокровенные слова искренних восторженных признаний, чуждых лести и ложной похвале. Ненадолго на  маленьком островке земли восстановилось царство гармонии, и люди пели, говорили и думали стихами. А с ними душою праздновали радость редкой счастливой встречи  и все поющие люди России, даже те, кто  не знал  Фета  лично или был рассеян по всем уголкам страны…



2.  В  ПЕСНЯХ  БОГА  СЛАВИТЬ

Символически, несомненно, все происходящее в тот вечер, 28 января  1889 года, играло очень важную роль в русской поэзии. Одно лишь событие, само по себе, не говоря о свершившихся благодаря ему судьбоносных встречах,  было символом. Праздновался 50-летний юбилей Музы поэта, который, дожив до преклонного возраста и познав неизмеримую земными мерами высоту трагически разделенной взаимной земной любви, смог оставаться столь же юным душой, как и в миг первой встречи с Музою светлой – прекрасной. И пятьдесят лет спустя (!) Поэт был по-прежнему, верен своей первой, неисчерпаемой и вечной любви к поэзии, – он всю жизнь сослужил ей в ее служении Богу.  И всю жизнь они были рядом, он и Она, его Муза, светлейший небесный Ангел, невыразимая и неприкасающаяся, всю жизнь питала его надеждой на вечную встречу, ради которой лишь и терпят поющие люди все земные тяготы, скорби и разлуки. И Она, его нежная Муза,  то в отзвуках песен чудесных,  то в сладкозвучии совершеннейших рифм, то в чуткой своей тишине, – той, что  громче земных многогласий бывает,  каждый миг все звала и звала поэта в родную наднебесную страну, где изглажены будут морщины веками длящихся земных витиеватых историй, и, наконец, навсегда свершится вся неизъяснимая полнота евангельских блаженств.

И оба поэта, Афанасий Афанасьевич Фет и Константин Константинович Роше,  пусть каждый по-своему, но в главном – удивительно сходно, славно прошли этот трудный, тернистый невидимый плотским глазом духовный путь, лишь внешне кажущийся гладким и безмятежным. Ведь путь поэта, на самом-то деле, труден и опасен, потому что велико и возложенное на поэта  бремя служения, и много дано ему ради того, чтобы многое он совершил во спасение многих. Поэты – они рождены ведь как Божии легкие птицы – чтобы смотреть на Бога, и ликующую песнь свою о Боге петь Богу и людям. Петь, пламя любви и веры в остуженных человечьих сердцах возжигая.  А если поэт, отклонившись от предназначенного Богом служения, согласится устремить свой духовный взор в пестроту-суету современья или, что еще губительней и страшнее, в зияющие пучины невиданной силы страстей, ими упиваясь и их, (о Боже!), до погибельной глубины прозревая, то по всей земле он в своих анти-песнях и анти-стихах, анти-гимнах и анти-поэмах будет сеять сорные семена страстей и искушений, через которые многие от праведного пути могут  уклониться. И чем светлее и ярче сияет в поэте  данный ему Богом талант, тем большим людям он во спасение служит. И обратно, чем сильнее талант, тем больше зла и разрушений может принести его обладатель, если от Бога отвернется и голос тихий Божий, к Любви зовущий, в себе упрямо заглушит.

Любимый ученик Господа, апостол Иоанн Богослов – он поэт был, он был сердцем радостен и безмятежен, и не за это ли превыше всех других учеников Господь его любил, и даже судьбу ему особую среди всех апостолов уготовил: пребыть. Не умереть, не быть убитым, но пребыть…  Велика сия тайна, и мы надеемся, что откроется она чадам Христовым в последние времена, и от этого великое утешение им всем будет… Ведь недаром зовут Иоанна Богослова апостолом Любви – значит ближе всех людей на земле он был к Любви-Богу. И, быть может, за это пошлет его Господь утешить нас, христиан в последние предрассветные годы, когда весь мир во лжи ложно процветать будет, в слепоте своей мирской не замечая, как духовная  тьма вечная, кромешная  покроет землю по причине  нераскаянного нашего зла, которое Чашу терпения Бога до краев переполнит.  И  тогда да утешит нас и укрепит апостол Любви, пребывая с нами, чтобы за три года да еще за полгодика не погибли мы раньше срока, живя изгоями среди ослепительного кромешного зла… И иже с ним, мужи великие и Святые, прошу Тебя, Господи, пусть утешат нас!..

Вот и срок наступил, чтобы каждому из нас и самого себя и друг друга еще раз предупредить, сколь велико служение поэта-певца на земле: в песнях Бога славить, самим ежемгновенно в песнях этих из пепла погибельных забот и помышлений воскресать, и вновь молиться и петь – в строках и звуках, в камнях и созвездьях – неподвластными никому, кроме Бога, песнями любви многие и многие сердца, ради славы Божией, из теплохладной погибели воскрешая. И, ради страха Божия, помнить о том, что, как писал объятый любовью Данте, в самых темных и безысходных кругах ада, к которым даже светлейшим Божиим Ангелам, злу непричастным и неподвластным, при исполнении своего спасительного служения в Божией Воле мерзко прикоснуться бывает,  –   там приготовлено место поэтам, употребившим свой Божественный Дар во зло, а не во благо. Задумаемся об этом, братия, подумаем крепко!

И пока есть еще время, пока не скончались наши дни, будем петь и любить Славу Господню, послужим на земле ее летописцами, станем слагать песни любви и надежды, – и, я верю, Господь укажет нам для этого неисчислимое множество благозвучнейших мысленных форм, образов и напевов лишь для того, чтобы привести возлюбленных чад  Своих к Себе, Превысшему самых легчайших  и совершенных  форм и Высочайшему всех степеней безмолвия и света.

Такова суть служения поэта, и, как любое дело на земле, оно должно, от поколения к поколению, передаваться из рук в руки, из уст в уста, от сердца к сердцу. И потому в прерванности, изломанности наследования поэтического служения трагедия поэтов серебряного века была сродни той общей беде, которую переживала вся Россия и вся земная церковь Русская: дети отказывались слушать отцов, ученики как бы попирали ногами заботливо переданное им благословенное наследство учителей. Так, словно намеренно, не уразумев попущения Божия, юный век двадцатый небрежно бросил под спуда копыт предрагоценнейший, – слов нет, чтобы найти точнейшие слова – поющий жемчуг, взращенный в, полупрозрачных, наполненных светом надежд перламутровых стенах  неторопливо-созерцательного  серебряного века, лишь смутно догадывающегося о скором изломе времен и предстоящем безумном нелепом  галопе истории.

И вот, величайшему поэту серебряного века Афанасию Фету – семьдесят, и у него еще есть благословенные преемники, люди одного с ним духа, такие, как Константин Роше, которому в то время лишь исполнилось сорок. Но преемникам уже некому будет во всей полноте передать унаследованное ими, неподвластное времени наследство.



3. ОТВЕРГНУТОЕ  И…  ПРИНЯТОЕ  НАСЛЕДСТВО

Наступило последнее десятилетие «серебряного века». Отзвучал, дивными красками отсверкал на небосклоне поэтической России юбилей непревзойденного Мастера  – великого Фета, сумевшего ярче и удивленнее своих собратьев по перу открыть и воспеть небывалую грань красоты мирозданья и быть первопроходцем в чудесной области безбрежной и прекрасной страны-Поэзии – области «чистого искусства». И вместе с ним, и вслед за ним, плеяда  славных и искренних поэтов того времени, – и Константин Роше был лишь одним из них – сохраняя традицию преемственности, обживала и открывала изумленному миру эту удивительную область идеального, одновременно расширяя ее и  создавая свои дивные и неповторенные миры, наполненные мысленной музыкой и ритмом  их трепетных, вечно  юных сердец.

Подходило к концу, исчерпывалось время, отпущенное «серебряному веку» на созидание в вечности своего прекрасного поэтического образа: легкого,  неторопливого и размеренно-плавного,  не нуждающегося в причудливых ритмических орнаментах и  не стремящегося быть выше себя, а поэтому и совершеннейшего в своем непревзойденном и почти позабытом теперь благозвучьи. 

И уже вот-вот готово было наступить время, когда, очарованные безграничной свободою юности,  смело оседлают  крылатых трепетных коней молодые поэты беспокойного 20-го века и отчаянно, вскачь, понесутся по русскому  бездорожью  «сквозь кровь и пыль» [строка из стихотворения Александра Блока – А.Р.], свернув с узкого спасительного пути, чтобы  искать Бога на широких  путях погибельных.

– Зачем, зачем же вы не услышали, бедные доблестные 
рыцари-бунтари, тихий вдумчивый голос благороднейших поэтов уходящего «серебряного века», которые были Вашим учителями!  Зачем же, зачем вы позволили племени вражескому похитить или полонить Ваш Богом данный талант!

…Вот уже затуманился взор молодого Блока, и он, устремившись к неясным расплывчатым силуэтам, увидел любимую Русь в образе все еще красивой, но уже загадочно объятой грехом Незнакомки.  Он увидел  Ее в губительных объятиях злобно ликующего Скифа-хаоса. Ее, прекрасную, доверчиво обманываясь свободоподобным ликом виденья, созерцал он в пленении вырвавшихся на волю, не сдерживаемых никем стихий. Но и его душа из неживого тяжелого плена все еще видела и верила,  что Россия  восстанет, «не пропадет, не сгинет», но лишь будет у нее «одной заботой боле». Но как и когда все выправится, молодая когорта поэтов уже не могла различать; вихрь времени стремительно подхватывал и уносил ее за собой, в тяжелые горнила испытаний, где только неусыпающая Божественная Совесть человека, не рассчитывая ни на какое подкрепление, должна была сама, вновь, словно в первый день грехопадения, ощущать свою оставленность и идти, и идти вновь нетореной тропой к Богу, устремляясь подчас, – без проводников, без ориентиров и дорог, – совсем в противоположную сторону.

И на смену поэтам-созерцателям вскоре придут  поэты-рудокопы, с яростью устремляющиеся в саму преисподнюю, чтобы, подобно Маяковскому, перебрав «единого слова ради тысячи тонн словесной руды», так и не найти то, что искали, потому что искали они не там, где слово заветное обитает. (Обратим внимание, что революционный поэт использует в этой фразе, по существу,  ритмически-звуковой строй богослужебных текстов, которые в детстве, несомненно, слушал, и  устойчивую, Богом данную  гармонию которого не могла не ощущать даже душа поэта-богоборца.  То есть, на сознание поэта накатывалась как бы волна хаоса «извне», но внутри душа, возбуждаемая божественной совестью, все еще слышала гласы Божии и их тихо пела – А.Р.)

Простим же, братия,  даже непростительные ошибки заплутавшим и сбившимся с дороги поэтам, ведь они не ведали, что творили, и их трагические ошибки теперь служат всем нам в назидание. Дабы не дерзнул никто из поэтов идти лишь своим путем, оставив Бога, но чутко слушал бы внятный голос Отчий и шел лишь самым тесным путем спасительным, и выполнял то служение, которое ему одному на всей Земле дано от Господа. Да не ради своего превозношения над другими дано, а для того, чтобы все вместе поющие люди Земли сочетанием своих голосов составили прекрасный, стройный хор, в этом ангелам земным уподобляясь. А сие только и возможно, когда у всякого – тесный путь, да не тот, который сам выбрал, но тот, что Богу угоден.

И вот прошла по земле, вместе с новым веком, целая когорта новых поэтов, и я верю, что многие из них пришли к Богу, потому что Он милостив, и за их чуткие сердца, даже в хаосе века 20-го не разучившиеся петь о любви,  Он открыл им к Себе дорогу. Но беда в том, что, отвергнув духовные ценности христианства, оставив в пренебрежении святую Православную веру, поэты эти уже не могли стать в полной мере наследниками служителей музы серебряного века, то есть, по существу, они отвергли  оставленное им бесценное наследство.

А поэзия Роше… Его милосердное слово, исполненное любви и сострадания,  не было услышано. Оно, до срока, лежало под спудом, и здесь, на земле, не приносило плода. Но теперь, в радостные годы возрождения Православия,  поэма его души, как настоявшееся столетнее мудрое вино, быть может, станет той малою целительной каплей, которая переполнит души многих, и слово любви, слово истины, слово сострадания и милосердия взрастет в открывшихся Слову сердцах и принесет свой прекраснейший плод.

Да – да, не случайно именно теперь, сто лет спустя, поэзия Константина Константиновича Роше, как глубоко в безмолвных подвалах совести выдержанное драгоценное вино,  вновь увидела свет, и я верю, возлюбленные братья и сестры мои, поющие люди России, что век пролежавшее под спудом Слово поэта будет наконец-то услышано. И юные отважные сердца, жаждущие правды и чистоты, исполнившись той же радости Богообщения, какая дана была Константину Роше, придут, легко и просто – каждый в свой день – придут, и распахнут пред Любовью двери своей души, и будут петь и петь на земле неиссякаемые песни Вечной Любви и юности.  И они споют, они успеют спеть и сказать все то, что не смог из-за слабых сил человеческих, в полной мере выразить прекрасный русский поэт Константин Роше, человек великого и щедрого сердца, душа которого после смерти, я верю, уже радостно поет победную песнь в чертогах вечного блаженства.

И через лучшие, светлейшие песни обратившихся ко Христу русских поэтов пусть на земле вновь воскреснут  тончайшие и почти позабытые ныне понятия о долге, чести, совести, любви и благородстве, которые взрастила в народе нашем Святая Православная Церковь,  бесстрашно идущая по святым  дорогам любви, заповеданной нам самим Господом  Иисусом Христом. И этими простыми прямоезжими дорогами, оставленными человечеству в наследство  апостолами и их учениками, и учениками учеников, и пришла к нам через века Любовь, о которой Господь сказал на земле: «да пребудет!».

И Любовь была с нами, шла невидимо совсем рядом все эти годы богозабвения, мятежа и разгула, потому что цепь верных чад Ее ни на миг не прерывалась. Удерживаясь порою в одном единственном, изнемогающем от непосильной легчайшей ноши человеке, Любовь пребывает с нами – и в таких вот веками забытых книгах, как книга стихов Роше,  в извлеченных из пыльных архивов нотах, протоколах допросов и полуистлевших, (но нетленных, нетленных!) дневниках репрессированных за веру Христову священников и мирян. Она, вечная и непрекращающаяся Любовь, пребывает с нами  в открывающейся нашим мучительно проясняющимся духовным очам славе подвигов христиан - новомучеников и исповедников двадцатого века. Она с тихою нежностью все ждет и ждет нас, то ясно сияя  в распахнутых детских очах, то радостно нам иногда сообщая о состоявшихся, несмотря ни на что, состоявшихся промыслительных встречах людей, друг друга любящих и, значит, друг другом любимых.

И, лишь наполнив пространство земное простором Любви, мы сможем достичь того высочайшего – без слов – взаимообожествления и взаимопонимания,  какое так нежно и твердо, как бесценное духовное наследство, завещали нам миссионеры – первопроходцы Русского Севера, Сибири и Алтая, святые преподобные отцы, – все уподобившиеся ангелам, великие Духом Господни Слуги. И я верю, что эти светорадостные, освобождающие дни Русской земли уже недалече, и скоро  наступит пора, когда, словно в столетнем отражении исправляя зеркально искривленные события начала прошлого века, мы станем  счастливейшими из людей, счастливейшим из народов, который сможет во всей полноте принять благодатное, благословленное спасительное духовное наследие прошлых веков, и из всего прошедшего, былого, взять самое драгоценное, лучшее, святое и сохранить его, а если благословит Господь, то и преумножить.



4. НЕТ ЗАМЕНЫ НЕЗАМЕНИМОМУ,  И ВСЕ ЖЕ…
(Константин Роше и Саша Черный)

В середине 1890-х годов Константина Роше постигла тяжелая и невосполнимая утрата – смерть любимого приемного сына Сергия, который, по-видимому, являлся обладателем небывалых даров духовных, поскольку вдохновил Роше на создание многих лучших стихов. Бог весть, возможно это и был тот самый духовный наследник, которого так ждал поэт, чтобы передать из рук в руки, от сердца к сердцу унаследованные им самим сокровища поэзии «серебряного века». Но любимый ученик и приемный сын Сергий умер, потому что на Земле ослабевала любовь, и  зачарованный мир, отвергая тихие легкие песни ее, уже безрассудно призывал в угоду  себе иных певцов, пусть даже искренних и талантливых, но, увы, слишком часто оставляемых благодатью…

И Роше остается один. Он ищет утешения в еще более активной  благотворительной и филантропической деятельности, потому что, спеша от одного доброго дела к другому, ему легче было удерживать в подчинении невыносимую скорбь утраты,  которую во всей глубине ни с кем из людей он не мог разделить. Словно в лице приемного своего сына оплакивал Константин Роше всю Православную русскую духовную традицию, которую, казалось, некому было передать, потому что способные воспринять или умирали, или убиты были, а духовные очи тех, кто приходил им на смену, оказывались помрачены отражениями кривых зеркал мятежной современности. И, тем не менее, наследие, хранимое поэтом, должно было быть передано через века, и оно все–таки было передано детям отдаленного грядущего, пусть не в полной мере и, порою, даже  неявно и вопреки желанию новых поколений, пришедших на смену современникам Константина Роше. Но и на этой стезе ждали поэта вереницы скорбей,  горьких разочарований и трагических подмен – ему во страдание, а,  иным – во спасение…

…Случайно прочитав в одной из крупнейших газет того времени «Сын Отечества» от 8 сентября 1898 года статью начинающего журналиста Александра Яблонского о «горестной участи несчастного юноши, брошенного семьей» (а на самом деле – бежавшего от родителей – А. Р.), Роше принимает «изгнанника» в свой житомирский дом. И вместо безвременно ушедшего приемного сына Сергия в жизнь Константина Роше, по попущению Божьему, приходит другой воспитанник – носитель духа нового, революционного века, в котором Роше тщетно стремился найти своего преемника. Это был… Александр Гликберг, тот самый, что вскоре станет известен в литературе под псевдонимом «Саша Черный». 

В краткой биографии Александра читаем: « Александр Михайлович Гликберг появился на свет 1/14 октября 1880 года в Одессе, в семье провизора. В девять лет был крещен, а  в пятнадцать, по примеру старшего брата, бежал из дому от «тяжелого родительского гнета». Тетка – сестра отца – отвезла его в Санкт-Петербург, где он, в качестве пансионера, продолжал учебу в гимназии, но когда его за «двойку по алгебре» исключили из гимназии, он, фактически, остался без средств к существованию. Отец и мать перестали отвечать на письма блудного сына с мольбой о помощи…»

Трудно сказать, что стало бы с Александром Гликбергом, если бы Роше  в это критическое для юноши время не дал ему приют, не поддержал теплым и ласковым отеческим словом, не преподал бы озлобившемуся юному волчонку уроки добра,  честности и чести. Трудно представить, в какие еще темные глубины мог упасть Александр Гликберг, если бы в его судьбе не принял участие Константин Роше. Но можно с уверенностью сказать также и о том, что новый воспитанник сыграл в судьбе Константина Роше неутешительную роль, и обратно: соприкосновение судеб Роше и Гликберга было спасительным для последнего. Но не соприкоснуться эти судьбы, по-видимому, уже не могли, как не мог век двадцатый не пройти по земле на смену своему старшему непонятому смиренномудрому брату.

Юноша Александр Гликберг обладал несомненным литературным
дарованием, и это, по – видимому, сыграло решающую роль в его судьбе – ведь Роше все еще надеялся, что найдет преемника и сумеет передать воспитаннику ту заветную тайну наследования поэзии серебряного века, которой он обладал как поэт и христианин. И, надо полагать, именно от Роше получил Гликберг первое посвящение в поэзию. Но, самое главное, беззаветный и «неисправимый» филантроп Константин Роше, терпеливо перенося ироничные обвинения в «провинциальном Дон–Кихотстве», сумел, как свидетельствуют биографы, «преподать юному воспитаннику понятия о долге и чести, которые в прагматическом 20-м веке выглядели старомодными». А ученик –  воспринял лишь столько, сколько смог…

Сначала все складывалось почти благополучно, и Житомир стал для Александра Гликберга словно второй родиной.  Константин Роше терпеливо пытался приобщить  нового воспитанника к делам благотворительности, даже брал с собой в Поволжье для помощи голодающим беднякам. Так, в газете «Волынь» за 30 мая 1899 года среди участников поездки на Волгу вместе с К.К. Роше упоминается  и « ученик 6 класса Гликберг». Но… Александр Гликберг был почему-то разочарован благотворительной деятельностью своего наставника и скептически к ней относился, что и немудрено для иронического юного ума, задачей своей ставившего (по крайней мере, в те годы) поиск и высмеивание несовершенств во всем, но не обременяющего себя тем, чтобы и в несовершенном увидеть Божественный Промысел, и, следуя Промыслу, стать орудием Божиим в исправлении временных  земных несовершенств и изъянов.

Таков был склад ума юного Гликберга, и сообразно с этим, устраивалась и его судьба. Из биографии читаем: «Отслужив 2 года в 18 Вологодском пехотном полку в качестве вольноопределяющегося, Гликберг начинает сотрудничать в газете «Волынский вестник», открывшейся 1 июня 1904 года. Однако, вести здесь фельетон ему довелось недолго: всего через два месяца газета прекратила свое существование…
 
Обуреваемый честолюбивыми мечтами, Александр Гликберг  решает перебраться в Санкт-Петербург. На первых порах его приютили родственники Роше (К.И. Диксон, племянник К.К. Роше),  Вскоре, в 1906 году,  в Санкт-Петербурге вышла и первая его книжка «Разные мотивы» под собственной фамилией автора: А.М. Гликберг. В том же году и в той же типографии «Электропечатня» П. Кровицкого на Разъезжей, № 6 была набрана книга стихов К.К. Роше «Поэма души». Отсутствие сведений об издательстве позволяет думать, что обе книги изданы на средства К.К. Роше. «Разные мотивы»  А.М. Гликберга и «Поэма души» К.К. Роше прошли незаметно. Изданы они были в «дни свободы», бесцензурно, и откликов на них в печати не обнаружено (по другим сведениям, тираж книги «Разные мотивы» был арестован, и по этой причине никаких отзывов в печати о нем не последовало – А.Р.).

К.И. Диксон был редактором сатирического журнала «Молот», а издателем журнала -  его жена.  В доме Диксонов нашел молодой поэт не только приют, но и внимание к своим ироническим произведениям. Однако,  участие его в работе журнала, в частности, публикация тихотворения «Словесность» сыграло не последнюю роль в закрытии «Молота», уже на 2-м номере…»

Поразительно, но в одном единственном сатирическом стихотворении «Словесность» Александр Гликберг, с явным упоением, умудрился употребить столько бранных и площадных слов, сколько   не отыщешь и во всех стихах его недавнего наставника.  Константин Роше тоже писал сатирические стихи  («После бала», «Современная добродетель» и другие). Но в своей сатире он был полон надеждой на  исправление, прежде всего, самого человека, доверительно обращаясь к тому, что в душе читателя хранится свято и сокровенно (см., например, его стихотворение «Сестре», где Роше пророчески предупреждает про «могущество и мрак холодного разврата», которые выйдут на землю из кипящего «моря зла», подобно апокалиптическому зверю – мы все это уже воочию видели и видим):

СЕСТРЕ

«Злобою сердце питаться устало:
Много в ней правды, да радости мало»!
Некрасов
   
Когда измученный недугом, утомленный,
Борьбой за жизнь, ожесточенный
Утратой светлых грез, надежд и упований,
Я, градом злых, язвительных названий,
Потоком желчных слов и пламенных речей
Клеймлю позорные деяния людей,
Лишенных чести, совести и веры,
И привожу ужасные примеры,
Их гнусных и жестоких дел;
Когда я говорю про тягостный удел
Рабов высоких убеждений,
Тех, что соблазны наслаждений,
Наживы темной, грабежа,
Не совратят на ложный путь,
Которых режет без ножа,
Которым не дает вздохнуть
Шабаш разнузданных и подлых вожделений;
Когда, под тяжестью мучительных сомнений,
Я говорю, что море зла кипит
И на земле, в грядущем, водворит
Могущество и мрак холодного разврата, – 
Поверь мне, что в душе измученной моей
Не ненависть звучит, что я люблю людей,
Поверь, и не суди озлобленного брата!
Ведь если я так страстно негодую
И так сурово их клеймлю,
То потому, что я о них тоскую,
Что их мучительно жалею и люблю.
Они – венец великого творенья,
В них луч бессмертия горит,
Они – Творца подобье, отраженье,-
Зачем же зло над ними так царит?
Зачем они преступно погасили
В сердцах предвечный свет божественной любви,
Зачем же совесть потопили
В пучине злобы и крови?
 
   .  .  .
 
И если б смерть моя, иль тяжкие страданья,
Могли зажечь в сердцах людей любовь,
Я отдал-бы, поверь, без дум, без колебанья,
Им все: и жизнь мою, и кровь.

У Александра Гликберга – все по-иному…  Будучи, несомненно,  наблюдателен и талантлив, он (хочется надеяться, что неосознанно, невольно, вследствие неведения духовного) ищет темные стороны в душе человека и обращается к ним. Это проявляется, увы, не только в «Словесности»,  подстрекательство которой еще выглядит довольно безобидно, по сравнению со встречающейся в его «литературе» клеветой на св. праведного Иоанна Кронштадтского,  насмешками над прославлением Серафима Саровского, пренебрежительными высказываниями о святом царственном страстотерпце Николае Втором и о высших чинах государства Российского, нелепым злорадством по поводу убийства в Москве великого князя Сергея Александровича и т. п.. 

Какие же силы принуждали «свободолюбивого» Александра Гликберга столь неприязненно относиться ко всему тому, что составляло и ныне составляет неувядаемую славу России?  Ответ очевиден: это были силы богоборческие, пленившие миллионы российских людей своими тлетворными идеалами,  и принесшие нашей стране неисчислимые бедствия и страдания.  Но среди этих обманутых – одни лишь бездумно повторяли и приводили в исполнение то, что видели, слышали и читали в тогдашних средствах массовой информации, другие же, наделенные творческим талантом, становились одновременно и выразителями и создателями «общественного мнения». Ответственность последних за содеянное и сказанное значительно выше, и Гликберг, несомненно принадлежал к их числу…

Почему же обладатель столь высокого поэтического дарования Александр Гликберг потратил его почти весь без остатка на служение капризному духу века сего? Ответ очевиден: из – за своего нежелания жить в мире с Церковью Христовой.   И лишь в немногих произведениях (их по пальцам можно пересчитать) Богом данный талант Саши Черного  проявился с полною силой, так что они даже вошли в хрестоматии по христианской поэзии. Пусть же хотя бы эти несколько чудесных жемчужин, слабо мерцающих под спудами иронических  копыт, послужат ему в оправдание и добрым людям  во утешение…

Конечно же, на всю жизнь и творчество Александра Гликберга наложили неизгладимый отпечаток и трудное детство, прошедшее в шумном портовом городе среди неустроенного быта, и постоянные разъезды отца, истерики матери, позднее крещение и недостаток христианского воспитания в раннем детстве, когда в чуткую нежную душу ребенка, радостно открытую для всего святого, должны были быть посеяны мудрыми наставниками первые семена Закона Божия. Но таких наставников в раннем детстве у Александра Гликберга не нашлось, и к Константину Роше он попал слишком поздно, когда уже давали себя знать плоды первых «уроков жизни», полученных мальчиком в шумной суете одесских улиц и дворов, среди грубоватого юмора интернационального, видавшего виды портового города. 

Стихотворение «Словесность» сыграло немаловажную роль в судьбе Константина Роше и Александра Гликберга, и потому рассмотрим его несколько подробнее.

Высмеивая в «Словесности» «несправедливого» и невоспитанного унтер-офицера, Гликберг выражает протест уже не столько против насилия человека над человеком, но (хочется надеяться, что опять-таки,  неосознанно, невольно) бросает тень на честь офицера и солдата, при этом забывая (или, по молодости своей, еще не зная), что вся система отношений в армии православного государства, регулируемая уставом и законами, служит, в первую очередь, именно для защиты законной, дарованной Богом свободы человека и для сдерживания дремлющих в обществе, но соразмерно со степенью нераскаянности и богоотступничества общественного сознания, пробуждающихся и всевозрастающих богоборческих начал, как стихийных, так и тиранически-страстно гордых.

Стихотворение «Словесность», таким образом, пусть неявно, но содействовало подрыву авторитета Российского государства и армии, что, конечно же, не могло остаться незамеченным цензурой. Для объективности повествования ниже приводится полный текст злополучного стихотворения – пусть же сама история свершит суд над «Словесностью» – и, быть может, на последнем, окончательном Суде автор будет оправдан тем, что кто-либо из читателей увидит в «Словесности» действие мудрого Промысла, нелицеприятно открывающего человечеству его застарелые язвы, столетьями залечиваемые снаружи припарками да мазями, а все равно, время от времени прорывающимися наружу в надежде на полное и окончательное исцеление, которое может произойти только изнутри и неотделимо от исцеления духовного:

СЛОВЕСНОСТЬ
(с натуры)    
эпиграф:
Звание солдата почетно
(воинский устав)

«Всяк солдат – слуга Престола
И защитник от врагов…
Повтори!.. Молчишь, фефёла?
Не упомнишь восемь слов?
Ну, к отхожему дневальным,
После ужина в наряд»…
Махин тоном погребальным
Отвечает: «Виноват!»

«Ну-ка, кто у нас бригадный?»
Дальше унтер говорит –
И, как ястреб кровожадный,
Все глазами шевелит…
«Что молчишь, собачья морда,
Простокваша, идиот…
Ну-ка, помни, помни твердо!
И рукою в ухо бъет.

Что же Махин? Слезы льются,
Тихо тянет: «Виноват»…
Весь дрожит, колени гнутся
И предательски дрожат.

«Всех солдат почетно званье –
Пост ли… знамя… караул…
Махин, чучело баранье,
Что ты ноги развернул!
Ноги вместе, морду выше!
Повтори, собачий сын»…
Тот в ответ все тише, тише
Жалко шепчет: «господин»…

«Ах мерзавец!  Ах, скотина!»
В ухо, в зубы, раз и раз…
Эта грустная картина
Обрывает мой рассказ.

И действительно, есть в «Словесности» один более глубокий (к сожалению, не выраженный явно) духовный пласт,  но нам неизвестно, осознавал ли его сам автор, или все произошло непроизвольно, как это часто случается у поэтов. Ведь Божественная совесть человека, по самой сути своей, святому служить стремится, и потому не может согласиться с тем, что призванный проповедовать Истину и утверждать ее на земле, на самом деле жизнью своею словно бросает драгоценный ее жемчуг под тяжелые пудовые копыта. В данном случае речь шла об  унижении и оскорблении почетного звания солдат и офицеров (но не солдат только! – А.Р.), призванных защищать свое Богом хранимое Отечество. И унижение это произошло  из-за того, что над простыми и неграмотными солдатами, совсем еще молодыми и неотесанными деревенскими парнями, поставлен унтер-офицер, не любящий своих подчиненных, и потому не способный во всей полноте совершить служение офицера русской армии и быть, выражаясь бессмертными словами Лермонтова: «слуга Царю, отец солдатам». А войско, в котором все чины – от верхнего до нижнего – не имеют любви между собой, а основано часто лишь на унижении, страхе и подавлении воли  человека более сильной волей,  рано или поздно потерпит поражения от сильнейшего (а в настоящее время это звучит: «от лучше организованного») противника. И лишь воинство Христово, навеки слиянное освобождающей святой любовью, остается до скончания времен и в вечности непобедимым.

Быть может, эта тема и прозвучала в сознании молодого поэта, став исходным импульсом к написанию «Словесности», но выразить ее в полной мере не дали автору сигналы тревожного и нетерпеливого предвестья грядущих революций и мировых войн.

О, если бы знал неисправимый ироник Александр Гликберг, какие страшные слова будут через несколько десятков лет звучать по всей революционной России,  какая чудовищная матерщина заполнит устную речь и подвалы сознаний граждан позднего СССР, сколь мерзкая тюремная дедовщина станет процветать в армии распадающейся «страны советов»! И если бы мог он видеть и слышать омерзительные, откровенно непристойные тексты видеофильмов, развлекательных программ и рекламных роликов, которые наполняют сегодня эфир и рвутся с телеэкранов в подсознание утомленного человечества, то, наверное, ужаснулся бы и воздержался от публикации стихов, подобных «Словесности». Впрочем, его зарисовки «с натуры» кажутся теперь безобидным детским лепетом по сравнению с тем, что пишут, печатают и поют. Но разве мог тогда об этом задумываться молодой самоуверенный Гликберг,  не дававший еще себе труда понять, что разрушить-то легко, если есть что разрушать, а когда все разрушено –  легко ли восстановить…

 Усмотрение в «Словесности» оскорбления армии явилось одним из поводов для привлечения редактора к судебной ответственности. К.И. Диксон успел скрыться за границу (а вместе с ними и Саша Гликберг). Но, по возвращении в мае 1908 года, К.И. Диксон был подвергнут аресту и на полтора года заключен в тюрьму «Кресты». 

И… поразительное совпадение:  с 1908 г. Константин Роше исчезает из памятной книжки Волынской губернии… Будучи больным, он 11 февраля 1908 года в возрасте 59 лет уходит в отставку.

И вновь и вновь неразрешенной остается загадка, почему же, находясь рядом с таким благородным человеком, как Роше, гражданин Александр Гликберг – поэт Саша Черный не смог во всей полноте стать его преемником.  Неисповедимы пути Господни.

И все же, след воспитания Роше остался в душе молодого поэта. Плоды посеянного наставником «разумного, доброго и вечного»  можно, хотя и с некоторым трудом (да истина и не познается без труда!), отыскать в редких стихах Саши Черного, написанных, очевидно, в короткие минуты просветлений, когда душа поэта, ненадолго освобождаясь от духовной болезни сего века, вспоминала свое высшее христианское предназначение и спешила искренне  и радостно, талантливо и вдохновенно славословить Господа – петь так, как никто кроме нее не мог этого сделать. Подтверждением тому служит стихотворение «Рождественское», вошедшее  в хрестоматию христианской поэзии. Более того, по моему мнению, в этом стихотворении влияние поэзии Константина Роше  несомненно.

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ
(из книги «Введение во храм слова»)

В яслях спал на свежем сене
Тихий крошечный Христос
Месяц, вынырнув из тени,
Гладил лен Его волос…

Бык дохнул в лицо младенца,
И, соломою шурша,
На упругое коленце
Засмотрелся, чуть дыша.

Воробьи сквозь жерди крыши
К яслям хлынули гурьбой,
И бычок, прижавшись к нише,
Одеяльце мял губой.

Пес, прокравшись к теплой ножке,
Полизал ее тайком.
Всех уютней было кошке
В яслях греть дитя бочком…

Присмиревший белый козлик
На чело Его дышал,
Только глупый серый ослик
Всех беспомощно толкал:

«Поглядеть бы на Ребенка,
Хоть минуточку и мне!»
И заплакал звонко-звонко
В предрассветной тишине…

А Христос, раскрывши глазки,
Вдруг раздвинул круг зверей,
И с улыбкой, полной ласки
Прошептал: «Смотри скорей!..»

И славословит Бога обнажившаяся до страдания душа поэта Саши Черного. И слабый, задыхающийся голос гонимой на земле Любви становится, на мгновение, все слышней и слышней, через созерцание ожившей, словно из детской сказки, картины рождественского поклонения младенцу – Христу милых ласковых животных. Они совершенно беззлобны, их сказочные слова и движения  излучают улыбку и доброту, это как бы   прообразы тех славных героев «советских» мультфильмов, которые будут радовать и воспитывать малых ребятишек много десятилетий спустя, когда слово Божие окажется в нашей стране совсем запрещено. Да автор, пожалуй, и создавал это стихотворение, прежде всего, для ребятишек. Он потому и был в нем столь искренен и открыт, что ни на минуту не сомневался: детские сердца  –  сразу, без рассуждения и сомнений поймут его и с ним радость поклонения Рождеству Богомладенца разделят.

И, читая это стихотворение, невольно думаешь о том, что  поэт Саша Черный, несомненно, понимал и глубоко переживал свою трагедию – горечь несодеянного, непроявленного в полной мере высшего служения живущего в нем Богом данного таланта. И о том невольно скорбишь, что слишком много зла встречалось на пути его, и оно преграждало душе поэта путь к Богу, но не у кого было ему спросить совета – как поступить в сей тонкой духовной брани. И оттого так трепетно, так по-детски трогательно и откровенно делится он с читателем своей сокровенной верой в то, что Господь никого не забудет и никого любовью своей не оставит, и позволит увидеть Себя даже тем, кому свет Истины загородили чужие спины. И трогательная фигура «серого  ослика»,  который «звонко-звонко» заплакал в предрассветной тишине оттого, что не видит он рождающегося Спасителя мира – разве может быть она сотворена в черством, ожесточившемся сердце?  Конечно же, нет!

И ироничный Саша Черный вовсе не боится в «Рождественском» сам показаться наивным и стать объектом насмешек, потому что обращается прямо к сердцу читателя, к высочайшим этажам его души. Не так ли самому поэту загораживали путь к Свету и Добру непонимание собственными родителями,  непонимание почти никем из окружающих сути его поэтического таланта (Константин Роше был счастливым исключением), тяжелые потрясения чуткого сердца, испытанные им во время армейской муштры и службы в разложенной большевиками армии на фронтах первой мировой войны, И уже становится различимо, как дивно сверкает грань поэтического таланта воспитанника Константина Роше в те минуты, когда поэт выполняет свое истинное предназначение. И какие высоты таланту этому в такие минуты бывали открыты:

Это было на Пасху, на самом рассвете:
Над окопами таял туман.
Сквозь бойницы чернели колючие сети,
И качался засохший бурьян.
Воробьи распевали вдоль насыпи лихо.
Жирным смрадом курился откос:
Между нами и ими печально и тихо
Проходил одинокий Христос.
Но никто не узнал, не поверил виденью:
С криком вскинулись стаи ворон,
Злые пули дождем над святою мишенью
Засвистали с обеих сторон:
И растаял  –  исчез Он над гранью оврага,
Там, где солнечный плавился склон.
Говорили одни: "сумасшедший бродяга", -
А другие: "жидовский шпион":

Так писал Саша Черный о чудовищном феномене войны в 1920 году в своей «Легенде». Он, словно впервые увидевший смерть ребенок, удивленно спрашивает читателя: «Зачем? Зачем люди продолжают воевать и убивать друг друга, если Бог этого не хочет, если он запретил людям делать это?»  А затем, уподобляясь юродивому, сурово допрашивает нас: «Почему Вы воюете?  Разве не помните, что Господь Сам Своей рукой всемогущей начертал в наших каменных сердцах: «Не убий!». А ты – воюешь, ты нарушаешь высший Закон, ты  убиваешь человека – венец творения Божия!  Покайтеся, людие, остыньте, да и навек прекратите-ка войны, пока время не положило предел Вашей нерешительности и нерасторопности!..  Как же потом судить-то Вас, какие оправданья прикажете искать в житиях ваших Святым Божиим Ангелам, какую бездну милосердия источать из сердца Самой Пречистой Божией Матери, за все человечество молясь и страдая, чтобы спасти Вас от участи печальной?!»

Поэт, конечно же, хорошо знает о том, что проблему нравственности участия христианина в военных действиях по защите Отечества разрешили своими ратными и молитвенными подвигами святые  богатыри земли Русской, такие как Александр Невский и Михаил Тверской, Сергий Радонежский и Дмитрий Донской, иноки-богатыри Пересвет и Ослябя. Конечно же, поэту известно и о том, что, если не удается избежать войны, то долг гражданина – стать  орудием Божиим в деле защиты богохранимого Отечества. Но, как христианин и как искренний поэт, Саша Черный, с уязвленною совестью своей,  не может не приносить горькое покаяние  на алтарь Высшего Судии. Даже если участие в войне и оправдано судом  истории, суд совести все-таки остается превыше всего остального, и осужденный самим собою лишь на милость Сотворившего его совесть и может иметь надежду.

Нам неизвестно, знал ли поэт, когда писал «Легенду», о том, что через православного писателя Сергия Нилуса уже открыл Господь  христианам и всем людям Земли содержание омерзительных «Протоколов сионских мудрецов», свидетельствующих о стратегических планах некоего «тайного мирового правительства» по захвату власти и подготовке антихриста к воцарению. И уже во всеуслышание через Сергия Нилуса было объявлено людям, что все народы Земли  для «тайного мирового правительства» –  лишь достойные презрения «гои», дешевая рабочая сила,  «пушечные души» в духовной войне. С тех пор прошло почти сто лет, и… учеными, политиками, и финансовыми олигархами  вместе с  так называемым «мировым банком» уже всерьез обсуждается проект «электронного правительства», управляющего человечеством через интернет…  И, с другой стороны, в ходе борьбы против терроризма перед всеми нами  ставится сегодня вполне реальный вопрос о полном прекращении   не только войн, но и локальных конфликтов. Но войны и террористические нападения, тем не менее, пока продолжаются…

И Саша Черный в «Легенде» невольно касается еще одного, до сих пор неразрешенного многими для себя вопроса, и делает это независимо от находки Сергия Нилуса,  как всегда, «сам по себе», руководствуясь лишь голосом своей Лиры, как никогда ясно на сей раз звучащей.  Вопрос заключается в следующем: кто, по попущению Божьему, будет миротворцем в грядущих войнах и локальных конфликтах последних времен:  отвергнутый человечеством Христос, тихо и кротко ждущий ответного слова любви от каждого человеческого сердца, или отвергнувшие Христа  сильные мира сего, тайные и явные политики, из тех, что путем обмана, подкупа и запугивания пытаются взять в свои руки управление планетой, время от времени, для пущей убедительности, успокаивая обеспокоенное человечество представлениями в виде «брестского мира». Или устраивая «миротворческие миссии», наподобие тех, что ныне, словно специально, посланы на Балканы, чтобы способствовать разрушению древнейших христианских святынь.

По пророчествам старцев, именно так – подкупом, обманом и запугиванием – будет действовать мировое правительство  антихриста, одной рукой развязывая войны, а другой – эти войны, якобы «милостиво» прекращая. И все – лишь для того, чтобы, пред лицом обманутого человечества, вновь объявить вне закона христиан, исповедующих истинную веру Христову – веру Православную.

И только Святую Русь, как земную заставу неодолимой Церкви Христовой,  не сумеет одолеть антихрист ни лжечудесами, ни достижениями науки, техники и антихристианской экуменической мистики – такова оставленная нам старцами эсхатологическая картина возможного будущего. А возможность тех или иных конкретных событий и исполнение сроков последних времен –  зависит еще и от  нашего выбора, наших сердечных устремлений и благих дел.

Частично пророчество уже исполнилось тем, что, как и предсказывалось, прославлены были Царственные страстотерпцы, а с ними и великий сонм святых новомучеников и исповедников Русских. И произошло это на архиерейском соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года. А несколько десятков лет назад возможность такого деяния  многие  назвали бы пустыми фантазиями. Так и теперь, в наши дни, пустыми фантазиями и ограниченным фанатизмом кто-то считает хранение  Святой Православной Веры, а завтра – сонмы человеческих душ Она примет, исцелит, утешит и вооружит Правдой Христовой для несения тягот последних времен.

И в «Легенде» поэт, прозревая то далекое для него, а для нас – уже и не столь отдаленное будущее, словно немое назидание – упрек оставляет потомкам, умоляя не совершать в своем сердце подмену и не пенять на  «сумасшедших бродяг» или «жидовских шпионов» там, где требуется честно посмотреть в свое сердце и увидеть, что Спаситель давно в него тихо и светло стучится и ждет, чтобы сердца наши перестали воевать и враждовать, испуская друг в друга губительные потоки злых слов и помыслов. Кротко стучится Христос в наши сердца, а в ответ слышит   лишь еще большую, сильнейшую канонаду противления Ему. 

Откроем  духовные очи свои покаяньем, и ясно увидим тогда, что наш страх человеческий, леность, трусость, лукавство и все  999 и более того грехов приносили и приносят нам, нашим близким и Родине нашей несравнимо больше вреда, чем все «жидовские шпионы»  вместе взятые. Стоит лишь выбрать Правду, не оставлять Родину, призвать Любовь, да не забывать о Мудрости с рассуждением, и не страшны нам, христианам, будут никакие «шпионы» и «тайные общества», ибо уподобимся тогда самому  Царю Давиду, в покаянном псалме к Богу взывая: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей.  Не отвержи мене от лица Твоего и духа Твоего Святаго не отыми от мене. Воздаждь ми радость спасения Твоего и духом владычним утверди мя. Научу беззаконныя путем Твоим и нечестивии к тебе обратятся. Избави мя от кровей, Боже, Боже, спасения моего: возрадуется язык мой правде Твоей»(Пс. 50, 12 - 16), и слыша в ответ  милосерное Отчее слово:  «Не приидет к тебе зло: и рана не приближится телеси твоему. Яко ангелом своим заповесть о тебе сохранити тя на всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою: На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое» (Пс. 90, 10 - 14).

И если через таинство покаяния не останется  у нас никаких тайн от Бога, то и Он, Всеведущий и Всемогущий,  нам все необходимое откроет, и  быстрехонько рассеются былые страхи в свете Истины, чтобы не смели мы больше ни с кем воевать, кроме грехов своих. Вот в чем и состоит разрешение неразрешимого, на первый взгляд, феномена войны. 

И поэт Саша Черный, не всегда имея возможность выразить это в словах, все же сердцем знает, что только святая, неподвластная греху Любовь между людьми сможет положить конец всем войнам навеки (не временно, как при антихристе, а навеки, как при втором славном пришествии Христовом – А.Р.). Все надеется Саша отыскать любовь между людьми, но находит лишь ее опустевшие сады, о чем искренне и доверчиво пишет в стихотворении «Горький мед» в 1913 году:

Любовь должна быть счастливой- 
Это право любви. 
Любовь должна быть красивой- 
Это мудрость любви. 
Где ты видел такую любовь? 
У господ писарей генерального штаба? 
На эстраде, где бритый тенор, 
Прижимая к манишке перчатку, 
Взбивает сладкие сливки 
Из любви, соловья и луны? 
В лирических строчках поэтов, 
Где любовь рифмуется с кровью 
И почти всегда голодна?.. 
 
К ногам прекрасной любви 
Кладу этот жалкий венок из полыни, 
Которая сорвана мной в ее опустелых 
Садах... 

Венок горькой полыни приносит одинокий паломник Саша Черный в опустевшие  сады Любви. А значит, горький полынный мед соберет назавтра трудолюбивая пчела в этих садах. Но где же Она, та Любовь, о которой сказано, что пребудет? Она неудержимо стремится людям навстречу: идет на прием к писарям генерального штаба, восходит, стеня, и по шатким подмосткам эстрады, спешит на помощь отчаявшемуся одинокому поэту, и, не скрываясь от пуль, шествует по обстреливаемой слева и справа линии фронта, стремясь всех Собою соединить, всех возвысить, защитить и укрыть от всякого зла. Но Ее никто не желает знать и принимает за торопливо и опасливо созданные человеческим сознанием химеры. Ее одну, святую и бескрайнюю, никто в образе Любви видеть не желает. Таков вопль души Саши Черного. Но, о чудо, в этом отчаянном возгласе уже ясно видится не только горькая ирония и печаль одиночества, но и предчувствие будущей встречи с Любовью, предощущение грядущего возрождения веры в миллионах покаявшихся сердец, уже пробуждается надежда на  то, что на земле нашей наступят времена возрождения угасшей Любви, возвращения утраченной Веры – времена, в которых придется жить, любить и верить грядущим поколениям, а среди них  – и  нам.

И значит все попечения Константина Роше о своем подопечном, все его молитвы и заботы о нем были не напрасны. Ведь в лице Роше Александр Гликберг обрел доброго и отзывчивого поэта-наставника – жаль, при жизни не смог он оценить этого в полной мере.   И можно лишь сожалеть о том, что не пришлось, видимо, поэту Саше Черному в  жизни встретить своего Духовника, столь же щедро, как и он, наделенного поэтическим талантом, но несоизмеримо превосходящего его духовно. История знает примеры того, как для  Александра Сергеевича Пушкина  спасительной оказалась встреча со  святителем Филаретом, митрополитом Московским  и Коломенским – они писали друг другу не только прекрасные письма в стихах – они друг за друга молились.

И, как ни печально говорить об этом, но, справедливости ради следует признать, что, в результате, большинство произведений Саши Черного оказываются неполезными для христианина и требуют довольно основательной духовной цензуры, исправляющей встречающиеся  на каждом шагу «провалы» и доходящие порой почти до богохульства двусмысленные намеки  и апелляции  ко греховным страстям, гнездящимся в душе человека.  Вполне естественно, что здесь подобные примеры приводиться не будут,  дабы невольно не ввести в искушение читателя (достаточно и того, что сказано ранее  об  отношении Саши Черного   ко святым людям, составляющим славу России: преподобному Серафиму Саровскому, св.  праведному Иоанну Кронштадтскому, св. страстотерпцу Царю Николаю  – если возможно, да простится поэту в вечности его временное заблуждение ради нескольких написанных им стихотворений, прославляющих Бога). Ибо,  по слову  Св. Феодора Студита из его подвижнических монахам наставлений (слово 148,1): “Обыкновенно бывает так, что когда кто–то говорит о чем грешном, то сказав однажды или дважды о том, располагает слышащих к худому. В отношении же к добру, и много раз сказавши спасительное, едва успевают чье–либо привлечь к тому внимание и расположение. Так трудно прививается доброе к естеству человеческому; напротив, злое очень удобоприемлемо для него.” А посему, указав на явную неполезность чтения многих произведений Александра Гликберга, пожелаем незадачливому читателю, невольно поддавшемуся очарованию сего яркого, но противоречивого таланта,  скорейшего освобождения от этих тонких чар посредством чтения Святого Писания, посещения богослужений, исповедания помыслов у духовника и достойного причащения Святых Христовых Тайн. 

Соприкоснувшись с историей отношений Константина Роше и Саши Черного, невольно размышляешь о том, сколь велик должен быть труд по воспитанию нового поколения молодых христианских поэтов  в современных условиях, когда не только в поэзию, но и в повседневную жизнь бесцеремонно врываются прямые цитаты из чернокнижия и языческих манускриптов… И, конечно же, никакие убеждения и доводы, никакие приказы или ограничения, как не свойственные вообще для истинного  общения на языке поэзии, не принесут в деле духовного воспитания существенной пользы. Но едва зажжется в юном сердце первая ясная-преясная звездочка любви и вдохновения, станет тотчас душа петь легко и свободно, сможет обрести вновь пророческий дар, и спасительными для читающих окажутся рожденные в сердце поэта святые слова. А любовь можно воскресить лишь любовью. И утраченную любовь можно вернуть лишь глубоким покаянием и обильными его плодами, которые только в ожесточеннейшей духовной брани и мирном созидающем труде и могут рождаться. Вот это, пожалуй,. и есть самое главное, к чему призывает нас воскресшая через столетие книга стихов Константина Роше «Поэма души» и история его отношений с поэтом Сашей Черным.



5. ЭХО ГОЛОСОВ ПЕРЕКЛИКАЮЩИХСЯ СУДЕБ

В дальнейшем судьбы Константина Константиновича Роше и Александра Михайловича Гликберга сложились по–разному. Наставник остается в России, а «воспитанник» – после участия в первой мировой войне с 1920 г.  живет в эмиграции, обращаясь в эти годы, в основном, к детской тематике и прозе.  Удивительно, но нигде не сохранилось ни плохих, ни хороших высказываний Саши Черного о Константине Роше – словно и не было вовсе их судьбоносных встреч. Лишь иногда, в редчайших светлых стихах (таких, например, как «Рождественское»),  Саша Черный, отстав ненадолго от неизменной спутницы своей –  иронии,  оказывается достойным преемником Роше, спасшего его в свое время   на крутом повороте судьбы. Но они уже не виделись больше до конца земных дней своих.

Смерть человека часто становится венцом всей его жизни, она как бы подводит предварительный итог прожитому: чего  же достигла, чему научилась, насколько смирилась душа, пройдя по тернистым дорогам земли. И с чувством светлой радости можно сказать теперь, что кончина Александра Гликберга была достойна поэта и христианина. Во время пожара в 1932 году, в одном из провинциальных местечек Франции,  он первым бросился на борьбу со стихией и до конца принимал участие в тушении огня. Пришел домой усталый, больной, а наутро сердце поэта не выдержало и… остановилось.  Его тихо похоронили на сельском кладбище, и над могилою близкие и друзья воздвигли скромный каменный крест.  Но во время войны могилка  была уничтожена.

В одном из немногочисленных жизнеописаний удалось найти историю о том, что  любимый пес Александра Гликберга, охваченный тоской, лег на грудь умершему хозяину и там скончался от разрыва сердца. И это очень похоже на правду, даже если при тщательной проверке биографов окажется легендой – ведь когда поэт умирает, он оставляет миру песни, стихи и легенды о вечной любви, как эхо великой Тайны его общения с Богом, недоступной никому более, кроме одного лишь Господа. Станем же надеяться, что Господь, по молитвам наставника, по молитвам Святой Православной Церкви, будет милостив к поэту и  после смерти.

И достойная смерь Гликберга вдали от Родины, во Франции, и смиренная христианская жизнь Роше, оставшегося в России до конца дней своих, прозвучали в веках как отдаленное эхо голосов перекликающихся великих судеб, напоминающих о некоей таинственной связи судьбы русского дворянина, выходца из старинного французского рода и русского поэта-эмигранта еврейского происхождения.

И в последний час Земли, когда торжественно раскроется пред изумленным миром великая Книга Жизни, явлен будет и истинный смысл всего пережитого и выстраданного этими двумя необыкновенными людьми в годы странствий земных, как маленький эпизод на многовековом пути искушаемого злом человечества,  восходящего к единственному совершенному Человеку и Богу – Иисусу Христу.

Константин Константинович Роше до последних дней своих остался с Россией  и в 1920-е годы явился одним из основателей Свято-Николаевского братства в Житомире. Слава о делах милосердия братства жива в сердцах верных и поныне. И вместе с другими участниками братства, не оставляя и после революции – в меру сил и средств – свою благотворительную деятельность,  он продолжал служение поэта. И еще  читал в церкви на клиросе,  пел и писал церковную музыку. К сожалению, сохранились немногие  из его произведений той поры.

Но, самое главное, всю свою долгую жизнь  Константин Роше  оставался, по-прежнему, верен Богу, себе и России, ставшей для него, выходца из французского рода, настоящей земной Родиной. Потому что Родина – это та страна, которую всем сердцем ты любишь.

И в назначенный час ангелы – хранители Святой Руси нежно приняли в свои сильные легкие  руки чуткую и благородную душу Константина Роше, и в руки Господа бережно сей драгоценнейший дар передали. Поэт тихо, с миром окончил дни свои и умер  в Житомире в 1933 году, на 84-м году жизни. 

И ныне, – мне хочется свято верить в это, – душа Константина Роше обитает в высоких и светлых обителях рая и обрела вечную радость и покой на Родине своей небесной, где  уже никогда, – вы слышите, – никогда не прекратится звучание совершеннейших гармоний славословия ангельского Вечному Богу, высота и необъятность которого неописуемы языком человеческих слов, разума, чувств и молитв.

И теперь, много лет спустя (не страшась повторений, но, напротив,  утешаясь ими, можно еще и еще раз сказать об этом – А.Р.)  поэзия Константина Роше, как древнее столетиями настоявшееся благоуханное вино, пусть волнует стужаемые наши души тем светлым, радостным и невиннно-счастливым волненьем, которое в самом корне своем чуждо всяким движениям сердца греховным.

       Александр Ратыня

21, 23 марта 2001 гола,
май-июнь 2001 года,
4 – 6  февраля 2002 года

Подготовлено по материалам, предоставленным 
Е. Р. Тимиряевым